В существенном, все содержание предлагаемого сборника относится к моим работам, так или иначе связанным с деятельностью Предсоборного Присутствия. Я вовсе не думал издавать особо своих случайных и фрагментарных сообщений, но настойчивые внушения авторитетных и компетентных лиц (даже из тех, которые далеко не разделяют всех моих воззрений) нравственно склонили изменить свое решение. В самое неудобное для меня время мне приходится выпускать свои рефераты, доклады и заметки во всей их первоначальной неупорядоченности и повышенной порывистости. Питаю единственную надежду, что мой выстраданный и искренний труд будет небесполезен хоть для возбуждения важнейших духовно-учебных вопросов, как плод опыта и наблюдений со стороны человека, жизнь которого во всяком случае принадлежит духовной школе и богословской науке всецело, неизменно и безраздельно...

Н. Г.

Спб., 1007, VI, 10 (воскресенье)— день Св. Троицы.

СОДЕРЖАНИЕ.

Страницы:

Посвящение III

От автора V

Об основах духовно-учебной реформы и о желательных типах духовно богословских школ 1 — 11

К вопросу о постановке высшего богословского изучения в России 11—13

О типе средней духовной школы и о наилучшей постановке пастырского приготовления: 14—21

Духовные Академии:

1 О существе, характере и системе богословского научно-академического преподавания 22—46

2 О плане академического преподавания 47 — 53

3 Об организации студенческих занятий при изучении академических наук и об устроении студенческой жизни 53—60

4 Об отношении епархиального архиерея к Духовным Академиям 60—61

5 О приготовлении академических преподавателей и об ученых академических званиях 61—72

6. Вопрос о присуждении Духовными Академиями ученых степеней по философским наукам 72—79

Учебный Комитет прп Святейшем Синоде и состояние духовной школы —в исторической перспективе 80 — 148

ОБ ОСНОВАХ ДУХОВНО-УЧЕБНОЙ РЕФОРМЫ И О ЖЕЛАТЕЛЬНЫХ ТИПАХ ДУХОВНО-БОГОСЛОВСКИХ ШКОЛ 1).

Жалобы на неудовлетворительное состояние духовной школы издавна раздавались со всех сторон и с каждым годом усиливаются в своем тоне, достигая резкого напряжения. Для устранения разумеемых недостатков уже с половины прошлого столетия принимались разнообразные меры—и в виде широких реформ, и путем отдельных исправлений и улучшений. Однако надлежащего успеха не достигалось, и дело шло вовсе не к лучшему, если и не прямо к худшему. Посему мы должны допустить, что причина кроется не в частных несовершенствах, коль скоро совсем не устраняется частичными преобразованиями. Настало, кажется, время взглянуть прямо в глаза действительности и—не с осуждением духовной школы, а с благодарностью ей за выполненную миссию—констатировать, что корень зла лежит в самом ее существе, откуда возникает принципиальный вопрос: не отжили ли свой век наличные духовно-учебные формы? По своим задачам духовная школа имеет целью постепенно подготовлять духовно зрелых людей, чтобы они потом могли посвящать себя духовному служению в Церкви 2). Второе, предполагая свободное избрание, не вменяется всем духовным воспитанникам в непременную общую обязанность,—и тем не менее именно оно является важнейшим для потребностей Церкви: последняя в своих специальных учебных заведениях готовит не просто образованных религиозно-богословски членов, но собственно таких, которые были бы пригодны, способны и расположены исполнить специально-церковную благовестническую миссию. Эта сторона духовной школы бесспорна по своему значению и вполне достойна того, чтобы стать исключительным предметом духовно-педагогических институтов. Но фактически этого нет, и теперешняя духовная школа—по преданию от времен древних—

1) Этот предварительный эскиз в виде специальной «записки» бил представлен в епархиальную комиссию, учрежденной при митрополите С.-Петербургском в конце 1905 года для рассмотрения вопросов о церковной реформе. Автор был там членом по избранию совета С.-Петербургской Духовной Академии. В первоначальной редакции данный реферат напечатан в невыпущенном для продажи сборнике: «Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе», часть III (Спб. 1906), стр. 151—157. Теперь доклад расширен внесением дополнительных примечаний.

2) Так, по словам митрополита Московского Филарета (в «Прибавлениях к Церковным Ведомостям» № 39 за 24-е сентября 1905 г., стр. 1659 а, пункт III), «Семинария... представляет организм, в котором одна жизнь развивается и возвышается, и над ветвями и листьями общего образования восходит духовный плод».

продолжает нести широкую функцию воспитания образованных юношей вообще. Тут нет внутреннего непримиримого противоречия, и пастырское приготовление необходимо предполагает общеобразовательное, опираясь на нем. Однако здесь-то и усматривается со всею принципиальною несомненностью, что два стол важные элемента не могут получить свойственного развития при такой совместности, где они будут взаимно стеснять и мешать друг другу в раскрытии своего достоинства. Естественно, что тогда оба эти элемента должны пострадать, хотя бы и не в равной степени. Как раз это и случилось с нашею духовною школой. Она является двухстороннею и от этого бывает ослабленною в самых основах своего строя. Не буду особо касаться школы низшей 1), потому что она, не сообщая своим питомцам никакой законченности, определяется по своему характеру и содержанию школою средней. Семинарии же, заботясь и об общем образовании питомцев, по необходимости отводят много места светским предметам, которые в первых классах безусловно преобладают над богословскими. Само собою понятно, что в это время светское преподавание стремится к усовершенствованию питомца только в своей области и без прямого ущерба для себя не может приспособляться к потребностям богословско-церковным, в нем самом фактически ничуть не данным. Тогда неизбежно, что этот общеобразовательный элемент не подходит непосредственно к конечным семинарским целям, и внешнее объединение должно было вести к тому, что последние заслонялись и воспитанники к ним вовсе не приспособляются. При всем том эта конечная задача воздействовала на светское образование, стесняя его объем, а потом пошло и дальше, когда предметы светские перемешали с богословскими. По доброму замыслу,—имелось в виду устранить неблагоприятные следствия разобщенности, получилось же то, что светские предметы оказались совсем угнетенными, чем воспитывалось опасное настроение, что богословие давит образование и враждебно ему. Факты свидетельствуют, что эти чувства разгорались с значительною сплои у обеих сторон и передавались в общество, где иногда приобретали острое развитие и вообще получали устойчивость привычного настроения. Нет надобности упоминать, что это ненормально и гибельно, а явилось потому, что и в области духовного воспитания непреложен грозный принцип: «кто не со Мною, тот против Меня»... Но, если общее образование в Семинариях не получает полного раскрытия и не соответствует прямо конечным задачам, то не менее страдают и высшие религиозно пастырские потребности. Для подготовления к их удовлетворению нужно не одно предметное образование, ибо здесь еще более необходимо воспитание целостной настроенности, которая с возможною точностью отражается на всем жизненном поведении. Само собою ясно, что совсем не воз-

1) О школе же начальной и совсем не говорю, так как с нею связаны свои особые вопросы, не соприкасающиеся непосредственно с потребностями и задачами церковно-пастырского приготовления.

можно ввести и удержать подобный режим в теперешних Семинариях, раз чуть не большая часть питомцев вовсе не желает нести пастырского служения.

Ближайший итог всего,—что совмещение в наших Семинариях задач общего образования и религиозного воспитания вредно для обоих,—этот итог как будто подтверждается и нашими Духовными Академиями. Не видно сразу, чем собственно и специально способствуют наши Академии осуществлению высших потребностей церковного служения. Конечно, богословие разрабатывается в Академиях достаточно; но было бы большим заблуждением думать, что ученый богослов тем самым есть уже достойный и готовый учитель и служитель для Церкви и в Церкви. Это—совершенно протестантская мысль; однако и в протестантской Германии звание «Doctor theologiae» присуждается собственно не путем соискания за диссертацию, а дается свободным провозглашением известного лица тем или другим богословским факультетом, как выразителем общецерковного суждения; в Англии же D. D. (Doctor of Divinity) по закону должен обычно иметь духовный сан в англиканской Церкви 1). Очевидно, что даже богословская наука не служит сама по себе и непосредственно высшим церковным потребностям, который не могут быть удовлетворены ею сполна. В наших Академиях это еще более осложняется обилием светских наук, которые остались там, как пережиток старых времен, когда всякое образование сосредоточивалось преимущественно в духовных школах. Не даром же ни один в мире богословский факультет не имеет подобного предметного конгломерата! Теперь светские дисциплины не находят себе достойного места в Академиях, где они не могут получить должного расцвета и не служат прямо церковным богословским потребностям. Засим не менее очевидно, что из двух последних первые, т.-е. задачи высшего церковного служения, не исчерпываются и не достигаются научным развитием богословского знания, как науки. Неизбежно, что вторая должна страдать от приспособления к таким целям, которые выхо-

1) Дело по этой части фактически обстоит так. По статутам Оксфордского Университета, никто не допускается к соисканию степени кандидата богословия, если не представит священнических грамот или формального удостоверения из своего диоцеза в их законном получении. Для бакалавров (В. D.) и докторов богословия (D. D.) требуется еще, чтобы аспиранты выразили письменное согласие с «XXXIX членами» и «Книгою общих молитв». Весьма редко особыми декретами конвокадии или «дипломами» даются богословские степени ученым, не бывшим ранее членами Университета, а в виде самого крайнего исключения они присуждаются honoris causa, но уже без всей полноты прав. Вообще, и в Оксфорде, и в Кембридже ученые богословские степени почти всегда присуждаются лицам из англиканского духовенства, хотя, напр., Кэмбриджский профессор F. Crawford Burkittдостиг докторства, доселе оставаясь светским. По статутам Дэрхемского (Durham) Университета, бакалаврство доступно только священнику и не менее 25-ти лет от роду, докторство же открывается лишь бакалаврам, состоящим при одном из Университетов Британской Империи. Таков ординарный порядок получения ученых степеней («to proceed toа degree») в Англии, а при даровании их honoris causa («to confer a degree») обычно усвояется награждаемому юридическое достоинство Doctor of Law, но не Doctor of Divinity.

дят за ее пределы, хотя и предполагают ее в качестве одного из пособий. Это не натурально по существу и на практике сопровождается большим взаимным вредом. В этом убеждал меня еще молодой профессорский опыт 1), а последующие наблюдения иллюстрировали и подтверждали его. Богословие, являясь наукою, требует научной свободы и научной независимости. Однако, культивируемое ограниченными человеческими силами, оно всегда будет выражаться относительными успехами и само по себе никогда не даст догматически авторитативных результатов. Понятно, что Церковь не может в своих собственных школах дозволить, чтобы за научные достоинства всяких своих работ богословы сразу получали звание «наставников» (магистров) или «учителей» (докторов) богословия. Она не в праве выпустить из своих рук самого строгого контроля, а для богословской науки он будет несомненным стеснением и ничуть не полезным тормозом. Дальше: Церковь, не подвергая себя риску от апробации частных научных мнений, должна будет отказывать в своей санкции бесспорно ученым богословским трудам, раз в них будет субъективно ограниченное истолкование религиозно-христианской истины. Этим сама она лишается полезных пособий человеческого разума, богословская же наука задерживается в своем развитии и лишается свойственной важности, поскольку оказывается под всегдашним сомнением у вершительницы богословия—церковной власти. С другой стороны,—самостоятельная в себе,—богословская наука ищет независимости и в преподавании. Не только по запросам и влечениям времени, но по самому существу оказывается нужною законная автономия й в педагогическом строе. Наоборот, Церковь, ставя специальные Задачи, должна будет требовать строгого соподчинения им во всем педагогическом укладе, обязана держать неусыпный контроль и может допустить разве то, чтобы каждый питомец по мере своих сил и способностей индивидуально выполнял предъявленные ею и добровольно им избранные задачи под ее неослабным наблюдением. Эта коллизия—не случайная, а принципиальная и устранится лишь с удалением обусловливающих причин. Последние лежат в не совсем натуральном совмещении целей церковных с научными, почему здесь тоже требуется справедливое обособление на началах дружеской солидарности и взаимной пользы.

Ко всем указанным недостаткам прежних духовно педагогических порядков необходимо присоединить, что и на практике Церковь и наука не имеют тех следствий, на которые они рассчитаны непосредственно. Первая должна была насаждать семена и возращать плоды веры в людях, вторая обязана вносить свет богословского

1) см. в журнале «Странник» за 1897 г. (№ 8, стр. 519—540) мою статью: «К вопросу о нуждах духовно-aакадемического образования» (за подписью «Н. Вафиский»). Это был реферат, предназначавшийся для образованной † митрополитом Палладием (Раевым) комиссии при С.-Петербургской Духовной Академии «для рассуждения о желательных изменениях в действующем академическом уставе (преимущественно— по воспитательной части)» и функционировавшей (безрезультатно) в мае 1896 г.

ведения в христианские души, чтобы они и умом постигали то, что усвояют сердцем. На деле вышло, что для самого общества, служащего объектом церковно-пастырского созидания, пастырское служение стало казаться и трактоваться просто, как профессиональная должность, а не как необходимое посредство христианского бытия всех и каждого. В свою очередь и наука богословская получила в глазах светского большинства такой вид, что она имеет важность единственно лишь для профессиональных потребностей «духовного сословия». Поэтому, если пастырей и учителей церковных слушают больше формально и обращаются к ним лишь для выполнения необходимых (граждански или житейски) обрядностей, то богословие просто игнорируют и его не понимают. Не удивительно, что и религиозное оживление в светском обществе чаще возбуждалось богословами светскими (А. С. Хомяков, Вл. С. Соловьев, гр. Л. Н. Толстой), чем присяжными, а люди; глухие либо инертные к голосу профессиональных учителей и богословов, с увлечением и на пагубу себе слушают самозванцев. Ясно, что богословское образование и богословская наука должны освободиться от прежней замкнутости, сделавшись обязательными для всякого одухотворенного воспитания и выделившись для удовлетворения запросов религиозного знания, а приготовление к пастырству и благовестничеству будет утверждаться уже на этом общем фундаменте, пользуясь свободным влечением образованных людей всех классов, званий и состояний, лишь бы они изъявили искреннее желание посвятить себя церковному служению.

Здесь может возникать опасение, не рискует ли Церковь остаться без достаточного контингента лиц для выполнения своей миссии. Это опасение тем серьезнее, что даже сейчас по местам испытывается затруднение в замещении священнических вакансий, а затем оно смущало некогда и Филарета, митрополита Московского 1). Но что касается первого обстоятельства, то именно сама современная Семинария, упорно сохраняя архаический строй и обветшавший жизненный уклад, отбивает живые силы, ищущие простора для своего развития и для созидательной работы соответственно насущным потребностям и жгучим запросам, раз последние игнорируются всем семинарским укладом и, пожалуй, чуть не прямо отрицаются схоластикою обучения и специфическою индивидуальностью воспитания. Авторитет митрополита Филарета, разумеется, огромный; но ведь с тех пор времена изменились, и ныне сама православная Русская церковь сознает и чувствует себя иначе. Теперь она стремится к освобождению от внешней опеки и желает действовать независимо из самой себя даже при свободе исповеданий. Это показывает, что Церковь уверена в себе и уверена, конечно, в том, что у нее будет достаточно пригодных делателей для самостоятельного выполнения своей святой миссии. Иначе невозможно было бы и думать о независимости, если нельзя обойтись без принуждения и закрепощения.

1) См. «Прибавл. к Церковным Ведомостям» № 39 за 34-е сентября 1905 г., стр. 1659. 1661.

Не менее естественна тревога о судьбе богословской науки. Вполне вероятно, что на факультетах она не во всем будет столь корректна и допустит послабления в сторону субъективной изыскательности со свойственными погрешностями. Но 1) тогда Церковь не будет ни принимать, ни санкционировать этих частных попыток, ни отвечать за них, ограждая себя и от всех теперешних неудобств; 2) богословская наука, будучи серьезною и честною, всегда останется посредницею познания истины и не может оказаться антицерковною принципиально, коль скоро Церковь есть носительница и провозвестница этой истины. Наши теоретические соображения подкрепляются и тем, что даже католичество, столь заботливое о неприкосновенности всех своих конфессиональных особенностей, допустило, однако (напр., в Германии) католические факультеты (наряду с протестантскими) и извлекает отсюда одну лишь пользу. Почему же о православии мы должны думать так низко, что у него выйдет из аналогичных институтов непременно что-либо дурное и вредное?

Вообще, считаю для себя достаточно мотивированным, что общее образование и специально научное богословское изучение лучше обособить от церковно-пастырского приготовления 1). Здесь опять возможны разные пути, и многие желают возвратиться к прежнему устройству, при котором в Семинариях богословские предметы были значительно изолированы от светских. Я лично нахожу этот порядок совершенно неудобным уже потому, что при нем невозможно установить и воплотить уклад, необходимый по требованиям пастырского служения. Если и теперь является непригодною одинаковая дисциплина для всех

1) Это, однако, не должно вести к полному их расторжению. По сему предмету после (на заседании V-го отдела Предсоборного Присутствия 13-го марта 1906 года) мною было сказано, что задача духовной школы заключается не в том только, чтобы приготовлять пастырей, хотя это ближе всего нужно для практических церковных потребностей. Эта задача шире:—она состоит в том, чтобы воспитывать в христианском духе всех верующих чад, и потому для нашей школы важно не одно профессиональное, но и общее образование. Духовная школа и ныне не есть собственно школа сословная, а церковная в духовном ведомстве. Пусть из духовных школ некоторые питомцы уходят на другие поприща; но и о них мы все-таки не можем сказать, что они не наши, что они потеряны для Церкви, ибо служат ей-же на других жизненных путях. Следовательно, вопрос касается как специально богословского, так и общего обучения,—и обязательно с одинаковым вниманием рассмотреть то и другое в виду их соотносительного значения в просветительной миссии Церкви и по причине взаимной обусловленности. Для сего нужно отделить общее гуманитарное образование от специально-богословского и затем обсудить, как создать гуманитарную школу и особо школу церковную. Если при уставе Семинарий 1867 года в V и VI классы, быть может, поступали воспитанники более ограниченные, то теперь сюда переходят иногда люди ожесточенные и именно потому, что действующий устав «богословски угнетает» воспитанников на протяжении всего семинарского курса. Евангелие—вещь прекрасная, несравненная. Но когда оно попадает в темную, непросвещенную среду, то что делают? Поступают изуверно, кощунственно,—и все потому, что общее образование слабо. Значит, на этом-то фундаменте общего образования и нужно создавать церковную школу. И едва-ли народ откажется давать деньги на содержание такой школы. Он будет привлечен в нее, когда последняя станет, по возможности, всесословною и всем желающим будет давать истинно-христианское просвещение. Духовенство же для облегчения содержания своих детей в этой школе будет пользоваться прежними удобствами, стипендиями и т. п.

семинарских воспитанников, различных между собою по возрастам на десяток лет, то тем более немыслимо водворить пастырский режим, а без него, наша средняя духовная школа опять окажется не отвечающею нуждам Церкви. Очевидно, духовно церковные заведения нужно отделить от общеобразовательных, а для богословской науки сформировать при Университетах православные богословские факультеты. При этом низшая и средняя из теперешних инстанций духовно-педагогической триады сольются вместе и составят нечто в роде гимназии классического типа 1). Необходимо желать, чтобы эти новые школы получили особый характер по преемственности с прежними и ради существенной пользы общего образования, для чего в них рекомендовалось бы введете более широкого и солидного преподавания по религиозно-богословским (христианским) и философским предметам. Тем не менее это будут уже не богословские школы, и возникает вопрос о том, какой компетенции они должны быть подчинены. Но здесь замешивается масса соображений не педагогического, а практического и финансового свойства, где я совсем профан. С педагогической же точки зрения я всегда считал вредным расчленение одного дела по разным ведомствам, и опыт свидетельствует, что—при такой разно-ведомственности—из школ в школы взаимно передается не столько хорошее, сколько дурное. При сосредоточении же в одних руках было бы и то удобство, что тогда открылась бы возможность равномернее

1) Я—принципиальный сторонник классической системы образования и не позволю себе осуждать ее по бывшим у нас уродливостям применения, хотя ныне восстает против него чуть не вся России в лице и малых и великих (не исключая даже о. протопресвитера И. Л. Янышева, допустившего крайне резкий отзыв во 2-м издании своей книги: «Православно-христианское учение о нравственности», Спб. 1906, стр. 194, прим.). Я не смотрю на языки с утилитарной точки зрения, а признаю их необходимыми по особой важности для общего образования. Классические языки, будучи выработанными и образцовыми во всех существенных отношениях, в то же время знакомят нас с законченною цивилизацией, на которой удобно изучать развитие известных начал во всех фазисах и вариациях по таким богатым памятникам всякого рода. Мы не знаем пока другой (кроме классической) столь законченной культуры, где можно было бы заимствовать подобные всесторонние уроки прошлого. Поэтому я стою за оставление в духовной школе древних языков (без ущерба для развития других необходимых знаний). Но, разумеется, преподавание их нужно вести не так, как это делается теперь. В этом случае могла бы послужить добрым уроком наша старая школа, а не Толстовская, когда изучали языки механически. При том же, положение древних языков и теперь в Семинариях не безнадежно: в них есть дельные преподаватели, по всегда встречаются любители даже и среди воспитанников, раз они не редко по убежденному решению поступают в специальные филологические заведения (напр., в Институты С.-Петербургский и Нежинский, не говоря об университетских филологических факультетах). Напротив, я совсем мало сочувствую модным идеям о загромождении духовно-школьной среды естествознательными элементами, которые—в таком виде—скорее принесут ей только вред, развивая одно верхоглядство и пустое всезнайство. Данная мера не может быть оправдана и с точки зрения ослабления, яко бы, схоластического характера духовной школы. Упрек ей в схоластицизме есть не малое преувеличение. Вообще, я против введения большого количества предметов, а между ними и против школьного увлечения естествоведением. Последнее частью не сложилось в рациональную систему и частью проникнуто атеистическими тенденциями, почему в первом отношении не имеет особой образовательной ценности, во втором — опасно для нас по самому своему духу. Сведения по естествознанию воспитанники могут приобретать путем самообразования, которое будет вполне доступно, если мы хорошо поставим преподавание математики и физики в Семинариях.

распределить источники просвещения по обширному пространству Российской Империи. Теперь обычно Гимназии и Семинарии, Прогимназии и Духовные Училища существуют друг подле друга в немногих определенных пунктах, которые получают двойные образовательные заведения, между тем как масса даже важных центров остается без удовлетворительных образовательных средств. При концентрации высшей педагогической власти в России было бы легче увеличить количество мест с организованными средними школами, если из двух существующих в данном городе одну перевести в другой подходящий пункт. Опасения касательно окончательного омирщения (лаизации) всего среднего образования считаю просто тенденциозными, не видя принципиальных препятствий, почему бы в Министерстве Народного Просвещения не быть гимназиям Духовного Ведомства. Впрочем, я вовсе не против того, чтобы последние остались в компетенции синодской обер-прокуроры или заменяющего ее установления (напр., Министерства Исповеданий), как теперь имеется 11 Женских Духовных Училищ, находящихся в заведывании Св. Синода (чрез посредство г. Обер-Прокурора) и вместе с тем состоящих под активным покровительством Государыни Императрицы Марии Феодоровны 1). При этом я всегда и решительно предполагаю, что и при новом устройстве школ духовенство будет с обычною щедростью оказывать экономическую помощь своим детям, пользуясь в этом отношении решительною автономностью, при чем особые учреждения этого рода (напр., общежития 2)

1) Для настоящего момента вынужден решительно заявить, что передачу общего образования из духовного ведомства в светское именно теперь я считаю мерою не только рискованной, но и прямо опасной. К этому не располагают и новейшие реформаторские замышления относительно светских школ, для чего см. у С. Л. Степанова, Обозрение проектов реформы средней школы в России, преимущественно в последнее шестилетие (1899—1905 гг.) в «Журнале Министерства Народного Просвещения» 1907 г., № 1, стр. 34—50; № 2, стр. 73—122. Статья составлена по официальным материалам и дает систематическое их изложение. У меня были под руками еще следующие печатные документы; Журналы Ученого Комитета за 1903 — 1904 гг.; Устав гимназий, прогимназий и подготовительных школ, исправленный в заседании 1-го июня 1904 года; доклад проф. И. И. Холодняка об отзывах начальств 12-ти учебных округов на проект устава средних и подготовительных школ, выработанный Ученым Комитетом; Записка (от 1902 г.) Ф. Д. Самарина по вопросу о применении новой учебной реформы к Московской 7-й Гимназии.

2) Многие возражают против общежитий, однако дело не собственно в интернатах, а во многолюдстве воспитанников Семинарий. Правда, в интернатах масса зла, но если бы их не было, то многие ученики не имели бы возможности закончить свое образование. Говорят, в интернатах трудно уследить за учениками, а когда они рассеются по частным квартирам—разве надзор будет легче? По моему мнению, интернаты в наших школах—неизбежное явление, и нужно только возвысить, облагородить эти учреждения. Для фактического подтверждения своих мыслей напомню хорошо известный мне пример: в 1906 году Вологодскою Семинарией было объявлено о закрытии приема новых полупансионеров в общежитие и о выселении из него прежних—из некоторых (северных) уездов Вологодской губернии; это распоряжение вызвало страшное волнение среди всего заинтересованного духовенства, которое оказалось в крайнем затруднении относительно дешевого и педагогически обеспеченного содержания своих детей. А нужно еще заметить, что в Вологодской Семинарии никто, никогда и никого не стеснял иметь своих детей на «вольных квартирах». Значит, для духовной школы есть неустранимая нужда в интернатах... De uno disce omnia! И теперь мы слышим, что—по поводу аналогичного распоряжения в Твери— из епархии раздаются горькие сетования, что не приняли во внимание бедноты мно-

будут вполне подчинены его власти во всех отношениях,—вне непосредственной зависимости от посторонних влияний и давлений.

Я не законодательствую и не вырабатываю законченных планов, но в меру своего разумения устанавливаю только основные принципы духовно-учебной реформы и намечаю лишь школьные типы. С этой стороны на основании вышеизложенного необходимо признать следующее:

1) Церковь для подготовления просвещенных служителей к исполнению своей исключительно великой и святой миссии обязана иметь специальные школы, по самому преподаванию, административному и жизненно-педагогическому режиму строго приспособленные к этой цели 1).

гих родителей и «открыли их наготу» (см. «Колокол» № 892 за 28-е мая 1907 года, стр. 2, стлб. 4—5).

1) Этим вовсе не предполагается введения драконовской суровости. Напротив, в заседаниях V-го отдела Предсоборного Присутствия 29-го апреля и 1-го мая 1906 г. я прямо протестовал против крайних стеснений в режиме духовной школы, искренно удивляясь тому, что Учебный Комитет осмеливался смотреть на Семинарию, как на тюрьму, откуда воспитанники не всегда выпускаются на прогулки, где существуют потаенные аттестации и т. п. Я не принадлежу к защитникам подобных мер: — они применимы более к преступникам, чем к ученикам, и никаких утешительных результатов по приносят. Не в духовно-воспитательных учреждениях место для таких приемов, которые ныне вытесняются даже из равных «исправительных заселений» чуть не тюремного характера... Обидно, что духовное ведомство доселе не позаботилось совершенно изъять этот вопрос из числа педагогических задач... В религиозной сфере излишние формальности могут отучить от храма, как это несомненно и теоретически и по многим горьким опытам последнего времени. Беда была в том, что на практике не редко замечались крайности. Напр., в одном столичном Духовном Училище заставляли мальчиков каждый день по утрам ходить в церковь к богослужению, а затем уже идти в класс на уроки. Конечно, это—не нормальность. Но что ученики духовной школы обязаны посещать богослужение в церкви, — это, по моему мнению, необходимо и может быть достигнуто сердечною заботливостью о воспитании внутренней религиозной настроенности и живой любви к храму Божию привлечением к сознательному участью в богослужении, попечениями касательно одухотворенной осмысленности и увлекающей величавости последнего и т. п. Доселе с отрадою вспоминаю больше всего мои училищные годы в г. Никольске, когда сам смотритель † о. протоиерей Аристарх Петрович Соколов совершал с учениками богослужения в кладбищенской церкви,—и, не смотря на отдаленность ее от центра, туда охотно, — без особого полицейского принуждения, — ходили все воспитанники, привлекая массы горожан. Вместе с этим я не склонен и к педагогическому оригинальничанью, когда хотят ввести в духовную школу товарищеские «суды чести», хотя этот институт сомнителен по своей полезности даже в офицерской среде, а в школе он просто неуместен среди тех, кто прежде всего должен приучаться к исполнительности и дисциплине... Круговая порука вообще снимает ответственность с личности и переносит ее на совокупность питомцев. Тогда получается господство массы. Но последняя в большинстве своем состоит из посредственностей, — и это большинство будет давить на всех, доводить все до своего уровня и тем затруднять прогресс школьной жизни, не говоря о многих практических ненормальностях, какие несомненны здесь даже вне школы (напр., укрывательство, партийные интересы и т. п.). По моему мнению, и модный вопрос о педагогическом «условном осуждении» возбуждается довольно напрасно, ибо практически оно искони и везде существовало в духовной школе. Всегда ученикам долгое время прощают и проступки их сначала не наказываются строго в надежде на исправление. Это была морально-педагогическая мера;—зачем же теперь ее регламентировать, лишать морального характера и превращать в какое-то угрожающее средство?... Дозволителен даже вопрос о форменной одежде. Русские не умеют ни одеваться, ни держать себя; в этом отношении форма в наших школах полезна:—она приучает человека к опрятности, заставляет его «подтягиваться ради мундира», сообщает выдержку и общежительную дисциплину; нужно только позаботиться, чтобы эта форма не была уродливою, и воспитанники не стыдились ее, как иногда бывает ныне. Заграничные примеры нам не указ, ибо там все школьники имеют уже домашнюю выправку,

2) Эта задача столь высока и —для успешного выполнения—требует такой всецелой сосредоточенности на ней всех учебно-педагогических средств, что должна быть обособлена на практике устройством специальных богословских заведений под непосредственным надзором церковной власти 1).

3) В виду сего, для общего образования должны быть открыты отдельные средние школы обычного характера, но с усилением религиозно-богословского и философского обучения.

4) Для удовлетворения потребностей знания в области религиозно-богословской и для свободного развития богословской науки, служащей запросам всякой мыслящей души, «по природе христианки», следовало бы сформировать и православные богословские факультеты при Университетах. Это conditio sine qua nonдля реформы Академий, потому что без соблюдения этого условия может получиться страшно пагубный результат, что богословская наука, притушенная на своем последнем очаге, совсем погаснет, если светильник ее не будет возжен в другом вполне подходящем месте.

В результате всего у меня получаются такие принципиальные пожелания по реформе духовной школы:

I) Необходимо создать новые или преобразовать прежние духовно-учебные заведения на началах строгого соответствия церковно-пастыр-

и форменные особенности в костюме допускаются лишь для внешнего различения. Однако форменная одежда в школе существует, напр., в Англии даже для студентов, а уж англичане ли не отличаются в этом отношении корректностью?... Вообще, во всем требуется разумный начальственный контроль, и его не могут нести «старшие», которых предлагают иные даже в наши дни. Но бесспорные факты из практики ясно показывают педагогическую нецелесообразность этого учреждения. Оно вызывало постоянные недовольства, недоразумения, вражду среди воспитанников и ложилось тяжелым бременем на самих «старших», а иногда преждевременно отравляло их совесть. Все, таким образом, говорит против восстановления в духовной школе института «старших», низвержение которого было истинным торжеством студенчества Московской Академии 80-х годов. Наоборот, были бы весьма желательны ответственные классные надзиратели из преподавателей; только последние ныне крайне подавлены уроками и необходимыми внеклассными делами, почему нельзя возлагать на них еще новые обязанности, если не будет уменьшено количество занятий при увеличении материального обеспечения.

1) Здесь иногда выражалось, чтобы местный Преосвященный,—подобно наблюдателям за преподаванием Закона Божия в светских заведениях,—был собственно надзирателем преимущественно по административной части. На заседании V-го отдела Предсоборного Присутствия 4-го мая 1906 года я заявил, что совершенно не согласен с разграничением архиерейской власти по отношению к духовной школе. Предоставляют архиерею право смотреть только за насаждением религии и нравственности, но можно спросить, как он уследит за этим, когда все светские предметы будут препятствовать или хотя не содействовать утверждению веры? Ведь и на уроках арифметики и географии можно проводить идеи, противные Церкви и христианскому учению! Положение епископов, наблюдающих за преподаванием Закона Божия в светских заведениях, почти унизительно и не дает хороших результатов, даже в Смысле контроля... Если подобный порядок будет и у нас, то в таком случае архиерею лучше уж наперед совсем отказаться от всякого вмешательства в школьное дело и этим снять с себя ответственность за его состояние, а для пастырских интересов создать новые учреждения и принять особые меры... Даже для Академий мне совсем по нравится отводимое Преосвященным только «попечительное наблюдение», по его совершенной неясности и очевидной беспредметности, ибо эта формула— сама по себе—лишена определенного конкретного содержания и на практике может подвергаться опасным случайностям применения...

ским потребностям для подготовления просвещенных пастырей из образованных членов Церкви, по свободному решению желающих посвятить себя этому высокому служению.

II) Общеобразовательная часть теперешних Духовных Училищ и Семинарий сосредоточивается в особых средне-учебных заведениях (типа классических гимназий) со всеми правами и преимуществами параллельных светских школ, но с тем отличием от последних, что в новых расширяется и усиливается религиозно-богословское и философское преподавание, соответственно его важности.

III) Богословская наука, служащая собственно потребностям ума, а не просто профессиональным нуждам, требует для своего развития независимой, специальной и всесторонней разработки; посему для нее полезно образовать еще православные богословские факультеты подле и по подобию других, существующих при наших Университетах.

К вопросу о постановке высшего богословского изучения в России 1).

1) Не должно быть спора, что «богословие» может быть объектом чисто-научного изучения,—подобно всяким другим «предметам».

В таком качестве и достоинстве ему естественное и законное место именно там, где культивируется эта наука, т. е. в Университете. С другой стороны, и последний, оставаясь верным своему званию Universitas, должен радушно открывать свои двери и аудитории для богословских дисциплин. Нельзя согласиться, что «богословие» еще не доросло до соответственной научной зрелости, и ему, яко бы, рано выступать наряду с университетскими пауками. В круге университетских знаний есть достаточно таких, которые ничуть не выше «богословия» по своим основам и по разработке. Так, многое в медицине только опирается на научные пособия, но собственно является лишь казуистикою и по существу своему остается искусством, на практике же не редко переходит в ремесленное знахарство. Науки юридические всецело стоят на почве римского права и проникнуты его духом, а построение даже гуманитарного права на христианских началах продолжает быть задачею будущего, хотя первостепенная важность ее для христианских государств самоочевидна. В таком же относительном значении «богословие» с полным достоинством может войти в среду университетских дисциплин 2), объединив и обеспечив сродные себе науки, которые теперь не находят для себя в университетском строе ни

1) Эти тезисы были доложены также в С.-Петербургской епархиальной комиссии и напечатаны в «Отзывах епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе», ч. III, стр. 159—161.

2) А немцы—в противоположность нам (см. ниже стр. 13₁₄)—привыкли считать «богословие» даже «царем наук» в университетском курсе. См. у † Prof. D. Bernhard Stade, Die Reorganisation der Theologischen Fakultät zu Giessen in den Jahren 1878 bis 1882, Thatsachen, niht Legenden (Giessen 1804), S. 2: «die Königin der Wissenschaften».

опоры, ни приложения, ни действия («богословие», церковные истории, церковное право, частью—теория и история искусств и — в С.-Петербургском Университете—еврейский язык).

2) Существование богословских факультетов при Университетах ничуть не требует необходимо упразднения православных Духовных Академий. Но последние, оставаясь институтами и органами православной (Русской) церкви, должны служить именно ей самою своею наукой, обязаны говорить во имя ее, — для научного познания, разъяснения, истолкования и ограждения ее учений и учреждений. С этой точки зрения православные Духовные Академии, оставаясь в церковном ведении, будут научно-апологетическими институтами православной (Русской) церкви, при чем православные не имеют права считать их конфессионально-тенденциозными, если они действительно исповедуют, что православие отражает в себе истину. Круг академических предметов должен определяться этим существом православно-русских Духовных Академий, где нет принципиальных оснований для внебогословского их расширения, хотя бы оно и оправдывалось разными практическими соображениями.

3) Такое распределение высшего богословского изучения в России считаю наиболее целесообразным и плодотворным потому, что потребность в Духовных Академиях указанного характера бесспорна, но при них необходимо открыть свободный простор научным изысканиям на основе и за ответственностью частных мнений. Иначе, при одних Духовных Академиях, «богословие» опять рискует сделаться замкнуто-конфессиональным, а всякая другая «внешняя» теология заранее подвергается подозрению; при одних университетских богословских факультетах православная (Русская) церковь лишится столь важных собственных органов для научного познания, истолкования и ограждения. Значит, только совместное существование в России университетских богословских факультетов и Духовных Академий лучше всего может обеспечить для богословской науки обязательные права и благие плоды веры и свободы.

4) Из предшествующего у меня получается такая принципиальная формула, что «Православные Духовные Академии суть учебно-ученые установления и органы православной Русской церкви для научного познания, разъяснения, истолкования и ограждения ее учений и учреждений» 1).

Идея образования богословских факультетов при наших Университетах и в печати, и в рассуждениях Предсоборного Присутствия была направлена некоторыми против Академий, которые подвергались крайним укоризнам и обрекались на совершенное уничтожение, как

1) Частью согласно этому и позднейшим замечаниям, после (в заседании V-й секции 14-го мая 1906 года) принято следующее определение: «Православная Духовная Академия есть учено-учебное учреждение, имеющее целью: а) способствовать развитию богословской науки и б) доставлять высшее богословское образование в духе православия для просвещенного служения Церкви на пастырском, учебном и других поприщах деятельности». См. «Журналы и Протоколы заседаний Высочайше учрежденного Предсоборного Присутствия», т. ΙV (Спб. 1907), стр. 77б (V-то отдела).

