Ловягин Е. И. Две беседы святейшего патриарха константинопольского Фотия по случаю нашествия россов на Константинополь

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Христианское чтение. 1882. № 9-10. Спб.

Ловягин Е. И.

Две беседы святейшего патриарха константинопольского Фотия по случаю нашествия россов на Константинополь.

Две беседы константинопольского патриарха Фотия, известные под заглавием: «на нашествие Россов», особенно замечательны тем, что содержат в себе древнейшее и несомненное известие об одном из деяний славяно-русского народа, произведшем сильное впечатление в столице Византийской империи в IX веке по рождестве Христовом и имеющем близкое отношение к важнейшему событию в жизни самого русского народа—к обращению его в христианскую веру. Сказания греческих и славянских летописцев об этом нападении россов на Константинополь, хотя не совсем согласные между собою, с одной стороны свидетельствуют, что воинственный отряд неожиданно прибывших россов навел большой страх на константинопольских граждан, и если бы внезапно случившеюся бурею не были разбиты корабли отважных пришельцев, то греки могли потерпеть величайшие бедствия; а с другой стороны, по свидетельству тех же летописцев, необыкновенные обстоятельства этой осады греческой столицы произвели столь сильное впечатление на самих россов, что многие из них вскоре за тем приняли греческую христианскую веру. Беседы патриарха Фотия, относясь к современному событию— к нашествию россов и внезапному их отступлению,-представляют живое и одушевленное, исполненное достопамятных подробностей и христианского красноречия, изображение того, что происходило тогда в Константинополе; о благодетельных же последствиях

414

-415

этого события для славяно-руссов, обращении их в христианскую веру и тому подобном, в них не упоминается, без сомнения потому, что такого обращения еще не последовало ни во время самого события, ни непосредственно по его окончании.

Из обеих бесед патриарха, довольно обширных по объему, не видно, в котором году они были произнесены им; иначе сказать, в котором году случилось то нападение россов на Константинополь, к которому непосредственно они относятся. По историческим известиям оно считается первым нашествием славяно-руссов на столицу Византийской империи, дотоле неизвестных в ней даже по имени; из содержания же бесед Фотия ясно только то, что первая из них произнесена была во время самой осады россами Константинополя, при отчаянном состоянии устрашенных жителей города и при отсутствии всяких средств обороны от неприятелей, а вторая сказана была тотчас по рассеянии неприятельских кораблей на море и снятии осады на суше и последовавшем затем удалении их от Константинополя; и притом как нападение, так и отступление россов, а следовательно и произнесение той и другой беседы совершились в небольшой промежуток времени одного лета. Какого же лета? Довольно удовлетворительное решение этого вопроса может быть сделано на основании известий других историков о том же событии и по соображении ближайших к нему обстоятельств, упоминаемых ими и указываемых некоторыми намеками в самых беседах Фотия.—По свидетельству греческого историка Симеона Магистра и Логофета, замечавшего при повествовании о событиях и хронологию их, в девятый год единодержавного царствования византийского Императора Михаила Ш (τῷ θ′ αὐτοῦ ἔτει) константинопольский префект Оорифа, узнав об угрожающем нашествии россов (τῶν Ῥῶς); поспешил послать известие о том к императору, незадолго пред тем отправившемуся с войском в Азию против агарян; а в десятом тору того же царствования россы уже проникли далее крепости Иерона (τῷ ί αὐτοῦ

— 416 —

ἔτει οἱ Ῥῶς ἔνδοθεν τοῦ Ἱεροῦ φθάσαντες, περίκυκλοῦσιν τὴν πόλίν...), подступили к Константинополю и опустошали окрестности его дотоле, пока не прибыл Михаил, немедленно возвратившийся из похода и с трудом между неприятельскими кораблями достигший столицы; вслед затем (εὐθύς) император вместе с патриархом Фотием вынесли из влахернского храма Богородицы ее святой омофор и, с песнопениями дошедши до моря, немного погрузили ризу Богоматери в тихое море, после чего внезапно наступившая буря разбила корабли россов и прекратила их осаду Константинополя ¹). Таким образом описанное событие, равно как и произнесение двух бесед патриарха Фотия, происходили в том году, в который окончился 9-й и начался 10-й год единодержавного царствования императора Михаила III-го; а этим годом, по соображению лет царствования византийских императоров и тогдашних обстоятельств, надобно признать 865-й год по рождестве Христовом ²). Подтверждением этого могут служить еще следующие соображения: а) нашествие россов на Константинополь упоминается у венецианских летописцев, и полагается после произнесенного папою Николаем на римском соборе 1-го ноября 864-го года определения против императора Михаила ³); у византийских же историков показывается предпринятый императором Михаилом другой поход против восточных врагов в апреле 866-го года ⁴); следовательно предшествовавший поход его против агарян, почти одновременный с нашествием россов, относится ко времени между 864 и 866 годами,

¹) Симеон Магистр, pag. G74 edit. Bonn. О том же событии и почти таким же образом говорят: продолжатель Феофана, p. 196. cd. Bonn., Георгий Монах, р. 826, ed. Bonn, и Никита Пафлагонянин в жизни Игнатия, in Harduin Act. Concil. T. V, p. 965. edit. Paris, 1714.

²) E. de Murait. Essai de Chronographie Byzantine, p. 425—446. Petrop. 1855, Ferdin, von Hirch. Byzantin. Studien, p. 349, Leipz. 1876.

³) André Dandolo. Chron. Ven. VIII, 4, 41. Μansi, Acta Gonc. T. XV, p. 184.

⁴) Георг. Кедрин, T. II, p. 198. Edit. Bonn. E. d. Murait, там же.

— 417 —

именно к 865-му году, б) В следующем 866 году патриарх Фотий отправил известную окружную грамоту к восточным епископам, в которой говорит, что россы, недавно нападавшие на Константинополь, уже примирились с греками и приняли христианскую веру (ἀντὶ τῆς πρὸ μικροῦ καθ’ ἡμῶν λεηλασίας) ¹) не тотчас после этого нападения, по, как дополняют другие греческие историки, предварительно вступив в сношение с византийцами чрез посольство, присланное недолго спустя после отступления от Константинополя (μετ’ οὐ πολὺ πάλν) ²). Все это показывает, что самое событие нашествия россов на столицу восточной римской империи, по поводу которого произнесены были две беседы патриарха Фотия, могло произойти и происходило в 865 году, в удобное для того время от апреля до июля месяца.

Столь драгоценные для истории русского народа беседы знаменитого патриарха Фотия долго оставались неизвестными в ученом мире; потом не мало времени были известны только по заглавию в описаниях рукописей библиотек — испанской эскуриальской и московской синодальной, именно в издании: Catalogus Mss. Codd. Hispan. Reg. Scorial. Bibl. ab Alex. Barvоetio ed. Antwerp. 1648. p. 526, где эти беседы между одиннадцатью беседами Фотия, впрочем, ошибочно озаглавлены словами: εἰς τὴν ἔφοδον τῶν φώτων, вместо τῶν Ῥῶς, как доказал ученый Ε. Куник ³); а в московской синодальной библиотеке их видел газский митрополит Паисий Лигарид между шестнадцатью беседами Фотия и сообщил список с них западным ученым, из которых Combefis в Bibliothecae Patrum auctario novissimo, Paris, 1672. P. I. p. 548, и Montfaucon в Bibliotheca bibliothecarum

¹) I. Hergenröther. Photius, Patriar. von Constantinop. В. I. S. 533. Regens. 1869. Ferd. Hirch. Byzant. Stud. p. 218.