институты не только не полезные, но почти прямо вредные. В виду сего (в заседании V-го отдела 9-го мая 1906 года) я вынужден был подать следующее мнение:

Мысль о богословских факультетах получила теперь такой тягостный и порицательный для наших Almae matres характер, что я решительным образом отрекаюсь от подобного ее применения... При этом открылось из компетентных разъяснений, что Университет, как целостный организм, как Universites omnium litterarum et artium, ныне не существует; к чему же в нем будет прививаться наше православное богословие 1) и последует ли от сего действительная польза?... Возражают, что Академия до некоторой степени есть учреждение тенденциозное. Но бывает ли где-нибудь знание без определенной тенденции, без прикладных целей? В медицине, напр., существуют два направления—аллопатия и гомеопатия, и «тенденция» оказывается здесь настолько сильною, что аллопаты не позволяют гомеопатам читать лекции в Университетах. Затем нельзя забывать, что тенденциозность бывает разная, а по идее и в чистом виде должна, быть считаема целеположностью. И об академической «тенденциозности» нужно сначала решить: вредная она или нет? Полагаю, что, исповедуя истину христианства и православия, мы все единодушно ответим безусловным отрицанием; в таком случае зачем же нам пугаться пустого слова «тенденциозность»?... Далее: я совсем не думаю, чтобы Академии не допускали свободной разработки науки, ибо православие всем дает достаточно простора и по существу христианства и по научной не разработанности многих сторон, где догматически определены лишь важнейшие вопросы... Наконец: и за границей богословские факультеты имеются отдельно, иногда же соединяются с Университетами только ради удобства изучения вспомогательных наук. По всем этим соображениям я высказываюсь за сохранение Академий, хотя нахожу полезным, чтобы наряду с ними и у нас образовались университетские православно-богословские факультеты 2).

1) С удивлением и прискорбием нужно еще констатировать, что наши Университеты обнаруживают явное и—иногда—принципиальное нерасположение к самой идее включение богословских факультетов в свой состав: см. «Труды Высочайше учрежденной комиссии по преобразованию высших учебных заведении» (изд. на правах рукописи в Спб. 1903 г.), вып. III, стр. 56—58 и ср. вып. I, стр. 139—140. 316—320. Не забудем и того, как глубоко утвердилась у нас скверная напраслина † князя С. Н. Трубецкого, что «наше русское богословие (in toto?) относится к научному богословию, как алхимия к химии или астрология к астрономии» (см. в сборнике «Духовная школа» (Москва 1906, стр. 320). Ведь известно, что все наши Университеты стремятся к изгнанию даже теперешнего «богословия» и кое-где достигли фактического успеха, а в крайнем случае мечтают о замене его «историей религии», которую может преподавать хотя бы еврей, между тем и либеральный Адольф Гарнак энергически отвергал подобную контрафакцию, решительно защищая (против О. Пфлейдерера) специальное изучение именно христианской теологии (см. у меня в «Православной Богословской Энциклопедии», т. IV, Спб. 1903, стлб. 115). Ср. и выше стр. 11, 2.

2) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 53—54. Ср. еще у о. Мих. Левитова в «Церковном Вестнике» № 23 за 7-е июня 1907 г., стлб. 739. 741.

О типе средней духовной школы и о наилучшей постановке пастырского приготовления.

1) По основаниям и соображениям, изложенным выше (стр. 1 сл.), я продолжаю стоять за реформу низшей и средней духовной школы в том смысле, чтобы в ней общее христиански-гуманитарное образование увенчивалось обособленным специально-пастырским предуготовлением. По моему мнению, это существенно необходимо по потребностям и задачам Церкви. Нет надобности не только доказывать, но даже и говорить с особою выразительностью, что для достойного выполнения своих высоких и святых целей Церковь нуждается в широко-просвещенных пастырях, по призванию избравших это великое служение и нарочито к нему подготовившихся. Значить, и самая богословско-пастырская пропедевтика обязывает к всестороннему развитию приспособленного общего образования, а затем просветительно-образовательная миссия, входящая в задачи Церкви, далеко не исчерпывается удовлетворением профессионально-сословных запросов. Напротив, Церковь, как носительница света истинного, единственно просвещающего всякого человека, самою этою природой своей влечется и обязывается к тому, чтобы нормировать и проникать гуманитарное образование христианским духом, который должен осмысленно жить, действовать и заправлять во всех членах тела церковного. Этим неотложно вызывается и убедительно оправдывается организация обособленной христиански-гуманитарной школы. При этом последняя, служа неотразимо законным нуждам воспитания детей духовенства, пусть открывает свои двери и для всех христиан, чем, в свою очередь, будет обновляться и расширяться контингент кандидатов для пастырства.

Таково идеальное требование. Как его применить на практике или даже понизить ради удобного осуществления,—на этот счет пока достаточно сделать две оговорки.

Первая та, что возвращение к семинарскому и училищному уставам 1867 года,—с каким угодно изменением в распределении и количестве предметов, — по моему убеждению, нимало не решает вопроса о наилучшей реформе нашей духовной школы. Для просветительной миссии и для пастырских потребностей Церкви это будет даже прямым отступлением от них ради совершенно посторонних целей— открытия семинарским воспитанникам свободного доступа в светские высшие учебные заведения. Помимо этого, мотива, в духовной школе ничуть не данного, неизбежно получится, что довольно уродливый тип отдельных четырехклассных Духовных Училищ, не сообщающих никакой образовательной законченности, будет плохим и бесплодным образцом христиански-гуманитарного образования, вовсе не отвечающим по своему уровню просветительным задачам Церкви. С другой стороны, в шестиклассных Семинариях преобладанием светских пред-

метов и курсов до крайности (иногда—роковой) затруднится достижение пропедевтико-пастырских целей, присутствие же в них богословско-пастырских классов стеснит и будет угнетать, и ограничивать образование гуманитарное. Последнее неудобство лежит в самом существе дела, и его не могли устранить никакие частичные реформы. Посему—с точки зрения системы, а не просто неудачной практики— возврат к духовно-учебным уставам 1867 года будет поистине попятным шагом во всех отношениях.

Вторая оговорка относится к тому опасению, будто обособленные богословско-пастырские курсы окажутся специфически-клерикальными, при чем нас пугают разными ужасами «мрачных монастырских застенков». Эта страшливость удивительна и не понята, если только за нею не скрывается чего-нибудь особенного, субъективно или объективно. Что учреждение, подготовляющее клириков, будет клерикальным,— ведь по идее (т. е. без всяких крайностей католического клерикализма) это есть самое натуральное, неизбежное и желательное явление по смыслу дела, почему и не боятся его ни православные других национальностей, ни католики, ни англикане 1),ни протестанты. По, яко бы, тогда этот институт, преследуя утилитарно-профессиональные цели, будет слишком убогим интеллектуально. Эти опасения опять не обоснованы теоретически. Данные учреждения будут отвечать определенным жизненным требованиям и, естественно, не могут быть ниже последних, а иначе не удержатся и погибнут сами собою, как это бывает всегда и везде по неумолимым законам соотношения спроса и предложения. Значит,—вместо всяких напрасных запугиваний—надобно позаботиться о поднятии запросов пастырского служения каноническим возрождением соборности церковного устройства, правильною организацией приходской жизни, христианским образованием верующих (хотя бы чрез христиански-гуманитарные школы), а также всяческим и всесторонним улучшением быта нашего духовенства, имеющего величайшие заслуги пред обществом и государством, чуть ли не больше других «сословий».

В итоге всего я идеально высказываюсь за полное обособление христианского гуманитарного образования и пастырского приготовления.

В качестве иллюстрации (и в дополнение к другим справкам) прибавлю, что не служит к ограждению существующего типа наших духовных школ и несомненная их аналогичность с, соответствующими католическими институтами. Там различаются «семинарии малые» и «семинарии большие» 2). Прежде обе были слитны, но декретами L809 и 1811 гг. первые были совершенно отделены в особые учреждения, где преподавалось то же, что и в чисто-светских школах. Образова-

1) См. у Е. И. Бриллиантова в «Христ. Чтении» 1906 г., № 1, стр. 94—111; Ή. В. Орлова в «Прибавл. к Церк. Ведом.» № 16 за 22-еапреля 1906 г., стр. 899—902; англиканскогосвящ. Андрю Амоса в «Страннике» 1906 г., № 5, стр. 806—812; Handbook of the Theological Colleges of tire Church of England and the Episcopal Church in Scotland, 1906.

2) См. о них заметки и yректора «Католического Института» в Тулузе Pierre Batiffol’я, Question d’enseignement supérieur ecclésiastique, Paris 1907.

лись учебные заведения, тем более похожие на наши Духовные Училища, что до 30-х годов XIX столетия они специально предназначались для подготовления питомцев к пастырскому званию. Потом общество обнаружило широкий интерес к этим школам, которые частью и были обращены в коллегии, не стеснявшие поступавших обязательством к духовным профессиям. Не смотря на всякие преграды светской власти, приток учащихся был весьма значительным, но зато коллегии потеряли связь с задачами пастырства и перестали служить его целям. Это почти целиком продолжается и доселе, так как только в одной Бретани «малые семинарии» отводятся исключительно для духовных воспитанников, идущих на пастырское поприще чрез «большие семинарии», а во всех прочих местах Франции это суть больше светские заведения, дающие кончающим просто степень бакалавра (в роде аттестата зрелости), которая открывает пути во все стороны. Ради сего в «малых семинариях» и самые программы держатся вполне «автономные», мало согласованные с курсом «семинарий больших», что же получилось отсюда? Статистика свидетельствует для всех «малых семинарий» (которых в 1894 г. было до 142), что из них шло собственно в пастырские школы всего-навсего от 20% до 10%. И этот результат тем поучительнее, что они, как не получающие пособий из государственных средств, находятся в полном ведении местных епископов, хотя в известной степени подлежат правительственному контролю в финансово-экономическом отношении. Важный для нас вывод заключается в том, что даже католичество, умеющее овладевать питомцами до полного, порабощения своим интересам, было не в силах сделать общеобразовательную школу пригодною для пастырских потребностей и теперь почерпает контингент священнослужителей преимущественно ив свободных соискателей в среде зажиточного крестьянства и буржуазии, для которых это поприще является лестным и завидным. Значит, и нам не следует задаваться несбыточными планами, вдохновляющими разных ревнителей идиллическими мечтами о том, чтобы воспитанников с первых же школьных шагов направлять непременно к пастырству. Наилучший опыт осудил эту теорию, и мы не должны повторять слишком старые ошибки, а обязаны позаботиться, дабы просветительная миссия Церкви нашла себе достойное выражение в гуманитарных школах на религиозно-христианской основе. Так образуется обильный запас если не пригодных пастырей, то хорошо подготовленных и настроенных пасомых, которые всюду будут носить в себе и с собою чистый светильник веры.

Не менее знаменательны и наблюдения над «большими семинариями». Их ныне имеется во Франции до 84 с количеством учащихся около 7 ½ тысяч, при чем весьма характерно, что доселе правительство отпускало пособия до 1.120.000 франков, хотя во всем прочем они подчинялись своим епископам. Поступают туда юноши от 16-ти лет; курс шестигодичный; преподаются: философия (ее история, «метафизика» и психология), «богословие», Свящ. Писание, патрология, ка-

ноническое право, история Церкви, пастырское богословие и церковное красноречие, иногда еще: археология, местная епархиальная история, «счетоводство», еврейский язык и местные наречия. Как видим, аналогия с нашими теперешними Духовными Семинариями почти всецелая,—и тем внушительнее для нас удостоверенные уроки этой системы. А они таковы, что в «больших семинариях» светское преподавание совсем подавлено профессионально-пастырскими тенденциями, и воспитанники не получают надлежащего общего образования. Вследствие этого и специально «духовное» обучение лишается гуманитарной почвы и истинно человеческой жизненности, становится бездушно-школярным и мертвенно-схоластичным. Естественно, что все воспитание обращается в утилитарную выправку, в обезличивающую дрессировку ума, воли, чувства, совести. В итоге формируются вымуштрованные требоисправители и упорные конфессионалы умеющие порабощать пасомые души, но едва ли влекущие их к «свободе славы сынов Божиих» 1)... Неужели этого хотим и мы со своими шестиклассными Семинариями, как специальными пастырскими заведениями?.. Если же пет, то для меня ясно, что пастырское образование должно созидаться на законченном общем обучении, чтобы осмысленная и сознательная склонность получила соответствующее развитие в приспособленном непродолжительном курсе (не свыше 3-х лет).

Кратко сказать: я снова убеждаюсь, что наши духовные школы полезнее реформировать так, чтобы они давали полное христиански-гуманитарное воспитание и потом в особых заведениях сообщали призванным пастырское приготовление. Обе цели одинаково неотложны и священны. Если для пастырей верно, что «жатва многа, делателей же мало» (Мат. IX, 37. Лук. X, 2), то для Церкви не менее обязательна и другая задача, «да совершен будет Божий человек, на всякое дело благое уготован!» (2 Тим. III, 17) 2).

2) Тот единый и единственный вопрос, который предложен Общему Присутствию относительно реформы духовной школы, рассматривался продолжительнее и чуть ли не горячее 3) всех других, какие выдвигались и затрагивались на «предсоборных отделах». Знаю об этом, как участник многих комиссий, и вывожу с уверенностью, что этот

1) О католической пастырской пропедевтике вообще см. у Антона Кактыня, Приготовление к пастырскому служению в католичестве и протестантстве в сборнике: «Учено-богословские и церковно-проповеднические опыты студентов Киевской Духовной Академии I - VI курса (1903 г.)», вып. I (Киев 1904, стр. 31—93). Для новейшего времени см. у С. Браткова, Учебная реформа в семинариях римско-католического духовенства в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 3, стр. 475—512.

2) Это мнение приложено к журналам 5 и 6 (за 12 и 14-е апреля 1906 года) V-го отдела; см. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. II (Спб. 1906), стр. 163—167.

3) Тем не менее к работам V-го отдела и всего Предсоборного Присутствия ни в малейшей степени не приложимо невероятное заявление г. Ф. Н. Белявского, будто ко вопросу о «выборе типа школы» (духовной) «спорят с ожесточением, обвиняя друг друга в неискренности, в предательстве Церкви и чуть ли не в неверии» (см. «Церковный Вестник» № 21 за 24-е мая 1907 года, стлб. 670). И вообще это Суждение не соответствует реальности, будучи плодом какого-то непостижимого в серьезном писателе преувеличения, которое может иметь очень вредные последствия в самых различных отношениях...

предмет обследован и взвешен каждым всесторонне и осмотрительно, почему трудно ожидать новых фактов, непредвиденных соображений и т. п. Я высказался за обособленную богословско-пастырскую школу по горячей вере моей в то, что обновляющаяся церковь Русская будет привлекать на служение себе наилучшие элементы православного населения (см. выше стр. 5). Эту веру постепенно и систематически во мне охлаждали,—и все-таки убеждение мое доселе остается прежним по существу. Не буду повторять своих аргументов, но есть одна мысль, которую не хотелось бы оставить не оговоренною пред решением этого капитального вопроса величайшей жизненной важности. И в печати и у многих ораторов, рекомендовавших частичную реформу нашей духовной школы с сохранением существующего типа, проскальзывали замечания, что в своих проектах они одушевлялись почтением к историческим заслугам этой школы, благодарностью к ней лично и за помощь при воспитании бедного, хотя высоко-достойного духовенства нашего, и проч. Охотно допускаю это, но тут косвенно указывается, что апологеты других воззрений руководятся если не совсем иными чувствами, то во всяком случае слишком холодным анализом экспериментатора, готового на всякие вивисекции ради своей идеи. Необходимо с решительностью устранить этот оттенок, вносящий несколько неудобную потку в наше настроение пред самым ответом на обсуждаемый вопрос. Последний прошел предо мною в трех стадиях того процесса, каким он достиг настоящего пункта. Я имел с ним дело по епархиальной С.-Петербургской комиссии, где были избранные делегаты академической, семинарской и училищной корпораций и епархиального женского училища, при чем защищаемый мною взгляд был принят согласно заключению соединенного собрания Семинарии и Училища. Добытые здесь результаты восходили на общее обсуждение епархиальной комиссии под председательством митрополита С.-Петербургского,—и то же решение было одобрено здесь с участием трех викариев, придворного протопресвитера о. И. Л. Янышева, члена Государственного Совета протоиерея М. И. Горчакова, заслуженного профессора М. И. Каринского и др. Наконец, вопрос подвергся новому детальному разбору в V-м отделе Предсоборного Присутствия и получил некоторое преобладание в смысле обособления общего образования от богословско-пастырского приготовления. Везде сторонники последнего плана искреннейшим образом свидетельствовали свою глубокую благодарность духовной школе и всякие покушения на ее честь отвергали немедленно даже в тех, кто по видимости казался их союзником. Вся работа паша проникалась именно этою горячею признательностью, определялась незыблемым убеждением в первостепенной важности духовной школы для великого дела Церкви и для духовного прогресса русского народа и направлялась к обеспечению наилучшего простора для всецелой плодотворности при выполнении ее просветительной миссии. Возможно, что наше решение рисуется для многих рискованным и т. п., но одно не должно быть забыто в этот торжественный поворотный момент, что нами руководило самое пламенное желание, чтобы прекратились наконец

теперешние мрачные времена нашей школьной жизни, и впредь оставалась действительно непостыдною наша чистая вера в спасительность истинной духовной школы для блага и преуспеяния членов православной Церкви во свете Христовом, единственно просвещающем всякого человека 1).

3) Многие увлекаются мыслью о частичном преобразовании духовных школ, но я не буду говорить о повторительных докладах в пользу духовно-учебной реформы в направлении устава 1867 года. Они—и в целом и в частностях—ничуть не поколебали моего мнения, которое я должен оградить немногими дополнительными аргументами.

Высказывалось, что проект отделения обособленной церковно-пастырской школы от христиански-гуманитарной, при сохранении органической их связи, покоится на субъективных данных и не имеет объективной опоры.

Но, во-первых, во всяком деле, куда человек вкладывает всю душу, не ограничиваясь объективно-холодным отношением к нему, тут всегда бывает неизбежна известная доля индивидуальной субъективности. Только в настоящем случае это—субъективизм совсем особого характера и силы. Мы рождены духовною школой, и в ней доселе находится все наше сердце, так что для многих из нас вне ее немыслимо самое духовное бытие наше. При таких условиях наше субъективное убеждение приобретает свойство объективной несомненности,—по крайней мере, не ниже того, насколько бесспорно и наше интеллектуально-духовное существование...

Во-вторых, мы неизменно приводили исключительно объективные соображения, заимствуемые в природе самой Церкви по потребностям и задачам ее христиански-просветительного достоинства (см. выше стр. 14 сл.),—и не видеть этого можно разве лишь при подмене понятия объективной аргументации экспериментальными обоснованиями, почерпаемыми в историческом опыте, какого, конечно, не бывает ни у одной повой идеи прежде ее фактического применения.

Третье и самое главное в том, что в рассматриваемом вопросе недостаточно даже самого авторитетного объективизма. Мы находимся теперь на поворотном пункте в истории духовной школы, когда со старым нельзя остаться, а нужно что-либо новое, более жизнедеятельное. Тут необходимо творчество, для которого обязательна вера, способная сдвинуть все горы недоумений и опасений. При наличности последних будут бесплодны всякие реформы, потому что они сразу явятся отравленными разлагающим ядом сомнений при самом возникновении и при постепенном осуществлении. В этом смысле все ссылки на материальные затруднения, на неприспособленность духовно-училищных зданий и проекты примерных экспериментов 2), заранее обреченных на неудачу всякого неверующего опыта, говорят только о том, что

1) Сказано в общем собрании Предсоборного Присутствия 18-го мая 1906 года; см. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. II, стр. 509—510.

2) См. «Журналы и Протоколы», т. II, стр. 528. 538.

здесь не чувствуется внутренней созидательной силы вдохновения. А без этого все частичные улучшения будут лишь заплатами на ветхой одежде, которая вскоре изорвется совсем, оставив нас совершенно нагими... И нам, действительно, рекомендуют, чтобы вместо покупки новых сапогов мы продолжали ходить в заплатанных опорках 1), или даже постарались обойтись без всякой обуви...

При таком маловерии мы непременно потонем, потому что боимся сделать необходимое героическое напряжение, чтобы взять спасающую руку. Я же лично доселе стараюсь держаться горячей веры в творческую силу обновляющейся церкви Русской, которая и не стремилась бы к независимости, если бы не обладала созидательною жизненностью (см. выше стр. 5. 18). По в этом достоинстве Церковь должна привлечь на служение себе достаточно добрых элементов, готовых ради нее подвергнуться особому пропедевтическому воспитанию в специальных заведениях, характерных не по клерикальной замкнутости, а по высокому церковно-христианскому озарению. Когда погаснет моя вера в самобытное возрождение Русской православной церкви,—я вынужден буду примириться с системою внешней опеки и взять назад или отвергнуть все реформаторские замыслы и предложения. Не моя вина, если меня начинают одолевать мучительные сомнения..., по, пока горит во мне эта вера, я не перестану думать и твердить, что Церковь наша сильна, чтобы проникать светом Христовым своих сынов в христиански-гуманитарных школах, и обязана иметь особые пастырские учреждения для приготовления достойных и преданных носителей этого животворного света 2).

_________

Вопрос о типе средней духовной школы на заседании V-го отдела Предсоборного Присутствия 14-го апреля 1906 года решен был так: 9 лиц (вместе с председателем) высказались за полное отделение богословских классов от общеобразовательных, с обращением первых в особые пастырские школы; 9 подали голоса за сохранение единства и нераздельности, а один остался при особом суждении 3). Наоборот, в общем собрании 29-го мая 1906 года 20 членов (с председателем Присутствия) склонились ко второму мнению, 17 приняли первое и 6 воздержались от голосования 4). Таким образом, дело это оказалось как бы в некоторой точке безразличия. Если на общем собрании получится ничтожный перевес в пользу существующего строя, то больше всего повлияли здесь ссылки на материальные затруднения (см. выше стр. 19), которыми в начале должно было бы сопровождать радикальное преобразование средних духовно-учебных заведений—при необходимости считаться с наличными зданиями и т. п. Само собою по-

1) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. II, стр. 533а.

2) Этот «вотум» приложен к журналу общего собрания Предсоборного Присутствия 29-го мая 1906 года; см. «Журналы и Протоколы», т. Б, стр. 569—570.

3) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. II, стр. 155.

4) См. ibid. II, стр. 568—569. 570.

нятно, что в принципиальных вещах такие ссылки не могут быть убедительными или окончательными, и насколько они не пригодны в речи о церковных реформах,—это вскоре подтвердилось самым наглядным примером. По поводу проекта об изменении консисторий, с учреждением особого судного епархиального института, опять энергически выдвинуты были материальные препятствия, но председатель-же Присутствия (митрополит С.-Петербургский Антоний) не менее решительно «разъяснил (в заседании 27-го ноября 1906 года), что необходимо сначала установить принцип, а осуществление его будет зависеть от времени и средств. По мере изыскания средств и могут быть учреждаемы новые органы» 1). В результате это справедливое соображение и восторжествовало. Неужели же духовная школа менее важна для Церкви и государства, чем консистория, чтобы первую душить из-за копеек, а на вторую сыпать тысячи? Между тем вопрос об особых пастырских классах упорно выдвигается самою жизнью и неумолимо стучится в дверь. Рано или поздно, но уклониться от него никак невозможно. Не даром, ведь, большинство епархиальных комиссий высказалось в пользу пастырских школ, и за них раздаются трезвые голоса представителей духовенства 2) и просвещеннейших ревнителей из мирян 3). При таких условиях продолжающаяся доселе оппозиция этому проекту 4) является борьбой против жизненной необходимости, а это может только задержать разрешение вопроса, осложняя его излишним кризисом и вызывая смуту в умах и потрясение в нашей духовной школе, которую другой комитетский ревизор (Д. И. Тихомиров) прямо назвал 5) «страждущею».

1) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. III (Спб. 1907) стр. 1976 общих собраний.

2) См., напр., дельные соображения священника А. Юрикасак брошюре: «К вопросу о реформе духовно-учебных наведений» по оттиску иве какого-то Владикавказского издания (вероятно, из местных «Епархиальных Ведомостей» за 1906 год).

3) См. у Ф. Д. Самарина, Какие школы нам нужны для приготовления духовенства? Москва 1906, и в «Журналах и Протоколах Предсоборного Присутствия», т. II, стр. 180—184. 536—538. 570-578.

4) См., напр., у Ф. Е. Белявского в «Церковном Вестнике» № 21 за 24-е мая 1907 г., стлб. 670.

5) См. «Прибавл. к Церковным Ведомостям» № 21 за 26-е мая 1907 г., стр. 848а.

ДУХОВНЫЕ АКАДЕМИИ 1).

О существе, характере и системе богословского научно-академического преподавания 2).

Частные дебаты и случайные пререкания никогда не дают целостных законченных результатов, способных успешно подвинуть вперед дело всякого систематического построения, а опыты участия данного рода в разных «предсоборных» обсуждениях по предметам всех отделов Присутствия решительно убедили меня в том, что отсюда возникает больше недоразумений и огорчений, чем разъясне-

1) При обсуждении академических вопросов некоторые члены V-го отдела высказывались, что нужно выяснить общие начала, а частности и самое применение предоставить академическим советам. По внутренней цельности академического организма, последние не могут иметь здесь столь деспотически-вредного влияния, как в Университетах (о чем см. вопиющие факты у г. С. Е. в «Новом Времени» № 11.202, 11.206 и 11.217 за 21-е и 25-е мая и 5-е июня 1907 г.; ср. М. М. ibid. № 11.213 за 1-е июня, а для иллюстрации см. случай с проф. М. Е. Красноженом в его книги: «Терния и плевелы в наших Университетах», Юрьев 1905, стр. ΙΙΙ—XII). Поэтому я признаю за академическими советами известную свободу, но основные схемы предметной классификации необходимо наметить общим соглашением, по требованиям самого существа и ради единства в научно богословском строении всех наших Академий. Мне казалось, что если меня приглашает к рассмотрению высшая инстанция, то я должен высказать основной принцип и наметить главные частности, в-которых он мог бы воплощаться фактически. Только при этом общие положения могут получить характер практической приспособленности и активной жизненности. Ссылались, что Всероссийский поместный собор есть слишком «грандиозное явление», и его нельзя обременять подробностями уставов и т. п. Но это ничуть не снимало с нас обязанности выработать как общие нормы, так и частные условия для их применения; без последних первые даже не могут быть оценены вполне по своей жизненной пригодности. Если мы желаем представить проект практический, то необходимо формулировать и общее, и частное, из которых всегда слагается фактическое осуществление. Но—вопреки обратным мнениям—я никогда не решусь думать, чтобы мы могли предлагать «нечто должное» собору. Нет и ни в каком случае, ибо собор—сам «великий господин», и для него все проекты будут только материалами, в которых он собственно ничуть не обязан принимать ни основ, ни деталей. При том же совершенно напрасно расторгают и противополагают обе эти стороны целого явления, когда в нем на практике первая или принципиальная служит теоретическим устоем рациональности проекта, а вторая своими подробностями иллюстрирует его и реально применяет к действительной жизни. Одно без другого немыслимо нигде, никогда и ни в чем при всякой созидательной работе осмысленного преобразования общественно-государственных институтов. Это безусловно верно и по отношению к Академиям, для которых собор, узаконяя принципы, непременно должен будет указать и ближайшие средства, и прямые пути к соответственной их реализации. Противники опускают из внимания это обстоятельство и предначертывают для «грандиозного» собора просто невозможную задачу, направляя к сему и нас... Нужно общим разумом посильно решить «трудность», возникающую больше по фактическим условиям, чем по «природе вещей», а затем все уклоняющееся пусть идет в качестве отдельных мнений—в виду их мотивированной авторитетности и по причине отсутствия у нас папистической веры в непогрешимость V-го отдела. Здесь собор и будет «крайним судиею», окончательно решающим дело. Это вполне естественно и всегда так бывает во всех сложных вопросах.

2) Этот доклад был заслушан в заседании V-го отдела Предсоборного Присутствия 16-го ноября 1900 года и напечатан в «Журналах и Протоколах», т. IV (Спб. 1907), стр. 153—108 (№ 25).

ний и соглашений... Посему я предпочитаю высказаться округленно об академическом изучении вообще, чтобы мои отрывочные замечания имели принципиальную почву, в ней находили идейную твердость и истинный смысл и приносили посильную пользу ко благу обновления православно-русских Духовных Академий и для развития серьезной богословской научности в России.

Вопрос о группировке академических наук по отделениям,— в связи с положением среди них светских дисциплин,—получает в моем сознании далеко не простую практическую важность. Последняя для меня тоже несомненна, но больше всего потому, что мы пока лишены фактических возможностей дать идейное построение разработки и преподавания богословия и вынуждены сообразоваться с разными побочными требованиями—касательно количества кафедр, взаимного их соотношения, наличных потребностей веры, мысли и жизни и проч. С этой стороны тут речь идет собственно лишь о практических удобствах наилучшего приспособления intra и ad extra богословско-научных материалов, однако по существу дела этим затрагивается самая природа научно-академического знания. С этой точки зрения в наличных учебно-академических планах и во всех предложенных проектах я не усматриваю принципиальной удовлетворительности, которая опиралась бы на идейном основании. Для сего нужен объединяющий и производящий центр, откуда должны исходить все разветвления, чтобы, питаясь его соками, раскрывать эту силу в частных обнаружениях и ими поддерживать свойственную ей жизненность. В действительности у нас нет ничего подобного, и мы видим пред собою просто более или менее обширный цикл разнообразных наук, которые связываются лишь тем, что все они трактуют в известной степени о богословии и нужны для его научно-педагогического развития. Все главнейшие реформы прошлого столетия сводились собственно к увеличению или сокращению академических предметов и к новому их распорядку, как к этому же именно направляются и наши реформаторские начинания, ибо мы говорим только о постановке разных дисциплин, введении новых специальностей, о взаимной комбинации их и проч. Но пора убедиться, что это, не будучи идеальным, не приближается даже и к относительной нормальности. Объективно—все академические предметы остаются довольно безразличными между собою и нимало не слагаются так, чтобы один вызывал и утверждал другой, этот раскрывал его в определенных подробностях и, созидаясь на нем, служил фундаментом для третьего и т. п. В наших академических науках нет ни генетической преемственности, ни гармонической связи необходимого дружеского вспомоществования. Это своего рода конгломерат, образовавшийся не идейным творчеством и органическим ростом, а путем последовательных наслоений и напластований по разным историческим нуждам практического характера. Для наглядной иллюстрации довольно упомянуть хотя бы о том, что академические преподаватели, являясь все богословами, обычно всегда затрудняются в приискании двух рецензентов и оппонентов даже для

богословских диссертаций. Отсюда ясно, что в научно-академической конструкции у нас не имеется органического объединения, где главное стягивает к себе все частности и каждый член вдохновляет и привлекает к солидарной работе на общую пользу. Правда, и мы обособили некоторые предметы, как общеобязательные, но едва ли можно спорить, что это сделано больше по утилитарным соображениям. Достаточно лишь констатировать несходство самых схем и разнородность наук этой академической группы, чтобы не требовалось особого обоснования данной истины. Но если она печальна объективно, то не менее вредною оказывается и субъективно или в педагогическом применении, ибо и преподаватели не могут установить солидарного соотношения своих научно-педагогических влияний, и студенты не имеют опоры для надлежащего «сосредоточения» своих занятий, разбрасываясь своим вниманием бессистемно и при самом усердном усвоении не приобретая закругленного, целостного богословского образования.

По сказанному очевидно, что главная беда современного научно-академического строя заключается в отсутствии предметной центростремительности среди разных отраслей. Следовательно, нам и нужно найти этот внутренне объединяющий центр, а где и в чем он находится? По самому бесспорному и непосредственному своему смыслу,— богословие есть слово о Боге, которое и все другое освещает с точки зрения божественности. Но истинность и точность ведения в этой сфере требуют адекватных сил, способностей и орудий, какие принципиально невероятны в ограниченных существах даже при самом гениальном изощрении их ума и воли. Если везде «подобное познается подобным», то и здесь обязательно божественное посредство. Отсюда получаем, что богословие, будучи «словом о Боге», должно всецело покоиться на «божественном слове». Это столь неизбежно и необходимо, что на подобных началах базируются все религии и всякие богословствования. С другой стороны, и исторически было так, что весь прогресс истинного богопознания совершался путем божественного откровения, закреплявшегося в священном слове. Потому фактическим источником боговедения непременно является Библия. Необходимо дальше следует, что христианское богословское знание, оставаясь верным своему существу, обязано целиком утверждаться на библейском фундаменте. Тогда академическая богословская наука будет строго и совершенно библиологическою, а вспомогательные дисциплины должны быть проникнуты библейским интересом соответственного приспособления. С прискорбием, но по необходимости нужно констатировать, что наша богословско-педагогическая практика далеко и решительно уклонилась от этой нормы. В наших Духовных Училищах твердят книжки разных «Священных историй Ветхого и Нового Завета» и совсем не заставляют заглядывать в библейские тексты. В Духовных Семинариях посматривают туда лишь урывками и не только не прочитывают, напр., учительных и пророческих писаний, но даже Новый Завет не проходят целиком, хотя бы по школьным учебникам, как в этом я 15 лет неотразимо убеждаюсь на вступительных академических экза-

менах, где подвергаются испытаниям лучшие семинарские воспитанники-первые студенты. При этих условиях и в Академиях профессора в состоянии сообщить разве основные данные научной библиологии, но фактически лишены всякой возможности ввести своих слушателей во всю полноту и глубину непосредственного библейского содержания. В конце концов наши Академии значительно утратили библейский дух и прониклись характером отвлеченного догматического доктринёрства, при чем библейские тексты, привлекаемые несистематическими фрагментами, утилизируются скорее для внешне-авторитетных иллюстраций, да иногда еще к тезисам, библейски очень сомнительным. В этом направлении порою проглядывает почти антибиблейское настроение, вполне соответствующее научной библейско-богословской «простоте». Осязательным свидетельством сего служит, напр., преобладающее отрицательное отношение к «библейской истории», за которою не хотят признать особливых прав на самобытное научное существование, между тем в библейском смысле, казалось бы, догматически бесспорным, насколько в величайшей степени важно специальное изучение исторического хода божественного домостроительства. Бесценное для собственной сферы непосредственного обнаружения,—оно давало бы истинный ключ к правильному пониманию и всего процесса всемирно-исторической жизни, а разве это так не дорого вообще, хотя бы в виду господствующих противо-библейских воззрений и антихристианских теорий? Не вернее ли будет думать, что в академическом преподавании «библейская история» должна бы доминировать среди всех других исторических дисциплин? Пожалуй, еще более характерна в наших интересах упорная пренебрежительность к «библейскому богословию», самое понимание которого у нас является то совсем смутным, то враждебно-скептическим. Но едва ли допустимо сомнение в величайшей полезности систематического познания подлинных библейских учений в их последовательности и связи, в историческом раскрытии соответственно мировому прогрессу, в непреходящей их независимости по существу и в обусловленной относительности временно-приспособительных деталей. Не говорю об апологетической необходимости и плодотворности подобных изысканий, ибо данная сторона очевидна без всяких дальнейших разъяснений и аргументов. И помимо такого неизбежного применения, —они вводят в самую душу библейского созерцания, и единственно ими рассудочная человеческая мысль приникает к живому движению богооткровенного ведения. По этой причине и догматика и этика,—если не желают быть лишь рационально-богословским учением с доктринальных и моральных религиозных началах, — именно в «библейском богословии» обязаны почерпать всю силу, а пасторология и проповедничество всецело коренятся в библейско-исторических первоосновах и ими ограждаются в своем внутреннем достоинстве и практической действенности, литургика же решительно условливается мерою своего библейского соотношения, поскольку богослужение православно-христианское есть таинственное приобщение и священное воплощение фактической библейской спасительности, почему без

теснейшей связи с нею превратится в археологическое обозрение ритуальных обрядов и литургических памятников, открывая место реалистическим истолкованиям из аналогичных языческих явлений и институтов.

Указанные примеры, наглядно обнаруживая поразительное уклонение академической науки от своего обязательного библейского источника, убеждают, что этим она не мало лишается библейской авторитетности и внушительной жизненности. Отсюда прямой вывод тот, что ее нужно вернуть к библейским началам, а потому богословское изучение должно быть строго библиологическим, созидающимся на подлинном библеизме, концентрирующимся в день и проникающимся им во всех своих побочных применениях.

Тогда в научных интересах необходимо на этом библейском принципе построить и законченный учебно-академический план. И по самой природе, и по своей библейской производности наше богословие является единым, и всякая раздробленность в нем будет насильственною. С идейной стороны оно должно бы усвояться целиком во всем своем объеме, не допуская ограничений лишь известною категорией из всей научной суммы. Но весь цикл соответственных специальностей нельзя студентам воспринять научно во всей полноте, и живой опыт горестно убедил ближайших свидетелей, что, гоняясь за многим, они ничего не выучивают с совершенною отчетливостью по фактической невозможности «объять необъятное». Мы вынуждаемся допустить известную классификацию богословских академических предметов по категориям, хотя последние будут не столько независимыми отделениями, " сколько неразрывно связанными и взаимно родственными «разветвлениями» целостного библейско-богословского ведения. Значит, лишь практически потребно обособление наук общеобязательных наряду с «групповыми», изучаемыми с возможною подробностью и всесторонностью. Первыми будут, конечно, библейские дисциплины в их научных первоосновах, какими по преимуществу служат частные вводные исследования о библейских книгах с утверждением их канонического достоинства в целом и в отдельности. Сюда же должны принадлежать «библейское богословие» и «библейская история», как связно знакомящие с библейским содержанием и принципиально освещающие ход божественного домостроительства. Необходимым и важным дополнением служит библейская филология. Потребность и польза библейско-еврейского языкознания ныне, кажется, всеми принимается, и нужно разве пожелать, чтобы оно получило самую серьезную научную постановку. Что касается надобности специального изучения «греческого библейского языка», то привнесение этой дисциплины тем неотложнее, что о ней у нас всюду господствуют недоразумения архаической отсталости и почти невежественной простоты 1). Фактически эта отрасль приобрела на Западе

1) Это ясно и по студенческим заявлениям (в «Журналах совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1906 г., № 11, стр. 279) и по суждениям некоторых членов V-го отдела (см. «Журналы и Протоколы Предсобор-

за не очень давнее время весьма широкое развитие и захватывающий интерес быстро обновляющейся свежести, в связи с изысканиями об аттикизме и непрерывными открытиями относительно Κοινή. И если ныне «библейский греческий язык» трактуется в качестве момента в развитии последнего и часто сливается с ним до неразличимости, то этим для нас создается неустранимая задача—не допустить, чтобы филологическое отожествление разрешалось уравнением самого содержания греческой речи «библейской» и «общей». На деле же мы видим, что такие филологические сближения нередко наклоняются к прямому умалению доктринальной библейской самобытности и стремятся поколебать божественную исключительность существеннейших библейских учений. Следовательно, эта наука будет иметь не отдаленную и внешнюю соприкосновенность с библиологией, а самое живое и тесное отношение дорогого средства к уразумлению и истолкованию Библии. К общеобязательной группе должны отойти еще и все теоретические богословские дисциплины (догматика и нравственное богословие), как представляющие в научно-систематической форме церковно-принятые доктрины, в которых закрепляются, раскрываются и освещаются библейские основоположения веры и морали. В ряду их необходима и «христианская апологетика» для научной защиты и рационального разъяснения библейско-богословских учений, но эти задачи могут целесообразно достигаться лишь при объективно-беспристрастном обосновании, когда христианство фактически явится единственно богооткровенным среди всех прочих мировых религий, почему внимательное обозрение последних должно быть существенною ингредиентною частью апологетической системы. Но в православной Академии всякое изучение обязывается ограждать именно православие, а оно всего лучше познается в своей индивидуальной правоте и свойственной самобытности через сличение с другими исповедными пониманиями единой библейской истины. По этой причине в общеобязательный курс непременно включается «сравнительная символика» с подробным историки аналитическим рассмотрением западных христианских исповеданий.

Первое групповое разветвление необходимо посвятить специальному изучению частных библиологических наук, исследующих Библию в ее подлинной глубине и во всех подробностях. Таковы, напр., история экзегетики (по преимуществу патристической и потом позднейшей), текста, переводов и библейских изданий вместе с библейскою палеографией (и, пожалуй, библейскою географией), всестороннее научное истолкование наиболее обширного круга библейских писаний с детальным филологическим текстуальным анализом, при чем эту последнюю задачу могли бы взять на себя преподаватели библейской филологии. В связи с этим весьма полезно было бы внимательное ознакомление с главнейшими иудейско-раввинскими и иудейско-апокрифическими памятниками и с «иудейским богословием»; все эти сведения

ного Присутствия», т. IV, стр. 69. 71), где «новозаветный греческий язык» рисуется в научном смысле совсем неточно.

нужны для уверенной рациональной законченности и в апологетически-охранительных интересах, которые приобретают жизненную настоятельность при современном положении библейской науки, когда многие коренные библейские доктрины генетически выводятся из разных иудейских источников. Все эти специальности было бы удобно передать профессору библейской археологии, которая и сама по себе нуждается в более солидном научном преобразовании. Частью по тем же причинам особых научных запросов теперешнего библейского знания выдвигается новое требование о специальном изучении соприкосновенных с Библией народов Востока со стороны истории, археологии и религии. Эта область вообще слитком мало культивируется в России, но для библиологии она имеет существенную важность непосредственно и в виду результатов сравнительных ориенталистических изысканий, где наряду с положительными заключениями встречается не мало и отрицательных воззрений, обязательно вызывающих на устранение и разъяснения. Посему надо этот предмет обосновать отдельно и документально.

Думаю, что все названные дисциплины говорят сами за себя и их права достаточно бесспорны для всех без нарочитых апологий. Заслуживает нескольких специальных слов «Жизнь Иисуса Христа», которая рекомендуется для академического научного цикла в достоинстве особой преподавательской отрасли—даже с независимою кафедрой 1). По этому вопросу я косвенно, но решительно высказывался в отрицательном смысле и в русской 2) и в иностранной 3) печати и, не встретив серьезно опровергающих возражений, доселе остаюсь при прежнем убеждении. Мотивирую его с краткою выразительностью. Все защитники обсуждаемого предмета трактуют собственно о несравнимой важности самого фундаментального осведомления с земною жизнью Спасителя. Это,—разумеется,—вполне несомненно, только совсем не отвечает цели по своей аксиоматичности, при которой всякие оправдательные речи абсолютно излишни. Нужно ведь доказать нечто другое, а именно: насколько возможно обычно-научное построение «жизни» Христовой? Вот здесь-то мы и наталкиваемся на непреодолимые затруднения. По незыблемому научному и общечеловеческому пониманию, всякая «жизнь» того или иного «героя» должна дать всецелое истолкование взятой личности из современных исторических условий—господствующих запросов и настроений эпохи, среды, воспитания и т. п. Лишь тогда мы поймем ее с научною отчетливостью по происхождению, характеру и значению ее деятельности, как исторического фактора в качестве одного из натуральных звеньев неразрывной цепи агентов исторического прогресса и всеобщей культуры. С этой стороны из земного и огра-

1) См., напр., специальную «записку» этого рода в приложении к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 4 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 90—94.

2) Евангелие и Евангелия в журнале «Вера и Разум» 1896 г., № 7, стр. 417— 424. Ср. и в «Православной Богословской Энциклопедии», т. VI (Спб. 1905), стлб. 629.

3) The Gospel and the Gospels вжурнале «The Expository Times» XIII, 3 (Edinburgh, December 1901), p. 101—104.

ничейного только тварное и ограниченное,—хотя бы даже гениальное,— и может и должно разъясняться с необходимою удовлетворительностью, без которой нет и не бывает науки. Наоборот, вышемирное и божественное принципиально не может раскрываться в своем существе из космического и обязательно пострадает и исказится по своей природе при таком неестественном комментировании. Едва ли позволительно задумываться, что все это целиком и с роковою неизбежностью относится к «жизни» Иисуса Христа. Конечно, Он был Богочеловек, и Его земное служение ничуть не являлось случайным эпизодом бытия; однако, весь земной подвиг Спасителя определялся исключительно премирными божественными планами и был их божественною реализацией, прямо исчерпываясь идеей божественного искупления. Как самая индивидуальность, так и все корни земной миссии Христа лежат в недоведомых тайнах неба и не могут быть сведены к земным историческим мотивам. Иначе получится насильственное принижение божественного до ограниченного с совершенным извращением первого, а это всего менее научно и желательно. Понятно, далее, что тут все земное в жизни Христовой имеет важность не само по себе, но единственно по связи с божественным—в качестве способов его применения к космическим условиям. Поэтому многое в земном явлении Господа Избавителя было лишь побочным и не относилось непосредственно к самому спасительному подвигу, будучи преходящим моментом, который не обладал собственною искупительною ценностью. Таковы, напр., детство, бывшее просто человеческою стадией перехода к возмужалости, и весь период до выступления на общественное служение. Вот почему в Евангелиях мы не встречаем ни обычной биографической полноты, ни пунктуальной точности повествований, не чуждых дисгармонии в частностях и не содержащих скрупулёзной тщательности касательно топографии, хронологии и проч. Причина сего в том, что они обосновывают и иллюстрируют божественную спасительность дела Христова и в этом отношении идеально удовлетворяют своей цели, не смотря на внешние литературно-историографические дефекты. Напротив, все евангельские апокрифы, стремящиеся восполнить своими детальными и часто странными легендами «пробелы» наших канонических записей, рисуют крайне уродливый образ Искупителя и решительно затемняют величие Его спасительного служения, которое, не взирая на обилие фактических материалов, оказывается прямо непостижимым по своему вечному божественному достоинству.

В результате находим, что у нас нет и достаточных авторитетных данных для построения научной «жизни» Христовой, а все самые искренние усилия в этом направлении фатально наклоняют к умалению божественности и к неизбежным покушениям на ее природу, когда последняя мотивируется земными факторами. В этом смысле всякая обычно-научная «жизнь» Христа непременно бывает рационалистическою и потому невозможна, и недопустима на истинно библейской православной почве. В этом с неотразимостью убеждают все бесчисленные подобные труды, где даже самые благочестивые опыты

(напр., Фаррара) грешат многими рационалистическими элементами и тенденциями. Православное богословие должно только бороться с ними и защищать библейско-евангельскую неприкосновенность, но для этого существует «христианская апологетика» и совсем неуместна особая кафедра, раз подлинная жизнь Христа Спасителя познается единственно детальным изучением наших канонических Евангелий в их непосредственности и соприкосновенности.

По всем отмеченным соображениям я безусловно отрицаю самую возможность «жизни» Иисуса Христа, как особой научной дисциплины, и—естественно—отвергаю увеличение ею цикла академических наук даже на специальном библейско-богословском отделении. Разумеется, я вполне ценю полезность изучения исторических условий эпохи Христа Спасителя, но этим прежде всего аргументируются лишь фактическая необходимость и жизненная плодотворность подвига Христова, когда мы историческими наблюдениями удостоверяемся, что все это совершилось, действительно, в «полноту времен» или после того, как были исчерпаны все доступные человеческие ресурсы, почему мир неотложно нуждался в божественном вмешательстве. Последнее, однако, не вызывалось человеческими факторами с такою принудительностью, чтобы они могли быть производящею причиной,—и нам ясно сказано, что Своего божественного Сына послал в мир Сам Бог—Отец (Гал. ΙV, 4) по Своей абсолютной воле. С другой стороны, эти научно-исторические экскурсии, конечно, помогут нашему разуму точнее и убежденнее понять все величие и божественную спасительность искупительного дела Христова. Только это опять же не будет собственно научная «жизнь» Иисуса Христа, а лишь супплементарное пособие к осмысленному постижению евангельских повествований. При данной постановке мы получим в этих изысканиях то, что принято называть и разрабатывать на Западе под именем «истории новозаветных времен» (Neutestamentliche Zeitgeschichte). В этом виде указанная дисциплина, успешно культивируемая в западной богословской науке, весьма желательна в академическом курсе в качестве добавочного предмета (напр., при библейской археологии, библейской истории) или особой штатной приват-доцентуры при существующих библейских кафедрах; последнее было бы более полезно и рационально.

Библейскими науками не исчерпывается целостный круг специальностей библиологического отдела. По существу своему, полнота божественной истины хранится в Церкви, созидаемой Отцем чрез Сына в Духе Святом. Эта истина сообщается человечеству в откровении, которое закрепляется в слове Писания и разъясняется из неиссякаемого источника подлинного церковного предания. Второе неразрывно от первого фактически и должно занять место наряду с ним при научном познании. Так при библиологии обязательна патрология с подробным изучением соответственных памятников. Однако и она может превратиться в холодное исследование, получив характер просто «истории древнехристианской литературы». Это именно ныне часто проектируется и с успехом осуществляется во многих солидных трудах

(напр., Ad. Harnack’a, G. Krüger’a), да еще в такой степени, что туда втягивается—почти с равным значением—вся новозаветная каноническая письменность. Подобное направление было бы противно самому положению в академическом научном цикле данного предмета. Его задача заключается вовсе не в одном чисто литературном обозрении сохранившихся документов, а главнее всего в том, чтобы отчетливо проследить непрерывное развитие, взаимную преемственность и внутреннее согласие в ходе исторического раскрытия церковного предания. С этой точки зрения индивидуальная оригинальность того или иного патристического автора лишается обычной ценности, иногда получая характер даже случайного уклонения от нормы, и—наоборот—вся сила сосредоточивается на принципиальном тожестве морально догматического учения с библейско-христианскими доктринальными первоосновами. По своему замыслу патрологическое изыскание должно быть устремлено г на догматическую стихию в ее солидарном,—хотя бы и многообразном,—освещении, в конечном же итоге оно обязано сводиться к догматическому объединению и завершаться последним 1). Ясно, что в академическом, преподавании патрологическое изучение может иметь полную важность лишь при неотлучной связи с «патристикою», для чего требуется специальный курс или особая штатная приват-доцентура.

В результате всего первое отделение является. «библейско-патристическим». На нем будут всесторонне обследованы библейско-богословские истины, изыскание которых должно научным методом убедить, что они служат мерилом христианской веры и непременным правилом достойной жизни. По этим свойствам вполне бесспорно их всецелое и исконное предназначение к практическому осуществлению во всемирно-историческом процессе. Здесь выступает пред нами новая великая задача основательнейшего изучения мировой истории с богословско-библейской стороны. Эта сфера тесно и внутренне соприкасается с библиологией, поскольку приобретает все права обособленной самобытности в исключительности своего библейского первоисточника, из которого проистекает и который применяет в известных конкретных фактах. Уже по одному этому церковно-христианская история требует специального изучения, но есть у нее еще и своя собственная ценность. Жизнь Церкви, служа частью посильным воплощением, частью живым комментарием библейской истины, сама оказывается важнейшим моментом реализации целеположных божественных планов. Тут она бывает главнейшею стадией водворения среди людей правды Божией по пути от царства Христова чрез Церковь Господа и Спаса нашего Иисуса Христа с завершением в царстве Бога и Отца. Здесь церковная жизнь, будучи одним из элементов трехчленного замкнутого круга, необходимо получает некоторую самостоятельность, почему для нее нужно и особое научное исследование. Всем этим

1) Это, конечно, не исключает обозрения новозаветных апокрифов и сектантско-еретических писаний именно со стороны косвенного или отрицательного освещения подлинно церковного предания; в случае необходимости, для них можно бы отвести отдельный курс, хотя бы даже и с особою приват-доцентурой.

вызывается и обосновывается надобность во втором академическом отделении церковно-исторического содержания и характера, Таковое было у нас всегда, достаточно оправдывается самою своею наличностью и делает излишнею всякую апологетическую аргументацию. Полезно разве прибавить несколько слов о более широкой и детальной постановке изучения соответствующих предметов. Конечно, отзывается немалою крайностью то мнение, будто (древняя общая) «церковная история является материю всех богословских наук», но отмеченная нами важность христианской церковно-исторической жизни принудительно обязывает к самому внимательному ее обозрению во всех главнейших направлениях и отношениях. Несомненно, что количество кафедр должно быть значительно увеличено. Для восточной церкви на всем ее протяжении требуется minimum две, да желательна хотя штатная приват-доцентура для «отделенных восточно-христианских обществ». Обособленное западное церковное развитие едва ли может быть пройдено в академической системе без объективного рассмотрения, которое нужно для научной полноты и ради беспристрастного самопознания. Поместные славянские и румынские православные церкви тоже достойны специального изучения. Не менее сего бесспорно это для ближайшей к нам Русской церковной истории. По моему глубокому убеждению, для нее будет, пожалуй, мало и двух отдельных кафедр, если сообразить жизненность и непосредственность интереса касательно этой родной для нас области, где, не надеясь на чужую помощь, именно мы обязаны самостоятельно собрать, детально анализировать, научно сгруппировать и всесторонне осветить весь многоразличный материал. Я настолько твердо уверен в этом, что—в случае необходимости— готов был бы пожертвовать особою кафедрой расколо-сектантства; она, обозревая лишь одно из частных явлений русской церковно-исторической жизни, не имеет для своей самобытности равных принципиальных основ и больше держалась соображениями практической пользы 1), а для этого можно бы ограничиться штатными приват-доцентурами, ибо общая оценка их предмета будет дана в церковно-исторических курсах. Но церковно-историческое течение должно совершаться по заповеданным для него христианским нормам и само постепенно вырабатывает приспособительные юридические начала для верного и упорядоченного развития. Отсюда в церковно-историческом цикле Духовных Академий с неизбежностью является «церковно-каноническое право», которое и вообще может быть постановлено вполне научно собственно на исторической почве, хотя бы для этого потребовалось

1) Но и с этой стороны я сомневаюсь, чтобы оо. и гг. миссионеры приносили много пользы православию. Где дело касается упований и воздыханий сердечных, охватывающих религиозно все существо человека, там, конечно, вполне уместно и научно-рациональное убеждение, но тут требуется наперед подготовить почву для симпатического восприятия, а это достигается прежде всего посильным исполнением апостольской заповеди: образ буди верным словом, житием, любовью, духом, верою, чистотою (1 Тим. IV, 12)... Для осведомления же с положением и полемикою насчет местного расколо-сектантства достаточно дополнительных семинарских курсов, которые потом должны обогащаться пастырским опытом и самостоятельными занятиями.

привлечение нескольких специальных юридических вспомоществований в особых отделах или приват-доцентских чтениях. Ничуть не забываю я церковной археологии с литургикой и — напротив — думаю, что для них непременно нужны два преподавателя, при чем для меня наиболее желательно документальное изучение всех литургических памятников, поныне остающееся у нас в горестном пренебрежении; его совсем напрасно подавляет излишнее церковно-археологическое увеличение, где с Академиями успешно конкурируют наши Университеты. Отвожу речь об этих академических дисциплинах на конец по тон естественной причине, что здесь наука прямо соприкасается с жизненною практикой. Следовательно, в академическом преподавании должно быть свое. место и для последней. И всегда история, рисуя в научном освещении минувшую жизнь, в то же время направляет к лучшему жизненному деланию, служит для него надежною пропедевтикой и объективным учителем, засвидетельствованным в горниле исторически-неложного и фактически-проверенного опыта. Эта тесная связь обязывает включить в церковно-историческую среду известное количество «практических» дисциплин, каковы еще, напр., пастырское богословие с пастырскою педагогикой и гомилетика или церковное красноречие с историей христианского проповедничества 1). В виду всего этого и второе специальное академическое отделение справедливо бы назвать церковным «историко-практическим».

Всеми перечисленными и другими сродными предметами достаточно обнимаются важнейшие богословские научные отрасли. Они образуют взаимно сплоченный круг и собственно ничуть не нуждаются в инородном предметном расширении. При таком понимании можно более беспристрастно, проникновенно и безобидно взглянуть на состав и положение в академическом курсе всяких светских дисциплин. Последние допустимы в нем лишь в меру богословских потребностей, насколько надобны для достижения богословских целей и вспомогательно удовлетворяют им. Отсюда первое следствие будет то, что энергические предложения,—чуть не требования,—о широком увеличении теперешнего цикла академических светских наук не находят незыблемой опоры в существе библейско-богословского знания и должны быть решительно ограничены сообразно специальным академическим идеалам 2), при чем совершенно и принципиально устраняются упорные

1) Касательно гомилетики и по отношении к Духовным Семинариям я просил (на заседании V-го отдела 26-го апреля 1906 года) обратить серьезнейшее внимание на истинно успешное культивирование этого предмета, без которого паша духовная школа (с пастырским задачами) является прямо уродливою. Ведь и горько и странно, что (будущие) «служители слова» ныне не владеют не теорией, ни практикой «слова», даже пренебрегают ими... Крайне печально, что у нас почти нет действительных проповедников, а выделяются лишь любители внешней аффектации и всякой мишурной шумихи...

2) С особенно упорною настойчивостью рекомендовалась «необходимость введения в состав академического курса основ высшей математики и физики и учреждения в Академии но этим предметам постоянных приват-доцентур» (см. приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1006 год

притязания на легализацию права получения в Духовных Академиях всех и всяких ученых степеней 1). Православная Духовная Академия не Universitas omnium litterarum divinarum et humanarum et artium и не может служить запросам всякой человеческой любознательности. Конечно, было бы симпатичною, благодарною и грандиозною задачей, если бы богословская академическая наука взялась осмыслить и пере

при «Христ. Чтении» 1907, № 4 [и отдельно, Спб. 1907], стр. 136 — 138 и в «Журналах и Протоколах Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 171—172). На это я указывал (16-го ноября 1906 г.), что в прежнее время, когда в Академиях било математическое отделение, оттуда выходили крайне неудовлетворительные преподаватели математики, а так как среди наших студентов иногда бывают и ныне любители математического знания, то лучше было бы, не учреждая особых кафедр академических математических наук, посылать склонных к математике кандидатов богословия в Университеты,—года на два,—для слушания лекций на физико-математических факультетах (см. ниже стр. 40,₃). Кроме того, в настоящее время открыт более свободный доступ семинаристам в Университеты. И можно думать, что из таких семинаристов найдутся желающие поступить преподавателями математики в близкие им Семинарии, где теперь условия службы значительно изменились к лучшему и почти сравнялись с гимназическими. Затем, пусть математика полезна для «философии», но это значит только то, что сам академический преподаватель ее должен запастись нужными сведениями и изложить все в доступной для слушателей форме. По существу дела вообще странно было бы учреждать особые вспомогательные кафедры для самих профессоров, как будто они неспособны к собственному научному усовершенствованию даже в необходимых для них дисциплинах... Ведь у богословов неизмеримо больше таких потребностей,—и что бы тогда получилось у нас в Академиях, если бы они заявили подобные притязания?... Ни с утилитарно-практической, ни с научно-педагогической точки зрения предложенный проект для меня совершенно неприемлем, а яко бы физиологию можно изучать самостоятельно, без лабораторий и опытов, для высшей же математики непременно требуется специальный ментор,—этого я совсем не понимаю. И замечательнее всего то, что теперешний проповедник инвалидности академических преподавателей для математического автодидактизма в 1893 году даже о себе думал по этому вопросу совершенно иначе (см. «Журналы совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1893—1894 г., Спб. 1894, стр. 128)... О предполагаемом важном соучастии математических наук в академическом богословско-философском образовании смею думать отрицательно, как усердный слушатель в Московской Духовной Академии «естественно-научной апологетики», построившейся преимущественно на естествознательно-математических основах, поскольку самая дисциплина ага заменила там целое математическое отделение, упраздненное уставом 1884 года. Наконец, весь рассматриваемый проект обсуждался в С.-Петербургской академической комиссии и не встретил здесь сочувствия, при чем—по точным справкам у специалистов—не оправдались и финансовые расчеты соискателя математических пособий: — он уверял, что потребуются лишь незначительные средства, а у нас получились довольно грандиозные цифры...

1) Я думаю также, что на светские кафедры могут быть отводимы только сверх, штатные приват-доцентуры. Светские академические предметы, будучи вспомогательными, по такому своему положению собственно не в нраве даже и претендовать на дополнительные пособия в особых дисциплинах, когда они сами обратились бы в основные науки, между тем упорное стремление их к чрезмерному расширению грозит поглотить все ресурсы, которые безусловно и жизненно необходимы в специальных интересах научного преподавания для большинства библейско-богословских, церковно-исторических и церковно-практических кафедр. А каковы по этой части аппетиты светских профессоров, — это показывает, напр., недавний случай в С.-Петербургской Духовной Академии, где сложными путями старались достигнуть того, чтобы «юбилейный» и «Григориевский» капиталы, имеющие строго определенное назначение, разрешено было утилизировать, между прочим, в виду «обращения психологии из опытной в экспериментальную, нуждающуюся в особых приборах»; только митрополит Антоний приостановил эти замыслы категорическою резолюцией (от 23-то декабря 1905 года): «Проект комиссии совершенно видоизменяет волю учредителей капитала, ясно и точно обозначенную, чего допустить нельзя» (см. «Журналы совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 г., Спб. 1007, стр. 124. 129)...

строить в своем духе все соприкосновенные гуманитарные человеческие знания 1), но теперь,—когда до сих пор совсем не видно выдающегося участия академической науки в ученом прогрессе гуманитарного ведения,—это возможно разве по завершении научного богословского развития—в особой богословской «Академии наук» 2), а при наличных средствах для академических деятелей непосильно и скорее поведет к искусственной тенденциозности, -теоретически вредной и практически опасной.

Вторым применением библейско-богословского взгляда будет известная трансформация во взаимных отношениях светских предметов. Среди них на первый план больше всего выдвигается история, как раскрывающая ту среду, которая служила почвой, где происходило творчество религиозной мысли и где совершалось возрастание церковно-христианской жизни. Доселе эту дисциплину у нас победоносно оспаривала «философия», ноя осмеливаюсь думать, что она должна уступить немалую долю своего места даже филологии. Последняя изучает важнейший орган человеческого духа и, вводя в интимные тайники его, всего больше помогает серьезному разумному проникновению в глубины Слова Божия, в котором закреплены вечные глаголы Единородного Слова Божественного. Отсюда бесспорна вся плодотворность разностороннего филологического изучения, и тем очевиднее жалкая беспомощность современного академического положения. Не имея твердой опоры и соответственного применения, греческий и латинский языки теперь играют какую-то убогую, изгойную роль, почему в Академиях они ныне не могут ни усвояться, ни развиваться в должной степени. Этим объясняется печальный факт, что духовно-академическая филология,—говоря вообще,— не дает специалистов и с собственной сфере и в библейской области. Понимая все это и скорбя о сем, я вовсе не удивляюсь, что—в качестве редактора «Православной Богословской Энциклопедии»—во всех четырех Академиях не нашел автора для статей о Κοινή(в связи с «библейским греческим языком») и о библейско-церковной латыни, между тем светские профессора быстро написали отличные научные трактаты. Этот грустный пример 3) только неотразимее убеждает меня, что в наших Академиях необходимо солиднее и всестороннее поставить филологическое изучение, хотя бы ради этого пришлось по-

1) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 706 (V-го отдела).

2) Некоторые носятся с этою мыслью и теперь... Мы, конечно, можем мечтать о массе прекрасных идеи и вещей, но должны помнить, насколько осуществимы эти мечты. Кто желает слишком многого, тот чаще не получает ровно ничего... Нам надобно стараться улучшить наличные условия академической жизни, чтобы лучше достигались ученые богословские цели при помощи существующих учреждений. Будем думать не столько о проектах, сколько о деле, и пожелаем служителям его самоотверженной преданности, готовой все принести на алтарь русской богословской науки... Тогда только и будет добрый успех.

3) В виду удивительного, но несомненно обнаруженного некоторыми «академическими филологами» непонимания вынуждаюсь подчеркнуть, что я разумею не собственно лиц, которые могут быть высоко авторитетными, а положение вещей, при чем мои слова относятся также и к профессорским ученикам—классикам.

жертвовать историей греческой и латинской литератур. — И прямая обязанность наша и несомненная польза для академического библейского преподавания вызывают выделение особой кафедры для систематического научного обозрения родной нам речи. Не странно ли, что слушатели и глашатаи «Божественного слова» не знают всесторонне своего «слова человеческого» и часто не владеют им в необходимой чистоте? Но современный русский язык; научно отсылающий к «сравнительному языкознанию», генетически связан с древним церковнославянским и постулирует к нему. К этому принудительно наклоняют требования Церкви и живого участия в ее службе. Мы отвыкли от торжественных, внушительных и стройных глаголов просветившей нас христиански Библии славянской, с трудом постигаем ее во всех тонких оттенках, претыкаемся даже относительно позднейшей церковной речи и вообще растеряли звание и вкус в области славянской филологии. Непременный долг Духовных Академий со всею научною энергией способствовать прогрессу и распространению славяно-русского языковедения.

Что до «философии», то—по своему существу—она стремится к рационально-рассудочному решению вопросов бытия, мысли и жизни. В таком случае тут принципиально неотрицаем характер натуральной конкурентности с богословием—при внутренней разности главнейших средств, одушевляющих упований и исходных начал. За явною очевидностью,—о первых излишне говорить подробно, но о вторых следует заменить, что философия утверждается на автономной компетентности человеческого разума и направляется к рационально-самобытной^· пониманию, а богословие базируется на отказе от рациональной человеческой авторитетности, исповедуя догматически, что мы не столько сами познаем Бога, сколько бываем познаны от Него (Гал. ΙV, 9), и увенчивается верой, которая иногда смело провозглашает: credo, quia absurdum est1)! Равным образом, первая чаще отправляется от сомнения и своим лозунгом ставить категорическое «dubito», богословие же созидается на незыблемой вненациональной уверенности и на своем знамени носит священный девиз (Евр. XI, 3): πίστεινοοῦμεν2). При условиях подобной диспаратности ничуть не экстраординарно, если мы не встречаем строгого совпадения обеих стихий и в формальном и в материальном отношениях. С изъясненной библейской точки зрения необходимо согласиться, что есть немалая доля

1) Ср. у Тертуллианаеще следующиесуждения: credibile est, quia ineptum est... certum est, quia impossibile (De carne Christi, cap. 6: Migne, lat. ser. t. II, col. 761) Ipsae denique haereses a philosophia subornantur... Quid ergo Athenis et Hierosolymis?, quid Academiae et Ecclesiae? Quid haereticis et Christianis?... Cum credimus, nihil desideramus ultra credere. Hoc enim prius credimus, non esse quod ultra credere debeamus (De praescriptionibus adversus haereticos, cap. 7: Migne lat. II, col. 19. 20. 21). Quid adeo simile philosophus et Christianus, Graeciae dicsipulus et Coeli, famae Tiegotiator et salutis, verborum et factorum operator, rerum aedificator et destructor, interpolator erroris et integrator veritatis, furator ejus et custos? (Apologeticus, cap. 46 и cp. 47 sqq: Migne lat. II, col. 514. 515 sqg.). Cp. также De anima I, 3 (Migne lat. II, col. 647—648. 651—652).

2) Любопытно подчеркнуть еще, что Апостол Павел приветствует Филолога (Рим. XVI, 15), но внушает не увлекаться философией и тщетною лестью (Кол. II, 8)...

истины в распространенном и авторитетном мнении западной науки, будто прохождение философских и теософических элементов омрачало библейскую чистоту и затемняло прозрачность библейского созерцания в ущерб его натуральной целостности. Для убеждения в этом довольно будет напомнить хотя бы о неканонических ветхозаветных писаниях, где библейские основы приобретают рассудочную случайность, а иногда даже несколько искажаются во многих пунктах. Для наглядности достаточно, напр., сравнить аналогичные моменты богословского учения автора книги Премудрости Соломоновой и св. Апостола Павла. В дальнейшем не менее характерна весьма заметная разница между мужами апостольскими, тесно примыкающими к новозаветной канонической письменности, и последующею патристической литературой, начиная с апологетов, когда рационально-философская теоретика постепенно вытесняет библейскую простоту и непосредственность. Правда, потом философия играла немалую роль в догматическом церковном строительстве 1), но это вызывалось не внутренними потребностями, а внешними условиями. Дело в том, что еретики и сектанты утверждались в своих исключительных воззрениях на разных философских системах и началах, противопоставляя их общецерковным учениям. Естественно, что в интересах оппозиции и самораскрытия Церковь применила то же средство и к своим догматическим конструкциям. Опять бесспорно, что здесь философское сотрудничество призвано по случайным мотивам, да еще остается серьезным вопросом, насколько оно было вполне благотворным... Нет надобности распространяться о всей позднейшей истории, но, кажется, для всех бесспорно, что именно философскому участью она более всего обязана мертвенною схоластикой, которая доселе тяготеет над духовною нашею наукой, литературой и школой в виде безжизненной отвлеченности. Мы ничуть не отрицаем важных услуг философии богословскому званию и протестуем собственно против преувеличений. В этом отношении совсем напрасно с такою тенденциозностью привлекаются и эксплуатируются 2) некоторые древне-христианские суждения с оттенками философского фаворитизма (св. Иустина муч., Климента алекс.), поскольку они ничуть не были преобладающими, в общем подавлялись обратными мнениями и—главное—имели не принципиальное обоснование, а почти исключительно апологетически-миссионерский смысл, почему всегда и доселе варьируются применительно к той или другой среде миссионерского делания христианского. Для всей же совокупности фактов несомненно, что философское содействие было лишь соподчиненно-вспомогательным и разрешалось ощутительными уклонениями от библейской нормы 8) при всяких самоуверенных стремле-

1) Ср. и в докторской диссертации проф. А. А. Спасского, История догматических движении в эпоху вселенских соборов (в связи с философскими учениями того времени), т. I: Тринитарный вопрос, Св.-Тр. Сергиева Лавра 1906.

2) Между прочим, это несомненно и для А. U. Высокоостровского, О праве духовных академий присуждать ученые степени по философским наукам в «Христианском Чтении» 1906 г., № 5, стр. 769—761.

3) Не отсюда ли объясняется страшное и ответственное дерзновение проф.

ниях к совершенной независимости в вопросах богооткровенной религии 1). Естественно, что у нас до сих пор не имеется религиозно-христианской философской системы, которая вполне выдерживала бы беспристрастный искус библейско-богословской критики. А на православно-русской почве не было и законченных попыток в этом направлении, и все покушения такого рода сопровождались неудачею по причине неустранимой антиномии библейско-православных начал с рационально-философскою автономией. И мы гордимся единственно тем, если может назвать «русского Оригена» (Вл. С. Соловьева), но понятное и извинительное не позже первой четверти III-го века совсем не столь законно, полезно и достохвально в ХХ-м столетии...

Мне думается, не будет ни абсурдом, ни обидой утверждать на основании вышеизложенного, что для Академий требуется пожелать лучшего приспособления к собственным целям духовно-академического образования всех наличных философских дисциплин. В этих интересах едва ли нужно их расширение, да еще со введением новых, совершенно светских, вспомогательных предметов. Наоборот, «метафизика»—в достаточно известной мне академической постановке—всего менее «нормативна» и заключает мало собственного содержания, являясь осмысленным систематическим обобщением историко-философского обозрения, а ценные для богословия части ее входят в состав, напр., апологетики 2). Посему эту науку можно бы присоединить к «истории философии», или назначить для нее приват-доцентуру 3). Тогда логика отошла бы к психологии, с которою связывается и исторически и по внутреннему сродству, как было до недавнего времени даже и в С.-Петербургской Академии, где разъединение произведено по не совсем ясным причинам 4).

В равной мере богословские запросы побуждают к особой аккомодативности в постановке самого преподавания «философии» в различных ее разветвлениях. Так, психология все более и более получает экспериментальное направление, начинающее приобретать сильное преобладание даже в академических «философских» кругах, где про-

Н. Е. Никольского, который говорит (в «Христ. Чтении» 1906 г., № 2, стр. 199), яко бы «вера питомца Академий тянет к протестантизму»? Жестоко слово сие, но к счастью—фактически оно не столько верно, сколько хлестко, хотя дает повод к резким антиакадемическим выходкам—в роде порицательных статей г. М. О. Меньшикова (в «Новом Бремени» №№ 11.078, 11.086, 11.187, 11.194 и 11.201 за 14-е и 21-е января, 6-е, 13-е и 20-го мая 1907 года), которые тяжко даже и читать... Впрочем, см. у И. В. Преображенского в «Колоколе» № 406 и 408 за 9-е и 13-е июня 1907 г., стр. 1.

1) О некоторой взаимной противиости христианства и философии см. еще авторитетные замечания у французского мыслителя Ж. Гюйо в трактате «Воспитание и наследственность» в собрании сочинений, т. IV (III), Спб. 1900 (1899), стр. 276.

2) И сами служители академической «метафизики» иногда официально сознаются ныне, что преподавать ее в теперешней постановке невозможно...

3) В заграничных (напр., германских) Университетах под именем и на кафедре «философии» преподается совсем не наша «метафизика», доселе сохраняющая свой архаический тип.

4) Сколько знаю по частным авторитетным сведениям (от проф. М. И. Каринского),—это присоединение логики к «метафизике» мотивировалось главнее всего скудостью содержания второй, в академическом ее преподавании.

поведуют и даже осуществляют «обращение ее из опытной в экспериментальную» 1). Не оспариваю ни законности, ни плодотворности подобных работ в собственной сфере, но не в праве скрывать от себя, что главнейшие предпосылки их далеко не солидарны с библейскими. Экспериментальная психология берет и рассматривает человека в эмпирическом опыте, всецело отправляясь в своих построениях от последнего, принимая его за базис всех дальнейших реконструкций. Для библейской антропологии человек дорог лишь постольку, поскольку он, будучи «душею живой» по творческому акту божественному, отражает в себе ««эмпирический «образ Божий». Библия смотрит обратно—сверху вниз—и второе оценивает и судит по первому. Вне такого соотношения все эмпирическое является равно тварным, и в нем все градации определяются уже тем, в какой степени и сохраняется ими или нет это тварное бытие. Отсюда в библейском учении формулируется тезис, что—с эмпирической точки зрения—живой пес той благ паче льва мертва (Екклез. IX, 4). Теперь понятно, что в Духовных Академиях необходимо пользоваться результатами психологического эксперимента (не всегда противополагаемого интроспекции: см. Osw. Kulpe, Martins, Munsterberg, доц. И. П. Четвериков в «Журналах совета Киевской Дух. Академии» за 1905 —1906 г. при «Трудах» последней 1906 г., № 11, стр. 361, и др.), но нет надобности специально культивировать экспериментальную психологию со всем соответственным антуражем. Ведь и в наилучших западных учреждениях она разрабатывается в этом виде вовсе не при богословских факультетах и совсем не ради богословских нужд 2). Тем менее богословских побуждений закреплять за нею столь исключительный характер в специальной высшей православно-духовной школе, где доселе едва ли пробовали серьезно касаться библейских психологических доктрин, а о систематических занятиях ими и совершенно не слышно даже «до днешнего дне», если не упоминать о некоторых печальных опытах данного сорта 3).

Общий итог наших наблюдений и соображений будет тот, что в академическом курсе светские науки требуют целесообразного ограничения и плодотворного приспособления к главенствующим библейско-богословским задачам. Этим самым вызывается мысль, что их неудобно вводить в обще-богословскую классификацию, так как, будучи суплементарным пособием, светские дисциплины должны нарушать стройность чисто богословской конструкции 4). С другой стороны,—в качестве вспомогательных средств—они могут потребоваться для самых разнообразных богословских предметов при специальном изу-

1) См. «Журналы совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 г. (Спб. 1907), стр. 121.

2) См. об институтах экспериментальной психологии в Лейпциге, Париже, Бонне, Гейдельберге и Берлине даже у специального ее защитника проф. В. С. Серебреникова в «Журналах совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1893—1894 г. (Спб. 1894), стр. 113-123.

3) См. для образца в «Православной Богословской Энциклопедии», т. V (Спб. 1904), стлб. 130—139, и ср. к сему т. VI (Спб. 1905), стр. 1019.

4) См. и ниже на стр. 49—50.

чении их на группах или в «семинариумах». По всем этим причинам я склонен не только предлагать, но и настаивать, чтобы все светские академические науки—в целесообразно принятом объеме были выделены в особую «необязательную» категорию, не входящую в богословскую систему. Здесь по взаимному сродству все части этого цикла разграничиваются на мелкие, тесно сплоченные разряды (напр., исторический, филологический, философский, литературный),—и студенты могут выбирать любой из них по собственному научному влечению, когда для каждого достаточно выяснится личная надобность в том или другом светском пособии. Посему всячески справедливее и полезнее для педагогической плодотворности, чтобы это светское изучение начиналось не ранее, чем через год пребывания в Академии—после приобретения солидных научных оснований к осмысленному самоопределению, которое, однако же, всегда будет нуждаться в руководстве богословских профессоров. Напрасное полемическое подозрение, что при подобном строе светские науки потеряют свою важность и подвергнутся всяким случайностям в своей самобытно-ученой устойчивости и практически-педагогической действенности, устраняется просто тем, что известная группа их непременно будет обязательною для каждого из „студентов, хотя—сверх избранной—им дозволительно слушать еще и другие или некоторые предметы в этих последних 1). При этом удобно (—по крайней мере, ничуть не хуже нынешнего—) будут достигаться и утилитарные цели удовлетворения запросов на светских преподавателей для духовно-учебных заведений. Впрочем, не следуют забывать, что заинтересованные корпорации, учреждения и лица довольно энергически оспаривают эту роль у Духовных Академий, предпочитая для сего питомцев высших светских школ 2). Эти возражения и упования имеют не малую принципиальную резонность, поскольку такое утилитарное предназначение вносит заметную раздвоенность в академическую педагогию, которая, сосредоточиваясь на главном своем служении, естественно не достигает вполне успешных результатов в побочных аккомодациях 3).