²) Продолж. Феофана, p. 196. Геор. Кедрин, T. II, p. 173.

³) Bulletin de la classe historico-philologique de la Academ. imper. des seien, de St. Peter. T. VII et VIII. 1850 et 1851.

— 418 —

manuscriptorum; Paris, 1739. Tom IL p. 1156, упомянули о них под заглавием: εἰς τὴν ἔφοδον τῶν Ῥῶς. Но к сожалению в эскуриальской библиотеке кодекс, в котором заключались беседы патриарха Фотия, погиб во время пожара 1671 года ¹); и бывший в московской синодальной библиотеке кодекс с этими беседами, равно как и список с них, отосланный Паисием Лигаридом к Николаю Гейнзию, утратились неизвестно куда ³). К счастью в восточных книгохранилищах недавно найдены еще два рукописных кодекса, один с 14-ю беседами Фотия в находящемся в Константинополе подворье гроба Господня, откуда потом он перенесен в иерусалимскую патриаршую библиотеку, а другой с 16 беседами Фотия в афонском Иверском монастыре, где хранится до настоящего времени. В них содержатся и обе эти беседы: εἰς τὴν ἔφοδον τῶν Ῥῶς.

Печатные издания бесед патриарха Фотия «на нашествие Россов» в греческом подлиннике неоднократно деланы были вскоре по открытии афоно-иверского кодекса, который первоначально принадлежал константинопольскому патриарху Дионисию и написан в первой половине XVII столетия (окончен 26 апреля 1627 года), на бумаге, в лист. Архимандрит Порфирий Успенский, ныне епископ и член московской синодальной конторы, первый издал неполный греческий текст их, но с полным русским переводом, в книге под заглавием: «четыре беседы Фотия, святейшего архиепископа константинопольского, и рассуждение о них». Спб. 1864 г., к сожалению наполненной неверными чтениями подлинного греческого текста, неточным переводом многих мест его и странными толкованиями некоторых выражений патриарха Фотия. Потом г. Севастьяновым были сделаны с того же кодекса фотографические снимки, с которых появились в

¹) Е. Miller. Catalogue des manuscrits grecs de la biblioth. de l’Escorial Paris, 1848.

²) A. Nauck. Lexicon Windobonense. Accedit appendix duas Photii homilias et alia opuscula complectens. Petrop. 1867. p. XXIII etc.

— 419 —

печати два полных издания этих бесед, одно—ученого А. Наука в упомянутом сборнике: Lexicon Windobonense, 1867 г., другое Миллера в сборнике под заглавием: Fragmenta Historicorum graneorum, С. Müller. T. 5. Paris. 1870 г., с критическою разработкой греческого текста и с необходимыми примечаниями.

Настоящий предлагаемый перевод бесед на русский язык сделан с нового издания греческого их текста, помещенного в греческой константинопольской газете Ἀλήθεια (№ 9 и 13, за 1881 год) по новому списку их с афоно-иверской рукописи, который сделан иеродиаконом Ватопедином и тщательно сличен с печатными изданиями преосвященного Порфирия, Наука и Миллера, и с фотографическими снимками г. Севастьянова. Разделение бесед на части, которого нет в греческом рукописном подлиннике, оставлено в том виде, в каком оно принято в издании названной газеты под редакциею великого логофета С. Аристархиса.

Е. Л.

Святейшего Фотия, архиепископа константинопольского, беседа первая на нашествие россов.

(Εις τὴν έφοδον τῶν Ρώς).

1. Что это? Что за удар и гнев столь тяжелый и поразительный? Откуда нашла на нас эта северная и страшная гроза? Какие сгущенные облака страстей и каких судеб мощные столкновения воспламенили против нас эту невыносимую молнию? Откуда нахлынуло это варварское, упорное и грозное море, не стебли пшеницы пожинающее и колосья попирающее, не лозы винограда поражающее и незрелые плоды отторгающее, не леторасли растений срывающее и ветви раздробляющее,—что для многих часто составляло крайнюю меру наказания,—но тела самих людей жалко сокрушающее и весь род (наш) горестно истребляющее? Откуда или как излилась на нас до дна, если не больше, чаша таких и стольких бедствий? Не за грехи ли наши все это постигло

— 420

нас? Не обличение ли это и торжественное свидетельство (ἀνάγραπτος θρίαμβος) наших преступлений? Не предвещает ли страшная кара в настоящем ужасного и неумолимого суда в будущем? Не должно ли всем нам ожидать, или лучше, не очевидно ли для всех вообще, что, когда появится огонь будущей кары, то уже никто не останется безопасным? Поистине, грехи уменьшают племена (Прит. Сол. XIV, 34), и они—как обоюдуострый меч (Сирах. XXI, 3) для всех, предающихся им. Мы избавлялись от бед, которым часто подвергались; надлежало бы благодарить, но мы не были благодарными; спасались, но оставались беспечными; получали защиту, но оказывались невнимательными, за что и следовало потерпеть наказание. О нрав жестокий и безрассудный, и какие страдания и бедствия потерпеть не достойный! Тех, которые должны нам нечто малое и незначительное, мы жестоко истязали, наказывали; не вспоминали о благодарности по миновании благодеяния, и за то, что сами получали прощение, не миловали ближних, но, освобождаясь от угрожавших нам ужасов и опасностей, становились от этого более жестокими; не думали о множестве и величии собственных долгов и прощении их Спасителем и не обращали внимания на маловажность и незначительность в сравнения с нашими долга одинаковых с нами рабов, но, получая себе человеколюбивое прощение многого и великого (πολλῶν καὶ μεγάλων ἐλευθερωθέντες), других за малое бесчеловечно ввергали в рабство (ὀλίγων ἄλλȣς ἐδȣλώσαμεν). Сами радовались, (других) печалили; прославлялись,—бесчестили; укреплялись и благодушествовали, — безумствовали, обижали, утучнели, отолстели, разжирели, и если не оставили Бога, как некогда Иаков, то как возлюбленный (Израиль) насытившись отверглись (Его, Второз. ΧΧΧIΙ, 15) и как упрямая телица были упорны (Осии IV, 16) против повелений Господа и презирали заповеди Его. Посему шум брани и разрушение войны на земле нашей (Иерем. L, 22); посему открыл Господь хранилище Свое и взял из него сосуды гнева

421 —

Своего (Иер. L, 25); посему народ вышел от страны северной, устремляясь как бы на другой Иерусалим, и племена поднялись от краев земли, держа лук и копье; они жестоки и немилосерды; голос их шумит как море; мы услышали весть о них, или лучше, увидели грозный вид их, и руки у нас опустились, скорбь объяла нас и муки, как женщину в родах; не выходите в поле и не ходите по дороге, ибо меч со всех сторон (Иер. VI, 22—25). Что мне сказать тебе, или, с чем сравнить тебя, — скажу сегодня словами Иеремии,—город царственный? Кто спасет тебя и утешит тебя? Ибо велика чаша сокрушения твоего; кто исцелит тебя (Плач. Иер. II, 13)? Вы теперь плачете; и меня едва не сразило это горе и не прервало моей речи. Но что вопиете ко мне? Для чего рыдаете? Послушайте меня, приостановите немного рыдание и дайте доступ словам (моим). И я плачу вместе с вами; но малые капли не угашают пламени, долго разгоравшегося,—что я говорю? Напротив еще более разжигают его!—и случайная слеза не может умилостивить гнева Божия, воспламененного нашими грехами. И я плачу вместе с вами; но слезы многих несчастных мы презирали; не говорю о том, как сами их и причиняли. И я плачу вместе с вами, если только теперь время плакать и наступившее несчастье не гораздо выше проливания слез; есть, поистине есть выше слез много несчастий, во время которых у страждущего внутренности цепенеют, или сильно стесняются и сжимаются, так что часто влага, текущая из глаз, останавливается. Не вижу я теперь и пользы от слез; ибо, когда пред нашими глазами мечи врагов обагряются кровью (наших) единоплеменников, а мы, видя это, вместо того чтобы помочь, бездействуем, не зная что делать, и проливаем слезы, какое от этого утешение несчастным? Хотя бы большие реки образовались из потоков крови от убитых тел или из проливаемых нашими очами слез, но если вытекающими оттуда потоками кровеносной влаги не смывается скверна прегрешений, то как мо-