По прямой ассоциации вынуждаемся особо сказать, что и вообще дело преподавательства в духовно-учебных заведениях требует самого серьезного и самоотверженного внимания. Наши кандидаты выходят знающими, но у них всегда отсутствует педагогический опыт, и нет для него солидной теоретической основы, а сверх того они часто (чуть ли даже не чаще) попадают не на свои предметы, не соответствующие ни специальным академическим занятиям, ни личным душевным склон-

1) См. и ниже стр. 50.

2) См., напр., мнение С.-Петербургской епархиальной комиссии в «Отзывах епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе» III (Спб. 1906), стр. 95, и ср. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 646.

3) При нормальном течении «академической жизни» в России, студентам С.-Петербургской, Киевской и Казанской Академий можно бы, пожалуй, прямо дозволять слушание светских паук в Университетах (с обязательными «экзаменами»),—особенно же лицам, предназначающим себя к преподавательскому служению по физико-математическим предметам.

ностям 1). Между тем и сам я хорошо знаю, что первые преподавательские шаги бывают наиболее решающими для всей педагогической карьеры и не редко определяют ее роковое течение на всю жизнь. Для устранения этого зла нужно, чтобы каждый новый преподаватель нарочито и в собственных интересах подготовлялся к выпавшей на его долю специальности. Это,—кажется,—лучше всего можно обеспечить,-если таковых лиц будут оставлять при Академиях для соответственного изучения еще на один год, но, конечно, при условии, что последний будет засчитываться в срок государственной службы и на пенсию, как у нас ныне принято это, напр., для «профессорских стипендиатов»; тою порой преподавательская обязанность поручается кому-либо из членов данной корпорации за особое вознаграждение. Подобным путем могли бы замещаться и светские учительские кафедры, хотя для сего нужно откомандировывать академических кандидатов богословия года на два уже в светские специальные учебные заведения, (ср. и стр. 34, прим. 40,₂). Наряду с этим должно согласиться, что теперь академическая «педагогика» едва ли приносит достаточно теоретических и практических благ. При современном положении вещей— она в этом неповинна прямо, и для нее следует открыть все благоприятные условия, каких названная наука напрасно и безрезультатно ищет теперь, не находя для себя даже прочного места среди существующих академических дисциплин. Но я непоколебимо уверен, что этих условий нельзя создать при всех Академиях разом. Посему было бы полезнее и рациональнее хоть при одной из них устроить своего рода цельный «педагогический институт» 2) и именно там, где имеются все научно-педагогические удобства, устранив обычную «педагогику» из других академических программ, чем освободятся потребные средства. Тогда-всякий новоназначенный преподаватель мог бы приобрести все пропедевтические запасы для своего великого и ответственного служения, если обязать законом, чтобы каждый непременно прошел наперед (в течение вышеупомянутого года) весь педагогический курс со всеми вспомогательными упражнениями.—Конечно, обрисованный кратко проект является лишь своего рода pium desiderium, но он повелительно вызывается неоспоримыми запросами духовно-учебной

1) Для упорядочения духовно-учебного преподавательства многие рекомендуют передачу вопроса о замещении преподавательских вакансий академическим советам. По фактическому положению вещей я считаю это столь же невозможным, как и усвоение ревизорства академическим профессорам. У последних достаточно своего дела, и отвлекать от прямой обязанности было бы нежелательно даже при увеличении числа Академий. Но следует сохранить академические рекомендации студентов на известные должности по духовно-учебному ведомству; только этим рекомендациям нужно придавать решающее значение, а не делать их пустою формой, как часто бывает теперь, когда кандидаты Академий—в большинстве—назначаются не на те места, на которые предназначил их академический совет. Впрочем, советская рекомендация находится в связи с реформою Духовных Академий:—если в последних будет введена большая специализации студенческих занятий, то рекомендации будут почти излишни.

2) Потребность в последнем столь ясно сознается и у нас, что имеется уже проект основания в С.-Петербурге «Педагогической Академии», по образцу французской Grande école normale de Paris; см. «Церковный Вестник» № 22 за 31-е мая 1907 г., стлб. 718, и «Новое Время» № 11.221 за 9-е июня 1907 г., стр. 3, стлб. 7.

педагогической жизни, которая уже слишком давно и крайне горестно вопиет о своих нуждах во всех отношениях...

Что касается самого порядка изучения и плана студенческих занятий, то в этом отношении я продолжаю считать более обещающим проект С.-Петербургской академической комиссии, чтобы 1) с первого года слушались общеобязательные предметы и общие отделенские курсы, а 2) с третьего начинались групповые занятия путем усвоения специальных лекций и чрез практические занятия в «семинариумах» самого разнообразного характера 1). Здесь возможны, конечно, многие изменения и приспособления.

При исключительных условиях невероятной спешности,—когда приходится разрываться на части по самым различным «предсоборным» отделам и нет физической возможности всецело сосредоточиться на одном предмете, выгадывая для сего чуть не минуты, — нельзя обработать столь важной темы с законченною детальностью и совершенною обоснованностью во всех частях 2). Понятно, что в вышеизложенном у меня, пожалуй, окажется немало опущенного, недоговоренного, проблематического, не сведенного к полному гармоническому согласованию. Все это я охотно признаю заранее, но мне дороги собственно нормирующие принципы с зиждительною их идеей. А она— смею думать—очевидна, если и не для всех бесспорна. Конечно, для полного ее осуществления потребуется радикальная реформа, и на возможность последней,—в необходимом размере,—я слишком слабо рассчитываю, так как вообще вижу крайне мало творческой решимости во всех наших церковных преобразованиях, а в духовно-учебную сферу гений смелого новаторства и совсем не заглядывал 3). Тут мы всегда двигались по чужой указке, ждем ее со стороны даже в теперешний критический момент и едва-едва идем ощупью, наталкиваясь на постоянные преграды. Тем не менее неотложно сделать хоть

1) См. ниже стр. 47—53.

2) Аналогичные условия в сугубой степени сохраняют для меня неодолимую силу и до настоящего момента, почему я не мог дать своим материалам даже надлежащей внешней упорядоченности, не говоря о систематическом раскрытии и детальной обработке.

3) Частью—это было весьма заметно и в начинаниях Предсоборного Присутствия по духовно-школьной реформе. Задуманные и подготовленные педагогическими силами Учебного Комитета, они—помимо желания и намерений руководителя V-го отдела— получили канцелярское направление. Приглашенным членам просто преподнесли обезличенные «своды» (—без стен и фундамента!—) всех проектов и программ, где совсем нельзя разобраться относительно подлинного положения вещей, за исключением тех случаев, когда (для Семинарий и Училищ) находились непосредственные материалы в «Отзывах епархиальных архиереев». Механически перепутывались идеи и детали, все подгонялось к шаблонному ранжиру с кабалистическою арифметичностью,—и в итоге получился странный конгромерат, в котором совершенно исчезало реальное творчество трудившихся и уродливо искажались все их физиономии. Не было роздано даже академических проектов, а многочисленные особые «записки» и специальные доклады частных профессоров и целых корпораций глухо отмечались голым упоминанием, почему содержание этих трудов оказывалось недоступным для большинства участников V-го «предсоборного» отдела, и лишь о некоторых они узнавали по сообщениям комитетских референтов, не имея возможности сами лично проверить или выдвинуть заинтересовавшие каждого из затронутых вопросов и пунктов. И здесь домни провала комитетская канцелярски-бумажная униформа, едва ли выгодная и уместная...

попытку в этом направлении, ибо православная (научная) духовная педагогия мыслима только под спасительным вдохновением библейской идеи. Формулирую все в краткой сентенции, что духовная школа вообще и Академия в особенности должны быть не только богословскими, но прежде всего библейскими по доктринальному содержанию и по педагогическому направлению, дабы и здесь находил неуклонное применение авторитетный апостольский завет для возрожденной жизни и христианского научения: живо слово Божие, и действенно, и острейше паче всякого меча обоюду остра, и проходящее даже до разделения души же и духа, членов же и мозгов, и судительно помышлением и мыслем сердечным (Евр. IV, 12), ибо лишь священная писания могут умудрити во спасение верою, яже о Христе Иисусе, почему всяко писание богодухновенно и полезно есть ко учению, ко обличению, ко исправлению, к наказанию, еже в правде, да совершен будет Божий человек, на всякое дело благое уготован (2 Тим. III, 13 — 15).

_________

Предшествующий реферат вызвал со стороны некоторых членов V-го «предсоборного» отдела возражения не по существу, а относительно частных подробностей. Указывалось собственно на многопредметность и на принижение гуманитарных, литературно-философских знаний. В ответ на это было подробно разъяснено, что увеличение количества богословских кафедр в Академиях необходимо, так как, напр., за год «преподать» во всей научной широте Свящ. Писание Нового Завета, состоящее из 27 книг, одному профессору невозможно, а ради научной полноты библейско-богословского образования нужно употребить все усилия, не останавливаясь пред самыми героическими жертвами. С другой стороны, светские науки и в частности философия и история литературы не исключаются мною из академического курса, но лишь приспособляются и распределяются по специальным группам, при чем я всего менее сочувствую замкнуто-убогому итальянскому высшему религиозному обучению, где, яко бы, почти совсем игнорируются имена Канта, Гегеля, Спенсера 1), совершенно симпатизируя протесту даже лучших и авторитетных католических педагогов против вредной изоляции церковного знания от современной общей культуры 2), хотя хорошо известно по опытам, как чрезмерное расширение богословского курса сопровождалось на практике чистою эфемерностью 3). Что же касается обширности и многопредметности предложенного академического плана то—в виду этой трудности—в Академии должны быть принимаемы лица с достаточным образованием, удостоверенным в авторитетных свидетельствах учебных заведений или на конкурсном приемном экзамене. Кроме того, для сего требуется при переходе студентов с 1-го курса во 2-ой производить самую радикальную «чистку» их по степени подготовленности к дальнейшим академическим занятиям.

1) См. «Revue internationale de théologie» XV, 57 (Janvier—Mars 1907), p. 204—205.

2) См. y ректора «Католического института» вТулузе Pierre Batiffol‘я, Questions d’enseignement supérieur ecclésiastique (Paris 1907), p. 12.

3) Pierre Batiffol, ibid., p. 104.

В этих интересах нахожу не полезным слишком свободный прием в Академии всех желающих, откуда бы они ни приходили. Считая необходимым и нравственно обязательным обеспечить в образовании детей справедливые сословные интересы нашего духовенства, я всегда высказывался против исключительной сословной замкнутости духовной школы, а только не разделяю оптимизма касательно пригодности светских воспитанников к богословско-академическому изучению. Двери Академий надобно раскрыть широко без ограничения сословиями, заведениями и т. п., но лишь для достойных и способных. В этом отношении в нашем обществе установился совершенно неправильный и крайне пагубный взгляд, что раз спасительная вера христианская всем доступна, то и богословием компетентен заниматься всякий христианин,—даже в праве судить, рядить и ценить богословскую науку без соответствующей систематической подготовки... Нет ничего опаснее,—для обеих сторон,—этого смешения веры и знания, но приходится напоминать и о такой самоочевидной истине в виду упорных недоразумений по этому предмету, приобретших у нас силу общественного предрассудка, почти своего рода idoli... У многих это проглядывает и в предложениях «беспрепятственного» приема светских питомцев в Академии. Жизненный опыт показал с несомненностью все невыгоды подобного проекта,—и, конечно, не без действительных оснований духовное начальство, сначала чрезмерно благоволительное к светским аспирантам духовно-академического просвещения, установило потом некоторые стеснения, хотя на практике они, к сожалению, почти совсем не соблюдались не по вине академических корпораций. Академическим преподавателям прекрасно известно, что даже те из светских воспитанников, которые хорошо выдерживают приемные испытания, впоследствии не оправдывают всех надежд и чуть не со второго академического курса начинают стремительно спускаться к низу. Этот регресс замечается иногда и в университетских кандидатах. Причина сему в том, что светские школы—но самым своим задачам—не подготовляют к специальному богословскому образованию. Питомцы их, направляющиеся в Духовные Академии, сами должны восполнять эти пространные пробелы и на первых порах ad hoc—для экзаменов по программам—достигают иногда внешних успехов, но без постепенной систематической выправки эти знания оказываются лишенными прочного фундамента и не могут служить к дальнейшему развитию и созиданию научно-богословской зрелости. Последнюю нельзя культивировать при отсутствии внедренной закваски и без приобретенной заранее выдержки. Нужно, чтобы человек был натурально привычен для специальной научно богословской сферы и являлся способным воспринимать ее отличительные влияния. В этом смысле, отвергая всякие излишние преграды, я решительно желаю, чтобы светские соискатели духовно-академического звания предварительно подвергались внимательной проверке 1) со стороны не столько обилия фактических богословских сведений,

1) Ср. и у о. Мих. Левитова в «Церковном Вестнике» № 28 за 7-е июня 1907 г., стлб. 740.

сколько по их общей подготовленности к основательному усвоению специальных богословских чтений 1).

По изложенным причинам не вполне соглашаюсь и с тем проектом, чтобы допускалось в Духовные Академии питомцы Семинарий уже после четвертого класса 2),ибо отмеченные неудобства до известной степени применимы и к ним. Если же прп этом для кончивших семинаристов будет дозволена рекомендуемая льгота, чтобы они поступали прямо на третий академический курс 3), то на практике получится отсюда, что такие юноши, конечно, предпочтут первые два академические года последним двум семинарским и не пойдут в 5-й и 6-й семинарские классы, которые обрекаются этим на заполнение их исключительно одними посредственностями, т. е. обратятся в специально-пастырские профессиональные школы ремесленного типа. Само собою понятно, что прп подобном порядке существенно понизился бы уровень студенческого академического образования, раз первые два курса Духовных Академий будут заменять семинарские богословские классы.

В частности, по отношению к приемным экзаменам я могу, пожалуй, согласиться, чтобы без них допускались в Академии студенты Семинарий, рекомендуемые семинарскими начальствами за их ответственностью, но все остальные аспиранты,—второразрядные воспитанники Духовных Семинарий и окончившие курс светских средне-учебных заведений,—должны подвергаться поверочным испытаниям по строго определенному плану, при чем для получения казенных стипендий конкурс обязателен решительно для всех. Вообще же продолжаю считать весьма полезными и прямо защищаю приемные экзамены. В С.-Петербургской Духовной Академии я непрерывно произвожу их целых 15 лет. По опыту вижу, что, хотя они имеют условное значение, однако не сводятся к «игре случайностей». Когда я ставил экзаменующемуся балл 2,—кажется, ни разу не бывало большой ошибки. Экзамены представляют известный контроль и достаточный авторитет, а затем они вовсе не отрицают рекомендаций со стороны семинарских правлений. И у нас в С.-Петербургской Академии делается средний вывод из экзаменационного академического и общего семинарского баллов 4). Академии ныне потеряли связь с Семинариями, и

1) По этим причинам я высказываюсь против даже освобождения подобных лиц от некоторых академических предметов, прослушанных ими в других высших учебных заведениях. Замечено в последнее время, что сами кандидаты Университетов, поступая в Академию, сознают ныне необходимость проходить полный курс всех· академических наук. И это понятно. Задача академического образования не в том, чтобы питомцы «начинялись» знаниями и «сбывали» экзамены, а в том, чтобы они возрастали и мужали научно. От этого процесса ни один серьезный академический аспирант не должен уклоняться, и мы не в нраве сему потворствовать.

2) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 116 (V-го отдела).

3) См. и у проф. М. Д. Муретова, Проект устава, стр. 44.

4) Параграф 9-й соответствующих правил гласит следующее: «При исчислении баллов воспитанников, подвергающихся поверочному испытанию, принимаются в счет, прп составлении списка, кроме собственно экзаменских баллов, баллы воспитанников по всем предметам семинарского курса, прп чем обращается надлежащее внимание

экзамены дают некоторую возможность восстановить эту связь. На приемных экзаменах ученики иногда дают неудовлетворительные ответы,—и путем расспросов обнаруживается, что причина этой неудовлетворительности в самом семинарском преподавании. Таким образом, экзамены открывают еще возможность следить за семинарским преподаванием и отчасти исправлять его недочеты; к сожалению, доселе центральная власть была невнимательна к экзаменационным академическим отчетам...

Всеми указанными способами и мерами будет обеспечен вполне подготовленный контингент академических слушателей, а этим уже достаточно гарантируется практически-успешное осуществление моей основной идеи. В последней для меня заключается вся важность. Мне приятно отметить, что с этой стороны я получил немало выражение принципиального согласия и коллегиальной симпатии от многих авторитетных ученых и специалистов, познакомившихся с моим «докладом». Приведу лишь мотивированное суждение известного Гэттитенского профессора Нафанаила Бонвеча (G. Nathanaël Bonwetsch) в письме ко мне, полученном 29-го марта 1907 года. Он пишет (конечно, по-немецки) следующее: «С большим интересом прочитал я Ваш проект касательно богословского изучения. Я могу только сочувствовать центрального положению, какое Вы указываете экзегетике и библейскому богословию в целостном организме этого изучения. Я убежден, что это именно и есть путь к жизненному преобразованию последнего. Но мне кажется несколько великим количество богословских доцентов, назначаемое Вами. Впрочем, я не вполне знаком со всеми условиями в Ваших Духовных Академиях, чтобы произносить решительное суждение. В Германии же мы, конечно, слишком обременены чтениями, и я прямо стонаю под тяжестию их. Кроме церковной истории и догматики (со включением конфессиональной символики)—я должен читать еще новозаветное введение, жизнь Иисуса и апостольский век. Желал читать также и новозаветное богословие, но мне воспрепятствовали, однако в богословских ферейнах приходится трактовать вопросы и по этой дисциплине. У нас господствует обратная крайность чрезмерной обширности курсов для отдельного профессора. Только для личностей в роде Гарнака и Зееберга (в Берлине) это не является трудностью.—Как вижу из академических протоколов (журналов совета), Ваша Академия при замещении профессорских вакансий испытывает такие же состязания, какие происходят у нас постоянно».

и на баллы по поведению, а именно: при одинаковых баллах по успехам, отдается предпочтение тому, кто имеет высший балл по поведению. Общий балл выводится следующим образом: средний балл по всем предметам семинарского курса, удвоенный средний балл по сочинениям и удвоенный средний балл по устным ответам на испытаниях слагаются вместе и сумма делится на 5».

О плане академического преподавания.

Для плодотворной академической реформы требуется не только жизненная идея, но и рациональный план для ее осуществления. По этому предмету я держусь проекта С.-Петербургской академической комиссии 1) и, как один из уполномоченных советом участников последней 2), позволяю себе сделать несколько «опытных» разъяснений 3), которые, может быть, окажутся не излишними, хотя бы по устранению возникающих затруднений, поелику тогда мы уже имели с ними достаточно хлопот и забот... Прежде всего, мы исходили из того, жизненно удостоверенного, убеждения, что устав Академий 1884 года теоретически совершенно справедливо требует от академических студентов изучения обширного цикла богословских наук, но на практике это было непосильно для надлежащего выполнения и повело только к печальной реализации принципа: «кто много просит, тот чаще не получает ровно ничего»... Отсюда произошло бесспорное понижение студенческого научного уровня и в смысле основательности знаний и со стороны мыслительной продуктивности,—в отсутствии ожидавшейся солидности собственных письменных опытов академических слушателей. И по силе вещей с этим злом постепенного образовательного падения были не в состоянии бороться никакие напряжения академических корпораций, где в каждой из них всегда были блестящие носители научного прогресса, доселе невиданного 4). Приходилось по необходимости отказаться от учебного плана по уставу 1884 года, с позднейшими изменениями и дополнениями к нему. Однако материал оставался прежний,—п вся задача была лишь в новой его комбинации приспособительно к академическим требованиям. Тут по самому существу было невозможно чисто идейное построение, как и вообще такие «внеопытные» конструкции изобретаются «для истории», между тем большинство их съедают канцелярские или архивные крысы... Важнее было воспользоваться положительными уроками академического прошлого, чтобы устранить вышеуказанные наличные недостатки. В этом отношении авторитетные свидетельства и объективные данные направляли к уставу

1)Этот проект см. в приложении к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 2 (и отдельно. Спб. 1907), стр. 3—29.

2) Но весь проект разработав собственно профессором С.-Петербургской Духовной Академии Иваном Саввичем Пальмовым и обстоятельно мотивировав пм в приложении к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905— 1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 2 и 3 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 33—38. 41—40. 47. 48—59. 69—74. 79—80, и в «Журналах и Протоколах (V-го отдела) Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 174—176.

3) Они были доложены 6-го июня 1906 г. V-му отделу Предсоборного Присутствия и напечатаны в «Журналах и Протоколах» последнего, т. IV, стр. 112—115. (№ 20).

4) См. несколько подробнее в моем трактате: «К вопросу о нуждах духовно-академического образования» в журнале «Странник» 1897 г., № 8, стр. 519.

1869 года 1). О нем говорилось немало порицательного, но все-же бесспорно, что за непродолжительный, — едва 14-ти-летний,— период он оправдал себя успехами в научно-образовательной области гораздо лучше, чем его непосредственный преемник. И вот, соображая хорошее и теневое в обоих уставах 1869 и 1884 г. г. по соотношению с предшествующим и по связи с запросами академической науки и педагогии, мы сразу должны были согласиться в неудобстве преждевременной «специализации» и ее самую обосновать прочнее. Здесь все наклоняло к тому, чтобы постепенно достигать частнейшей «сосредоточенности» путем последовательного сужения обще-богословского образования, когда все частности должны были утверждаться на этом широком фундаменте и почерпать в нем принципиальное значение, чтобы кругозор студентов не замыкался слишком тесными рамками и не получал свойственного крайним специалистам и несимпатичного характера ограниченной близорукости, даже не редкой тупости. Так «специализация» естественно заменялась «сосредоточенностью» или «концентрацией» 2). В интересах ее успешного достижения было отвергнуто слишком мелкое дробление академических предметов по группам, крайне сомнительное и с теоретической стороны по достоинству высшего академического образования; самое же распределение студентов по частным специальным наукам приурочено к третьему курсу и распространено еще на четвертый, тогда как по плану 1869 г. все это было собственно на первых трех курсах—с предоставлением четвертого «на волю» самих академических слушателей. По этим причинам и кандидатские работы, служащие завершением предшествующей подготовки и конкретным итогом всего академического развития, отнесены на четвертый курс согласно уставу 1884 года. По силе этого принципа строгой комбинации общего с частным, рекомендуются для получения магистерской степени особые магистерские экзамены, которые энергически и убедительно защищал † проф. И. Е. Троицкий и в комиссии по составлению ныне действующего устава 3). Однако, если нельзя было слишком замыкать студентов узкими границами специализации, то не менее опасно было бы и оставлять на их собственное усмотрение выбор самых способов к достижению академической «сосредоточенности». Отвлеченные упования по платоническому доверию к студенческой автономности на практике жестоко сокрушаются печальными уроками преобладающей растерянности и тягостных колебаний, какие наблюдаются и у лучших студентов даже по отношению к кандидатским сочинениям... При подобных условиях едва ли возможно допускать рискованные эксперименты и, кажется, целесообразнее заранее установить ближайшие пути для академической «концентрации» в соответствующих отделенских группах, которые

1) В пользу его см. и у проф. Московской Духовной Академии М. Д. Муретова,Проект устава православных Духовных Академий (Св.-тр. Сергиева Лавра 1906), стр. Ю—17.

2) Ср. у меня в «Страннике» 1897 г., № 8, стр. 521 сл. и ниже 56.

3) См. Объяснительную к нему записку (Спб. 1883), стр. 73—77.

имели бы взаимоотношение органически связанных «разветвлений». В результате у нас начертывался следующий план «сосредоточенного» научно-академического образования: 1) общеобязательные для всех студентов основные (богословские и—частью—вспомогательные) предметы, самые важнейшие и действительно фундаментальные; 2) богословское самоопределение посредством избрания того или другого разряда (на первых двух курсах) самими слушателями; 3) богословское «сосредоточение» их на нескольких отделенских предметах, существенно сродных между собою (с 3-го курса); 4) специализация богословская в кандидатской работе (на 4-м курсе) г); 5) проверка достигнутой академически-научной зрелости на магистерском экзамене; 6) ее оправдание в магистерской диссертации и 7) завершение в докторском сочинении.

Все изложенное обосновывается довольно естественно—и логически и с фактической стороны. Больше препятствий представляется в группировке не общеобязательных академических дисциплин между отделениями—особенно по отношению к светским предметам, для которых наиболее трудно найти пригодное место, почему в С.-Петербургской академической комиссии здесь не было достигнуто единодушного соглашения, хотя все-же подавляющее большинство членов по достаточным соображениям остановилось на одной схеме. Пока Духовная Академия не есть факультет при Университете,—в ней будут, пожалуй, необходимы и светские науки, нужные для всесторонности, полноты и жизненности самого богословия. Но служит некоторым вопросом положение их в ряду богословских академических предметов. Я ранее держался убеждения, что они не могут быть здесь равноправно самоцельными и являются суплементарными пособиями к достижению собственных академических задач (ср. выше стр. 3—4). Эта ничуть не субъективная мысль встречала некоторую оппозицию, стеснявшую ее широкое применение, но,—к моему удовлетворению,—и в V-м отделе Предсоборного Присутствия без особых возражений многократно допускалось, что светские предметы имеют в Академиях лишь вспомогательное значение и должны соподчиняться богословским требованиям 2). Это авторитетное подкрепление дает мне смелость, —без

1) Не трудно бы применить сюда еще идею особых «государственных экзаменов; эта мысль имеет далеко не одно «академическое» значение, а важна даже для всего служебно-государственного движения академических воспитанников.

2) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 71б. 127—128. Согласно сему, 14-го мая 1906 года мною заявлено было в V-м отделе Предсоборного Присутствия следующее заключение: «О положении светских предметов в Духовных Академиях говорилось не без колебательности, но иногда со внутренним согласием при наружном диссонансе. Если один оратор готов изъять их из академического комплекса, то другой—защитник—доказывал собственно необходимость светского элемента лишь в помощь для богословского изучения и преподавания, а это может успешно достигаться и распределением одной богословской дисциплины между двумя профессорами (напр., для древней и для новой русской церковной истории) без создания особой светской параллельной кафедры (хотя бы русской гражданской истории при церковной). Я вполне согласен с никем не опровергавшимся мнением, что светские науки должны иметь в Духовных Академиях вспомогательное значение и в самом строе своем обязаны приспособляться к богословско-академическим

тяжкого риска для себя,—снова (см. выше стр. 39—40) предложить, чтобы светские академические дисциплины не вводилось в специально-богословские отделенские классификации. В таком случае мы, во-первых, могли бы удачно воспользоваться идеями Московского академического проекта 1), если бы согласились предоставить свободному выбору самих студентов эти светские науки. При этом вне всякого сомнения, что обязательно каждому академическому слушателю взять несколько светских предметов (не менее трех) 2), а комбинации их следует узаконить заранее по объективным соображениям. Чувствую еще особую жизненную нужду с решительною выразительностью подчеркнуть, что я всего менее покушаюсь на современное положение в Академиях светских наук и—напротив—искренно желал бы обеспечить им наиболее плодотворное применение. И когда мне возражали 3), что при моем плане студенты будут выбирать неподходящие для них мелкие светские группы и тем лишают светские дисциплины свойственного субсидиарного влияния, то здесь просто не совсем понятное недоразумение;—наоборот, и теперь и при всяком ином распорядке светских предметов воздействие последних ограничивается только отделением, куда они причислены, и закрывается для всех других студентов, а по моей схеме каждый академический воспитанник свободно и убежденно может выбрать фактически полезное ему светское вспомоществование. И едва ли позволительно думать, что студенты не сумеют сделать этого основательно, поскольку тут заключается их личный интерес, осмысленный академическими занятиями под авторитетным профессорским контролем. Во-вторых, при рекомендуемом мною плане легче было бы справиться с возможно удовлетворительною классификацией по специальным группам всех не общеобязательных богословских наук. По опыту своих комиссионных академических работ хорошо знаю, что именно они тормозят это распределение, поелику бывают вспомогательными для самых разнородных богословских отраслей и не связываются до естественной неразрывности только с одною из них. И если в тесном кругу немногих (шести) солидарных членов С.-Петербургской академической комиссии из одной корпорации мы не достигли единства, то

потребностям. Посему их лучше выделить из богословской классификации в особую необязательную группу, предложив выбирать известное количество светских предметов самим студентам соответственно специальным занятиям последних и под контролем профессоров избранных специальностей».

1) О нем см. ниже на стр. 53—56.

2) Значит, изучение всеми студентами известного круга светских академических предметов предполагается мною, как безусловно обязательное для них, чем устраняются все возражения, будто моим проектом принижается достоинство светских дисциплин в общем академическом цикле. Даже в интересах их собственного развития и объективно-плодотворного богословского применения—нужно светские науки в Академиях поставить особо, вовсе не предоставляя выбора произвольному усмотрению студентов, если все комбинации будут регулироваться внутреннею принципиальною связью самих предметов.

3) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 115б. 126б. 127б. 128б.

тем менее можно ожидать этого по отношению к четырем Академиям, с различными традициями, особыми взглядами и т. п. И я думаю, что тогда напрасно будет и браться за непосильный труд примирения, которое будет лишь принудительным компромиссом. В этом случае нам не без риска придется ограничиться подбором лишь общеобязательных, предметов, а отделенскую классификацию возложить на автономное и независимое усмотрение каждой из Академий, которые и станут осуществлять ее по своей системе,—после необходимой законодательной апробации.

Предлагая своп краткие соображения по столь важному и для всех дорогому вопросу, руковожусь убеждением, что нам неязлишня всякая попытка к наилучшему обеспечению академических успехов, с которыми связаны величайшие интересы веры и Церкви, мысли и жизни. Не забудем, что у нас всего только четыре светильника высшего богословского ведения 1), и всякий из нас по мере сил своих дол-

1) Впрочем, в заседаниях V-го отдела Предсоборного Присутствия я дважды (4-го и 9-го декабря 1906 года) заявлял, что нам непременно нужно с заботливостью рассудит об увеличении числа Духовных Академий в России. Вопрос этот давно и с настойчивостью выдвинут самою жизнью, а некоторые из епархиальных Преосвященных (напр., Никанор Гродненский, ныне Варшавский, и Тихон Костромский в «Отзывах епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе» I, стр. 179; II, стр. 553) выражают даже желание, чтобы Академии были в каждой (проектируемой ими) митрополии. Конечно, это лишь мечты, едва ли теперь осуществимые; а если бы они исполнились, то скорее вышло бы превращение таких Академий в заурядные Семинарии; между тем всячески справедливее резонная мысль С.-Петербургского митрополита, что первые должны быть и теперь учеными институтами («Отзывы» III, стр. 94—97; ср, еще в «Журналах и Протоколах Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 210). Но есть в «Отзывах» и серьезные предложения. Так, вполне законно указывают на учреждение особой Академии в Вильне («Отзывы» III, стр. 185—186); я назвал бы еще Сибирь, не касаясь Кавказа, о котором уместна специальная речь. Наши личные вожделения не идут слишком далеко и не заключают в себе ни малейшей притязательности, а очевидная польза их для Церкви и государства бесспорна и окупит все небольшие затраты, которые в огромном количестве бесплодно идут ныне на совершенно парализованные и дезорганизованные, или вредно прозябающие Университеты, о которых иные (даже в Государственном Совете) «с дерзновенным мужеством», но вопреки всякой очевидности (см. у С. Е. в «Новом Времени» № 11.217 за 5-е июня 1907 года, стр. 3, стлб. 1) заявляют, будто теперь они «функционируют, как никогда не функционировали» (слова ректора Московского Университета А. А. Мануйлова·, см. «Новое Время» № 11.133 за 11-е марта 1907 г., стр. 4, стлб. 1)... Мы ограничиваемся пока скромным пожеланием, чтобы новые Академии были учреждены прежде всего в Сибири и в Вильне. Мысль о последней поддерживали eme митрополиты Иосиф (Семашко) и Макарий (Булгаков). Учреждение Виленской Академии, столь энергично защищавшееся потом покойным С.-Петербургским профессором М. О. Кояловичем и другими (напр., его преемником по академической кафедре Ил. Н. Жуковичем), есть дело не только учебно-духовное, или ведомственное, но и государственное, как это понятно само собою. Не менее важно устройство Духовной Академии в Сибири, где преобладают буддизм и иные языческие религиозные верования. Во всяком случае высказать скромное и осуществимое нежелание об увеличении числа Академий и уместно, и соответствовало бы ожиданиям православного общества, которое иначе нас справедливо осудить за невнимательность к жизненным церковно-просветительным потребностям. Не нужно забывать, что наши теперешние Академии слишком шаблонны и однотипны, почему не могут удовлетворять всем церковным запросам и важнейшим интересам православия в огромной и разноплеменной России. Новые Академии, сохраняя принципиальные учебно-богословские основы, должны быть институтами, строго приноровленными к определенным целям. Для Вильны и Сибири таковыми служат, напр., миссионерские и апологетические задачи—в каждой с особым характером и приспособленным направлением.

жен способствовать целесообразному решению ответственной задачи чтобы наши православные Духовные Академии сияли полным светом христианского знания для разума и для воли.

Должно прибавит, что некоторые оспаривали самые основы представленного плана предметно-отделенской классификации и выдвигали для нее принцип построения в соответствии Откровению, истории и разуму. Здесь, прежде всего, напрасно противополагались проекты уставов С.-Петербургской академической комиссии и совета С.-Петербургской Академии 2) к невыгоде первого. Я охотно согласился бы с этим, если бы во втором выражался идейно-принципиальный обще-академический голос, которому, конечно, должны подчиняться частные решения, но фактически дело совсем не таково. В комиссионном проекте устройства учебной академической части положены определенные основные начала, которые и проведены с возможною строгостью во всех деталях, почему последние опираются на выдержанные теоретические предпосылки и удовлетворительно оправдываются ими. Это есть план, достаточно стройный и в известной мере идейный. Поскольку же исходные принципы почерпались в самом существе академических задач и требований,—здесь члены комиссии приходили к убежденному единению в целом и солидарно принимали частности, исключая мелочей. Тут не было систематических компромиссов, и потому несогласные (собственно один) должны были идти своим путем—с отдельными мнениями. Наоборот, в советском проекте многое определялось лишь случайным голосованием, и в нем чаще всего закрепляется весьма прихотливое переплетение разных воззрений, индивидуальных интересов и т. п. И важнее всего еще то, что там нет устойчивого соотношения большинства и меньшинства, а пропорциональность и комбинация их сменяются чуть не в каждом параграфе весьма неожиданным образом. Не даром же говорилось, что—в целокупности—советского проекта не может подписать, как собственного, ни один член академического совета... Поэтому неверно фактически, что проектированный устав последнего в учебном плане своем воплощает идейную триаду— а) Откровения, б) истории и в) слова, в каких реально выражалась божественная истина. Впрочем, эта по истине своеобразная мысль для меня не нова. Она упорно выдвигалась в нашей академической комиссии и подвергалась заслуженному рассмотрению, но было найдено, что она совершенно отвлечена, не может быть обоснована существом академического образования и не имеет ни идейных, ни фактических ручательств своей практической плодотворности; действительное же применение ее повело бы к искусственной и насильственной классификации академических наук, поскольку, напр., библиология, попавшая в разряд «Откровения», больше всех имела бы право занять место в третьей категории, раз Библия есть именно слово Божие по-преиму-

2) Последний см. в приложении к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 6 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 154-179.

ществу и на всем пространстве говорит о Божественном Слове, как предвозвещаемом и воплощенном... Естественно, что обсуждаемая мысль ничуть не стала более убедительною от повторения ее чужими устами 1), ибо она исходила вовсе не от Моисея и передавалась ничуть не Аароном...

В заключение со всею решительностью прошу принимать и понимать мои замечания исключительно в смысле объективных разъяснений, которые делаются только в интересах обеспечения нашим Академиям наилучших научно-богословских успехов.

Об организации студенческих занятий при изучении академических наук и об устроении студенческой жизни.

Установлением учебно-предметного плана академического устройства обеспечивается далеко не все. Нужно еще сделать, чтобы он наиболее успешно и плодотворно осуществлялся среди студентов. Тут выступает авторитетный и компетентный проект Московской Духовной Академии. Впрочем, я буду говорить не столько о нем, сколько о связанных с ним принципиальных предпосылках, в которых заключается вся важность; критический разбор конкретного образца нимало не входит в мои виды.

По существу своему—здесь все утверждается на принципе предоставления свободы самоопределения студентам, ибо они сами намечают себе ближайшие задачи и подбирают наиболее пригодные средства; Академия и профессорский персонал являются не ответственными распорядителями дела, а больше удобными орудиями для достижения разнообразных стремлений сменяющегося агрегата учащегося юношества. Подобное устройство, пожалуй, было бы еще дозволительно, если бы разумелся свободный учено-учебный институт, в роде проектируемых «вольных Университетов» или древней греческой Академии, куда молодые люди приходили просто «ради любомудрия»—без строго формулированных практических предрешений, почему обучающие делились своими умственными запасами, не интересуясь специально тем, чтобы подготовить своих слушателей к одному известному предназначению. Если же наши Духовные Академии имеют и должны осуществлять лишь определенную задачу 2), то рекомендуемая свобода оказывается для них несоответственною,—и они по самой природе своей обязаны вести студентов именно по собственному пути, не позволяя им уклоняться ни в направлении, ни в способах образовательного совершенствования.

1) См. в «Журналах и Протоколах Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 116—117.

2) А С.-Петербургские студенты утверждают, что «кроме строго научного богословского образования, Духовная Академия никаких профессиональных целей не преследует»... См. приложение к «Журналам С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 6 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 149.

Помимо сего, — представляется спорною и принципиально передача академическому юношеству права автономной специализации по подбору предметов и по времени. Более прочная группировка учебного академического материала, конечно, страдает многими недочетами во всех проектах и уставах, но это всегда и везде будет неизбежно по ограниченности учебно-образовательных средств при согласовании их с предуказанною целью. Тем не менее здесь может быть выработана твердо регулирующая норма, хотя относительная, но объективная по своему достоинству, как основанная на объективных данных—в задачах и способах учреждения, принимающего в свою среду определенно подготовленных „юношей с известными общими стремлениями. Наоборот,—в обсуждаемой схеме берется индивидуально* субъективный критерий 1), не применяемый пока вполне ни в одном учебном институте со специальною физиономией, потому что он не гарантирует достижения не только собственных целей заведения, по даже чайных замыслов каждого из студентов: — ведь последние приходят учиться и прежде всего нуждаются в том, чтобы их любознательные влечения получили ясную форму систематически сложившегося и убежденно окрепшего миросозерцания под твердым контролем и неослабным руководством в известном направлении, по характеру данной школы 2)!.. Если говорят, что возможные комбинации маленьких предметных групп столь естественны по своему составу, что всегда будут почти тожественны, то я совсем не разделяю подобной уверенности, зная по опыту своего участия в выработке проекта академического устава комиссией С.-Петербургской Духовной Академии, как глубоки бывают разногласия в группировке предметов даже по более широкому масштабу. Когда же рассматриваемое предложение старается ограничит неизбежность колебания в индивидуальном самоопределении студентов, — этим прямо нарушается основной принцип учебно-студенческой автономии, а мы должны заключать отсюда, что это начало может иметь лишь соподчиненное значение.

Питаю немалые сомнения и относительно «предметной системы» 3). Правда, теперешнее преподавание и по методу, и по содержанию далеко

1) С.-Петербургские студенты тоже «желают»: «В основу (академического) изучения должна быть положена предметная система. Каждый слушатель составляет себе группу сам сообразно (своим) целям и склонностям. Распределение групп в уставе должно быт только примерное». См. приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной -Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 6 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 151.

2) И насколько необходимо все это вообще,—мы видим по специальным и детальным руководствам у немцев, заботливо регулирующим всю учебно-педагогическую жизнь студентов-богословов; см., напр., в книге Prof. D. Heinrich Bassermann’a Wie studiert man evangelische Theologie? Stuttgart 1905 (в Violets Studienführer).

3) Cp. об этом у С. K., Фарисеи автономии в «Новом Времени» № 11.173 за 20-е апреля 1907 года, стр. 3, стлб. 2: Предметная «система—так, как она понимается в России,—с одной стороны, дает возможность профессорам не ломать головы над составлением учебных планов, с другой, избавляет их от досадных конфликтов со студентами, которые могут не одобрить этих планов. Полное торжество этой системы, когда она будет введена целиком, заключается в праве студентов учиться, чему и как они вздумают, и в полном избавлении профессора от необходимости заниматься организацией студенческого труда».

не идеально. Но если с удивительною смелостью утверждают, что это есть лишь «бездарная и бесполезная размазня» 1), то я вынужден констатировать, что некоторые опыты «свободных предметных собеседований» печально напоминают бессодержательные разглагольствования de omnibus rebus et quibusdam aliis, или обо всем вообще и ни о чем в частности... По существу же вопроса считаю пока вовсе не устраненным зловещее опасение, что введение «предметной системы» внесет сильную дезорганизацию в студенческое обучение, которое и теперь не страдает ни порядком, ни стройностью. В предведении таких неудобств и обсуждаемая схема обставляет применение «предметной системы» в Академиях известными рамками и стеснениями, требуя, напр., чтобы каждый студент прослушал академические курсы не менее четырех лет. Опять этим существенно колеблется самый рекомендуемый принцип. По смыслу его, каждый слушатель дает отчет по всем предметам, когда он сам чувствует себя преуспевшим в них и достаточно пропитанным академическою атмосферой. В таком случае всякая мера будет заключаться единственно в способностях и усердии именно студента. Значит, почему бы не дозволить лучшим достигать всего хоть в один год, а не столь способным, менее подготовленным и не слишком усердным почему бы не разрешить свободу уподобления немецким буршам, студенчествующим и деморализующим товарищей чуть не до седых волос?.. Иначе получится несправедливое и вредное порабощение даровитых и ревностных студентов тупыми и ленивыми, раз первые задерживаются в заведении собственно ради того, чтобы соблюсти норму, обязательную лишь для посредственностей...

Итак: все принципиальные слагаемые разбираемой системы кажутся мне спорными по самым основам своим, а потому в глубине своих убеждений я не нахожу необходимой смелости согласиться, чтобы устройство учебной части в специальных православных Академиях было произведено на таких условно-субъективных основаниях.

Не поколебали меня в отрицательном взгляде на первоосновы Московской академической системы и представленные разъяснительные возражения 2). Не говорю о полемических преувеличениях моих замечаний (—где у меня речь о «произволе»?—), о невнимании к другим опытам «специализации» (напр., в С.-Петербургском комиссионном проекте) и т. д. Не буду оправдываться и от действительно неожиданных обвинений в формализме, какого совсем нет, раз трактуется о принципиальных предпосылках, и последние только иллюстрируются примерами из конкретного образца... Обращусь лишь к некоторым идейным суждениям по поводу Московской академической схемы. Было сказано, что там дана самая разумная комбинация регулирующей дисциплины профессорской корпорации и самодеятельной свободы учащегося юношества, при чем обе стороны, яко бы, всегда

1) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. II (Спб. 1906), стр. 236а.

2) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 74—76.

останутся в своих естественных границах и не выйдут из них к собственному ущербу для нормального исполнения своих обязанностей. Но до какой степени проблематичны упования на твердость студенческого учебно-группового самоопределения,—это ясно из решительной просьбы именно Московских студентов о праве свободного перехода по группам в течение первых двух лет—по причине невозможности для них сразу избрать надлежащую предметную комбинацию 1). Такое признание тем несомненнее по фактической истинности, что сделано при явном противоречии высокой самоуверенности, господствующей в студенческой «записке», которая назойливо твердит о студенческой «зрелости»... Значит, самая основная база построений оказывается достаточно зыбкою в Московской академической конструкции.

Не думаю, чтобы только в ней одной лучше всего обеспечивалась истинная «специализация» академического преподавания для студентов. Скорее тут возможна раздробленность, при которой будут спорными шпрота, последовательность и систематичность студенческого образования. Желательна «специализация» в смысле «концентрации» студенческих занятий, чтобы на фундаменте более или менее обширного богословского образования постепенно воспитывались способность и опытность к «сосредоточению» на известных предметах, а в них—на определенных вопросах (см. выше на стр. 48—49). Лишь при этом условии и сами студенты будут успешно «специализироваться» в пространной области богословского ведения, и профессора получат верные средства руководить слушателей в этом направлении нарочитыми чтениями, практическими занятиями в «семинариумах» 2) и т. п. Этот действительно многообещающий принцип осуществляется, по моему мнению, не столько в проекте Московском, сколько, напр., в С.-Петербургском комиссионном.

Главный же итог моих кратких дополнительных замечаний— тот, что для истинно плодотворной и жизненной постановки наших Духовных Академий прежде всего необходимо с полною ясностью и с совершенною отчетливостью определить их существо, задачу и цель 3).

___________

Для полной практической действенности наших начинаний, конечно, требуется, чтобы сами студенты принимали сознательное и самостоятельное участие в их учебно-педагогической реализации. В этих интересах нужно дозволять и поощрять учреждение студенческих

1) См. студенческую «записку» в «Журналах совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 г. (Спб. 1907), стр. 281.

2) Впрочем, последние не должны получат слишком «ремесленного», пропедевтически-экзаменационного характера, как это имеет место—при несколько аналогичном порядке—в Оксфордском Университете, судя по отчету М. М. Хвостова в «Ученых Записках Казанского Университета» 1901 г., № 5—6, стр., 163—172.

3) Оба изложенные мнения были заявлены мною V-му отделу Предсоборного Присутствия 14-го мая 1906 года и напечатаны в «Журналах и Протоколах», т. IV, стр. 72— 73. 76—77.

научных кружков и обществ, но только соответствующих прямым целям Академий и лишь с разрешения совета и под руководством профессоров 1). Равным образом следует определить и нормальный жизненный уклад студентов. Напр., я совсем не согласен, чтобы в академическом уставе не упоминалось о соблюдении постов и об исповеди по тому соображению, яко бы это есть дело личной совести. Последнее, конечно, несомненно, но в данном случае речь идет не о частной жизни внутренне-индивидуальных отношений к Богу и Церкви Христовой, а об общем образе жизни студентов, требующем известной регламентации с точки зрения существа Академий, в качестве учено-учебных православно-церковных заведений 2). Этого замалчивать нельзя и не следует. И сами воспитанники охотно подчиняются обязательствам своего христианского звания. Так, у меня пред открытием годичного курса лекций обыкновенно читается молитва; если где, то именно в духовно-учебных заведениях следует соблюдать святое правило: «с Богом начинай!» Все, отвлекающее от непосредственных академических целей, должно быть устранено из студенческого обихода. С этой точки зрения едва ли молено вводить в норму дозволение студентам жениться в течение учебного курса. Мыслимы лишь исключения. Такие экстраординарные случаи бывали у нас и при действии устава 1884 г.; напр., в С.-Петербургской Академии был женатый студент Соловьев, не имевший священного сана. Это произошло по особой протекции, но по печальным примерам знаю, что бывают столь трагические обстоятельства, когда наилучшим выходом является брак. Можно обставить эту редкуюльготу особыми правилами для обеспечения беспрепятственности и успешности академических занятий данного студента. Вообще же проф. Ad. Harnackверно сказал, что научное служение есть своего рода богослужение, 3)— и в идеальном смысле именно здесь вполне уместен завет Апостола Павла (1 Кор. VΠ, 7. 8): Хощу, да вси человецы будут якоже и аз... Глаголю же безбрачным и вдовцам: добро ти есть, аще пребудут якоже и аз... Тем паче обязательно это для юношей, которые должны со всем пламенем своих свежих сил и с чистою кипучею энергией готовиться к жизни. Преждевременные увлечения—особенно в столь соблазнительной области—всегда опасны и часто разре-

1)О последних условиях совсем не упоминается в «пожеланиях» С.-Петербургского академического студенчества, которое заявляет: «Студенты пользуются свободой собраний, обществ, сходок, организаций, как с участием профессоров, так и без него». Си. приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 6 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 152.

2) Наоборот, С.-Петербургские студенты желают, кажется, совсем иного, когда говорят: «Студенчество во внутренней своей жизни всецело предоставляется самому себе (чем естественно исключается возможность инспекторского надзора и совершенно упраздняется должность помощников инспектора)». См. приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—190Gгод при «Христ. Чтении» 1907 г., № 6 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 152.

3) См. у него в «ректоратской» речи Sokrates und die alte Kirche (Giessen 1901), S. 23; cp. у меня в «Православной Богословской Энциклопедии», т. IV (Спб. 1903), стлб. 116.

шаются горькими разочарованиями, губящими все существование... Посему желательно, чтобы светские студенты Академии были неженатыми, и только в необходимых случаях разрешалось им вступление в брак на известных определенных условиях.

Всякие студенческие учреждения терпимы единственно при строгом соответствии прямым учебно-педагогическим интересам. В силу их я (вопреки и проф. М. Д. Муратову, Проект устава, стр. 7. 20. 38— 39) для Академий тоже отрицаю (см. выше стр. 9,₁) корпоративные «суды чести» 1). Рассматривая этот вопрос принципиально и в применении к частным конкретным случаям всей духовно-академической жизни, мы видим, что товарищеский суд явился бы учреждением, параллельными совету, откуда неизбежны взаимные пререкания, конфликты с советскими коллегиями и т. п. Это достаточно доказала деятельность узурпаторски возникших студенческих «хозяйственных комиссий», вызвавших больше смятений и расстройства, чем устранивших наличные дефекты или улучшивших фактическое положение экономических порядков. Еще важнее другие студенческие организации «профессионального характера». Некоторые говорили, что пусть эту задачу выяснит сама жизнь, но «обойти молчанием» жизненное явление невозможно. Напр., институт «курсовых старост»— нормален он или нет? Тут нужно известного рода решение. У нас в С.-Петербургской Академии этот институт возник незаконным путем и без всякой действительной надобности; благодаря ему, у профессора прерывается непосредственная связь со студентами 2), а этим в корне убивается жизненность педагогического дела, созидающегося на прямом взаимоотношении душ. Контингент наших слушателей вовсе не многочисленный, и здесь абсолютно неуместна обычная ссылка на Университеты, где для огромной массы теоретически дозволительно легализованное «представительство» по учебно-педагогическим предметам. Но в интересах научно-педагогического влияния, обязательно требующего непосредственности взаимообщения, я всегда предпочту объясняться с 200 студентов, чем с какими-то «заместителями». Душу заменить невозможно, а жить чужим умом—постыдно... Значит, пока студенческие организации представляют собою только факт, не облекшийся еще в общепризнанную форму, непременно следует обсудить вопрос об этих организациях и так или иначе ответить на него. Неужели нам и тут ждать особого краха?... А ведь наше молчание будет при-

1) Вопреки сему С.-Петербургские академические студенты «желают»: «По делам чисто студенческим (т. е. ?) учреждается студенческий суд чести, а по делам общим с профессорами—смешанный суд студентов и профессоров, при равном числе членов с той и другой стороны». См. приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 6 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 152.

2)напр., С.-Петербургское академическое студенчество говорит о нем так: «Для официальных (т. е. ?) сношений студентов с Советом, для созыва и регулировки сходок и пр. учреждается выборный институт старост». См. приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 6 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 152.

нято за допущение. В таких серьезных вещах всего опаснее всякие лукавые или дипломатические недомолвки. Наши студенты—народ серьезный, и они поймут и примут разумное, благожелательное слово. Я в них верю, всегда живу этою верой и ею одушевляюсь теперь. При возражениях но этому пункту некоторые обостряли трудность, и один заявил, что он говорит, как «честный человек»... Это и неделикатно и только запутывает дело до безысходности... Тем не менее осмеливаюсь сказать, что я смотрю совсем иначе на положение нашего студенчества. Оно находится в некотором смущении (—и не по своей вине—), но не перестает искать правды и знания. Дадим же ему это прямо и откровенно! И если мы выработаем известные меры в таком именно тоне искренней благожелательности и взаимной пользы, а не ради прещений и ретроградства, то—непоколебимо верю!—студенты нас послушают и за нами пойдут. Будем только сами достойны своего звания, которому в ясных студенческих глазах всего более повредила бы наша пагубная дипломатичность. Упрекают, что, отрицая автономно-профессиональные студенческие организации, мы стоим на «археологической точки зрения», проводим «ископаемые» взгляды средневековья. Охотно возращаю этот нескромный комплимент... Именно средневековые Университеты во многом пользовались такими «автономными» нравами, которых ныне нигде нет. Советую прочитать хотя бы книгу проф. H. С. Суворова 1), откуда полемисты могут (— при желании! —) убедиться, что педагогические архаисты —они, а не мы... Что же касается пожеланий, чтобы студенты наши воспитывались в атмосфере современного светского студенчества, то скажу коротко и прямо: «не дай Господи»! Неужели мне нужно напоминать и ужасными фактами иллюстрировать, что там вышло и совершается на позор всему свету 2)?... Здесь я всего менее думаю о формальной стороне, чуждой всем моим настроениям, склонностям и привычкам... В ссылках на средние века мой возражатель вовсе не отмечал одни духовные школы, а позднейшее ограничение его католичеством крайне неудачно, ибо строй духовной (католической) педагогии Запада, в существенном, остается на прежнем «археологическом» уровне. Что до смешения понятий, то скорее это замечается у моего оппонента, поскольку научно-литературные кружки мы выделяем, как дозволительные в меру соответствия

1) См. его сочинение «Средневековые Университеты», Москва 1898; ср. актовую речь проф. С. А. Предтеченского «Парижский университет в средние века» при отчет Казанской Духовной Академии за 1990—1901 г. и в «Православном Собеседнике» 1901 г., № 12, стр. 787—832.

2) Для моего возражателя, как члена профессорской академической коллегии, приведу только следующее свидетельство (г-на С. К. в «Новом Времени» № 11. 217 за 5-е июня 1907 года, стр. 3, стлб. 2): «Российское студенчество уже успело прославиться такими подвигами, как публичное оскорбление профессора Харьковского университета, как потасовки, жертвой которых сделалось несколько профессоров Московского университета, как избиение профессора Варшавского университета, и в каких бы то ни было поощрениях оно вряд ли нуждается». Неужели этого же хочет мой оппонент для Духовных Академий..., но крайней мере, хоть для себя самого, да еще так, чтобы потом motu proprio извиняться публично пред обидевшими?...

с прямыми академическими целями, а речь у нас идет о специальных организациях для упорядочения и защиты каких-то особых «студенческих» интересов, которых не может быть помимо общей академической жизни, подведомой авторитету ответственной коллегии профессоров. Отстаивая вторые, апологет подменивает их первыми, но... этим меня совсем не убеждает... По отношению к студенческим сходкам тоже опасна и вредна их легализация. Здесь нужно всегда и твердо помнить следующее. Частное собрание, созванное по личной инициативе, ни для кого необязательно, но если сходка, назначенная узаконенною организацией, не состоится за неприбытием нужного числа студентов, то вторая сходка по тому же вопросу при всяком числе участников выносить постановления от имени всего студенчества, принудительная (юридически, а ныне и физически) для всех его членов и даже для академических советов 1). Вообще опасно вводить деспотизм большинства, убивающий индивидуальность, да еще такой, когда лучшие, работающие элементы будут подавляться агитацией «коноводов». Это везде бывает, но едва ли желательно в нашей мирной академической семье, где доселе царствовали взаимное доверие, искренняя простота, святая свобода личности 2).

Об отношении епархиального архиерея к Духовным Академиям.

Много, пламенно и справедливо говорилось у нас, что связь между Академиями и епархиальными Преосвященными должна быть чисто нравственною. Вполне соглашаюсь с этим и прибавлю дальше, что таковыми следует быть и всяким человеческим соприкосновениям—даже не по одному только библейско-христианскому воззрению... Тем более это обязательно для отношений между православно-христианскими училищами высшего богословского знания и архипастырями Церкви Христовой. Об этом не может быть ни малейшего спора ни для кого из нас. Но на практике эти отношения должны выражаться в конкретных фактах, определяющих взаимное положение обеих сторон и устанавливающих между ними весьма различные условия совместного бытия. Вот здесь-то и важно дать справедливые регулирующие нормы. От лиц и учреждений будет зависеть, чтобы последние всегда оду-

1) Одно из «пожеланий» С.-Петербургских академических студентов гласит: «Решение сходки, вынесенное простым большинством (—при скольких участниках?—), считается Советом мнением всего студенчества», при чем «постановления сходок поступившие в Совет путем подачи, подлежат непременному с его стороны рассмотрению». Ст. 2 приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 6 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 152.

2) Все эти мелкие замечания, теперь несколько скомбинированные, были заявлены мною в заседании V-го отдела Предсоборного Присутствия 4-го декабря 1906 года.

хотворялось и направлялись ко взаимному созиданию христианским братолюбием и сыновним почтением, но необходимо наперед обеспечить прочным законом, чтобы эти идеальные нравственные отношения фактически не улетучивались совершенно, не оставляя места епархиальному Преосвященному для особого касательства к Академиям, по сравнению со всеми другими архипастырями, и не обращая его в простого «почетного члена» 1); не менее требуется устранить опасность, чтобы не было ни малейшей опоры ни для произвола, ни для вызывательства. Этого всего легче достигнуть, если эти нравственные отношения будут функционировать в действительности на незыблемом фундаменте признания взаимных прав и соответственного соподчинения их. Такую именно комбинацию я нахожу в академическом уставе 1869 года (§§ 3 и 12—19), ничуть не противоречащего здесь по существу «временным правилам», и высказываюсь за восстановление его в данном пункте тем решительнее, что авторитетнейшие свидетели неложно удостоверяют нам, что тогда Духовные Академии жили со своими местными иерархами в искренних отношениях дорогих дочерей с благостными отцами. Возобновим же то, чем гарантируются столь желанные для всех нас мир, любовь, доверие и свобода 2)!...

О приготовлении академических преподавателей и об ученых академических званиях.

Ныне для приготовления академических преподавателей существуют так называемые «профессорские стипендиаты». Но они оставляются для подготовки по определенной специальности, а вакансии в Академиях открываются иногда по другому предмету. И таким образом на освободившуюся кафедру приходится брать или стипендиата неподготовленного, или человека со стороны. История показала, что стипендиатство не дало всех ожидавшихся плодов (хотя его защищает, напр., и Казанский, проф. Я. А. Богородский в «Отзывах епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе», т. I, Спб. 1906, стр. 278—279). Поэтому лучше было бы возвратиться к институту приват-доцентуры. Приват-доцент, готовясь к профессорской деятельности, еще и фактически принимает участие в ней. Учреждать приват-доцентуру по каждому штатному предмету, конечно, невозможно по финансовым затруднениям, но в виду сродности некоторых дисциплин приват-доцент мог бы быть прп целой группе наук. Вознаграждение приват-доцентам следовало бы устроить, напр., применительно к уставу 1869 года. Вообще, опыт приват-доцентуры по последнему

1) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 89а.

2) Это мнение приложено к журналу № 17-му V-го отдела Предсоборного Присутствия за 18-е Мая 1906 года.

уставу, мне кажется, был более удачен, чем степендиатство по уставу 1884 года. Введенный вторым институт «профессорских стипендиатов» далеко не оправдан всех возлагавшихся на него надежд 1). В этом отношении у меня, как бывшего стипендиатом, уже давно образовалось вполне обоснованное убеждение 2), и его ничуть не поколебала направленная против меня апология академического стипендиатства не изведавшим его на себе лицом. Я не буду подражать последнему и расценивать своих коллег по С.-Петербургской Духовной Академии, выдавая пм свои аттестации—без всяких прав и полномочии на это. Думаю, что все они стараются быть на высоте своего призвания, но в интересах дела должен отметить следующие факты. 1) Из числа новых преподавателей, включенных в нашу среду после 1885 года, целых 10 взяты из лиц, не бывших стипендиатами при С.-Петербургской Академии, а 7 и вовсе нигде такими не состояли. 2) Затем, 5 лиц работали не по тем предметам и готовились не к тем кафедрам, которые они теперь занимают. 3) Только 6 членов, действительно, попали на свои науки, хотя некоторые из них не сразу и в обход более молодых кандидатов, т. е. не за стипендиатскую подготовленность, а единственно за даровитость, которая была решающим фактором и в первых двух случаях. В результате получается пропорция, весьма неблагоприятная для академического стипендиатства, как и в других Академиях доселе ищут заместителей вне круга своих стипендиатов, между тем их в каждой имеется свыше 40 человек. Значит, приведенный моим оппонентом пример говорит только против него самого, а вместе и против всего стипендиатского института со стороны его правоспособности к восполнению академических коллегий достойными кандидатами. И, мне кажется, предложенное увеличение стипендиатского срока на один год мало поможет делу. Если я выбран на определенный предмета, то к нему именно и подготовляюсь; между тем кафедра этого предмета может и не освободиться. Ведь «профессорский стипендиат» (по § 54 Уст. 1884 года) оставляется «для приготовления к занятию преподавательских вакансий в Академии» и потому даже не в праве погружаться в писание своего сочинения 3). Попавши, затем, в глухую провинцию, он получает еще менее удобств заниматься научным трудом по отсутствию научных пособий и, если не желает обрекать себя на тяжкую внутреннюю муку, должен забыть всякую науку, как это знаю по собственному горькому опыту... И, в общем, молодой энергия хватает очень не

1) См. «Объяснительную записку» к проекту академического устава 1684 г., стр. 40—41.

2) См. у меня в «Страннике» 1897 г., № 8, стр. 533, и ср. замечания проф. А. И. Пономарева в приложении к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 2 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 45—46.

3) Последнее совсем не разрешалось официально в Московской Академии моих времен (т.-е. в 80-х годах) и даже ныне не дозволяется гласно в некоторых других (напр., в Казанской), где для каждого стипендиата назначается специальный предмет занятий по особой программе, утвержденной советом.

надолго, или же дело кончается плачевно... Таким образом, эти люди не могут служить к пополнению кадра специалистов для профессорских кафедр... Лучше бы, по-моему, приват-доцентура. Для нее будет достаточно кандидатов. Если при действии устава 1869 года, когда старые профессора с трудом выходили в отставку, находились желающие быть приват-доцентами, то тем более вероятно это теперь, с улучшением пенсионных профессорских окладов.

Приват-доцентство будет в связи с избранным специальным предметом и даст возможность написать сочинение. Впрочем, я убежден, что одно сочинение на ученую степень не будет фактическим удостоверением способности быть хорошим академическим преподавателем. Для профессора нужны не только ученые труды и специальные знания, но также и педагогический известный опыт. А это может быть приобретено лишь в том случае, если будет приват-доцентура. Все возражения против нее совершенно неубедительны со стороны приводившихся иллюстраций. Приват-доценты назначались в помощь штатным профессорам и для занятия соответствующих кафедр, в случае их освобождения. Во всех этих отношениях они оправдали себя в достаточной степени. Их научно-профессорская репутация, — говоря вообще,—никогда не подвергалась сомнениям и засвидетельствована как педагогическими успехами, так и учеными трудами. О полезном приват-доцентском вспомоществовании вспоминают с одинаковою благодарностью и профессора, и академические воспитанники. Нельзя забывать, что тогда вакантные кафедры сразу замещались готовыми и опытными преподавателями, а не пустовали более или менее продолжительное время, между тем ныне это бывает не редко. Тех же результатов естественно ожидать и теперь. Нужно помнить еще, что, получая профессуру, приват-доценты будут иметь столь важную для профессорского дела педагогическую практику, какой у наших стипендиатов нет и быть не может. И если приват-доценты не всегда будут попадать на предмет своих специальных занятий, то во всяком случае это будет более сродная наука, чем при господствующих порядках, когда церковный историк избирается на догматику или Свящ. Писание, канонист призывается преподавать раскол, которого он совсем не слушал, и т. п. Наконец, каждый профессор-богослов нуждается в адъюнкте для полноты и законченности своего курса дополнительными чтениями, но этой ответственной миссии не могли нести наши стипендиаты, и к ней вполне правоспособны только приват-доценты, как показал опыт. Что до частных указаний относительно ученых степеней, то громадное большинство приват-доцентов представили диссертации или же, не подав их по уважительным причинам, ознаменовали себя многими равноценными научными трудами, при чем необходимо указать, что но уставу 1869 г. получение магистерства много затруднялось обязательным требованием, чтобы диссертационные сочинения изготовлялись непременно по избранной специальности, а ныне каждый академический преподаватель пишет по любому предмету, иногда нимало не связанному с его кафедрой.

Вообще, приват-доцентура «опорочивается» совсем напрасно, и в интересах научно-педагогического профессорского дела этот институт несравненно полезнее для Духовных Академий, чем «профессорские стипендиаты», столь мало оправдавшие свой почетный эпитет.

Об академических степенях прежде всего нужно иметь в виду следующее. Духовные Академии призваны специально обучать молодых людей именно в «богословии», почему успешно закончившие полный курс питомцы их могут быть и называться только «кандидатами богословия». Говорить о них, как о «кандидатах Духовных Академий», значило бы неосторожно забывать или тенденциозно затушевать самую существенную цель последних, а допустить этого невозможно, не затрагивая самой природы духовно-академического образования. Ведь и в Университетах, напр., кандидаты именуются по свойству всех дисциплин своего факультета (кандидат прав, физико-математических наук и т. п.). Тем более обязательно это для академического цикла, строго объединенного богословием, которое представляет целостное, неделимое знание.

Вопрос о точном наименовании академических магистров тесно связан с вопросом о количестве академических ученых степеней вообще. Некоторые упорно рекомендуют сократить их до двух, оставив только кандидатов и докторов 1). Объективный генезис этой необычайной мысли, не встречающейся ни в одном из академических проектов, мне совершенно непонятен, и с нею я никак не могу согласиться. Ссылка на проектируемые университетские порядки—безусловно неубедительна. Вообще comparatio non est ratioи в данном случае тем более спорно, что мы пользуемся примерами университетского строя довольно эгоистически — только тогда, когда это выгодно именно нам, т. д. больше лицам, чем делу 2). Затем, предположенное (в 1906 г.) для Университетов сокращение ученых степеней было достигнуто не объективною аргументаций, а небеспристрастным плебисцитом заинтересованных участников, где всегда преобладают индивидуальные мотивы 3). Естественно,

1) См. в приложении к «Журналам С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 3 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 84—85. 87. 88. 139—141, и в «Церковном Вестнике» №№ 9 и 12 за 2-е, и 23-е марта 1006 г., стлб. 270—274. 364—368. См. еще «Свод проектов Устава Православной Духовной Академии», стр. 35.

2) Так, приходилось доказывать, что было бы противоестественно не включать в заслуженное академическое профессорство вполне равноправной службы в других высших учебных заведениях,—тоже профессорской. И крайне странно, что в штатах и всяких преимуществах мы усиленно желает сравняться с университетскими коллегами, а здесь игнорируем даже университетское преподавательство, как недостойное зачета в срок академической профессуры... Нужно быть, по крайней мере, последовательными.

3) Весь процесс этого дела за последнее время весьма поучителен. По вопросу о количестве ученых университетских степеней были разные мнения (см. «Труды Высочайше учрежденной комиссии по преобразованию высших учебных заведений», вып. III, стр. 58 сл.), но голоса в пользу сохранения прежнего количества для всех факультетов восторжествовали (ibid. III, стр. 111—113. 128 сл. 153—155. IV, стр. 143—157),—и это решение принято 21 членом против 11 (ibïd. II, стр. 93—94), о чем и внесена соответствующая (130-я) «статья» в «Проект общего устава Императорских России-

что против таких персональных вожделений доселе высказываются самые серьезные возражения, с которыми невозможно бороться на чисто научной почве 1). Известно еще, что целая министерская комиссия (так называемая Зенгеровская) отвергала подобные явления даже для медицинской области 2), где докторство имеет особый смысл—служебной прерогативы 3). В Духовных же Академиях,—по существу дела и по фактическому положению,—кандидатское сочинение бывает только завершением студенческих ученических занятий и само по себе не может быть и признаваться ученым трудом в собственном смысле. В таком случае между кандидатством и докторством, как вершиною собственно ученой карьеры, образуется целая пропасть, которую необходимо сузить посредствующим звеном, чтобы последовательная связь не прерывалась. Этому и должно служить магистерство, знаменующее начальную стадию специально ученого служения чистым научным интересам. Всем этим принципиально устраняются основные возражения противников тройственности существующих академических степеней; а о частностях говорит не приходится уже потому, что они не имеют серьезной важности и всего менее оправдываются потребностями русской богословской пауки. Вместе с тем очевидно, что магистерство является лишь началом ученого богословского поприща, но в этот период, когда всякая специальная работа бывает только отражением полной законченности общего богословского образования и именно в нем почерпает широкую научную ценность, нельзя допускать раздробления по маленьким группам богословских предметов, ибо это явно противоречило бы нераздельной целостности богословского знания. Такое обособление (в принятой по уставу 1884 года классификации) дозволительно единственно для докторства по той причине, что тут уже ранее научно (т. е. ученым магистерством, а не студенческим кандидатством) удостоверена обще-богословская зрелость. Посему академические магистры по-прежнему должны быть и титуловаться «магистрами богословия».

С другой стороны, по моим соображениям, докторство безусловно

ских Университетов» (Спб. 1905, стр. 47; ср. «Приложения» к этому проекту, стр. 2. 59). Потом возобладали обратные течения и окончательно утвердились в «изменениях к проекту» (Спб. 1905, стр. 12), но лишь превышением 28 против 13-ти, при 3-х воздержавшихся (см «Труды совещания профессоров по университетской реформе, образованной при Министре Народного Просвещения, под председательством Министра Графа И. И. Толстого, в январе 1906 г., Спб. 1906, стр. 16—17), однако и здесь были серьезные разногласия (ср. стр. 238—243), а проф. В. В. Стеклов подал мотивированное и весьма основательное мнение за status quo ante (стр. 227—237 и ср. 335). По всему видно, что «при заключении истории» просто «воспользовались моментом», когда у нас везде играли роль больше цифры, чем суждения,—не столько солидные sententiae, сколько всякие capita...

1) Ср. у проф. М. Д. Муретова, Проект устава православных Духовных Академии (Св.-Тр. Сергиева Лавра 1906), стр. 42—43.

2) Ср. «Труды Высочайше учрежденной комиссии по преобразованию высших учебных заведений», вып. III, стр. 181. 140—141.

3) См. обо всем этом у г. А. А., К университетской реформе в «Новом Времени» № 11. 108 за 3-е февраля 1907 г. и в «Объяснительной записке к проекту общего устава Императорских Российских Университетов» (Спб. 1905), стр. 128 сл.

необходимо в профессорстве, —и я готов был бы допустить, что академический преподаватель, долженствующий стоять на высоте научного авторитета, но не приобретший высшей ученой степени, обязан оставить службу после 25 лет. Учено-литературная разработка составляет непременную и натуральную функцию профессорского призвания, и его носители по существу не имеют нравственного права отказываться и в том случае, если бы от них потребовались не 3, а 5 или 7 диссертаций через известные сроки. Это внутренне исповедуют и лица совсем иных убеждений, раз они, добиваясь extra ordinem высших служебно-финансовых преимуществ, выдвигают пред своими властными покровителями все свои статейки и заметки, не исключая каталогов маленьких библиотек, чтобы взять хоть числом и несколько прикрыть хвои тенденциозные поклепы 1) на ученых работников... Научное преуспеяние не может не обнаруживаться соответственными внешними результатами на общую пользу,—и без них подвергается вполне понятному сомнению плодотворность, иногда даже наличность истинной научной жизни, имеющей объективную ценность. И разве мы не знаем, сколько славных (по преданиям) академических имен осталось теперь простыми звуками для науки или сохранилось в ней по юридическому, либо фактическому принуждению?... Хороша свобода, но опасно освобождение от естественных обязательств, неразрывно связанных с самым ее конкретным положением...

Вообще, академическое положение профессоров определяется их ученым цензом, а этот последний устанавливается соответствующими учеными степенями, которые нормируют служебное движение. И если признано, что магистерская степень дает экстраординатуру, открывающую доступ к «советскому» управлению, то,—мне кажется, — каждый из академических преподавателей непосредственно по приобретении степени магистра должен со ipso получать звание экстраординарного профессора и все права члена совета. Без этого оказывается прямое противоречие с существом академическо-профессорской службы, что успехи в ней фактически условливаются ныне уже не учеными достоинствами лиц, но случайностями освобождения платных экстраординарных вакансий, т. е. чисто финансовыми соображениями, чего не должно быть с принципиальной точки зрения. Само собою понятно, что всякий новый экстраординарный профессор вознаграждается соответствующим окладом лишь в пределах узаконенных штатов по мере открытия платной экстраординатуры в порядке старшинства со времени получения магистерской степени, а до тех пор должен довольствоваться доцентским жалованьем.

Если это предложение мое не будет принято,—я высказываюсь в том смысле, чтобы всякий доцент de jureи de factoстановился полноправным членом академического совета чрез пять лет по получении магистерской степени, когда он приобретет достаточную и

1) См. приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год, стр. 84—85.

всестороннюю академическую опытность, без которой активное участие в академическом управлении едва ли может быть полезным для него самого и для академического дела.

В виду сделанных уже и возможных возражений вынуждаюсь прибавить, что всегда и везде высота прав условливается предварительным искусом удостоверенной практики в исполнении обязанностей, а фактический абсентизм представительства в академическом совете «от целой группы наук» 1) есть явление ненормальное, Какого не должно быть по закону и не было бы в действительности, если бы молодые академические преподаватели своевременно и последовательно получали положенные для них ученые степени.

Что касается утверждения в богословских академических степенях, то, откровенно говоря, я не нашел вполне счастливого исхода из рассматриваемого затруднения. С одной стороны, нрава высшей церковной власти в этом отношении стоят для меня незыблемо (см. выше стр. 3—4), и едва ли они могут быть оспариваемы принципиально, а при последних «автономных» вольностях по этой части выдвигаются с особенною остротой по нашей собственной вине... Признавая принцип свободы для плодотворности научно богословских исследований, все-же думаю, что в истинном православии заключается для нее достаточно простора,—п пример так называемых «ареопагитик» 2) но убедил меня в противном, яко бы мы должны бояться законного и разумного контроля церковного. Если у нас читается в церквах известное «пасхальное слово» Иоанна Златоуста, то неужели этим воспрещается объективное отрицание его подлинности, когда там высокие мысли просто прикрываются и освящаются авторитетом великого вселенского учителя?.. И если Дионисий Ареопагит считается просветителем и патроном Парижа, где есть целый квартал St.-Denis, то разве французская (даже католическая) наука связана рабским молчанием по вопросу об «ареопагитических» сочинениях?... Вообще, abusus никогда нельзя выдвигать для устранения usus’a, который, конечно, должен иметь свои границы, определяемые существом дела. Однако синодское утверждение в академических степенях представляет и немалые неудобства. Не говорю уже о том, что таким путем слишком решительно выражалось бы убежденное недоверие в компетентности академических коллегий в их собственной сфере и заранее подрывался бы учено-академический авторитет. Помимо сего, сам Св. Синод необходимо встречал множество преград, усвояя себе последний суд в ученой области, и потому иногда должен был прибегать к героическим средствам... Здесь ему часто приходилось переносить дело с научной почвы на догматическую, но чрез это частное сочинение получало обще-церковную важность, какой не может иметь личная работа собственного уразумения и посильного разъяснения христианских истин. Синод придавал особенную санкцию ограниченному труду

1) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 97б. 98а.

2) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 67а.

и сообщал ему неподобающую санкцию. Отсюда возникло изрядное количество разных конфликтов, сильно осложнявших наше церковное правление. Вспомним, напр., случаи с некоторыми сочинениями по расколу, вызвавшими жгучие обострения вопреки авторским намерениям... По этой причине Синод—во избежание подобных смущающих злоупотреблений—вынуждался налагать свое veto даже тогда, когда едва ли в этом была надобность для него самого... А тою порой богословское научное развитие в России тормозилось к явному ущербу для всех 1)... Мне думается, мы достигнем более удовлетворительного результата, если будем трактовать богословские диссертации просто в качестве частных научных попыток и отнимем у них несвойственное достоинство догматической учительности. Присуждение степени доктора богословия еще не означает признания за данным лицом права церковного учительства, которого ни один академический профессор—сам по себе— не имеет... И если действительно появляются сочинения, сомнительные с догматической стороны 2), то на этот счет могут быть у церковного начальства свои особые меры. Так, в VII-м отделе Предсоборного Присутствия, где я также принимал участие, выработаны разные «правила церковного наблюдения» 3), пасть которых (с целесообразно приспособленными изменениями) уже утверждена Св. Синодом 4). Здесь указывается достаточно средств и возможностей к тому, чтобы церковная власть—в необходимых случаях—авторитетно объявляла верующим свой догматический суд и относительно ученых богословских трудов 5). Желаю и надеюсь, что это будет совершаться не только в отрицательном, но и в положительном смысле... Дай Бог, чтобы для общего блага рекомендация и одобрение всегда шли впереди предупреждений и -запрещений!