— 422 —

гут смыть ее ручьи (слез) из очей? Не теперь надлежало плакать, возлюбленные, а ненавидеть грех от начала; не теперь— горевать, а раньше избегать тех удовольствий, которые причинили нам это горе. Как рабы, провинившиеся пред строгими господами, не хотят переносить мучений от бичей, подобно этому и мы, предаваясь порочным делам, не хотим терпеть наказаний, посылаемых на нас правосудием Божиим. Не теперь надлежало рыдать, а быть благоразумными во (всю) жизнь; не теперь—раздавать богатство, когда и сам ты не знаешь, будешь ли владеть им, а раньше воздерживаться от чужого, когда настоящая кара еще не постигла нас; не теперь — оказывать милость, когда торжество жизни готово прекратиться от наступивших бед, а не делать несправедливостей тогда, когда возможность этого была в (нашей) власти; не теперь—ходить ко всенощным службам и на литии, ударять себя в грудь и глубоко вздыхать, воздевать руки и преклонять колена, жалобно плакать и печально смотреть, когда на нас направлены изощренные жала смерти, а прежде надлежало делать это, прежде упражняться в делах добрых, прежде раскаиваться в (делах) злых. Тем самым, что мы делаем теперь, пред судом судии праведнейшего и не слишком склонного к прощению, я думаю, мы не на милость преклоняем Бога, но сами становимся строгими обличителями присущих нам грехов; ибо те, которые теперь умеют и могут жить так благоразумно и богоугодно, а прежде, нежели наступила пора бедствий, не делали ничего для добродетели и спасения, но так беспечно и нерадиво оскверняли свои души страстями, не осуждают ли сами себя? Почему ты, теперь плачущий, прежде не воздерживался от непомерного смеха, блудных песней и сценических забав? Почему ты, теперь поникший взором, (прежде) поднимал брови и воздымал ланиты, показывая вид свойственный тирану? Почему ты, (теперь) жалеющий обижаемых и отличающийся состраданием, (прежде) сам внезапно, как чума, нападал на встречающихся? Одним словом: почему ты, теперь

— 423

добрый ко всем и во всем, прежде ни к кому не оказывал себя снисходительным? Сам прежде других делая несправедливое, ты величался, а когда не успевал отмстить подозреваемому в том же, считал свою жизнь не в жизнь; бедный с презрением был выталкиваем голодным за твои ворота, а смехотворцы пресыщались твоею трапезою и богатством и тем не менее пользовались еще (твоею) благосклонностью; на угощение приятелей ты не жалел никаких издержек, а естественное родство презирал и узы помощи разрывал, представляясь каким-то неистовым и бесчеловечным человеком; и долго нужно было бы мне исчислять воровства и расхищения, блудодеяния и прелюбодеяния, и другие дела непристойные — эти великие и обильные вещества для возгоревшегося и объявшего нас пламени. Знаю, что и вы сами, представляя это, плачете и сетуете; но время не медлит, Судия неумолим, гроза ужасна, грехов великое множество и покаяние недействительно. Часто я сеял в слух ваш слова увещания и угрозы, но, кажется, они падали в терния; я предостерегал, укорял, часто указывал вам на пепел содомлян и бывший прежде того потоп, когда от наводнения, покрывшего всю землю, совершилась всемирная погибель человеческого рода; часто представлял израильский народ, избранный, возлюбленный, бывший царским священством, но за ропот, за противление, за неблагодарность и за подобные преступления наказываемый, смиряемый побежденными им врагами и унижаемый теми, над которыми сам торжествовал, падавший, погибавший; часто я внушал вам: берегитесь, исправьтесь, обратитесь,\не попускайте изощриться мечу, лук напрягается (Псал. VII, 13), не обращайте долготерпения (Божия) в повод к нерадению, не злоупотребляйте благостью (Его). Как же мне тронуть сердца ваши, уже пламенеющие? Сильнее ли укорять (вас) теперь сетующих, или без укоризн предоставить вас тамошнему наказанию, пользуясь содействием настоящего несчастья к вашему обличению, или из уважения к страданию оставить непокорных и грешных

— 424 —

без обличения? Что же? Мы внушали, угрожали, говоря о Боге: Бог, наш ревнитель, долготерпелив, но когда разгневается, то кто устоит (Наум. I, 2. 3. 6)?

2. Все это я говорил, но, кажется, бросал в огонь (εἰς πῦρ ἔξαινον); такую пословицу благовременно—о если бы не было нужно!—сказать мне теперь (νῦν παροιμιάσασθαι καίριον); ибо вы не обратились, не раскаялись, но отяготили уши свои, чтобы не слышать, по слову Господа (Захар. VII, 11). Посему излилась на нас ярость Его, и восстал Он на грехи наши, и обратил против нас лице Свое (Иез. XV, 7). Горе мне, что пресельническая жизнь моя продолжилась (Псал. СXІX, 5), и хотя не продолжительна она, но, скажу с псалмопевцем Давидом, слишком продолжилась, от того, что увещания мои не были услышаны, что я вижу, как туча варваров увлажает кровью засохший от грехов город наш. Горе мне, что я дожил до этих несчастий, что мы сделались посмешищем у соседей наших, поруганием и посрамлением у окружающих нас (Пс. LXXVIII, 4), что неожиданное нашествие варваров не дало времени молве возвестить о нем, дабы можно было придумать что-нибудь для безопасности, но в одно и тоже время > мы и увидели и услышали и пострадали (καὶ τὸ πεπονθέναι), хотя напавшие и отделены были (от нас) столькими странами и народоначальствами, судоходными реками и беспристанищными морями. Горе мне, что я вижу, как народ грубый и жестокий окружает город и расхищает городские предместья, все истребляет, все губит, нивы, жилища, пастбища, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех поражает мечом, никого не жалея, ничего не щадя; всеобщая гибель! Он, как саранча на жатву и как плесень на виноград, или лучше, как зной или тифон или наводнение или, не знаю что назвать, напал на нашу страну и истребил целые поколения жителей. Ублажаю тех, которые сделались жертвою убийственной и варварской руки, потому что умерши раньше они избавились от чувствования несчастий,

— 425

постигших нас неожиданно; а если бы было чувство и у самых этих отшедших, то и они вместе со мною оплакивали бы оставшихся в живых, как эти страдают во все время, каких преисполнены скорбей и не избавляются от них, как ищут смерти и не находят ее. Ибо гораздо лучше однажды умереть, нежели постоянно ожидать смерти и непрестанно скорбеть о страданиях ближних и сокрушаться душою.

3. Где теперь царь христолюбивый? Где воинства? Где оружия, машины, военные советы и припасы? Не других ли варваров нашествие удалило и привлекло к себе все это? Царь переносит продолжительные труды за пределами (империи) вместе с ним отправилось переносить труды и войско; а нас изнуряет очевидная гибель и смерть, одних ужо постигшая, а к другим приближающаяся. Этот скифский и грубый и варварский народ, как бы выползши из самых предместий города (ἐξ αὐτῶν τῶν τῆς πόλεως ἐξερπύσαν προπυλαίων), подобно полевому зверю истребляет окрестности его (Пс. LXXIX, 14). Кто же будет поборать за нас? Кто противостанет врагам? Всего мы лишены, совсем беспомощны. Какие вопли могут соразмерно оплакать эти несчастья? Какие слезы могут соответствовать величию объявших нас бедствий? Прииди ко мне плачевнейший из пророков, и оплачь вместе со мною Иерусалим, не тот древний град—матерь (μητρόπολη) одного народа, разросшегося от одного корня в двенадцать ветвей, но (матерь городов) всей вселенной, какую только озаряет христианская вера, превосходнейший (δεσπόζȣσαν) по красоте и древности, по обширности и блистательности, по множеству жителей и великолепию, оплачь со мною этот Иерусалим, еще не взятый и не низложенный, но уже близкий к тому, чтоб быть взятым и видимо (τοῖς ὁρωμένοις) потрясаемый, оплачь со мною этот царственный город, еще не отведенный в плен, но уже отдавший в плен надежду спасения. Поищи воды для главы и источников слез для очей, и плачь вместе со мною, плачь о нем, как горько плачет он ночью, и слезы его на лани-

426 —

тах его, и нет у него утешителя, как тяжко согрешил Иерусалим, за то и пришел в смятение (Пл. Иер. I, 2. 8) и удивлявшиеся могуществу его поглумились над ним, как Господь послал огонь в кости его, и отягчил иго свое на вые нашей, и в руки наши вложил болезни, которых мы не можем перенести (Пл. Иер. I, 13. 14). Плачь со мною; ибо истощились от слез глаза мои, потряслась во мне внутренность, и сердце мое перевернулось во мне от того, что я исполнился горести, отвне обесчадил меня меч, и отверз на меня враг уста свои и заскрежетал зубами и сказал: проглочу его (Пл. Иер. II, 11; I, 20. II, 16). О царственный город, какие беды столпились вокруг тебя! И родных детей твоих и красивые предместья столицы поглощают бездны моря (λαγόνες θαλάσσης) и уста огня и меча, распределяя их между собою по обычаю варваров. О благая надежда многих, какая гроза бедствий и какое множество ужасов, обложив тебя кругом, унизили твою громкую славу! О город, царствующий почти над всею вселенною, какое войско, — необученное военному искусству и составленное из рабов, — глумится над тобою, как бы над рабом! О город, украшенный добычами многих народов, какой народ вздумал обратить тебя в свою добычу! О (город) воздвигнувший множество памятников победы (τρόπαια) над врагами Европы и Азии и Ливии, как теперь простерла на тебя копье варварская и низкая рука, поднявшись поставить памятник победы над тобою! Ибо все идет у тебя так худо, что и непреоборимая сила твоя ниспала до крайнего бессилия, и слабый, уничиженный и бесчеловечный на вид (ἀφιλάνθρωπολ ὄμμα) противник пытается на тебе показать силу руки и украситься славным именем. О царь городов царственных, многие (города) избавлявший от опасностей своим содействием и многие (города) преклонявшие колена защищавший оружием, а теперь сам обреченный на истребление и лишенный защитников! О красота и великолепие (λαμπρότης μεγάλη), о

— 427 —

изящество и убранство и блеск священных храмов, о бескровный фимиам и страшная жертва и таинственная трапеза, о жертвенник и место неприступное и святое, как ноги врагов угрожают (вам) осквернением! О святыня и непорочная вера и чистое богослужение, как раскрываются на вас уста нечестивых и надменных (2 Макк. VII, 34)! О седина и помазание и священство иереев! Увы, святый храм Бога и Премудрости Божией, недремлющее око вселенной! Плачьте девы, дочери Иерусалима, рыдайте юноши города Иерусалима; сетуйте матери; проливайте слезы, дети, проливайте; ибо величие страданий и в вас возбуждает сочувствие; проливайте слезы, ибо умножилось у нас зло (1 Макк. I, 9) и нет спасающего (Осии, V, 14), нет помощника.

4. Но доколе плач? Доколе сетование? Доколе рыдание? Кто услышит, и как прекратится поражение (Числ. XVI, 48)? Кто будет заступником, кто возопиет за нас? Если бы был Моисей, он сказал бы к Господу: если простишь им, то прости, а если нет, то изгладь и меня из книги жизни, в которую Ты вписал (Исх. XXXII, 32); и к нам: Господь будет поборать за нас, а мы будем спокойны (Исх. XIV, 14). Но нет никого; ибо не стало праведного на земле (Псал. XI, 1); нет Моисея, нет Авраама, чтобы отверсть уста и с дерзновением сказать к Богу: не погуби праведного с нечестивым, и да не будет с праведником тоже что с нечестивым (Быт. XVIII, 23). Нет никого, кто бы высказал те человеколюбивые и дивные изречения, по которым многонаселенный город, нарушавший законы естества, удостоился бы спасения ради десяти праведников, и услышал бы от Бога всех: если в городе найдется десять, не истреблю и ради десяти (Быт. XVIII, 32). Нет Моисея, нет Авраама. Но, если захотите,— скажу странное, но истинное,—то и вы можете приобрести себе Моисея, можете выставить Авраама. Конечно и Моисей, когда народ не исправлялся,—тяжкое скажу, тяжкое,—не был услы-

— 428 —

шан, хотя и ходатайствовал; а еще более страшно то, что он часто предавал смерти многих, за которых был готов делать все. И Авраам был очевидцем, как жизнь тех самых, за кого он просил и умолял, сделалась жертвою пламени, за то, что они произращали терния страстей. Однако вы можете, если захотите, сделать, чтобы и вам он сказал: Господь будет побороть за, нас, а мы будем спокойны (Исх. XIV, 14). Но, если хотите знать, я боюсь, что ваше рыдание—кратковременно, ваша милостыня—скоропреходяща, благоразумие мимолетно, братолюбие-только дотоле, пока сдружает вас опасность от окружающих врагов—это общее бедствие, смирение и благонравие—только дотоле, пока угрожает пленение, воздержание от надменности и обуздание гнева и употребление языка на духовные песнопения, а не на срамные речи, — только дотоле, пока крики неприятелей раздаются в ушах ваших, литии и всенощные бдения, посты и воздыхания—только дотоле, пока смерть от меча пред вами.