В православии всего легче заподозрить. Ведь некоторые—даже иерархи 6)—и теперь считают катехизис митрополита Филарета слишком католическим... Ученое сочинение должно по преимуществу оцениваться лишь с ученой стороны, а догматическая мерка применима только в

1) См. у меня выше стр. 4 и в «Страннике» 1897 г., № 8, стр. 531— 533.

2) При этом (преосвященным председателем V-го отдела) указывалось на магистерскую диссертацию Московского профессора С. Н. Смирнова о духовнике («Духовный отец в древней восточной Церкви», ч. I, Св.—Тр. Сергиева Лавра 1906), яко бы затрагивающую таинство исповеди. К сожалению, я не имел возможности штудировать этот труд в цельном виде, а просматривал его лишь по отрывочным статьям в «Богословском Вестнике», но тем не менее решаюсь твердо поставить вопрос: справедливо ли такое подозрение? Не идет ли у автора речь собственно о форме позднейшего и современного церковного института?

3) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. II, стр. 390—399.

4) См. «Церковные Ведомости» № 48 за 2-е декабря 1906 г., стр. 505—507.

5) Как участвовавший и в специальной С.-Петербургской епархиальной комиссии (под председательством епископа Нарвского Антонина) и в VII-м отделе Предсоборного Присутствия (под председательством архиепископа Финляндского Сергия),— я имею право утверждать, что разумеемые «правила» не содержат и не преследуют ничего инквизиционного—вопреки тенденциозным подозрениям о. проф. И. Я. Светлова в С.-Петербургском журнале «Звонарь» 1907 г., № 1, стр. 19—41: «Зачем же инквизиция?».,.

6) См., напр., «Колокол» № 341 за 17-е марта 1907 года в сообщении о «Лекциях архиепископа (Волынского) Антония» (Храповицкого).

исключительных случаях, когда возможны экстраординарные меры законного свойства. Напр., если упомянутые мною «правила церковного наблюдения за произведениями печати» будут действительно приняты на практике, то по ним даже епархиальный архиерей получает законную возможность «наблюдать» за благонадежностью в православно-церковном отношении всякого,—в том числе и ученого,—сочинения. Тем больше не отнимают этого у высшей церковной власти, а усвоять ей такую компетенцию специально—особым §-фом—совсем нелегально. Как Академия может дать право, которое само собою принадлежит Св. Синоду.... С другой стороны, последний едва ли станет отнимать то, чего не давал (хотя по отношению к кандидатству некоего Толстого был и такой казус в Московской Академии в половине 90-х годов), но в крайности он может и в праве поручить пересмотреть сочинение, оставив тогда последнее решение за собою, а иначе должен бы осудить целый академический совет и на него распространить свои прещения. Удобно ли это? Указывают на некоторые редкие эксцессы в роде зазорной панихиды в одной из Академий 1). Но этот случай и подобные им говорят вовсе не против «ученых», которые к ним не причастны, а против других лиц; да только об этом распространяться здесь неудобно, хотя открылись бы тогда совсем новые горизонты касательно наших академических нестроений... Нельзя винить исключительно студентов и преподавателей, забывая о «стражах дома Израилева»... Вообще, для дела и для Св. Синода лучше, если—при сомнениях об известной диссертации—он просто поручит пересмотреть вопрос другому академическому совету, сохранив окончательное суждение за собою. Это будет согласно и с дозволенною практикой соискания ученых степеней в других Академиях. Напомню хотя бы последние примеры: † проф. М. А. Олесницкого, К. А. Чемены, архимандрита (ныне епископа) Иннокентия (Пустынского); все они—киевляне, но первый получил докторство в С.-Петербурге, второй приобрел магистерство в Московской Академии, третий достиг магистерской степени к Казани. Подобных случаев не мало. Сам я, будучи Петербургским профессором, удостоен докторства по решению дорогой и родной мне Московской Almae Matris.

Не сочувствую я и раздаче ученых степеней honoris causa, а по отношению к самим членам академических корпораций безусловно не признаю этого соблазнительного и коварного порядка, Стою здесь на отрицательной точке зрения, выраженной еще приснопамятным митрополитом Исидором (Никольским): когда совет С.-Петербургской Академии хотел присудить ему степень доктора honoris causaза редактирование русского перевода Библии,—святитель решительно от этой чести отказался, как и в другом аналогическом случае (одного С.-Петербургского протоиерея) он авторитетно указал на законный и для всех доступный путь соискания ученых академических степеней. Это мудро и справедливо. У нас по этому предмету чаще практиковалась

1) Ср. у И. Болховецкого в «Миссионерском Обозрении» 1907 г., № 5, стр. 811.

своего рода любезность, а играть любезностями в ученом деле неудобно. Отрицать подобные факты в академическом прошлом было бы несогласно с историей, однако я не буду приводить конкретных примеров—по причинам, для всех понятным... Бывали, конечно, и вполне достойные honorati, но тем прискорбнее, что употреблялись обходные пути, хотя легко было применить законные средства. Естественно, что отсюда возникли потом злоупотребления, потребовавшие вмешательства высшей церковной власти. Опыт неотразимо показал, что академическая степень доктора honoris causaприсуждалась не столько за ученые труды, сколько по вниманию к особому положению известной персоны 1). Ведь эти примеры всем нам хорошо известны! Зачем закрывать глаза на действительность и не предусматривать самых ясных вещей?... Но— говорят—обычная процедура соискания не всегда удобна,—особенно для лиц иерархических... Позволяю себе спросить: присуждение ученой академической степени доставляет честь или нет? Если честь, то почему же унизительно искать этой чести законным порядком?... Я этого совсем не понимаю... Придется ведь предполагать, что эти «ученые» аспиранты просто боятся за свою компетентность и намеренно избегают открытого суда тех, у кого ищут научных отличий... При том же и прежде допускалось иногда освобождение от некоторых формальностей ученой «промоции» 2) —более для того, чтобы выдвинуть людей влиятельных и властных и заручиться их покровительством. Вот это для Академии было поистине унизительно 3)!

Наоборот, следовало бы расширить «почетные» отношения Академий введением института и звания членов корреспондентов.

По академическому уставу 1814 г., академические конференции могли иметь у себя не только членов действительных и почетных,

1) Наоборот, даже по последним «либеральным» проектам Университеты допускают эти гонорарные отличия только «за особые труды в науке» (см. «Труды совещания профессоров по университетской реформе, образованного при Министре Народного Просвещения, под председательством Министра Графа И. П. Толстого, в январе 1906 г., Спб. 1906, стр. 93) лицам, «приобретшим широкую известность в науке своими учеными трудами» (стр. 335). Если бы у нас фактически было тоже, тогда никто не стал бы и спорить, но здесь «сказка жизни» совсем иная...

2) По «особому» настоянию † преосвященного ректора С.-Петербургской Духовной Академии Бориса (Плотникова), это было, напр., с магистерскою диссертацией епископа (ныне Полоцкого и Витебского) Серафима (Мещерякова,) «Прорицатель Валаам» (Спб. 1899). Я и тогда был не согласен с этим лицеприятным решением, поскольку оно явно нарушало и требования академического устава и права других магистрантов, которые обязывались выжидать подолгу, переживать исключительные волнения публичной защиты и нести немалые расходы; а ссылка, яко бы оппоненты могут (даже намеренно!) поставить иерарха в неловкое положение, доселе кажется мне оскорбительною и для Академий и для профессоров... Были у меня еще сомнения и касательно всей полноты достоинств рассматриваемой книги,—п они оправдались. Авторуспел издатьсвой трудпо-английски (The Soothsayer Balaam, or The Transformation of a Sorcerer into a Prophet, London 1900), но (вопреки «Христ. Чтению» 1901 г., № 2, стр. 303—307) эту работу поднял чуть не на смех простой английский пастор (см. у Reverend Henry Наутапп в «The Critical Review» XI, 3 [May, 1901], p. 195—201, и cp. «Христ. Чтение» 1901 г., № 12, стр. 1000)... Здесь мы имеем конкретное предостережение против всякого фаворитизма в ученых делах...

3) Все изложенные замечания были высказаны мною на заседаниях V-го отдела Предсоборного Присутствия 23 ноября, 31 мая и 28-го ноября 1906 года.

но еще членов-корреспондентов, — последних на тот конец, чтобы получать чрез них полезные сведения о всех открытиях, относящихся к духовной учености. Эти корреспонденты избирались из лиц духовного и светского звания, которые своими сообщениями могли содействовать пользам духовного просвещения и, в частности, способствовать избравшим Академиям в выполнении научно-педагогических задач соответственными услугами. Весьма желательно восстановить этот институт и в настоящее время. Сохранившиеся свидетельства от Академий С.-Петербургской 1) и Казанский 2) с решительностью удостоверяют, что бывшие у них члены-корреспонденты оставили по себе признательную память активным участием ради академических интересов и рисуются весьма жизненными членами академических организмов. Посему и самое звание это было настолько почтенно, что Академии иногда удерживали своих действительных членов, перечисляя их в члены—корреспонденты, как было с архим. Даниилом при перемещении его из Казани в Иркутск 3). Думаю, что для Академий теперь и нужда в этом институте больше и польза от него может быть существеннее. Научно-педагогические задачи Академий постоянно разрастаются и захватывают столь широкие интересы, что для наилучшего их осуществления необходимы в самых различных центрах мира способные агенты, которые были бы готовы и имели бы внутренние побуждения с охотою и преданностью послужить академическим потребностям. Этого нельзя достигнуть иначе, как только сделавши академическими членами — корреспондентами подобных людей, для которых тогда академические запросы будут их собственными нуждами. Иногда для Академий важно «представительство», — и опять же члены-корреспонденты с честью могли бы выполнять эту миссию, не безразличную для академического успеха и престижа. С другой стороны, и количество лиц, способных к отправлению этих функций, достаточно многочисленно, почему всегда найдутся достойные кандидаты. При таких условиях имеются все основания надеяться, что корреспонденты станут не номинально, а деятельно—членами Академий и будут им полезны много и во многом. По этим причинам обязательно восстановить звание членов-корреспондентов, которые выбираются ежегодно ко дню годичных актов — из лиц, полезных для академического просвещения непосредственно. Наряду с ними могут быть избираемы в корреспонденты и такие лица, которые не служат прямо интересам православной науки и потому не дают права на включение в ряды почетных членов, по косвенно весьма способствуют ее успехам и заслуживают соответственного признания от представительниц православно-научного просвещения. Само собою понятно, что о каждом кандидате компетентны судить лишь сами акаде-

1) См. у † проф. И. А. Чистовича, История С.-Петербургской Духовной Академии (Спб. 1857), стр. 395—396.

2) См. у проф. П. В. Знаменского, История Казанской Духовной Академии I (Казань 1891), стр. 277—278.

3) См. у проф. Л. В. Знаменского loc. cit.

мические советы, почему последними и должны утверждаться члены-корреспонденты Академий 1).

Вопрос о присуждении Духовными Академиями ученых степеней по философским наукам.

Эта тема заслуживает нарочитого рассмотрения по особому положению, созданному специальными усилиями, которые собственно и вызвали настоящий «вотум» 2).

В деле, столь важном принципиально и столь обостренном субъективно, как вопрос о присуждении светских степеней в Духовных Академиях, каждому необходимо мотивировать свое мнение, а потому и я предлагаю краткие соображения по этому предмету.

1) Вопрос об ученых академических степенях по «философии» выдвигается в ущерб другим наиболее энергично и неотвязно 3), однако он не может быть решен без отношения к прочим светским предметам, преподаваемым в православных Духовных Академиях. Равные привилегии многими принимались у нас для словесных наук 4), но то же верно, напр., и для гражданской истории. Правда, последняя пока поставлена и представлена неудовлетворительно,—и тем не менее нельзя забывать, что она имеет опору в целой группе родственных ей церковно-исторических дисциплин. Значит, если давать ученые академические степени по «философии», то обязательно допустить подобное право и для других светских академических предметов 5), а совместимо ли это с природою и задачами специально-богословских ученых и учебно-воспитательных учреждений? Не получится ли тогда, что Духовные Академии будут производить не столько-богословов, сколько «философов», «гражданских историков», «словесников» и т. п.?

1) Это мнение, напечатанное в приложении к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 2 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 38—40, заявлено мною в советской академической комиссии и принято, как С.-Петербургским академическим советом, так и V-м отделом Предсоборного Присутствия.

2) Этот «вотум» приложен к журналу V-го отдела Предсоборного Присутствия № 26 за 23-е ноября 1906 года и напечатан в «Журналах и Протоколах», т. IV, стр. 189—195.

3)См. приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., №№ 3 и 4 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 83 — 84. 87, и «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 124—125. 186.

4)См. приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 т. № 3 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 76—77.78, и «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 187—189.

5) См. «Свод проектов Устава Православных Духовных Академий, составленных комиссиями профессоров С.-Петербургской, Киевской, Московской и Казанской Духовных Академий» (Спб. 1906), стр. 35, и приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 3 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 75—77.

Не будет ли этим внесен роковой разлад в самое существо духовно-академического служения и не нарушится ли основной смысл обособленного его существования, коль скоро будут культивироваться совсем иные интересы? Ответов я не формулирую 1), ибо вполне очевидно, что при этом Духовные Академии решительно уклонятся от своих прямых функций.

С другой стороны, не менее ясно, что судьба всех других светских академических предметов по данному вопросу должна с неизбежностью определяться участью «философии».

2) Обращаясь специально к последней, я прежде всего не могу не констатировать, что точка отправления для ее притязаний вызывает не мало недоумений. Так, заявляют, что занятие диссертацией богословского значения отвлекает академических «философов» от своего дела и «прямого долга» 2), а сами, никем же гонимые, в горячие минуты роковых решений они врываются с удивительно-смелыми приговорами в специальные богословские споры, где для них неясны простые элементарные вещи 3)... Затем, указанною ссылкой не внушается ли подозрение, что академическая «философия» чужда богословию, если даже частичное уклонение в его область оказывается вредным для «философского» профессорства? Вывод отсюда неизбежен, и я рад, что он намечен не мною 4).... Нельзя не задуматься еще и о том, почему это представители академических «философских» кафедр, столь панически избегая «отвлечения» богословием, допускают для всех преподавателей самые удивительные совместительства, иногда совершенно чуждые и Академии, и науке, и даже вообще литературе, в которой опять многие упражняются вовсе не по своей специальности и далеко не по научным потребностям... Примеров сему везде слишком много, а протестов совсем не слышно именно там, где они были бы всего резоннее и законнее... Другой академический «философ» говорит, что он затрудняется «выдумывать» предметы для кандидатских студенческих сочинений 5), но С.-Петербургский его коллега по той же самой кафедре хвалится «увеличением числа студентов, желавших (за последние лет 15—20) получить кандидатскую степень чрез сочинения на философские темы» 6), — и мы хорошо знаем, что в некоторых Академиях «философы» производят больше всего кан-

1) Но см. у проф. Ж. Д. Муретова, Проект устава православных Духовных Академий (Св.-Тр. Сергиева Лавра 1906), стр. 87.

2) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 125а.

3) Особенно поучительный образчик сего по делу о докторстве проф. А. А. Бронзова см. в «Журналах совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1899— 1900 г. (Спб. 1902), стр. 198-199.

4) Нельзя еще не изумляться, что, говоря такие вещи, человек забывает о своих коллегах—«философах», которые приобрели докторские степени обычным законным порядком... Ведь выходит, как будто эти профессора пренебрегали своим обязательным «делом», изменяли «прямому долгу» и т. под. Что подумать и сказать об этом?...

5) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 125«.

6) См. в «Христ. Чтении» 1906 г., № 5, стр. 750.

дидатов «богословия»... Значит, здесь вся причина в субъективных особенностях, хотя бы и совершенно уважительных.

3) С принципиальной стороны нас убеждают, что «между систематическим богословием и философией существует органическая связь» *), что вторая есть самая верная союзница и надежная помощница первого, и многое другое в этом умилительном топе 2). Однако факты удостоверяют совсем противное. Мы ведь опытно осведомлены, что психологи даже вторыми рецензентами отказываются читать диссертации по общим вопросам этики, так как—де это не относится к их специальности, и, продержав бесплодно для себя и для дела около полугода, сваливают подобные труды на руки библеистам... Впрочем, от воспоминаний безопаснее обратиться к объективным аргументам. Веру специальную статью наиболее усердного ратоборца за «философские» академические степени 3), поскольку она является и официальною ходатайственною запиской от С.-Петербургской Академии в Св. Синод 4), а затем поступила в V-ю «предсоборную» секцию. Здесь проповедуется какая-то «духовная философия» (стр. 766. 774), которая всего ближе стоить к богословию (стр. 768), но первой усвояется «совершенная самостоятельность» (стр. 772), при чем произойдет «определенное разграничение богословского отделения и философского» (стр. 772—773). В результате проектируется в Академиях «философский· отдел» при равных с богословием «признаках и прерогативах своего специального ученого самоопределения» (стр. 752) и при «полной самостоятельности и свободе научных изысканий, со всеми их „правовыми“ последствиями» для «науки разума—философии» (стр. 760). Таким образом, в академическом самосознании, которое должно быть тожественным в самом себя и объединяющим все проявления, водворяется уже особое «самоопределение», а это в корце разрушает натуральную целостность духовно-академического обучения. Понятно, что при таких условиях «философия» возносится в Академиях на один уровень с богословием, как независимая величина. Тогда неудивительно слышать далее, что «для „высшей“ степени богословского образования или просвещения, для выработки в воспитаннике академии постоянного, всепроникающего и так сказать безапелляционного (?) богословского умонастроения и умоначертания» необходима именно философия (стр. 757) наравне с богословием (стр. 757—758), почему они будут «совершенно равными» и «одинаково соподчиненными» какой-то «главной» академической «цели» (стр. 758). Здесь «философия» прямо обособляется и на самом богословском отделении формируется в «полноправную группу» со строгою

1) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 138а.

2) См. ibid. IV, стр. 138. 1886.

3) И. д. доцента А. П. Высокоостровского, О праве духовных академий присуждать ученые степени по философским наукам в «Христ. Чтении» 1906 г., № 5, стр. 748 — 777.

4) См. приложение к «Журналам совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 год при «Христ. Чтении» 1907 г., № 5 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 141.

«самодовлеемостью» (стр. 752), требуя введения в Духовные Академии «некоторых физико-математических наук, хотя бы в виде основ естествознания и оснований высшей математики, равно как и наук социологических» (стр. 752—753). Но два, равно «самоопределяющиеся» и «самодовлеющие», члена по необходимости бывают одинаково обязательными друг для друга в общем служении. По силе этого «философия» делается не менее нужною и заправляющею для богословия, чем и наоборот. Отношения неизбежно перевертываются,—и теперь сама вера оказывается «в подобной вспомогательной роли» по сравнению с разумом (стр. 767), ибо «голос его способен руководить верою» (стр. 763). Тут последняя незаметно разрешается в верующую или самоуверенную разумность, откуда естественно, что в «самой вере усматривают разум же» (стр. 767), стараясь обосновать этот тезис апокрифическим текстом Писания: «верою уразумеваем» (стр. 767), которого в такой форме нигде в Библии не существует (см. Евр. XI, 3). При этом с необыкновенною страстностью эксплуатируется библейский эпизод об Агари и Сарре (стр. 760—762), бывшим яко бы «одинаково женами отца верующих Авраама» 1). С объективной точки зрения такая симпатия академических «философов» совершенно непостижима. Этот пример, пущенный в подобный утилитарный оборот иудейским еретиком Филоном, применялся им для аргументации некоторого пропедевтического соучастия философии в богословской сфере, как в этом именно смысле он употреблялся и всеми церковными писателями—согласно прямому значению подлинного библейского рассказа, а нам теперь хотят внушить, будто этим утверждается философское равноправие в самом богословии со всеми специальными его дисциплинами... Тут всего менее убедительности и слишком много субъективной уверенности по известной аксиоме: quod volumus, credimus libenter...

Впрочем, мы не входим в разбор отмеченных положении и подчеркивает их только для наглядного освещения принципиальной истины, что дарование ученых степеней по «философским» академическим дисциплинам решительно противоречит самой природе Духовных Академий, как специально богословских православных учреждений. И можно ли сомневаться в этом, раз академическая «философия», провозглашаемая «свободною» 2), изъявляет энергическое притязание на собственное «самоопределение», независимую «самодовлеемость» и успешную конкурентность разума с верою в самой богословской области? А вместе с этим апеллируется в пользу одинаковых прав и для других общеобразовательных академических наук 3), при чем рекомендуется для Академий ученые степени лишь по трем богословским группам и, по крайней мере, по пяти светским 4). Будет ли исполняться тогда основное академическое предназначение, где—даже по сло-

1) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия, т. IV, стр. 1886.

2) См. ibid. IV, стр. 1886.

3) См. в «Христ. Чтении» 1906 г., № 5, стр. 775, и ср. выше стр. 33—34.

4) См. «Свод проектов»..., стр. 36, § 144 .

вам апологетов философского сепаратизма—и теперь «светские наставники составляют 5/12 общего числа наставников» 1), если из наших Духовных Академий станет выходить больше «ученых» «философов», «гражданских историков», «словесников», «филологов», чем богословов-специалистов? Я думаю, ответ бесспорен и именно в том смысле, что присуждение светских ученых степеней Академиями безусловно не мирится с исключительною целью их прямого богословского служения.

4) С другой стороны, это не мете несовместимо и со вспомогательным положением всех светских дисциплин в учебно-образовательном академическом строе. Подобная роль их принималась всеми без соответственных возражений 2). В таком случае соподчиненное, стремясь к равенству с главным, превышает свои «правовые» полномочия и забывает о своих ближайших функциях, ради которых оно и допускается. Служебные науки обратятся в кардинальные с тенденцией к несколько доминирующему господству над основными, как мы видели это с неотразимостью по опытам нарочитой аргументации в защиту прав академической «философии» на собственные ученые степени, когда, при том же, в богословских Академиях были бы компетентными судьями ученых достоинств философской или иной светской диссертации не все члены корпорации, а только тесный кружок коллег по данной специальности... Нет надобности прибавлять, что все это было бы совершенною ненормальностью.

5) Сверх сего, Духовные Академии, как богословские заведения, и не компетентны присуждать светские ученые степени, которых вполне справедливо не будут признавать другие заинтересованные учреждения. Ссылаются 3), что, напр., «философия» поставлена и представлена в Академиях шире и основательнее, чем в Университетах, потому что в первых имеются три философских преподавателя, а во-вторых всего лишь один (умалчивая о приват-доцентах). Пусть так, но ведь правоспособность к известным ученым «одарениям» определяется совсем не количеством людей, работающих в родственной области, где иногда один человек делает больше и лучше целого десятка... Иначе, каждый организованный философский кружок с значительным контингентом членов мог бы претендовать на присуждение ученых степеней по своей отрасли тверже и успешнее всех наших Академий, взятых вместе... Здесь напрасно и ошибочно смешивается фактическое положение с юридическою компетентностью. Последняя же всегда условливается не самыми лицами и не численностью их (не редко не отве-

1) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 1246.

2) Ср. выше стр. 3—3. 49—50. См. подробнее у проф. М. Д. Муретова, Проект устава православных Духовных Академии, стр. (4—) 6: «Светские кафедры в Духовных Академиях всегда были и будут какими-то оторванными от Университета жалкими лохмотьями настоящей науки и, как таковые, по меньшей мере бесполезными и излишними, если только можно ручаться в безвредности всякого излишества и всякой бесполезности... Поэтому все существующие в Академиях светские науки надо преобразить в более им соответствующие или сродные богословские»... Ср. и стр. 32. 35.

3) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 186а.

чающих своему призванию), но исключительно природою всего учреждения, в целом своем составе правоспособного для своего собственного предназначения. А «философия» и прочие светские академические науки суть дисциплины гуманитарные, почему их ученость законно и таксирует гуманитарный институт в Universitas omnium litterarum humanarum. Наоборот, Духовные Академии являются богословскими заведениями и потому правомощны к ученым «промоциям» только в богословии. Это я считаю довольно аксиоматичным и не нуждающимся в подробном раскрытии 1).

6) Указывают, наконец, на затруднительность светских академических преподавателей в приобретении ученых богословских степеней, говоря, что «философам» весьма трудно быть специалистами хоть по некоторым богословским дисциплинам 2) и развернуть свое «научное творчество» при отсутствии отвечающих ему индивидуальных способностей и расположений 3). Такое состояние крайне прискорбно... больше для академического дела, чем для лиц, которые начинают трактовать о своей обиженности уже по включении в штат профессорской академической коллегии, между тем это должно быть им известно ранее и лишь тогда могло оправдывать предъявление своих условий, а не после добровольного принятия узаконенных норм. К счастью, приведенный тезис не подтверждается фактами, ибо от светских академических профессоров мы имеем много богословски-ценных трудов, которыми— иногда резонно—гордится русская богословская паука. Ненормальность по этой части стала водворяться у нас в последнее время—и она заключалась в том, что разными сепаратными циркулярами принуждали, чтобы все академические диссертации писались непременно на «строго богословские» темы. На этой почве родилось в России не мало курьезных сочинений, где светское содержание искусственно и неуклюже расшивалось нищенскими богословскими заплатами 4), хотя нужно было только с обстоятельностью разъяснить богословский интерес данной ученой работы. Такая вопиющая и абсолютно вредная аномалия по прискорбному недоразумению культивируется доселе. Ее необходимо устранить, заменив требованием, чтобы академические диссертации имели богословскую пригодность, которая должна быть документально раскрыта. При таком условии не будет особых препятствий к ученому движению светских академических преподавателей. «Философы» академические свидетельствуют обратное, но иное мы видим у их западных коллег. Отмечу немногие «живые» примеры. Знаменитый историк древней греческой философии Целлер известен разнообразными богословскими трудами и еще недавно (в 1899 г.)—85-летним стариком—опубликовал трактат об эссенизме, т. е. по вопросу, доставившему Кл. А.

1) Ср. еще у проф. М. Д. Муратова, Проект устава православных Духовных Академий, стр. 37.

2) См. вт. «Христ. Чтении» 1906 г., № 5, стр. 776—777.

3) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 189.

4) Об одном примере этого сорта см. в сборнике «Духовная школа» (Москва 1906), стр. 344.

Чемене степень магистра богословия от Московской Духовной Академии уже на наших днях. Берлинский профессор «философии» Паульсен издал «Этику», важную вообще для богословской морали и серьезно обсуждающую соответственные новозаветные учения, как и Копенгагенский философ Гэфдинг. Глава и основатель современной научной экспериментальной психологии—Вундт подарил нас тоже «Этикой», богословская ценность которой бесспорна. После этого молено ли согласиться, что наши «философы» стеснены до безвыходности в своей ученой «промоции»? А если так бывает, то позволительно спросить и задуматься, от существа ли дела зависит все это, или от чего-нибудь другого?...

7) Нельзя в заключение умолчать, что светские академические преподаватели, желающие замкнуться в узкие рамки своих гуманитарных специальностей, имеют возможность соискания ученых университетских степеней, которые всеми почитаются равноправными служебно с богословско-академическими. Ученость везде одинакова и,—уверенная в себе,—не должна требовать ограничений для своего признания только тесным кружком «своих людей». И не академическим бы «философам» избегать университетского суда, раз они с таким самомнением превозносятся пред университетскими коллегами, которые платят им за это, кажется, равною монетой... И для получения докторской степени аспиранты,—не смотря на обратные утверждения 1),—вовсе не обязываются держать особый университетский экзамен 2), хотя последнему иногда с успехом подчинялись и академические преподаватели. Всякий в праве искать докторства при Университете, и тут нет ни малейшего унижения в выпрашивании милости, коль скоро она юридически обусловлена. Не даром же некоторые академические профессора, менее самодовольные своею исключительностью, благополучно воспользовались учеными услугами Университетов.

Указанные соображения ясно свидетельствуют, что светские академические преподаватели—вопреки их жалобам 3)—ничуть не обижены в ученых средствах к поступательному служебному движению по сравнению со своими богословскими сотоварищами. И если для последних отвергнуты V-м отделом Предсоборного Присутствия 4) все (практикуемые и проектируемые) обходные пути к получению ординатур помимо докторской степени (см. «Свод проектов»..., стр. 15, прим. 1), то вполне неизбежно это и для первых. Поэтому я решительно не могу принять компромисса (в свое время не апробированного С.-Петербургским академическим советом) о предоставлении светским академическим профессорам ординарных должностей за чисто светские сочинения, одобренные лишь в этом смысле. Βο-1-х, здесь была бы немалая льгота перед богословами, обязанными пройти нелегкую процедуру получения докторства; во-2-х, она не оправдывается действительными трудностями для светских академических педагогов в пользовании обыч-

1) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 125.

2) См. ibid. IV, стр. 1246.

3) См. ibid. IV, стр. 124—125.

4) См. ibid. IV, стр. 182а.

ными средствами к приобретению ординатур; в 3-х, этим способом было бы окончательно узаконено решительное отчуждение светских преподавателей от предназначенного для них богословского служения, раз всего можно достигнуть без малейшего приспособления к богословским интересам; в 4-х, вершителями ординарной правоспособности светских преподавателей в Духовных Академиях оказались бы тогда не непосредственные представители последних, а лишь крайне немногие лица из ограниченного круга специалистов по той или другой светской группе, вообще слитком ревнивых в охранении исключительной компетентности в своей сфере.

Изложенные аргументы не являются новостью и всегда признавались настолько солидными, что все авторитетные ходатайства о светских академических ученых степенях (напр., части совета С.-Петербургской Духовной Академии в конце 1901 года) прямо отклонялись компетентною властью—согласно господствующему доселе убеждению весьма многих членов духовно-академических коллегий 1).

В свою очередь и я вынуждаюсь научною совестью присоединиться к отрицательному решению, которое совершенно неизбежно, если наши православные Духовные Академии желают оставаться верными своему специально богословскому призванию и не изменить самой природе своего особого существования. А последнего да не будет во веки!

1) Естественно, что и оправдания обратной мысли не являются новостью для осведомленных лиц, как видно по приложенному (см. «Журналы и Протоколы», т. IV, стр. 195— 196) вместе с моим «вотумом» «отдельному мнению». Поскольку последнее предполагает и стремится опровергать меня, я вынужден возразить следующее: 1) Тут приводятся слишком общие соображения, применимые к другим светским наукам ничуть не менее, чем к «философии», почему они не доказывают именно того, quod erat demonstrandum. 2) Более специальна ссылка на общее суждение академических советов, но а) оно фактически не было «единодушным»,—н это ясно по подписям (одной условной и одной неакадемической из 7-ми); ведь хотя собирали их даже у лиц, не бывших при голосовании и заседании 23-го ноября 1906 года, но все-таки не нашлось ни одного представителя Университетов, на которые так любят ссылаться в других аналогичных случаях (напр., в пользу двойства ученых академических степеней), а при «отрицательных инстанциях» отрицают и третируют их (см. выше стр. 64). б) Решение С.-Петербургской академической комиссии вовсе не благоприятно притязаниям «отдельного мнения». Там допускалась лет уступка требованиям об академических светских ученых степенях, но только для всех групп светских предметов и под непременным условиемобразования словесно-философского «факультета», который был бы компетентен и ответствен в этом деле (см. приложение к «Журналом совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1905—1906 г., стр. 57—69). Вот здесь-то и характерно, что (по мотивам, которые остались неясными и тогда и для V-й секции Предсоборного Присутствия) сами же «философы» нарочито постарались «провалить» этот излишне благоволительный проект (см. ibid., стр. 60—87 и в «Журналах и Протоколах Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 138—140) и тем устранили единственно рациональный фундамент для своих страстных вожделений, слишком выдвинув свои частные интересы в ущерб совершенно равноправным коллегам своим, не менее полезным для Академий и для богословия (ср. «Журналы и Протоколы», т. IV, стр. 124б)... Это ли не аргумент для философского верховенства при обидном сепаратизме даже от других светских дисциплин?... В итоге, и генезис утрируемого «мнением» «единодушия» (о чем можно бы сказать нечто подобное сообщенному на стр. 52. 64—65) вовсе не говорит за исключительные «философские» претензии, если и не уничтожает их прямо. И «философам» академическим надо бы знать, помнить к строго применять, что истина всегда утверждается своею внутреннею состоятельностью, а не спорными цифрами случайных плебисцитов...

Учебный Комитет при Святейшем Синоде и состояние духовной школы—в исторической перспективе 1)

Amicus Plato, sed magis amica veretas... Ὑπὲρ πάντα νικᾷ ἡ ἀλήθεία... Μεγάλη ἡ ἀλήθεια καὶ ὑπερισχύει.

Ἔσδρας A (2 Ездр., III Esdr.) III, 12. IV, 41.

Обсуждая Учебный Комитет, как главнейший заправляющий орган духовного образования в православной России, мы вместе с тем по необходимости и осуждаем его, но для этого нужно брать все дело в исторической перспективе, в связи с разнообразными условиями и последовательными изменениями последних 2). С этой стороны данный институт рисуется нам далеко не в одинаковом свете.

Учебный Комитет преемствовал Комиссии Духовных Училищ (1808—1839 гг.) и Духовно-учебному Управлению (1839—1867 гг.) 3). О втором известно, что оно функционировало «в качестве главного исполнительного места по поставлениям и распоряжениям, относящимся к образованию духовного юношества». Это не соответствовало жизненным потребностям духовной школы 60-х годов минувшего столетия, и граф Д. А. Толстой по сему предмету писал следующее: «Оче-

1) Настоящий трактат по первоначальной редакции (—в качество «доклада»—) приложен к журналу № 29 V-го отдела Предсоборного Присутствия и напечатан в «Журналах и Протоколах» последнего (т. IV, стр. 239—271), где (на стр. 227б. 228б. 229. 230а. 234. 2366) помещены еще мои мелкие замечания. По поводу его от авторитетных и компетентных лиц из самых разнообразных сфер я получил много решительных выражений сочувствия и одобрения, а характеристика реферата дана (по корректуре) проф. Ал. И. Лебедевым в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 5, стр. 153,₁. 165.₁. Этого мне пока вполне достаточно для моего принципиального оправдания и для нравственного удовлетворения в виду исключительных условий происхождения и опубликования моей работы...

2) Для сего имеется в печати только заметка С. И. Миропольского «Двадцатипятилетие Учебного Комитета при Св. Синоде (18(Г—1892 г.)» в №-ре 23 «Прибавлений к Церковным Ведомостям» за 6-е июня 1892 года (стр. 829б—884б), а у нас под руками была еще статья покойного († 4-го июня 1906 года) помощника правителя дел Учебного Комитета А. Г. Болдовского, которая появится в соответствующем томе «Православной Богословской Энциклопедии. Первая написана человеком знающим, но, к сожалению, проникнута слишком юбилейно-панегирическим тоном, что Комитет «старался стоять на высоте положения и быть ревностным исполнителем», действовал обстоятельно, безотлагательно и пр...

3) О первой, а частью и о втором см. у † проф. И. А Чистовича,Руководящие деятели духовного просвещения в России в первой половине текущего (ХIX-го) столетия: Комиссия Духовных Училищ, Спб. 1894, и у В. И. Самуилова в «Прибавл. к Церк. Ведом.» № 7 за 12-е февраля 1905 г., стр. 280—289. Ср. еще у Ф. В. Белявского, О реформе духовной школы, часть I (Спб. 1907), стр. 36—145. Крайне желательно, чтобы этот последний автор поспешил издать и все доступные ему подлинные материалы с необходимыми реально-историческими комментариями.

видно, Святейшему Синоду необходимо иметь по этим делам не исполнительное управление, а такое учреждение, которое само могло бы обсуждать учебные вопросы, занимаясь этим делом исключительно и постоянно, и результаты своих обсуждений представлять на утверждение Святейшего Синода [—без упоминания хотя бы о малейшем посредстве Обер-Прокурора!—] и которое вместе с тем могло бы производить чрез своих членов ревизии взамен назначавшихся доселе от академических Правлений и совершавшихся за неимением свободных для того людей редко и не вполне обстоятельно» 1): В этом именно смысле и открыт был «при Святейшем Синоде» «Учебный Комитет» на основании особого о нем «Положения» 2), санкционированного Государем Императором Александром II 14-го мая 1867 года.

Как видим отсюда, первоначальные предначертания были столь же широкие, сколько и высокие. К неучастью, при выполнении их Учебный Комитет с самого начала очутился в совершенно ненормальных условиях. Будучи вспомогательным органом собственно Св. Синода, он по закону лишен был прямого общения с последним, ибо все комитетские «заключения поступают» туда «на рассмотрение и зависящее распоряжение (лишь) чрез предложения Обер-Прокурора» (§ 14 «Положения»), чрез которого происходят и все сношения «с высшими местами и лицами» (§ 11). Сверх сего, прокурорская власть оказывалась на одном уровне с синодскою, поскольку была уполномочена давать Комитету обязательные поручения; наравне со второю (§ 11). В результате являлось неизвестным, кто специально ведал духовным просвещением в России,—и по самому существу Учебный Комитет вынуждался к механически-приспособительному колебанию между двумя силами, которые далеко не всегда были согласны и не во всем действовали солидарно. Комитет, принципиально лишенный независимой и ответственной инициативы, заранее обрекался на печальную роль переметной сумы, а на практике должен был лавировать между Сциллой и Харибдой, фактически не редко попадая «из огня да в полымя»... В этом заключается грустная трагедия всей комитетской истории. Печальные плоды подобного строя бьют в глаза на всем протяжении и во всех сторонах, но эти дефекты столь близки и ощутительны для нас, что, характеризуя общее, необходимо бывает иллюстрировать его индивидуальными примерами и по ним оценивать самый принцип. Отсюда естественно, что и мною будут затрагиваться слишком реальные случаи, которые человеческая ассоциация склонна приурочивать к известным лицам, сваливая на них все беды. Посему категорически предупреждаю, что все это решительно чуждо моим намерениям. Я прекрасно понимаю, что не

1)Но см. ниже стр. 120.

2) См. его и в брошюре «Положение об Учебном Комитете и штат оного с относящимися к ним последующими узаконениями и разъяснениями» (Спб. 1907), стр. 3—6.

призван ни судить, ни казнить людей или сводить личные счеты, каких с Комитетом не желаю иметь... От меня требуют лишь соображений, наблюдений, указаний. Однако все рассматриваемые события еще живы для нас, и замечания о них неизбежно получают индивидуалистический колорит конкретных ссылок. Тем не менее личности играют здесь второстепенное значение,—и я глубоко убежден, что многие из них были без вины виноватыми, невольно страдавшими от коренной фальши в самой системе. Но по этой причине последняя. всего нагляднее обрисовывается по степени своей практической «пригодности» именно реальными актами комитетской корпорации, о которой нельзя и несправедливо умалчивать, если от этого хирело и чахло самое духовно-учебное дело. Πάντα δεῖ λίθον κινεῖν κατᾶ τὴν παροιμίαν, ὥστε τὸ ἀληθές ἐξεορεῖν 1). В таком освещении все мои намеки теряют индивидуалистический смысл и должны быть комментируемы единственно в качестве фактических свидетельств о ненормальности самой природы Учебного Комитета.

Впрочем, на первых порах принципиальные неудобства не обнаруживались рельефно и—напротив—проектированные цели находили посильное применение, но—к сожалению—не прогрессивное, а регрессивное. В почти сорокалетнем существовании Учебного Комитета нужно различать два периода, разделительною гранью которых служит 1884-й год. До этого времени была эпоха творческо-созидательной работы, во многом симпатичной и плодотворной. Предстояла великая задача радикальной реформы духовной школы. Недостатки старого строя, осужденного историей и заклейменного отвержением в самой жизни, были слишком осязательны и не требовали особых подвигов для своего устранения. Посему Учебный Комитет справедливо сосредоточил преимущественное внимание на организационной части. Центром всего были учебные планы, где достигнуты несомненные успехи по сравнению с предшествующим. Учебные программы этого времени, бесспорно, выше прежних,—и позднейшие только ухудшали их с роковою систематичностью (см. ниже стр. 87,₄. 96 сл.). Всегда наблюдалась возможная заботливость и о том, чтобы они проводились и выполнялись с одушевленною целесообразностью. Здесь заметна тщательность в подборе надлежащего преподавательского персонала. Академии того времени не имели разрядных списков для выпускаемых кандидатов и не доставляли механического удобства для их распределения по чисто формальному арифметическому принципу. Необходимо было обсуждать этот вопрос по существу в каждом конкретном случае,—и для сего прекрасным пособием являлись «отделенские» академические классификации, которыми безошибочно намечался круг специальной компетенции и личных научных симпатий всякого академического питомца. Поэтому тогдашние преподаватели прочно сидели на избранных местах и—вопреки позднейшим преемникам—не перепархивали по-птичьи с кафедры на кафедру, не смотря на свое убогое до нищенства положение. Так—взаим-

1) В. Theodoreti Eranistes, dial. И: Migne, gr. ser. t. LXXXIII, col. 165C.

ным согласием образовательных идей и соответствующих педагогов зарождался новый организм духовной школы. Но пока это был лишь росток, нуждавшийся в неослабном уходе, чтобы не погибнуть за долго до зрелости или не принять, ложного направления. И Учебный Комитет, хорошо понимая эту сторону, попечительно следит за своими насаждениями. Это были его собственные детища, дорогие для высшего духовно-учебного управления во всех мелочах и реальностях фактического уклада. Естественно, что—под видом ревизоров—посылались на места не грозные олимпийцы бюрократического величия, а любящие и опытные няньки, способные и готовые помогать добрым советом и авторитетным указанием, но не холодными прощениями и страшными карами. Сам я, напр., с искреннею благодарностью вспоминаю почившего С. В. Керского 1), который к заброшенной мелюзге Никольского Духовного Училища (в Вологодской губернии) обнаруживал трогательную заботливость, входя во все наши ребяческие интересы и нужды. Даже суровый по внешности позднейший ревизор с ухватками таких членов новейшей формации—Степ. Исид. Лебедев 2) не чужд был сердечных порывов, хотя нагонял на Вологодских семинаристов немало фальшивого ужаса своими бесцеремонными и грубыми покрикиваниями на всех и на все. При подобных условиях и ревизорские отчеты не были мертвыми бумагами. В них до известной степени отражалась подлинная духовно-школьная жизнь, которая лучше всяких канцелярски-красивых фраз говорила, что у нее есть хорошего и полезного для обеспечения дальнейшего процветания. Эти отчеты были настоящими педагогическими трактатами или «томами» 3) с массою ярких наблюдений и удостоверенных соображений. В компетентных источниках сообщается, что таковы именно были донесения С. В. Керского, которые «составляли целую библиотеку педагогических заметок и материалов для истории духовного образования в России» 4). Впрочем, это не сопровождалось задержками в непосредственных педагогических мероприятиях, ибо ближайшие указания и соображения давались тотчас же и в печатных оттисках рассылались по учебным заведениям, где чрез библиотеки были доступны всем, не исключая воспитанников, а после этот порядок прекратился 5).

1) Скончался в С.-Петербурге 1-го октября 1903 года: см. «Прибавл. к Церк. Ведом». № 41 за 11-е октября 1903 года, стр. 1583—1585.

2) Скончался во время ревизии в Пензе 16-го апреля 1882 года: см. «Церковный Вестник» № 19 за 8-е мая 1882 года, стр. 9.

3) См. «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 840а.

4) Проф. П. В. Знаменский, История Казанской Духовной Академии, т. III (Казань 1892), стр. 380.

5) Весьма знаменательно, что печатание ревизорских «отчетов совершалось и прекратилось исключительно по распоряжению Обер-Прокурора: см. «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., 23, стр. 840а. Любопытно по сему предмету и определение Св. Синода от 14—24 декабря 1883 года (т. е. пред самым введением нынешних духовно-учебных уставов) за № 2.593; оно гласит: «печатание полных ревизорских отчетов по ревизии духовно-учебных заведений, как оказавшееся [почему?] в настоящее время [—для 1884-го и следующих годов это безусловно верно!—], по заключению Учебного Комитета [—и, значит, для него!—] при Святейшем Синоде, не вполне целесообразным [—т. е.?—], прекратить и взамен сего, по мере надобности, а не в

Совокупностью всех отмеченных факторов выяснялось, что Учебный Комитет имеет своего специального дела более, чем «по горло»,— и он особенно· сосредоточивался на своей прямой задаче, не отклоняясь много в сторону и не увлекаясь излишне тенденциями к бюрократическому самовозвеличению, чем после чрезмерно страдало данное учреждение, забывшее, что мишурное превознесение, попирающее свои обязанности, и смешно, и грешно, И гибельно, а скромность интенсивной работы в соподчиненной области есть истинная слава всякого участника общего церковно-государственного просветительного строения...

Это не было понято и остановлено своевременно, откуда грустные последствия явились с фатальною неизбежностью. При неестественном и непосильном расширении своей компетенции Учебный Комитет оказался без достаточных средств, чтобы продуктивно справляться с живым педагогическим делом. Для поддержания своего внешнего достоинства ему по необходимости пришлось замкнуться в чисто бумажной сфере, так как он не хотел покинуть широкое поле и возвратиться на «тесный путь»—к своей собственной педагогической роли. К тому же обнаружились важные дефекты по воспитательной организации духовной школы. Эта часть вообще была в изрядном пренебрежении у прежнего Учебного Комитета и к концу первого периода достигла большого расстройства и многих аномалий. Нужно было направить творческое влияние на эту главнейшую область духовно-школьной педагогии и постепенно устранять недостатки, пользуясь добрым наследием прошлого в других отношениях. Но Учебный Комитет уже потерял здоровое чутье и не желал сойти с гладенькой бюрократической дороги; да и временами к 80-м годам радикально изменились. Начались новые веяния—канцелярского правления, бюрократической централизации и самомнительно-чиновничьего недоверия ко всяким местным органам. Неудивительно, что воспитанныные недочеты духовной школы наружно вполне оправдывали эти тенденции, а Учебный Комитет прямо и решительно стремился навстречу им и сам помог своему крушению.

При таких предзнаменованиях открылась с 1884 года вторая эпоха. ее деятели находились в довольно невыгодном положении по сравнению с тонерами возникшего Учебного Комитета. Там для всех было бесспорно жалкое убожество духовно-школьных институтов, и упразднение последних принималось всеми сочувственно—с готовностью поддерживать и осуществлять обновительные реформы, за которые энергически высказывался громкий голос самой жизни. Теперь все было иначе. Духовная школа была не настолько плоха, чтобы ее уничтожить с легким сердцем, и на акты систематического подозрения она отве-

определенные сроки [—когда вздумается?—], печатать в форме циркуляров [—превращая отчетные замечания в законополагающие предписания—] только общие руководственные указания и распоряжения духовно-учебной власти [sic!], какие потребуются по ревизиям членов-ревизоров, а равно и разъяснения вопросов, возбуждаемых практикою духовно-учебных заведений, дабы таковые могли быть известны и всем прочим [—кому или чему?—], для соответственного в подобных случаях исполнения и руководства». См. в брошюре «Положение об Учебном Комитете» (Спб. 1907), стр. 10—11.

чала равным отпором пассивного сопротивления или энергичного протеста. Вместо дружного взаимодействия постепенно формировался непримиримый антагонизм двух враждующих лагерей, из коих один обладал опытом (хотя бы отрицательным), другой имел власть деспотическую. Доброе соучастие обоих факторов прогрессивно вытеснялось упорною борьбой. И если везде господствует принцип, что «сила солому ломит», то здесь он получил несколько особое применение. Оторванная от действительности, власть—по самой своей отвлеченности— неспособна заменить живое, явление и вынуждена подавлять его всяческими нагнетаниями сверху. В этом смысле и Учебный Комитет должен был тянуться к правящим вершинам и за свое противоестественное возвеличение в конце концов наказан был тем, что совершенно превратился в рабски-послушную «Канцелярию Обер-Прокурора» 1). Всякая самостоятельность была потеряна, а выиграли лишь комитетские заседатели, где иногда простые «служилые» чиновники быстро двигались по иерархической лестнице вплоть до тайных советников, украшались высокими знаками орденского созвездия, осыпались крупными добавочными пособиями, рентами, квартирными и многими великими и богатыми милостями чиновного мира, когда даже 50-тилетние профессора, воспитавшие целый ряд иерархов до митрополитов включительно, едва выходили действительными статскими советниками без особых орденских декораций и со скромною пенсией на недолгую, истинно маститую старость 2 )... За-то подобные комитетские чины были безусловно покорными и канцелярски ловкими исполнителями всяких мнений и предначертаний, хотя комитетские «дела прежде, чем достигнуть Синода, получали то или иное направление в зависимости от усмотрения посредствующей [прокурорской?] власти» 3) и вообще крайне затягивались 4). С другой стороны, отдаленная власть, воюющая с живым опытом, всегда устраняется от последнего и предпочитает действовать с ним чрез мертвое орудие бумаг и, которая и накоплялась в комитетских архивах в ужасающем количестве. Понятно без аргументов, что здесь предложение точно соответствовало спросу. С мест, боявшихся расплаты за откровенное слово, поступали одни формальные донесения и крючкотворные отписки по готовым трафареткам (см. «Циркуляр по духовно-

1) Ср. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. II, стр. 556—557; т. IV, стр. 2246. См. и ниже стр. 89,₄.

2) И вообще комитетские и другие чиновники духовного ведомства починам И орденам двигаются с такою стремительною быстротой, какая совершенно недоступна для педагогов даже из профессоров, при чем заслуженные учителя из категории последних не могут угнаться за своими молодыми учениками, а иногда и принципиально лишены всякой надежды на отличия, легко добываемые «канцелярскими подвижниками»... Разумеется, все это не важно и мало интересует педагогических тружеников, если, напр., Московская Академия прямо проектирует отмену всяких орденских декораций для всего профессорского состава... Тем не менее для характеристики положения вещей полезно указать и на этот факт несомненной обиды по отношению к педагогическим деятелям, чтобы все видели, в каком пренебрежении находится у нас духовно-педагогическое служение... Ср., впрочем, и у проф. Ал. И. Лебедева в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 5, стр. 152. 159—160.

3) См. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. II, стр. 557а.

4) См. ibid. IV, стр. 224б.

учебному ведомству» № 18 за 1898 г., стр. 3—5), где указывалось даже точное разделение на графы (idid. № 21 за 1901 г., стр. 9), причем строго требовалось соблюдение всех форм (ibid. № 10 за 1892 г.,стр. 3—4), а отчеты все-таки посылались неудовлетворительные 1), не смотря на внушения и напоминания Комитета (ibid. № 5 за 1889 г., стр. 3—4; № 18 за 1898 г., стр. 2—3; № 20 за 1900 г., стр. 13) 2). В свою очередь выезжавшие для ревизий комитетские чины заботились больше о критике, разносах и уязвлениях и вовсе не доставляли живых наблюдений и реальных педагогических указаний. Ведь важно было просто отбыть повинность по готовой директиве! И в этом отношении бывали поразительные явления, что давались лучшие рекомендации о преподавателях, к которым ревизор забегал на краткое время при первом их вступлении в класс, когда еще не начиналось даже внешнее знакомство с учениками 3). Невнимательность к наличному обнаруживалась иногда в самом курьезном виде. Так, один комитетский ментор вместо епархиального женского училища попал в женскую гимназию и, яко бы, лишь при прощании с начальницею узнал о своей трагикомической ошибке. Другой перепутал свои аттестации и в отчете приписал их совершенно не тем лицам, о чем корпорация со страхом и изумлением осведомилась по доставленному извлечению. Третий растерял записи и просил самих преподавателей прислать свои авто-характеристики 4). Четвертый, в недавнюю пору, расспрашивал академических студентов о преподавательских персоналах, чтобы по этим данным «прижать» столь случайно опороченных педагогов. Примеров· такого рода — с оттенками чисто полицейского свойства, когда ревизор, как будто уезжавший, неожиданно возвращался вскоре после 20-го числа,—слишком достаточно. Вообще же, отзывы о педа-

1) Достоверно знаю, что это оправдывалось общим убеждением семинарских корпорации, будто в Учебном Комитете совсем не читают этих «отчетов», почему, последние лишь переписывались из года В год; прибавляли—после особых напоминаний—только сведения, статистические, о том, не преподаются ли где-нибудь гигиена, медицина, живопись, переплетное мастерство и пр. Вносились иногда замечания о несовершенстве программ, неудовлетворительности официальных учебников, о замене их другими и т. под. пожелания, но все это, яко бы, не просматривалось и во всяком случае «оставлялось без последствий». Известны примеры, когда «отчеты» иными Семинариями за некоторые годы и вовсе не посылались в Учебный Комитет.

2) У нас имеются под руками 22 №№-paэтих «Циркуляров по духовно-учебному ведомству» (с 1888-го по 1903-й год) и к ним отличный «Алфавитный указатель» помощника правителя дел Учебного Комитета А. Д. Кузнецова (Спб. 1904). Прибавим, что мы совершенно не согласны с мнением С. И. Миропольского (в «Прибавл. к «Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 840б), будто «по содержательности своей, циркуляры по духовно-учебному ведомству, помимо прямой пользы для духовно-учебных заведений, составляют ценный вклад в нашу педагогическую литературу»... Любопытно бы знать, где—«помимо» духовной школы—этот «вклад» имел «ценное» педагогическое применение... А вот в «Церковном Вестнике» 1906 г., № 47 за 23-е ноября, стлб. 1530, я читаю, что и «очерки, какие года 3—4 стал давать Учебный Комитет, будучи скудными даже в статистическом отношении, ни в каком случае не могут претендовать на верную картину духовной школы», между тем первоисточником для них служат именно ревизорские отчеты... См. и стр. 119.

3) Из Личных воспоминаний от конца 1890 года.

4) См. и «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 232б.

гогии и педагогах собирались по городским слухам, анонимам 1) илина коридорах, при чем вследствие искусственно внесенных и поддерживаемых раздоров верх был либо за начальством, либо за корпорацией. Естественно, что ревизорские доклады большею частью оказывались «канцелярскими бумагами», которые почему-то усердно охранялись от архивных крыс...

В результате вышло, что во второй период своего существования Учебный Комитет получил характер бюрократического и бумажно-канцелярского учреждения. Воздвигались целые Монбланы всяких бумаг и лились широкою рекой циркуляры явные и тайные, обычные и сепаратные 2), а жизнь педагогическая окончательно заслонялась ими и убегала за черту комитетской досягаемости в неведомую даль. На прогрессивно возраставших бумажных постаментах и монументах избранное чиновничество комитетское возносилось до бюрократических небес и на этой головокружительной высоте не чувствовало органической потребности считаться с жизненными запросами. Живое дело резко приостановилось и превратилось в бумажно-нараставший коралловый риф, опасный для духовно-педагогических кораблей и лодок. Иллюстрация тому хотя бы в крайней медлительности комитетского движения по последней духовно-школьной реформе, тянувшейся изнурительно и иногда попятно без всякого успеха почти десять лет (с 1896-го по 1905-й год) 3), истомившей все местные педагогические силы и расстроившей созидательную работу 4). Между тем духовно-учеб-

1) Так было, напр., при ревизии Подольских духовно-учебных заведений † А. А. Завьяловым, при чем «анонимы» представлены и в самый Комитет...

2) С. И, Миропольскийудостоверяет (в «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 8406) следующее: «Количественно, так сказать, о деятельности Комитета можно судить уже по тому, что число журналов его, восходящих на утверждение Святейшего Синода и Синодального. Обер-Прокурора, ежегодно восходит до 500, разных должностных дел до 1.480 и внешних сношений свыше тысячи нумеров»... Полагаем, что с тех пор последовал в этом отношении солидный прогресс, едва ли утешительный для духовно-педагогической жизни... См. еще в сборнике «Духовная школа» (Москва 1900), стр. 232 (и ср. стр. 240) о «беспрестанном потоке канцелярских бумаг», достигающем ужасов потопа...

3) См., напр., отдельно изданный «Журнал Учебного Комитета» о заседании Св. Синода 8-го июня 1905 г., стр., 1, а также «Прибавл. к Церк. Ведом.» № 46 за 12-е ноября 1905 г., стр. 1044; ср. у о. проф. Ф. И. Титова, Преобразования Духовных Академий в России в XIX в. (Киев 1906), стр. 104 сл., и у Ф. Н. Белявского, О реформе духовной школы, ч. I, стр. 169 сл.

4) Фактически—«настоящее» дело о новых духовно-учебных программах началось лишь в 1901 г., когда для сего специально приглашались, некоторые излюбленные членами преподаватели в Учебный Комитет, подвергавший потом постепенным изменениям выработанные проекты, которые в отпечатанном виде представлены в 1905 г. на утверждение Св. Синода, но согласно его определению от 16—19 августа 1906 г. предварительно разосланы во все Семинарии и Училища для отзывов (см. подробнее у Ф. В. Белявского, О реформе духовной школы, ч. I, стр. 187 сл.). По этому вопросу один ректор Семинарии пишет мне следующее: «Новые программы — лишь сокращения старых, с небольшими переделками. По многим предметам семинарского курса они признаны правлениями Семинарий не отвечающими ни существу наук, ни запросам к потребностям времени, о чем и посланы в Учебный Комитет соответствующие замечания... Дело это тянулось сем лет и... пока доселе не разрешено. Могло ли за эти семь лет идти нормально учебное дело в Семинариях, когда все знали о том, что высшая церковная власть сама считает некоторые учебные предметы (напр., библейскую историю, обличительное богословие) излишними, программы же

ные заведения шумно волновались и воспитанники настойчиво допрашивали—даже за уроками—своих преподавателей но этому предмету, а те сами ничего не знали и своими уклончиво-смущенными ответами усугубляли напряженную тревогу.

Разумеется, при таких порядках и в самом Комитете не ощущалось нужды в настоящих, живых деятелях, которых столь не любит канцелярская бумага, где доселе часто играет главнейшую роль казуистическая задача, пометить ее «отношением» или «предложением», — написать «поступок» или «проступок» 1)… Вполне натурально, что одно время было всеобщее непоколебимое убеждение, что там всем вершил бесконтрольно шеф бумажного делопроизводства, и ему являлись на поклон все просители, а он ссылки на свои права по академическому уставу 1884 г. (§ 56) самих «профессорских стипендиатов» властно парировал решительным вердиктом, что «мы назначим на первое место по собственному усмотрению» 2). Энергичные работники были излишни, и комитетский состав заполнялся лицами «по особым соображениям» связей и протекции, ради кормления и для синекуры 3). Упорно говорили, что некогда члены подбирались по удобству «для партии» совсем особого рода 4)… Сколько можно судить по некоторым речам в общем

все вообще—неудовлетворительными?... Преподаватели оказывались в ложном положении пред воспитанниками, раз никто из них не мог выяснить даже себе, учиться ли учащимся ненужным предметам, да еще но устарелым и негодным программам?»... А в «передовице» С.-Петербургского «Колокола» № 409 за 14-е июня 1907 года говорится еще так: «Учебный Комитет при Св. Синоде, довольно „освободительно“ пополняющийся теперь членами из „далеких и Чуждых“ для духовно-учебного дела „стран“, уже целый год слишком усиливается пойти в ногу с преобразователями светских школ. Он не ограничился тем, что, не желая „ведать, коего духа“ должна быть наша духовная школа, исковеркал программы Духовных Семинарий и Училищ, „подгоняя“ их к гимназическим, что и прошло по Божьему попущению. Он „подогнал“ было и программы епархиальных женских училищ к программам женских гимназий Мин. Народи. Просвещения и в своем журнале, представленном на рассмотрение Св. Синоду, мотивировал такую подгонку желанием облегчить поступление „епархиалок“: учительницами в школы названного Министерства и для продолжения образования в высшие учебные заведения. Однако Св. Синод, рассмотрев этот журнал, отклонил комитетскую затею. Приняв во внимание неудовлетворительность учебно-воспитательной части женских гимназий Мин. Нар. Просв., которые, кстати, сами накануне реформы, а также и то, что подготовление воспитанниц епархиальных женских училищ в высшие учебные заведения дело для сих училищ побочное, Св. Синод не нашел возможным ломать, по приведенным Комитетом мотивам, учебно-воспитательный строй епархиальных училищ. Училищные программы он признал отвечающими своему назначению: дать образование дочерям православных клириков и подготовить их для учительствования в народных школах. Программы эти Св. Синод постановил лишь углубить и расширить—как в обще-образовательной, так и педагогической части; и в этом смысле поручил Комитету заняться преобразованием учебно-воспитательного строя епарх. училищ»...

1) Это — факты из комитетской практики конца 1906-го и начала 1907 года.

2) Из личного опыта в августе 1690 года.

3) Ср. сборник «Духовная школа» (Москва 1906), стр. 231: «при таком назначении (членов Учебного Комитета) заметную роль всегда играют знакомство, кумовство и другие формы протекции».

4) Совершенно неожиданное разъяснение и подтверждение сего встретились нам после в «Христианском Чтении» 1907 г., № 2, стр. 199 в статье, о. проф. Ф. И. Титова·. «Две справки по вопросу о преобразованиях Духовных Академий в России в XIX в.».

собрании Предсоборного Присутствия, изменения к лучшему по этой части и теперь идут весьма туго, а многие аномалии покровительствуются и терпятся 1), и члены из профессоров с гордостью отмечают обилие своих должностей даже в справочном городском указателе... Постепенно образовался тесный кружок «своих людей», у которых, конечно, были и «свои» интересы—помимо школы и жизни, если не считать того, что места «переуступались» друг другу по любовному договору о казенной квартире, сохранявшейся за предшественником, когда преемник, обязанный ежедневно бывать в С.-Петербурге, соглашался жить вдали от города... Взаимная услужливость доходила до того, что комитетский чиновный правитель ухитрялся «законно» отправлять еще и функции члена вопреки самой природе службы и всяким правам и правилам 2)... Не менее характерный пример сего мы имеем в том, что Учебный комитет второго периода усиленно рекомендовал и усердно распространял разные учебники и учебные пособия чуть не исключительно фабрикации своих сочленов (nomina sunt odiosa!), хотя, казалось бы, самый простой такт должен был всячески удерживать от подобной взаимопомощи 3). На деле далеко не все эти творения,

1) Об этом свидетельствовал, напр., тогдашний председатель Учебного Комитета преосвященный Арсений (Стадницкий) на заседании общего собрания Предсоборного Присутствия 29-го мая 1905 года, но соответствующий пассаж не по вине оратора выпущен в печатных «Журналах» (т. II, стр. 556а), у меня же сохранился в официальной корректуре. Там значится следующее: «Я опытно познал, что Учебный Комитет есть Канцелярия Обер-Прокурора Святейшего Синода и Канцелярия не из первых, а самая последняя. Обер-Прокурор есть посредник между Учебным Комитетом и Святейшим Синодом. Журналы сначала докладываются Обер-Прокурору, а потом сдаются в Канцелярию. Назначение преподавателей тянется до 2-х месяцев. Проще было бы поставить Учебный Комитет в непосредственные отношения к Святейшему Синоду. Докладываются дела Учебного Комитета чиновником, который не был при суждениях о них в Учебном Комитете, а таких суждений бывает немало. Из кого состоит Учебный Комитет? Один из членов два года болеет, другой совсем не живет в Петербурге, третий в постоянных разъездах и «его почти не вижу, четвертый [большинство таких!] занимает несколько должностей и не в состоянии бывать исправно на заседаниях. Что можно сделать при таких условиях»?..

2) См. «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 831б, и ср. комментарий к сему проф. А. И. Алмазова в «Журналах и Протоколах Предсоб. Присут.», т. IV, стр. 225б.

3)Были ведь случаи, что комитетский ревизор, составитель учебника, давал свой отзыв о преподавателе в зависимости от того, употребляет ли педагог книжку его изделия или нет. Из многих известных приведу только пример, сообщенный мне одним нынешним университетским профессором И. Д. А. Некогда он был семинарским преподавателем в Симферополе. Весною 1895 года прошел слух, что туда едет специально командированный комитетский ревизор П. И. Н. (ныне покойный). А нужно иметь в виду, что Таврическая Семинария была недавно оставлена (переведенным в Харьков) ректором о. И. П. Знаменским (о котором см. ниже на стр. 116,₁, 126,₄). При нем шла борьба партий—семинарской и консисторской. Ревизия неизбежно должна была затронуть прежнее управление и решить дело в пользу Семинарии или Консистории. И вдруг педагогический персонал узнает, что последняя еще до отправления из С.-Петербурга П. И. Н—ва послала заказ на его «Практическое руководство» (конечно, дельное и ныне вышедшее 9-м изданием под редакцией И. Ф. Маркова, Спб. 1907) в количестве экземпляров, соответствующем числу церквей епархии... Я,—пишет мой корреспондент,—ничего не хочу выводить отсюда и готов полагать, что П. И. Н. даже не подозревал, что столь неожиданный и крупный заказ надо ему «обдумать». Но после этого заказа многие из преподавателей в ожидании ревизии чувствовали себя скверно... Пишущий занимался философскими предметами «по-настоящему», и придраться же нему было мудрено. Но «вот где таилась погибель» его:— учебник † проф. В. Д. Кудрявцева-Платонова велик и растянут, почему его не

квалифицированные у официального комитетского историка «вкладами» 1), отличались высокою пробой даже по отзывам комитетских коллег. Мы сами знаем такой случай (в Воронеже), что ревизор резко оборвал преподавателя на уроке за яко бы неуместные выражения при объяснениях, по «практическому руководству», но тот молча взял книжку комитетского принципала († о. А. И. П.) и заставил прочитать вслух пред всем классом соответствующий параграф;—к ужасу и стыду оказалось то же самое, и чиновный ревнитель вынужден был дипломатически отговариваться, что ранее он не расслышал, а теперь криминальные фразы находит законными и благоговейными... Конечно, никто этому не поверил, и соблазн был истинно великий. Одобрения всех сортов для: изданий посторонних лиц опять рассыпались вопреки их фактическим качествам, и часто излюбленные труды быстро сменялись тиснениями с сохранением абсурдных нелепостей. Вот для примера крошечная иллюстрация. Учебный Комитет (в своем журнале 16-го декабря 1892 г. № 441) поспешил ввести семинарским учебником «Истолковательное обозрение» посланий апостольских и Апокалипсиса о. протоиерея Мих. Иван. Хераскова 2), удостоенное (по отзыву † о. протоиерея А. А. Лебедева) Макариевской премии в 500 р. (см. «Циркуляр» № 12 за 1893 г., стр. 71—74). В таком смысле сделано было представление Св. Синоду, однако последний, благодаря своему докладчику не из комитетской семьи (А. В. Гаврилову), затруднился согласиться на это и препроводил рукопись на рассмотрение профессору Казанской

обходимо «размечать» для воспитанников. Во «Введении в философии», между прочим, было зачеркнуто несколько строк, и на одной из них стояло слово «Бог»... Ревизор построил на этом обвинение, что пропуск тенденциозен и может скверно влиять на учеников, а потому «обещал» доложить о сем по начальству... «Виновный» был ошеломлен подобною абсурдностью, но хорошо понимал свое горькое будущее в самом скором времени. Его спасло лишь совершенно случайное обстоятельство. Прокурор К. П. Победоносцев поручил обозреть и дела Епархиального Училищного Совета, а там председательствовал живший в Херсонесе под Севастополем (т. е. за 75 верст от Симферополя) безграмотный архимандрит А. (уволенный потом следующим Преосвященным). Вся работа велась «провинившимся» семинарским преподавателем,— и она была безукоризненна. К чести ревизора, он оценил этот бескорыстный труд и согласился не воздвигать за «пропуски» из учебника опасных криминален. «Тем не менее,—прибавляет разумеемый мною педагог,—у меня навсегда осталось тягостное чувство:—ведь я не был выброшен только случайно!.. Говорю это сейчас спокойно и не по личной обиде. П. И. Н. и после, как я слышал, делал обо мне лестные отзывы в частных беседах. Но в том-то и трагизм семинарской службы, что сегодня вы прекрасный человек и работник, а завтра вас гонят на улицу»... В туже ревизию пострадал преподаватель церковной истории Д. Д Якимович, окончивший в Московской Академии (в 1881 году) первым по историческому отделению, бесспорно лучший учитель Таврической Семинарии. По отзыву же ревизора он оказался худшим. Это совсем пришибло беднягу. Он скоро ушел из семинарской корпорации и недолго прожил:—ему была нанесена смертельная обида... Для разъяснения эпизода не излишне отметить, что и корреспондент мой и г. Якимович были против консисторских притязаний и не скрывали своих симпатий к опальному тогда ректору И. П. Знаменскому, а выводы отсюда формулируются сами собою... Однако первый заключает свою повесть и примирительно и верно: «лично я не хочу П. И. Н. ни подозревать, ни винить, но тем более проклинаю систему»...

1) См. «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 8336.

2) Бывший ректор Владимирской Духовной Семинарии, потом Суздальский протоиереи; скончался 9-го сентября 1901 года (см. «Прибавл. к Церк. Ведом.» № 40 за 6-е октября 1901 года, стр. 1469—1470).

Духовной Академии М. И. Богословскому, который—вопреки комитетским панегиристам—дал отзыв вовсе не похвальный. Автор воспользовался компетентными профессорскими указаниями и, исправив согласно им свое пособие, обратился (в 1895 г.) в Учебный Комитет за одобрением,—и оно условно было присуждено членом А. М. Ванчаковым. Но другой комитетский специалист † протоиерей Е. И. Мегорский «навел» усиленную критику на профессорскую рецензию,—й в результате «труд о. Хараскова низведен со степени „учебника“ на степень „учебного пособия“, вследствие переработки его в рукописи по замечаниям экстраординарного профессора Казанской Духовной Академии М. Богословского», как о том свидетельствует сам автор в феврале 1895 г. в своем прошении в Учебный Комитет и как это оправдывается печатными документами 1), двумя критическими отчетами о. Е. И. Мегорского и соответствующими комитетскими вердиктами. Почтенный о. М. И. Херасков настолько был «расстроен» всеми этими мытарствами, что одно время серьезно пытался возвратить свое литературное детище из зрелого состояния в первобытное, устранив все профессорские приросты 2). Комитетские заседатели, видимо, совсем не читали рекомендуемых книжек, потому что всякий разумный человек при самом беглом штудировании заметил бы вопиющие странности 3), а без особой протекции крайне затягивали рассмотрение и подвергали таким «истязаниям», что авторы вынуждались искать обходных путей к напечатанию своих рукописей 4). При введении новых или улуч-

1) См. и «Циркуляр» № 12 за 1695 год стр. 73: От такой переделки [—согласно замечаниям проф. М. И. Богословского—] сочинение [о. М. И. Хераскова] выиграло относительно полноты и подробностей обозрения священных книг, но стало не вполне пригодным для учеников в качестве учебника», каковым Комитет признавал его прежде—до исправления...

2) См. Дело Учебного Комитета № 13 за 1695 год в Архиве Св. Синода (№ 288) и дело Св. Синода (по 2-му столу I отделения) о соискании премий митрополита Макария в 1892 год .№ 649 там же (№ 297).

3) Укажу один пример. Даже в «третьем», «исправленном» издании «Обозрения посланий апостольских и Апокалипсиса» А. Б. Иванова удостоверяются зависимость и пользование во 2-м послании Петровом из послания Иуды (Спб. 1886, стр. 86), которое «написано после падения Иерусалима и, может быть, во времена Домициана (81—96 г.)» (стр. 86), между тем «появление того мы должны отнести к 65 или 66 году» (стр. 44). Попросту говоря, выходит, что мертвый списывал у живого... А ведь это «руководство» одобрено Учебным Комитетом (и—по его докладу— Св. Синодом 6—9 июня 1890 года № 1.265) для употребления в Семинариях», в большинстве которых действует в качестве учебника,— и лучшие семинарские питомцы на приемных академических экзаменах bona fide докладывают подобные нелепости... Обо всем этом официально сообщалось Учебному Комитету (но делу, о котором см. ниже на стр. 97—98) еще в 1894 году...

4) Так, об одной «Догматике» в июле 1899 года официально было представлено законное цензурное разрешение (из Москвы) в Св. Синод и препровождено им «на заключение» в Учебный Комитет, а туда отзыв члена поступил только 18-го апреля 1901 года. Потом выяснилась, что рукопись просто лежала у назначенного комитетского цензора (†

о. П. А. Лебедева) и по смерти его лишь случайно обретена была в числе других бумаг, хотя, конечно, могла и затеряться... Все «дело» об издании этой труда тянулось,—благодаря особенно комитетскому участью,— от мая 1899 года до января 1902 года, когда последовало окончательное дозволение печатать. Учебный Комитет усматривал препятствия не только в отдельных выражениях, казавшихся комитетскому рецензенту неправильными или неточными, но даже

шейных учебников и пособий—их не пускали в обращение, пока не был исчерпан весь заготовленный комплект старого хлама; это случилось не столь давно, напр., с исправленным изданием учебного пособия по Русской церковной истории профессора П. В. Знаменского, которого долго нельзя было достать даже после одобрения в 1895 г. («Циркуляр» № 15 за 1895 г., стр. 59) 1)…

в ошибках переписчика. Мольбы автора — «разрешите, исправлю все при печатании»—были напрасными. Иногда похвальный пропуск из чистилища Цензурного Комитета затруднял дальнейшее движение. Напр., в 1894 году учебно-комитетский критик († о. В. И. Ж.) прямо заявлял почтенному писателю солидной работы, врученной ему чрез Св. Синод: «если бы духовная цензура сделала свои замечания и возражения, мы охотнее пропустили бы Вашу книгу, а так как оттуда имеется похвальный отзыв, то нам нужно внимательно прочитать рукопись и непременно присовокупить свои указания»... Это повело к тому, что произведение вышло из печати позднее на целый год (по синодскому разрешению от 28-го марта 1902 Года), хотя предметной пользы отсюда не было ни малейшей... Бывало, что порою между самими членами возникали разногласия по поводу попавших в Комитет сочинений и обострялись до того, что готовилась официальная полемика, а автор сиди у моря и жди погоды…

1) С этою «Историей» была очень длинная «история», весьма интересная для характеристики. Учебного Комитета. Книга проф. П. В. Знаменского издавна употреблялась по всем Семинариям в достоинстве учебника, но в 1888—1889 гг. выступил ему конкурентом один семинарский преподаватель г. М., который своею покорностью официальной программе магически пленил комитетского «специалиста», † протоиерея И. Я. Образцова. Последний дал о рукописи наилучший отзыв, а Комитет одобрил ввести ее (по напечатании) в качестве учебного семинарского руководства. Но синодский докладчик (А. В. Гаврилов), не принадлежавший к комитетской дружине, справедливо обратил внимание на совершенную несообразность этой конкуренции преподавателя с профессором, почему Св. Синод препроводил работу первого на новое независимое рассмотрение † архиепископа Литовского Алексия (Лаврова). В результате была обнаружена несомненная зависимость ее, между прочим, от «учебника» проф. П. В. Знаменского, излагаемого «в разбавленном и разжиженном виде», и от сочинения другого семинарского педагога (ныне профессора Новороссийского Университета) А. П. Доброклонского, не удостоившегося за аналогичный труд такой комитетской благосклонности по причине излишней учености... Тогда Св. Синод (определением от 24 мая 1889 г. за № 904) решил обратиться к проф. П. В. Знаменскому, чтобы он пересмотрел и приспособил свою книгу к новым требованиям семинарского преподавания по Русской церковной истории. Тот охотно исполнил это, но попал под суд к поименованному комитетскому критику, забраковавшему прежний учебник с предпочтением ему компиляции семинарского педагога. Прот. И. Я. Образцов в 1892 г. соорудил пространный разбор, где поставил в упрек проф. П. В. Знаменскому даже его профессорскую компетентность. Весь отзыв был настолько пристрастен, что даже Обер-Прокурор († К. П. Победоносцев) успел усмотреть это и сделал две ограничительные пометки своею рукой. Наоборот, сочинение семинарского педагога расхвалено было у о. Образцова самым усердным образом. Учебный Комитет поспешил согласиться и постановил свой приговор в пользу преподавателя, не одобрив профессорского произведения (журналом от 15-го июля 1892 г. № 213). Св. Синод—по указанию своего докладчика (А. В. Гаврилова)—опять заметил прежнюю странность и послал обе книги на компетенцию † проф. Киевской Духовной Академии И. И. Малышевского, который прямо склонился на сторону своего Казанского коллеги. По прокурорскому распоряжению, комитетский член † протоиерей А. А. Лебедев, подводивший окончательный итог, должен был высказаться за преимущества проф. П. В. Знаменского, свидетельствуя, что он исправлял свой труд и по комитетской рецензии о. Образцова, хотя «с некоторою болью сердца». Св. Синод (определением от 19—25-го мая 1895 г.), наконец, одобрил профессорское «руководство» «в качестве учебника» (см. дело Учебного Комитета № 10 за 1892 г. в Архиве Св. Синода А 287 и дело Св. Синода № 6,97 за 1888 [по 3-му столу I-го отделения] там же № 298). Дальше началась явная затяжка с печатанием, и труд проф. П. В. Знаменского увидел свет только чрез год—в октябре 1896 г., когда выпущен в 12 тысячах экземпляров. Однако еще в декабре 1897 г. прежний конкурент, продолжавший употреблять при преподавании свои книжки, доносил Учебному Коми-

На педагогические запросы не обращали внимания 1). Для преподавателей и целых педагогических советов не допускалось по этой части независимой инициативы, и всякие проявления ее осуждались и пресекались (по поводу замены учебников Чистовича, Маркова и Знаменского книгами Гиляровского, М. А. Остроумова и Малицкого см. «Циркуляры» № 2 за 1888 г., стр. 21; № 20 за 1900 г., стр. 12); от заинтересованных лиц не требовали даже оправдательных соображений, хотя они могли быть вполне резонными. Последнее же несомненно по систематическому употреблению учителями собственных «записок», составление которых есть труд весьма не легкий и сверхдолжный, но это дело не только не поощрялось, а преследовалось без надлежащего рассмотрения таких рукописных пособий и без выяснения всех причин (см. «Циркуляры» № 1 за 1888 г., стр. 2—3; № 2 за 1888 г., стр. 25; 22 за 1903 г., стр. 67)...