5. Вот что смущает и тревожит меня гораздо больше оружия варваров; вот чего я боюсь. Я вижу, как легко теперь все вообще делают то, чего прежде не делали даже только некоторые и притом с трудом. Меня страшит и печалит то, что мы, когда предстоит поражение, тогда и склоняемся к исправлению, и когда угрожают бедствия, тогда и принимаемся за добрые дела. Поэтому теперь и нет ни Моисея, ни Авраама. А если бы вы и по миновании постигшего нас несчастья сохранили такое же благонравие и настроение и поведение, то выставили бы многих Моисеев и Авраамов поборать за вас и ходатайствовать о вас пред Богом. Что я говорю: Моисея и Авраама? Самого, общего нам и им, Владыку вы имели бы поборником и защитником нашим, Того, кто наводит врага за грехи наши и сокрушает силу врагов, наказует и милует, прогневляется и умилостивляется; ибо велико милосердие Господа Бога нашего, и примгирение Его с обращающимися к Нему праведно (Сир. XVII, 27); исправьте же, взывает Он чрез Иеремию, пути

— 429 —

ваши и деяния ваши, и послушайтесь гласа Господа, и отменит Господь бедствие, которое изрек на вас (Иерея. XXVI, 13). Но вы не хотите... Не кричите и не шумите; лучше было бы спокойно благодарить (Бога) за то, чего мы еще не потерпели, а не кричать неистово, не ужасаться страданий, которые следует терпеть жившим неправедно тогда, когда обильными потоками текли к нам житейские блага, не пытаться бежать от великого множества бед, уже висящих над самою головою (ἐπὶ ξοροῦ βεβηκότα).

6. Но остановите ваши слезы, перестаньте плакать; будьте бодрыми стражами; с дерзновением говорю вам: я ручаюсь за ваше спасение; говорю это, полагаясь на ваши обеты, а не на свои дела,—на ваши уверения, а не на свои слова. Я ручаюсь за ваше спасение, если вы сами твердо сохраните свои обещания; я—за отвращение бедствий, если вы— за твердое исправление, я—за удаление врагов, если вы—за удаление от страстей; или лучше, не я поручитель за это, но и за меня и за вас, если вы будете неуклонными исполнителями ваших обещаний, вы сами будете порукою, сами окажетесь ходатаями. И Господь человеколюбивый и сожалеющий о бедствиях человеческих (Иоил. II, 13), скажет вам: вот изглажу беззакония твои как туман, и грехи твои как облако; обратись ко Мне и избавлю тебя (Исаии, XLIV, 22); и еще: обратитесь ко Мне, и Я обращусь к вам (Зах. I, 3); и еще: иногда Я скажу о каком-либо народе и царстве, что сокрушу и погублю его, но если народ этот обратится от своих злых дел, то и Я отлагаю все зло, которое помыслил сделать ему (Иер. XVIII, 7.8).

7. Наконец, возлюбленные, настало время прибегнуть к Матери Слова, единой нашей надежде и прибежищу. К ней воззовем с благоговением (ποτνιώμενοι): спаси город твой, как сама знаешь, Владычица! Ее поставим ходатайцей пред Сыном ее и Богом нашим, и ее сделаем свидетельницею и порукою наших обетов, чтобы она возносила наши моления и низводила (на нас) человеколюбие Рожденного ею, рассеяла тучу врагов и

— 430 —

озарила нас лучами спасения. Ее молитвами да избавимся от настоящего гнева, да избавимся и от будущего нескончаемого осуждения, во Христе Иисусе Господе нашем, которому подобает слава и благодарение и поклонение с Отцом и Святым Духом ныне и всегда и во веки веков. Аминь.

Того же святейшего Фотия, архиепископа Константинополя нового Рима, беседа вторая на нашествие россов

(εις τὴν ἔφοδον τῶν Ῥῶς).

1. Я уверен, что все сознали, как способные постигать отношение Бога к людям, так и не умеющие понимать судеб Божиих, вообще все вы, я думаю, сознали и уразумели, что отяготевшая над нами опасность и грозное нашествие народа постигли нас не от чего иного, как от гнева и негодования Господа Вседержителя. Хотя Бог благ и выше гнева и всякой страсти, как по естеству Своему стоящий выше всякого вещественного движения, занимающего несравненно низшую степень бытия, но о Нем справедливо можно сказать, что Он гневается и негодует, когда какое-нибудь дело, достойное негодования и гнева, навлекает поэтому надлежащее наказание на совершивших его. Таким образом и над нами теперь разразилась приключившаяся беда, как явное обличение наших прегрешений. Подлинно, она совершенно не похожа на другие нападения варваров, но и нечаянность нашествия, и необычайная быстрота его, и бесчеловечие варварского племени, и жестокость действий и свирепость нрава (его) доказывают, что этот удар, как молния, ниспослан был с неба. Однако в виду того, что все вы сознали это и что горечь страдания и крайняя опасность начертали в сердцах ваших причину случившегося, я не буду молчать, но имея в вас согласных глашатаев слов моих, тем более стану высказывать справедливые обличения, стану представлять и повторять вам то, что мы сами устроили своими грехами и как бы

— 431 —

выставили на сцене и в драме, сделав жизнь нашу зрелищем разнообразных страстей. Так, гнев Божий происходит вследствие наших грехов, веществом грозы бывают деяния грешников, а потребностью наказания — неисправимость во грехах. Чем страннее и ужаснее и неожиданнее нашествие нахлынувшего народа, тем более обличается чрезмерность (наших) согрешений; и с другой стороны чем он неименитее, неизвестнее и незначительнее до нашествия на нас, тем большая падает на нас тяжесть посрамления и больший воздвигается памятник бесчестия и тягчайшую боль причиняют удары этого бича. Ибо, когда слабейшие и презираемые одолевают по-видимому славных и необоримых по силе, тогда удар бывает нестерпимым, несчастье становится безотрадным, память о бедствиях остается неизгладимою. Так, мы наказаны нашими беззакониями, огорчены страстями, унижены преступлениями, отягчены злыми делами, и стали поруганием и посрамлением у окружающих нас (Псал. LXXVIII, 4). Те, для которых некогда одна молва о ромеях (Ῥωμαίων φήμη) казалась грозною, подняли оружие против самой державы их и восплескали руками, неистовствуя в надежде взять царственный город, как птичье гнездо. Они разграбили окрестности его и разорили предместья, жестоко поступили с захваченными и дерзновенно расположились вокруг всего этого (города), показав такую отвагу и надменность от вашего нерадения, так что жители не смели и смотреть на них прямыми и неробкими глазами, но от чего следовало бы им гораздо мужественнее сражаться с врагами, от того самого ослабевали и падали: убиение единоплеменников их варварами должно было бы произвести справедливый гнев и требовать нанесения такого же возмездия с основательными надеждами (на успех), а они, оробевши и струсивши, растерялись, приняв страдания плененных за собственное пленение, тогда как от них—спасшихся—следовало быть отмщению за подвергшихся несчастью. Ибо как только внезапный страх проник внутрь сердца и эта страсть обрати-

— 432

лась в рану, то из сердечной язвы, как бы из какого источника и начала, поток страха разлился по всему телу, и оказались с расслабленными членами все те, которым следовало подумать о войне. Таким образом мы и сделались игрушкою варварского племени и вообразили угрозу его неотвратимою и намерение непосрамляемым и нападение неотразимым. Ибо где гнев Божий, там и несчастье (τὸ ἀτυχεῖν), и когда Он отвращается, тогда и разрушение легко совершается, и кого Он предаст наказанию, тот делается подручною добычею нападающих, и если Господь не охранит города, напрасно бодрствуют стражи (Пс. СXXVІ, 1).

2. Народ неименитый, народ несчитаемый (ни за что — ἀνάριθμον), народ поставляемый наравне с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода против нас, незначительный, но получивший значение, уничиженный и бедный, но достигший блистательной высоты и несметного богатства, народ где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, незамеченный, без военного искусства, так грозно и так быстро нахлынул на наши пределы, как морская волна, и истребил живущих на этой земле, как полевый зверь (Исая. LXXIX, 14. истребляет) траву или тростник или жатву, —о какое бедствие, ниспосланное нам от Бога!—не щадя ни человека ни скота, не снисходя к немощи женщин, не жалея нежности детей, не уважая седины старцев, не смягчаясь ничем, от чего обыкновенно смягчаются люди, даже дошедшие до свойства зверей, но (ἀλλὰ διὰ πασης...) всякий возраст и пол поражая мечем. Можно было видеть, как младенцы, отторгаемые от сосцов, лишаемы были молока и самой жизни и готовым гробом для них были,—увы!—те скалы, об которые они были разбиваемы, а матери жалостно рыдали и были закаляемы вместе с трепещущими и разрываемыми пред смертью младенцами; жалко было слышать, еще жалостнее было смотреть и гораздо лучше молчать, нежели говорить об этом (варварстве), заслуженном

— 433

более совершавшими его, нежели потерпевшими. Эта свирепость простиралась не только на человеческий род, но жестоко умерщвляла и всех бессловесных животных: волов и лошадей, птиц и прочих (животных), какие только попадались; лежал вол и около него человек, дитя и лошадь получали общую могилу, женщины и птицы обагряли кровью друг друга. Все было наполнено мертвыми телами; в реках вода превращалась в кровь; источники и водоемы одни нельзя было распознать от того, что вместилища их были завалены мертвыми телами, от других оставались совершенно неясные следы прежнего вида, потому что брошенное в них наполняло остальные их части; мертвые тела загноили нивы, стеснили дороги; рощи одичали и сделались непроходимыми более от этих (трупов), нежели от поростков и запустения; пещеры наполнились ими; горы и холмы, лощины и овраги нисколько не отличались от городских кладбищ. Таких страданий было исполнено это разрушение; так зараза этой войны, несомая на крыльях грехов (наших), пролетала всюду, погубляя все встречавшееся!

3. Никто не мог бы изобразить словом постигшую нас тогда илиаду (ἰλιάδα) бедствий! Кто же, видя это, не признал бы, что на нас излилась до дна та чаша, которую приготовил гнев Господа, воскипевший (ὑπερζέσας) от наших грехов? Кто, припоминая и обдумывая это, не стал бы проводить в горе и слезах всю жизнь до наступления самого ее заката? О, как все тогда расстроилось, и город едва, так сказать, не был поднят на копье! Когда легко было взять его, а жителям невозможно защищать, то очевидно от воли неприятелей зависело—пострадать ему или не пострадать; если же спасение города находилось в руках врагов и сохранение его зависело от их великодушия, то по моему мнению не много лучше, или, точнее сказать, гораздо хуже было городу не сдаваться, нежели скорее сдаться; ибо в последнем случае непродолжительность страдания, может быть, оставила бы неизвестною причину нескорого пленения, а в пер-

— 434 —

вом — с продолжением времени возвышается человеколюбие (φιλανθρωπία) неприятелей—так как город не взят по их милости (τῇ ἐκείνων οὔπω συγκατενεχθείσης εὐσπλαγχνίᾳ)—и присоединенное к страданию бесславие от этого великодушия (неприятелей) усиливает болезненное чувство пленения. Помните ли вы тот трепет и те слезы и рыдания, которым тогда предавался весь город в крайнем отчаянии? Помните ли ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь всех нас готова была закатиться вместе с закатом солнца и свет нашего бытия поглощался глубоким мраком смерти? Помните ли тот час невыносимо горестный, когда приплыли к нам варварские корабли, дышащие чем-то свирепым, диким и убийственным, — когда море тихо и безмятежно расстилало хребет свой, доставляя им приятное и вожделенное плавание, а на нас воздымая свирепые волны брани,—когда они проходили пред городом, неся и выставляя пловцов, поднявших мечи, и как бы угрожая городу смертью от меча,—когда всякая надежда человеческая оставила (здешних) людей и город держался надеждою на единственное прибежище у Бога,—когда трепет и мрак объял умы и слух отверзался только для одной вести: «варвары уже перелезли чрез стены и город уже взят врагами?» Ибо неожиданность события и нечаянность нашествия как бы заставляла всех воображать и слышать это; обыкновенно эта слабость в особенности бывает у людей и в других таких случаях: чего они слишком боятся, то по необдуманности считают действительным, хотя того и нет, а чего и в мыслях раньше не имели, то самовольно считают далеким, хотя оно уже и наступило. Поистине тогда был плач и стон и горе (Иезек. II, 10); тогда каждый становился беспристрастным судиею грехов своих, не упрекая обличителей в клевете для избежания обвинения, не требуя посторонних улик, не прибегая к приглашению свидетелей для оправдания (своей) порочности, но каждый, имея пред глазами гнев Господа, сознавал свою виновность и за неразумную жизнь не по заповеди

— 435 —

считал себя достойным наказания, и примером страждущих отвлекаясь от удовольствий, обращался к целомудренной жизни, переменялся и исповедывался Господу воздыханиями, исповедывался слезами, молитвами, прошениями. Ибо умело, умело общее несчастье и ожидаемое поражение заставить (всех) раскаяться во грехах, образумиться и приняться за добрые дела.

4. Когда же это совершалось у вас, когда мы поставили совесть (τὸν λογισμὸν) непреклонным судиею грехов своих и обличаемые (ею) признали обвинительное решение против нас справедливым (τὴν ἐλαττβμένην ὡς νιχώσαν ἐφ’ ἑαυτοὺς), когда умоляли Бога литиями и песнопениями, когда с сокрушением сердца приносили покаяние, когда, воздевая руки к Богу во всю ночь, просили у Него помилования, возложив на Него все свои надежды, тогда избавились от несчастья, тогда сподобились отмены окруживших нас бед, тогда мы увидели рассеяние грозы и узрели отступление гнева Господня от нас; ибо мы увидели врагов наших удаляющимися и город, которому угрожало расхищение, избавившимся от разорения, тогда... Когда же? Когда мы, оставшись без всякой защиты и не имея помощи от людей, воодушевлялись надеждами на Матерь Слова и Бога нашего, Ее просили умолить Сына и умилостивить за грехи (наши), Ее дерзновение призывали во спасение, к Ее покрову прибегали, как к стене нерушимой, умоляя Ее сокрушить дерзость варваров, смирить гордое» (их), защитить отчаявшийся народ, поборать за собственную Ее паству. Ее одеяние (περφολήν εἰς ἀναστολήν) для отражения осаждающих и ограждения осаждаемых носил со мною весь город и усердно мы возносили моления и совершали литии; от того по неизреченному человеколюбию, при матернем дерзновенном ходатайстве, и Бог преклонился, и гнев (Его) отступил, и помиловал Господь достояние свое. Поистине, эта пречестная риза (στολὴ) есть одеяние Матери Божией; она кругом обтекала стены, и неприятели необъяснимым образом показывали тыл; она ограждала город, и ограда (χαράκωμα) неприятелей

— 436 —

разрушалась как бы по данному знаку; она облекала его, и неприятели обнажались от той надежды, которою окрылялись. Ибо как только эта девственная риза была обнесена по стене, варвары принялись снимать осаду города, а мы избавились от ожидаемого плена и сподобились неожиданного спасения. Так воззрел Господь (Псал. LXXIX, 15) не на грехи наши, а на покаяние, не помянул беззаконий (Не. LXXVIII, 8), а призрел (Пс. XXX, 8) на сокрушение сердец наших, и приклонил ухо Свое (Пс. СXІV, 2) к исповеданию уст наших. Нечаянно было нашествие врагов, неожиданно совершилось и удаление их; чрезмерно негодование (Божие), но неизреченна и милость; невыразим был страх от них, но презренно было и бегство их; в нападении на нас сопутствовал им гнев (Божий), но мы сподобились человеколюбия Божия, отвратившего набег их.

5. Итак, не обратим человеколюбия (Божия) в повод к нерадению и милосердия Его не примем за поощрение к лености, не сделаем начала спасения открытыми вратами к своей погибели и не будем расслабляться от милости Его, чтобы не было последнее хуже первого (Матф. XXVII, 64) и чтобы нам не навлечь на себя проклятия, изреченного на иудеев Исаиею: увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями, во что еще бит вас, продолжающие свое упорство? Невозможно приложит ни пластыря, ни елея, ни обвязания (Ис. I, 4—6). Не будем же мы сами, возлюбленные, виновниками таких бедствий, и не забудем тех обетов, которые мы дали Богу, когда видели страшную грозу, предстоявшую пред лицом нашим. Вы знаете, вы конечно знаете, сознавая каждый в собственной совести, как в то время иной, сделавший что-либо несправедливое, обещал Богу более не делать этого, другой, осквернявший тело свое блудодеянием, возненавидев эту страсть, добровольно высказывал обет целомудрия, а предававшийся пьянству перестал пьянствовать и обещал впредь жить трезвенно; иной, отличавшийся бесчеловечным и жестоким сердцем, весь проникнулся милосердием, испрашивая себе ми-

— 437 —

лости от Бога в воздаяние (εἰς ἀῤῥαβώνα) за свое милосердие к ближним, а завидовавший друзьям и вредивший согражданам, бывший палачом рабов и тираном свободных, предаваясь слезам и рыданиям, укрощал свирепый нрав свой и переменялся. Можно было видеть гордецов смиренными и сластолюбцев постящимися; у тех, которые проводили жизнь в смехотворстве и забавах, ланиты орошались потоками слез; а те, которые предавались страсти любостяжания, делились с бедными, презрев недуг сребролюбия; кратко сказать: (все), усматривая собственные слабости, с великим тщанием воздерживались от них и исправлялись, и каждый из проводивших жизнь в беспечности и рассеянности руками и ногами и всеми силами обещался быть примером добродетели, уверяли и клялись, что в последующее время они чистосердечно и неуклонно будут идти путем обещанного. Пусть же никто из нас не забывает этого; пусть никто не погубляет этих обетов забвением; ибо забвение их обыкновенно воспламеняет гнев Божий. Притом в этих наших обетах мы представляли Матерь Слова и Бога нашего порукою пред Ним, вследствие чего и получена милость, избавившая нас от пленения; ими очистив и возделав сердца свои, мы собрали плоды покаяния; чрез это улучшив нравы свои, мы избавились от бедствий. А положив такие основания последующей жизни, не будем скоплять дерева, сена или соломы (1 Кор. III, 12)—греховного вещества удобосгораемого и вместе сожигающего обремененных им,—но будем строить здание из золота и серебра—добросовестных и чистых дел, без примеси греховного яда,—чтобы оно послужило для нас нерушимою стеною для пристанища и священным убежищем во время напастей; и не будем озираться назад, чтобы вам не подвергнуться осуждению, как оказавшимся неблагонадежными для царствия Божия (Лук. IX, 62), чтобы нашими делами не подать повода к возвращению и постоянному продолжению минувших бедствий. Да обратится каждый от злых дел своих всем сердцем

— 438 —

своим (Иол. II, 12), соображая и испытывая самого себя, какими поступками своими мог так оскорбить Бога, что навлек на себя такой гнев Его, какие были столь важные пороки, что привлекли такую грозу, за какие дела воспламенилось негодование Его на нас и какие способствовали к тому, что нас приосенило облако человеколюбия Его, за что постигла нас кара и как отклонен удар, за что мы уязвлены и какими исцелились врачевствами. Если мы будем исследовать это и таким образом испытывать самих себя и соображать это тщательно, то я уверен, что Господь еще более умножит милость Свою; ибо Ош близок ко всем призывающим Его во истине, и желание боящихся Его исполняет и вопль их слышит и спасает их (Пс. CXLIV, 18. 19); и Он есть защитник всех уповающих на Него (Пс. XVII, 31). Если же мы останемся при прежних грехах своих,—чего да не будет, да не будет между нами никого столь бесчувственного и неисправимого, чтобы не внимать такому великому гневу Божию! если будем опять осквернять себя теми же страстями и вращаться в нечистой тине удовольствий, если не очистимся от прежнего прилежным покаянием и не воспользуемся прошедшими бедствиями в предостережение на последующую жизнь, то, увы, в какую гибель опять ввергаем себя, какую бездну несчастий искапываем, какую бурю зол неразумно навлекаем на себя самих! Ибо, если кто не обращается, говорится (в Писании), то Он изощряет меч свой, напрягает лук свой и направляет его и приготовляет для него сосуды смерти (Псал. VII, 13, 14); и—дождем прольет Он на нечестивых горящие угли, огонь и серу и палящий ветер; их доля из чаши их (Пс. X, 6); и огонь и град, голод и смерть, меч и удары, все это создано для беззаконных (Сирах. XXXIX, 36. XL, 9. 10). Нам нет надобности в чужих примерах для своего вразумления; собственного опыта достаточно для нашего исправления и научения, своего страдания—для нашего исцеления, прошедшего—для буду-

— 439 —

щего. Ибо, когда мы жили в непристойных и сладострастных удовольствиях,—не говорю уже о прочем,—тогда увидели гнев Господа, грозно устремившийся на нас, как туча града на плоды (Исаия XXX, 30). Но поражение (Исход. XVI, 50) остановлено покаянием; не будет же возвращать его нерадением. Гнев Его погашен потоками слез наших; не будем же опять воспламенять его порывами невоздержного смеха и беспрерывными сценическими забавами. Изощренный на нас меч притуплен и отступил от литий и молений; не будем же опять изощрять его усыплением, опьянением и угождением невоздержному чреву. Услышал Бог стенание сердца нашего и не презрел вопля нашего; не будем же прекращать их, чтобы человеколюбие Божие всегда покровительствовало нам. Худое дело— пьянство, худое дело—прелюбодеяние, худое дело—несправедливость, худое дело—ненависть к братьям, гнев на ближнего, гордость, убийство, зависть, худое дело—беспечность и нерадение; будем же избегать этого всеми силами, возлюбленные. Страсти общи у начальников и подчиненных, у богатых и бедных, у мужчин и женщин; пусть же будут общими и добродетели. Все то воспламеняет гнев Божий, все то скопляет грозу, отклоняет человеколюбие (Божие), служит к унижению нас пред врагами и к возвышению врагов над нами; будем же гнушаться и отвращаться (ἀποστραφῶμεν) этого душою, дабы нам не подвергнуться осуждению на удаление (ἀποστροφὴν) от Бога.

6. Так и древний Израиль, когда предавался страстям, тогда был предаваем острию меча, тот Израиль, который был не обыкновенным племенем и не презренным народом, но славился уделом наследия (Пс. СІV, 11) и считался народом избранным (Исх. XIX, 5); и он, когда грешил, то был бичуем врагами, а когда делал добро, то одолевал и покорял их; когда тщательно соблюдал заповеди, то оружием добывал чужую землю и пользовался трудами других, а когда пренебрегал законом, то был отводим в плен и видел, как враги

— 440 —

овладевали собственною его землею с пением победных песней и ликованиями; и это весьма мудро и справедливо; ибо народу возлюбленному и избранному Богом должно не надеяться на крепость рук своих, не величаться силою мышц своих и не опираться на запасы оружия, а возлагать надежду господства и преобладания над противниками на помощь Всевышнего и знать, что она сопутствует добрым делам и приобретается многими добродетелями. Посему, если кто отступает от добра и добродетели, то непременно лишается и Божией помощи, а если украшает жизнь свою добрыми делами и ограждает себя добродетелью, как бронею, то имеет своею союзницею против врагов непреодолимую помощь (Божию). Народ Божий бывает силен и торжествует над врагами содействием Божиим, а прочие народы, у которых понятие о Божестве погрешительно, не своими собственными добродетелями, а нашими худыми делами возрастают в силе, ими укрепляются и величаются над нами; ибо они посылаются на нас, как бичи, а наши грехи бывают веществом этих бичей, и господство над нами предоставляется им настолько, насколько мы боремся с своими страстями и насколько склонностью и стремлением ко злу оставляем тот порядок, в который поставил нас спасительный и божественный закон. Итак, если мы приближаемся к Богу своими добрыми делами и господство над врагами доставляется нам господством над страстями, а грехами своими удаляемся от Бога и впадаем в руки врагов, то не следует ли нам избегать злых дел и гнушаться ими, а к добрым делам прилежать, ими украшаться и преуспевать во всю жизнь свою? Как был бы в состоянии кто-нибудь преодолеть врагов, когда внутри себя питает преодолевающих его неприятелей и мятежников, когда неразумный гнев овладевает самодержавным умом и склоняет к убиению ближнего, который может быть не сделал никакой неправды? Как ты хочешь достигнуть победы над врагами, когда чувственная похоть, подчинив себе самодержавный ум (твой), влечет и отвлекает, ведет и

— 441 —

переводит его как раба, куда повелевает страсть? Как может торжество над врагами достаться таким людям, изнуренным и порабощенным? Невозможно, совершенно невозможно иметь силы для господства над внешними врагами тому, кто связан врагами внутренними, раболепствует и предался страстям. Таким образом, если мы хотим победить первых, то наперед постараемся преодолеть внутренних неприятелей, прекратим их мятеж и восстание. Пусть ум управляет страстями, и тогда мы будем одолевать тех противников, которым попускается извне нападать и уязвлять (нас). Ибо, если ты свой ум, который Бог дал тебе как самодержца, предал удовольствиям, подчинив им его как раба, то как ты хочешь быть властелином над врагами, посылаемыми извне? Как ты возьмешь в добычу запасы неприятелей, когда ум твой ежедневно бывает добычею внутренних мятежей и замыслов? Истребим наперед домашних (ἐμφυλίȣς) врагов мысленных, и тогда легко преодолеем силу иноплеменных (ἀλλοφύλων). Не видишь ли, как и Израиль, когда побеждал страсти (свои), тогда побеждал и врагов, — потому что с ним соратовал Бог, — а когда порабощался грехом, тогда был предаваем и врагам,—потому что его оставляла соратующая сила Божия. Благоугождая Богу, он чрез Моисея избег тяжелых и страшных рук египтян, и не только это, но и бурное море неизреченным образом сделалось для него удобопроходимою стезею, а для преследовавших египтян вечною могилою, которая, разверзшись чудесным образом, погубила и коней и колесницы и самого фараона (Исх. XIV, 17), после чего возлюбленный народ Божий радовался и веселился и в восторге воспел исходную песнь вождю и победодателю Богу (Исх. XV). Но те же (израильтяне) в другое время, когда позволили себе возроптать и без повеления Божия предприняли войну, дерзнувши предпочесть надежду на силу рук (ἐν χειρῶν νόμῳ) Божественному Соизволению, то были побеждены и сильно поражены, своим падением увеличив могущество и возвысив славу противников. И

— 442 —

опять, когда они руководились законом Божиим и повиновались словам Моисея, то разрушали много неприятельских городов, овладевали множеством пленников, приобретали много добычи и исполнялись великой радости и веселия. И не прекращались бы их радость и веселие о победе, если бы они своею неблагодарностью не ополчили против себя змеев, так как (в то время) не было народа, который бы мечем показал и исполнил праведный гнев Божий на неблагодарность (Числ. XXI, 4—8). Так наказываются грешники, то пожинаемые мечами врагов, то пожираемые зубами зверей, то караемые землетрясением и сильным зноем, то сожигаемые небесными молниями, то угнетаемые неплодородием (земли), то погубляемые испорченностью воздуха. Не бывает недостатка в способах наказания, соответствующих родам преступления и избегает ли кто одного из них, постигается другим, уклоняется ли и от этого каким-нибудь образом, поражается иным; вообще живущий беззаконно и подлежащий взысканию не может избежать наказания. Нужно ли мне перечислять еще прочие обстоятельства Израиля: победы над врагами, когда он был благоразумен, и неожиданные поражения, когда он безумствовал, пленение и возвращение (из плена), расстройство и возвращение в прежнее состояние, разрушение самого Иерусалима и новое его построение? Добрые дела его сопровождались благоприятными обстоятельствами, а последствия злых дел были неблагоприятные. Итак, возлюбленные, имея в виду древние события с Израилем, повторившиеся и с нами самими для нашего исправления, возненавидим грехи и возлюбим добродетели, будем избегать общих (ἐγκύκλια) и душепагубных пороков, пьянства, прелюбодеяния, зависти, злоречия, любостяжания, несправедливости, гордости, ненависти к братиям, и исчадий их, чтобы нам и на войнах одерживать победы и не лишиться небесного наследия.

7. Но так как мы избавились от грозы и избегли от меча, и губитель миновал нас (Исх. XII, 23), прикрытых и огражденных ризою Матери Слова, то все вообще воспоем вместе с

— 443

нею рожденному из нее Христу Богу нашему благодарственные песни, всякий дом избежавший меча, всякий возраст, жены, дети, юноши и старцы. Ибо те, которым угрожала общая погибель, должны и песнь общую посвящать и возносить Богу и Его Матери. Мы сподобились общего избавления, принесем же и благодарность общую. Скажем Матери Слова с искренностью сердца и чистотой души: «мы несомненно храним веру и любовь к Тебе; сама Ты спасай город Твой, как знаешь, как хочешь; Тебя мы поставляем пред собою как оружие и ограду и щит и воеводу; Сама Ты ратуй за народ Твой; мы потщимся представить Тебе чистые сердца, посильно извлекая себя из нечистоты страстей; Сама Ты рассей замыслы гордящихся над нами (врагов). Если же мы чего-нибудь и не исполним из обещанного нами, то Твое дело— исправить, Твое дело—подать руку преклонившим колена и восстановить их от падения». Скажем это Деве, но да не солжем, дабы нам не обмануться в нашей благой надежде и не лишиться ожидаемого, дабы, избавившись от бездны и волн и бури житейских зол, нам достигнуть пристани нашего спасения и сподобиться небесной славы, благодатью и человеколюбием Христа истинного Бога нашего, которому подобает всякая слава, честь и поклонение, вместе с Отцом и Святым Духом, единосущной и живоначальной Троице, ныне и всегда и во веки. Аминь.

Е. Л.