И при такой-то косности Учебный Комитет присвоил себе роль верховного цензора всей духовной и вспомогательной литературы 2)!.. Ведь это было в России единственное учреждение, где выдавались всякие апробации для всех богословских сочинений, которые не имели иных способов добиться авторитетного церковного признания. Все ведал безапелляционно один Учебный Комитет, не умевший или не хотевший серьезно разобраться даже в своих учебных азбуках... Но, пользуясь таким великим правом, он не желал видеть в этом для себя ответственного долга и потом (в 1898 году) формально устранился от обязательного рассмотрения представляемых на одобрение сочинений,

тету в свое оправдание, что в Тульской Семинарии до сих пор нет «учебника» проф. Б. В. Знаменского, между тем он своевременно заявлял об этом ревизору С. И. Миропольскому (см. в деле Учебного Комитета № 10 за 1892 г. в Архиве Св. Синода № 287 и ср. еще «Циркуляр» № 20 за 1900 г., стр. 12). Тоже повторилось и со вторым исправленным изданием (1903-го года), которого,—напр., в Полтаве— нельзя было достать даже в 1905 г. Нужно прибавить, что и при первом тиснении 1896 г. и при втором—1903 года (в количестве 10 тысяч экземпляров)—профессорского труда С.-Петербургская Синодальная Типография принимала самое энергическое и истинно-интеллигентное участие, употребляя все меры и средства к тому, чтобы новый семинарский учебник по Русской церковной истории имел наилучший вид не только по внешности и форме, но и по содержанию (см. дела С.-Петербургской Синодальной Типографии по сему предмету №№-pa 38 и 59). Не дивно ли, что в комитетско-педагогическом деле Типография стояла безмерно выше Комитета в сфере ближайших и обязательных его интересов?!.

1) Так, в семинарских «отчетах» многократно указывалось Комитету на крайнюю нужду в издании греко-славянского Нового Завета, строго, приспособленном к потребностям школьного преподавания, но настоящего удовлетворения не последовало доселе, между тем Норовско-Савваитовское изделие (1861-го, 1866 года) подозрительно и теперь почти не встречается в продаже, а четырехглоттная обработка — вполне неудачна и не закончена, как и задумана она (в 1886 году † справщиком С.-Петербургской Синодальной Типографии П. А. Гильтебрандтом) совершенно нерационально...

2) По определению Св. Синода (от 12 декабря 1884 года—25 января 1885 г.), последнему представляются комитетские заключения «лишьо книгах, принимаемых в качестве учебных руководств для духовных училищ но священной истории, катехизису и изъяснению богослужения с церковным уставом, а для духовных семинарий по изъяснению Св. Писания и всем богословским предметам»; все прочее и во всех отношениях принадлежит окончательному усмотрению Комитета, утверждаемому только Обер-Прокурором... См. в брошюре «Положение об Учебном Комитете» (Спб. 1907), стр. 12.

продолжая сохранять все цензорские прерогативы ab libitum (см. «Циркуляр» № 18 за 1898 г. стр. 1—2, и в брошюре «Положение об Учебном Комитете», стр. 9—10). А вершителями были члены, совмещавшие иногда самые удивительные специальности, напр., гомилетику, литургику и Закон Божий для начальных школ; или философию, психологию, логику .и академические дела; даже греческий язык, математику и вопросы но женским училищам; наконец, греческий язык и книги для чтения (см. «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 831 — 832)... Понятно, что комитетские рекомендации получали только рыночную ценность, особенно крепкую при существовании разных проскрипционных каталогов, хотя иногда вызывали отрицательный успех в публике и для одобренных и для забракованных творений. Не менее неизбежно, что эта цензорская работа совершалась без твердых принципов, а больше нормировалась всякими течениями и веяниями. Отсюда случались печальные казусы в роде того, что профессорские диссертации, строжайше запрещенные для всех ученических библиотек и порою не выдававшиеся на руки академическим студентам, чрез несколько лет всячески восхвалялись и назначались в руководство при школьном преподавании 1). Бывали и такие примеры, что книга с тяжким трудом появлялась на свет и систематически преследовалась суровыми вердиктами, но потом неожиданно принималась в основу для апологии важнейших церковных актов 2)... Тем временем Учебный Комитет, узурпировав несвойственную и непосильную ему миссию верховного -богословского судьи, забывал о живых книжных интересах духовной школы. Все школьно-книжные кредиты произвольно и бесконтрольно исчерпывались заранее центральным распоряжением без всякого внимания к наличным потребностям и действительным нуждам 3). В счет этих кредитов, очень ограниченных, рассылался по Семинариям всякий бумажный балласт, который обременял тесные библиотечные помещения и лежал мертвым грузом без всякого употребления. Если бы собрать точные сведения, мы приобрели бы истинно архивный перечень поразительного состава, где часто фигурируют заветные произведения, которых целыми годами не покупали ни по одному экземпляру, духовная же школа со скорбным терпением заваливала ими библиотечные шкафы и должна была тщательно блюсти за ними, ибо ревизоры всего старательнее следили за сохранностью этих именно писаний. Рассовы-

1) Речь у нас о докторской диссертации проф. Ал. П. Лебедева, о чем см. и у него самого в статье: «Взгляд на условия развития церковно-исторической науки у нас» в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 4, стр. 720,₁, где сообщается, что его книгу иногда «арестовывали» у семинаристов наравне с запрещенными изданиями...

2) Обе разумеемые мною диссертации (Московских профессоров Ал. И. Лебедева и Е. Е. Голубинского, для которых см. еще в «Записках» † архиеп. Саввы в «Богословском Вестнике» 1906 г., № 10, стр. 291) указаны ныне в книге проф. А л. И. Лебедева «Слепые вожди: четыре момента в исторической жизни церкви» (Москва 1907), стр. 44—45, но для второго я имею в виду и его труд «История канонизации святых в Русской церкви» (2-е изд., Москва 1903) по соотношению с делом о прославлении препод. Серафима Саровского.

3) О подобных явлениях прежнего времени (—особенно по отношению к митроп. Макарию Булгакову—), когда из-за этого даже Академии «целый год томились книжным голодом», см. у проф. Ал. П. Лебедева, Слепые вожди (Москва 1907), стр. 69.

вались иногда иностранные издания, и по языку и по содержанию никуда не пригодные; они сразу обрекались на вековой покой библиотечного забвения, попадая в регистрацию «мало доступных сочинений»... Присылались даже труды, ранее, приобретенные данною Семинарией и для нее излишние 1). Чрез это заведения лишались последних крохотных средств и вынуждались отказываться от необходимых учебных и вспомогательных пособий, а Учебный Комитет с олимпийским равнодушием взирал на это хозяйничанье помимо его воли и не возвышал, хотя бы робкого голоса протеста—вопреки прямой своей обязанности, между тем иногда не стеснялся изобличать педагогические корпорации за «нецелесообразный выборе выписываемых книг» (см., напр., «Циркуляр» № 22 за 1902 г., стр. 71)... Это вызвало новое зло. Школа, пользовавшаяся вместо учебников истерзанным хламом, лишена была возможности удовлетворят любознательные запросы своих воспитанников по преподаваемым и соприкосновенным наукам для расширения их умственного горизонта собственным чтением, так как располагала слишком архаическим и неподходящим книжным материалом. Ученики по необходимости обращались «на сторону», где не было педагогического контроля, а модные общественные течения, естественно, захватывали увлекающуюся молодежь, для которой в особенности сладок всякий

1) По этому предмету уже в самом конце апреля 1907 года один заслуженный и авторитетный семинарский ректор писал мне следующее: По Семинариям рассылаются учебные rarи си и пособия для казенных учеников на средства, находящиеся в распоряжении центрального управления. Книг высылается недостаточно; часто высылаются ненужные, не просимые, а нужные и спрашиваемые правлениями Семинарий не высылаются. Учебный Комитет относится ко всему этому совершенно безучастно.— О физических кабинетах и вовсе не заботится центральное управление. С Учебным Комитетом и сношений по сему Делу не бывает. Наша В. Семинария еще в декабре 1906 года обратилась в Хозяйственное Управление о высылке или денег или приборов для физического кабинета, ибо местных средств не имеется по бедности епархии. Ответа на просьбу доселе нет... Ежегодно удерживается по 75 руб. с каждой Семинарии из ассигнуемых на ее содержание Хозяйственным Управлением сумм за предположенные к высылке в течение года книги для фундаментальной библиотеки. Прп скудном семинарском бюджете по этой статье (400 руб., а за изъятием 75— 325 руб.),—казалось бы,—необходимо с осмотрительностью расходовать 75 руб. и действительно высылать на эти деньги все ценное. Учебный Комитет таким способом мог бы с пользою пополнять семинарские библиотеки, а он, к сожалению, едва ли и знает об этих суммах... Творится десятки лет нечто весьма своеобразное и неприглядное. Отчетов и полного перечня книг, высылаемых на эти средства, доселе не печаталось. Ни одно семинарское правление ни за какой год не может ответить даже приблизительно, на какую сумму и какие книги высланы в счет этого кредита... Любопытно и важно по существу, если бы хоть только за 3—5 последних лет собрать точные сведения по этому предмету. Прямо, Лидвале-Гурковское дело!... Ведь несомненно, что на 75 руб. не высылается книг в год ни в одну Семинарию. А что посылается? Редко действительно ценное и необходимое издание, но обычно такие издания выписываются самими семинарскими правлениями раньше присылки их из центрального управления. Хорошо, конечно, иметь и два, и три экземпляра таких изданий, да уж очень редко они доставляются. Напр., по полугодиям я четвертям года высылают «Ἐκλησιαστικὴ Ἀλήθεια». Несколько лет шлют старокатолический журнал (т. е. „Revue international de théologie“) по 4—5 книжек зараз. А действительно нужного не высылают; приходится изворачиваться — откуда-нибудь урвать средства, чтобы выписать нужные издания. По опытам своей службы (за 22 года), едва ли ошибусь, если скажу, что нет в наших Духовных Семинариях всех творений отцов Церкви, даже переведенных на русский язык... И выписать не на что»... Все это до слез красноречиво, чтобы требовались еще мои комментарии...

запретный плод. При том же в последней категории относились иногда авторитетные богословские труды,—и юношество теряло всякий критерий для суждения о дозволенности разных книг, коль скоро в проскрипционных индексах находило докторские диссертации академических и университетских профессоров, у которых должны были получать высшее образование наилучшие его представители. В свою очередь духовное начальство с подозрением смотрело на всякую новую книгу и систематически развивало в учениках пылкую любовь ко всевозможным запретным писаниям... Постепенно установились в духовной школе навык, вкус и традиции для чтения именно нелегальной литературы,— и она произвела страшные опустошения в молодых умах и сердцах, где все запретное накопляется с необыкновенною интенсивностью и откуда вырывается потом вулканическою бурностью. Результаты у всех на лицо, и мы теперь пожинаем то, что сами сеяли прежде с бюрократическим упорством. В нашем мире всегда от малых причин бывают большие последствия, как от одной искры сгорела Москва... Духовно-педагогические корпорации прекрасно предвидели это заранее и обращались (хотя бы из Полтавской Семинарии) с энергичными ходатайствами в Учебный Комитет, но оттуда не было «ни гласа, ни послушания» 1), а школа кипела, страдала и разлагалась... И вообще внеклассное чтение было поставлено неудовлетворительно и настолько странно, что одобрялась, напр., такая явно иррациональная мера, чтобы лишать малоуспевающих и неспособных воспитанников «права читать» всякие не учебные книги из школьных библиотек даже на два месяца (ст. «Циркуляр» № 1 за 1888 г., стр. 6)... Трудно верится подобному педагогическому абсурду, но факт на лицо 2)...

Отгородившись бумажною стеной от своих педагогических задач, Учебный Комитет был не менее пассивен и в самом их исполнении. Это прежде всего сказалось на учебных планах. Они вырабатывались вне соображений с педагогическою жизнью и направлялись к корректной униформе путем приспособления к господствующим правительственным взглядам, для которых школа была иногда не столько средством воспитания, сколько орудием инородных административных тенденций. В педагогическом смысле все позднейшие программы много ниже прежних и часто уступают последним даже по учебному материалу 3). Прямым мнениям и наблюдениям заинтересованных

1) Вообще, испытывалась крайние стеснения по делу пополнения ученических библиотек,—и заинтересованные лица не считали возможным собственною властью выписывать даже такие книги, которые — согласно утвержденным Св. Синодом программам для церковно-учительских школ — назначены были для изучения в последних... Посему из Полтавской Семинарии послали (в 1901 году) об этом специальное ходатайство в Учебный Комитет, но оттуда ответа так и не дождались... Только уже в 1905 году, когда много семинарских святилищ закрылись volens-nolens, напечатали циркуляр, которым давались педагогическим собраниям права по выбору книг для ученического чтения, хотя это всегда должно было составлять ответственную обязанность истинно педагогических учреждений...

2) Вообще по вопросу о внешкольном чтении в духовно-учебных заведениях см, еще в сборнике «Духовная школа» (Москва 1906), стр. 237—239,

3) Поскольку в Комитете преобладали филологи,—отмечаю, напр., такой при-

педагогических тружеников предпочитались формальные начальственные «отчеты», которые едва ли кем-нибудь читались для дела и просто умножали количество нумеров входящих комитетских бумаг. Иногда,— хотя крайне редко,—запрашивали педагогических работников, но совершалось это как будто не в серьез и вело лишь к увеличению архивных комитетских «богатств» 1). Бывало иногда и нечто худшее, достаточно характеризующее минувшие настроения Учебного Комитета. Вот достоверно и лично мне известный случай из первой половины 1895 года. По обязанности один академический доцент в своем экзаменационном отзыве (о приемных испытаниях 1893 г.) поместил нелестные замечания о семинарской программе по своей специальности и о неправильной постановке в самом семинарском преподавании. Это задело комитетского принципала, слишком причастного к этим недостаткам,— и потом в Академии получен был формальный документ (от 16-го мая 1894 года за №-ром 2.128) с категорическим предписанием, чтобы разумеемый критик представил свою программу с подробным ее развитием и обоснованием. Ничего не подозревая, этот профессор разъяснил, что по данному предмету нет необходимости в новой программе, а требуются лить соответствующие измерения и улучшения, которые были раскрыты и отмечены пунктуально и с достаточною подробностью. Ожидались соответственные результаты, но вышло прямо наоборот. Не вдолге автор узнает, что против него изготовлено «по Учебному Комитету» грозное прокурорское «предложение» (от 21-го

скорбный курьез, что и при программах по уставам 1884 г. рекомендовалось для преподавания латинского языка устаревшее немецкое руководство F. Spiess’a в подлиннике, между тем это пособие давно уже существовало на русском языке, а для Корнелия Непота указывался немецкий подстрочник (частями тоже издававшийся по-русски, напр., к Гомеру † Н. С. Бровковичем) из Freund‘ s Schüler—Bibliothek см. Уставы православных Духовных Семинарий и Училищ, Высочайше утвержденные 22 августа 1884 года, с относящимися к ним постановлениями Святейшего Синода, Спб. 1888, стр. 176), известный у педагогов Германии под характерною кличкой Esels-Brücke, т. е. «ослиный мост» (см. и у проф. А. И. Малеина в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 6, стр. 316)... Теперь дело по этой части едва ли улучшается. Так, по самоновейшим планам для греческого языка оставлены в Семинариях только Ксенофонт и Платон, но опущены Геродот и Гомер, хотя в IV-м классе требуется сообщение сведений о гекзаметре и пентаметре—без предшествующего и параллельного штудирования самых образцов; педагогически нерационально ив противность природе языкового развития вводится с начала семинарского курса смешанное чтение классиков наряду с отрывками из Нового Завета (в И-м классе из Евангелия Луки, во II-м из книги Деяний, в III-м из послания к Евреям, в языковом отношении более близкого в некоторых частях именно к Евангелию Луки, и из 1-го послания св. Иоанна Богослова, во многом очень трудного и не столь характерного, как его Евангелие), хотя последний изучается воспитанниками позднее. В трудных местах для Нового Завета рекомендуется больше «перифраз» славянского перевода, чем обращение к греческому подлиннику. Программы по богословиям основному и догматическому прямо имеют в виду понижение богословского образования будущих пастырей, не согласованы ни с существом этих наук, ни с запросами и потребностями времени. Во всем этом бесспорен явный регресс, который—надеемся—не будет узаконен при окончательном решении.

1) Напр., по некоторым «богословиям» специально привлекали одного заслуженного ректора и академического профессора, но комитетские дельцы постарались потом выкроить свои «программы», где действительные авторы совсем не узнают своих трудов...

февраля 1895 года) самого репрессивного свойства. Ему удалось добыть точную копию, и из нее он с изумлением убедился, что его за неподачу ни для кого ненужной программы укоряют даже в неисполнении высшего повеления и категорически обвиняют в «непростительной неотчетливости богословской мысли и языка» за некоторые безобидные выражения. Власти поспешили лишить строптивого профессора предназначенного ордена, но он принял свои меры. Подобрав тожественные фразы из синодских, прокурорских и-комитетских изданий, профессор препроводил ответную записку с решительным заключением, что по силе проектируемого Указа придется наперед признать «нетвердыми» православно Синод, Обер-Прокурора и Учебный Комитет. Это вызвало неожиданный переворот и перемешало все роли:—разосланный к синодальным членам для подписи Указ не был выпущен в первоначальной форме, а инкриминируемая профессорская записка возвращена Комитету со внушением, чтобы ее взяли за основу для пересмотра вопроса о лучшей постановке семинарского преподавания по обсуждаемому предмету. Так-то на расстоянии чуть ли не месяца одно и тоже оказывалось и неправославным и краеугольным для православия... Правда, и отсюда не получалось ничего путного, ибо «записку» разослали во все другие Академии «для отзывов», собрали последние и преспокойно образовали целое «дело» в синей папке, мирно почивающее за известным нумером 1)... Этот маленький эпизод, истерзавший откровенного профессора, наглядно свидетельствует, в каком духе и разуме Комитет разрабатывал учебные планы. В общем, они были безжизненны и своею бюрократическою обязательностью душили педагогическое творчество, поскольку преподаватели вынуждались неуклонно соблюдать узаконенные параграфы по рекомендованным книжкам.

Для подобного верховного режима и при таких педагогических требованиях живые труженики с собственною инициативой были эссенциально неудобны и потому мало находили себе приюта в духовной школе. Бывали даже некраткие моменты, когда Учебный Комитет питал

1) Если не считать некоторых отражений к синодском определении от 15-го декабря 1899 года—12-го марта 1900 г. (№ 5.359), то лишь в самоновейшей (от 1905 г.). «Записке к программе преподавания Священного Писания в духовных семинариях» заметны явные следы несомненного влияния указаний и замечаний разумеемого профессора, хотя на первых порах Комитет ограничивался лишь «циркулярною полемикой» с ним, стараясь софистически уличить его в неправде (см. «Циркуляр» № 13 за 1893 г., стр. 31—34), но об этом не было сообщено заинтересованному лицу, которое узнало о сем уже после из случайного разговора с ректором Таврической (потом Харьковской) Семинарии (в г. Симферополе)—при .летнем посещении последней в целях собственного ознакомления... Теперь, впрочем, можно радоваться некоторому успеху, хотя бы в духе Апостола (Филипп. I, 18)... Однако «Тамбовский семинарист» свидетельствует (в «Колоколе» № 383 за 12-е мая 1907 г., стр. 3, стлб. 2), что фактически все идет по-прежнему: «Нашу Семинарию не без основания упрекают в безжизненной постановке преподавания Св. Писания. Семинарист получает знакомство не с самым Св. Писанием, а с толкованием его, подчас казуистическим. Этот недостаток был замечен на приемных экзаменах в Академиях. Тамбовцы толкуют каждое слово, сыплют из Златоуста, Зигабена, Василия Великого, Иоанна Дамаскина, а попросит профессор передать тоже самое место в логической связи с предыдущим,—не всякий сможет»...

особое «нелюбие» к «ученым» кандидатам богословия—тем паче с магистерскою степенью, громко высказывая, что ему надобны учителя, а не «ученые», ибо они-де будут отвлекаться «разными науками», слишком притязательный не обладают смиренною скромностью. Ссылка на ученые запросы для получения места в центральных городах была самым отрицательным аргументом, чаще всего обрекавшим на полную неудачу ходатайства. Нужны были не люди, но покорные исполнители. Своевременно подошли на помощь и академические разрядные списки, дававшие легкое средство для растасовки молодых аспирантов духовной педагогии. Сначала при них препровождались характеристики выпускаемых студентов относительно подготовленности каждого к той или иной специальности. Однако скоро все убедились, что на эти рекомендации не обращают надлежащего внимания п, если заглядывают, то исключительно в конфиденциальные отзывы инспекторские о благонадежности... Дело это по необходимости заглохло, и даже я — достаточно послуживший профессор—совершенно не знаю, представляются ли теперь эти ведомости и в каком виде и кем сочиняются 1)... Личностей заменяла разрядная цифра, а реальное содержание почерпалось из побочных пособий 2)... Производились искусные манипуляции и с аттестатными «отметками», из коих устрояли «свободные» комбинации, нужные для комитетских целей или вершителей. Определения на места совершались механически, без строгого соображения с достоинствами конкурентов 3). Отсюда целый ряд неестественных и противоестественных назначений. И несть числа примерам, что философ загонялся на неведомый ему латинский язык, хотя он свободно читал и говорил по-гречески, а латыни совсем не изучал, историк преображался в библеиста, моралист становился лингвистом, словесник попадал на исторические дисциплины и т. п. Понятно, что такие педагоги не засиживались на чужих стульях и с необыкновенною подвижностью перепрыгивали с кафедры на кафедру по карте всей Европейской России. На первых порах они искали своего излюбленного предмета, но потом под житейскими давлениями просто стремились туда, где лучше и удобнее. Сверху как будто поощряли эти перепахивания, потому что открыва-

1) А ведь даже в 1882 году покойный председатель Учебного Комитета протоиерей А. П. Парвов жаловался, что «академии обыкновенно дают (о своих кандидатах) рекомендации неопределенные и уклончивые, из которых трудно сделать какое-либо (sic!) употребление», но † проф. И. Ф. Нильский доказал, что тут сваливается вина с больной головы на здоровую... (см. у о проф. Ф. И. Титова, Две справки по вопросу о преобразованиях духовных академий в России в XIX в. в «Христ. Чтении» 1907 г., № 4, стр. 506). Последнее еще более верно для новейшего периода...

2) Вовремя заседания V-го «предсоборного» отдела 9-го декабря 1906 года указывали, что ныне в Учебном Комитете имеются профессора, дающие свои аттестации об академических кандидатах, почему я вынужден бил констатировать, что от других Академий (кроме С.-Петербургской) нет там представителей; следовательно, рекомендация получается односторонняя, и ее не нужно бы допускать ни в каком случае (если сами разумеемые члены не догадываются об этом)—в интересах единства системы назначения преподавателей и ради равноправности конкуренции для всех аспирантов духовно-педагогического служения...

3) Достойно особого внимания, что и доселе преподаватели духовно-учебных заведений назначаются «приказами» синодального Обер-Прокурора...

100

лась широкая возможность беспрепятственно располагать всеми педагогическими фигурами. Нет надобности подчеркивать, насколько вредно отзывалось это явление на всем педагогическом строе духовной школы 1), где многое напоминало игру марионеток 2). На беду, сюда вторглась еще педагогическая монахомания 3), вызвавшая окончательную путаницу 4). Тут уже прямо вся важность была не в человеке, а в куске материи известного цвета. Главные начальственные и административные должности заполнялись молодыми чернецами 5), получавшими самый невероятный ход,—точно они были воплощением педагогической мудрости и образцовых добродетелей. Эти радужные перспективы окрыляли академических посредственностей светлыми надеждами на легкую поправку своей ученой отсталости, и—вопреки прежним временам—позднее пошли в монахи совсем не лучшие студенты. Со стороны, «от внешних», тоже ринулись всякие неудачники, которые сразу «авансом» заявляли, что чрез академическое монашество желают устроить свою духовную карьеру— от смотрительства к ректорству и затем к архиерейству, достигавшемуся иногда чуть не в тридцать лет 6)... Были, конечно, люди искрен-

1) Проф. Ал. П. Лебедев даже пишет (в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 5, стр. 147,₄), что «научный прогресс по части церковной истории в семинариях начнется тогда, когда Учебн. Ком. перестанет вмешиваться в преподавание светских наук»... Вот так аттестация по отношению к главнейшей обязанности, которая—по закону—лежит на этом церковно-правительственном и государственном учреждении!?-.. Доколе, Господи?....

2) См. по этой части важные указания в «Церковном Вестнике» 1906 г., № 45 за 9-е ноября, стлб. 1452—1453.

3) Как начала она прививаться в описываемый период,—см. у о. проф. Ф. В. Титова, Две справки по вопросу о преобразованиях духовных академии в России в XIX в. в «Христ. Чтении» 1907 г., № 4, стр. 494 сл., при чем крайне знаменателен вопрос (на стр. 500) † проф. И. Ф. Нильского: «кто кого развращают-студенты монахов, или же монахи студентов?» Ответ на это можно находить, напр., у И. Болховецкого, который пишет («Ученое монашество» и наша духовная школа в «Миссионерском Обозрении» 1907 г., № 5, стр. 809—810): «В нравственном отношении иноки-студенты ничуть не возвышались над уровнем академического благочестия, а во многих случаях стояли и ниже этого уровня, „по покушению“»... «Лиц, принявших монашеский постриг по призванию, с решимостью навсегда подчиниться игу иноческих обетов, я не знал ни во время своего обучения в академии, ни, насколько то было мне известно, во время более чем десятилетней службы по окончании академического курса... „Мирских“ же „благ“ они никогда не чуждались и не стрекались от них на будущее время»..., при чем констатируется у некоторых из них и «отсутствие всяких нравственных устоев»...

4) См. в у Д Волховецкого в «Миссионерском Обозрении» 1907 г., № 5, стр. 808: «Бывшие сановники духовного ведомства проводили ,,протекционную“ политику по отношении к „ученому монашеству“ и в нем одном, кажется, видели спасение и нашей духовной школы и нашей церкви. А что этим „протекционизмом“ к ученым монахам в товарищах последних по академии ..и сослуживцах по семинарии самым бесцеремонным образом разрушалось чувство правды и парализовалась энергия к идейному служению „делу, а не лицам, от чего страдала и страдает духовная школа,— сие по-видимому не входило в соображение этих сановников. Факты же такого „протекционизма" были чудовищны по своей несправедливости».

5) Ср. у И. Волховецкого в «Миссионерском Обозрении» 1907 г., № 5, стр. 812—813.

6) Некоторые удивительные факты этого рода см. у В. Волховецкого в «Миссионерском Обозрении» 1907 г., № 5, стр. 815—816, при чем прибавляется (стр. 810), что так двигались даже те, «которые в академии достойно были „притчею во языцех“ по своему невежеству и отсутствию всяких нравственных устоев».

101

ние и идейные, но не грех сказать, что они относились к разряду исключений и двигались служебно едва ли не медленнее своих коллег иногда склада и других упований. Во всяком случае все монахи—начальники, попадавшие на ответственные посты прямо со школьной скамьи, не имели для сего ни опыта, ни знаний, ни такта, а ранг, диспозиции и инструкции обязывали их держаться «славно и грозно», открывая им простор к свободному и бесконтрольному хозяйничанью казенными кредитами на свои личные нужды или причудливые капризы. Тогда оставалось одно средство—закутаться в начальственное величие и свои несомненные недочеты восполнять не менее бесспорною властностью, для подчиненных мало приятною и почти неотразимою при доступности духовного правительства для первых 1) и при равной замкнутости его для вторых, которые часто и не предчувствовали уготовляемых им прещений. Развивался глухой антагонизм, и—по подобию цирковых партий разлагавшейся Византии—образовались в духовной школе столь вредные оппозиционные течения «рясофоров» и «фрачников» или «сюртучников», не редко питавших непримиримое взаимное недоброжелательство. Бывало даже так, что молодой монах поступал начальником туда, где служили его седовласые учители, и он порою расправлялся с ними «без стеснений», повелительно высылая их из официальных педагогических заседаний при непокорном протесте 2). Гораздо чаще встречались случаи, когда монах из захудалых студентов, известный в Академии под кличкою «иерокапитана» 3), оказывался ректором, либо смотрителем, хотя его лучший товарищ являлся при

1) И Н. Болховеикийупоминает (в «Миссионерском Обозрении» 1907 г., № 5, стр. 816) о «quasi—ученых монашенках, состоящих наперсниками епархиальных владык».

2) Отсюда—«при наглядно попиравшейся двигателями „ученых монахов“ справедливости»—вытекало, что «воспитанники академий и во время своего обучения и после, на службе в духовно учебных заведениях, не могли не развращаться таким насилием над правдой и презрением к науке и учебно-воспитательной пользе духовной школы» (Н. Болховецкий в «Миссионерском Обозрении» 1907 г., № 5, стр. 810), ибо, напр., «в духовных академиях, этих рассадниках и начальства и учительства в духовных семинариях, ректорствуют исключительно монахи, и ректорствуют в качестве заезжих на время на постоялый двор до получения епархиальной кафедры» (стр. 813). Воспитывалось «утилитарно-мещанское настроение: наука для жизни—нуль, нравственная порядочность тоже не ценится, нужна одна наука—всеми возможными способами устроить себе обеспеченную жизнь, т. е. настроение, чуждое всяких действительного человеческих идеалов. „Ученое монашество“ наше в подавляющем большинстве первым следовало этому настроению и, будучи поощряемо сверху, развращало культурную силу духовной школы. К науке оно собственно редко прикасалось. Под знаменем церковности оно большею частью делало себе карьеру. Руководимое им духовное юношество это чувствовало и „на законном основании“, так сказать, обворовывалось в своих порывах к идеалам „разумного, доброго, вечного“» (стр. 811). «Монашество эго представляет собой теперь особый тип людей, как и прочие человецы, жаждущих мирского блага, но во имя и для сего отрекшихся от сюртука для рясы. Этому „ученому монашеству“—наука собственно чужда и монастыри—неизвестны» (стр. 812). «„По неволе“ же ставить [таких] монахов ректорами „за послушание“ только (в смысле-ли награды за послушание или в качестве послушания—все равно), значит заведомо презирать ректорское дело, как таковое» (стр. 814).

3) Об этом «иноке» см. «непосредственные» свидетельства Н. Болховецкого в «Миссионерском Обозрении» 1907 г., № 5, стр. 809 —810. 811 под №№—рами 1 и 4-м.

102

нем в скромной роли надзирателя, помощника инспектора, сверхштатного поурочного преподавателя и т. п. И на инспекторских седалищах в Академиях восседали иногда такие иноки, о которых, поистине, «удобее молчание», а они все-таки скоро сподоблялись чести архиерейства, едва ли изменяясь по природе; другие же свободно разъезжают по отпускам и совсем не питают своих обязательных лекций... Стали сбегать (в С.-Петербурге) не только академические экономы из светских, растратившие деньги казенные, студенческие и своих учителей—профессоров, но исчезали (в Киеве) внезапно даже семинарские ректора—архимандриты, квартиры которых приходилось взламывать и находить там совершенно неожиданных насельников. Подобные принципалы, конечно, удалялись, и их сменяли юные чернецы, сразу получавшие у воспитанников кличку «молокососов» 1)... Можно ли было ожидать тут авторитетности и влиятельности, да еще в такое тревожное время 2)?... Все это сразу создавало противоестественное положение и фатально вносило роковую дезорганизацию во всю духовную педагогию. Причина коренилась в природе вещей, и никакие усилия самих молодых монахов и корпораций не могли устранить того, что было в существе дела и требовало радикального улучшения именно в последнем. Не пришло еще время писать правдивую историю нашего педагогического монашества, а кое о чем и совсем нельзя говорить 3).

1) Ср. к сему «Церк. Ведомости» № 37 за 16-е сентября 1906 года, стр. 4066, пункт ХVП.

2) Это относится не только к духовной школе, но и ко всей церковной жизни. Приводим без всяких комментариев слова от 1-го июля 1906 г. † К. П. Победоносцева, которому никто не может отказать ни в авторитетности, ни в проницательности: «Удивляться надо всеобщему безумию. Видно, нечто роковое есть в этом вынимании со дна кем-то брошенного камня! И как будто никто не замечает, как они подвизаются речами на воздухе, точно „воздух бия“, не имея под собою почвы. Какое же может стоять здание без основания? Какой дом построишь, не соображая ни материка, ни почвы? И все ныне проповедуют выборы! Какие могут быть выборы, когда никто сам на своих ногах не стоит и не имеет твердого мнения, кроме каприза!» См. в брошюре «Константин Петрович Победоносцев в его письмах» [к А. В. Гаврилову], Спб. 1907, стр. 14, но этот пассаж не был пропущен к напечатанию в «Прибавл. в Церк. Ведом.» № 12 за 24-е марта 1907 года на стр. 544а...

3) Конечно, о данном предмете писано и даже напечатано у нас достаточно, но все это слишком субъективно и пристрастно. Если одна сторона не прочь была применять Рим. II, 24 именно к духовным педагогам из монахов, то последние доселе (см. «Колокол» Д» 311 за 8-е февраля 1907 г., стр. 5.) решительно обвиняют своих критиков, будто они «клевещут (?!?) на ученое (?!?) монашество сознательно»... Бывали в первом отношении крайние преувеличения (см. против о. проф. П. Я. Светлова у епископа Каширского Георгия, Где причина упадка духовной школы? в журнале «Вера и Церковь» VIII [1906 г.], кн. 6-7, стр. 199—210), но бесспорно, что ни у кого из светских деятелей духовного просвещения нет даже самомалейшей принципиальной вражды к монашеству, как подвигу христианского устроения своего спасения,—и я лично,—соглашаясь с мнением епископа Томского Макария (в «Отзывах епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе», т. III, Спб. 1906, стр. 378), что «истинное пастырство есть подвижничество более высокое, чем иночество»,— в то же время нахожу вполне резонными соображения архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского) о взаимоотношении епископства и монашества (ibid., стр. 266—267: «всякий, кто ясно представляет себе всю глубину доступного человеку самоотречения, которая требуется от епископа, как продолжателя дела Агнца Божия, вземлющего грех мира,—всякий, прежде чем принять на себя этот великий сан

103

Впрочем, и теперь для беспристрастного наблюдателя незыблемо, что оно вольно и. невольно способствовало падению педагогического уровня наших духовно-учебных заведений. Понизилось как будто и внешнее благочестие, хотя Комитет давал точнейшие инструкции касательно стихир, антифонов, тропарей (см. «Циркуляр» № 5 за 1889 г., стр. 8—13), предусмотрительно заботился о расстановке воспитанников по лучшим местам в церквах (№ 13 за 1893 г., стр. 36—36), а попечения о нравственности простирал до того, что не допускал участия учеников даже в «обществах благотворительных, гимнастических и других» (№ 17 за 1897 г., стр. 5) и самим преподавателям официально воспрещал карточную игру в клубах (№ 7 за 1890 г., стр. 2)... На практике же получилось не «уповаемых извещение», а нечто совсем обратное... Ведь известен, напр., не очень давний случай, когда воспитанники южной (Таврической) Семинарии обошлись со своею святыней более непочтительно 1), чем университетские (Киевские) студенты (из евреев?) с иконой 2)... А в одном

[если к нему призовут], сан почувствует внутреннюю необходимость пережить то деятельное отдание себя в жертву Господу, которое составляет (resp. должно составлять!] сущность монашества и, в частности, чина пострижения»; впрочем, в последнем для меня есть нечто искусительное). Вся причина существующих обострений заключается в несомненных ненормальностях положения вещей, когда и ныне всю русскую Церковь желают сделать чисто монашескою (ibid. III, стр. 15: «не следует допускать ни одного светского сюртучника на службу в патриаршее или епархиальное управление. Главную силу в Церкви должен иметь монашеский дух и дисциплина»), объявляют монашество «сущностью христианства» (ibid. III, стр. 217), при пострижении даже вдовых священников прямо провозглашают, что они лишь теперь начинают жить истинно христианскою жизнью (ср. «Церковный Вестник» №№ 2 и 12 за 8-е января и 18-е марта 1904 г., стлб. 40 сл. 356 сл. и в книге епископа [архиеп. Финляндского] Сергия, Слова и речи, Спб. 1905, стр. 131 сл. 13.8 сл.), резко бичуют «реформатствующих иереев» («Отзывы» Ц, стр. 499) за «пресвитерианское движение» (ibid. III, стр. 24), а стремящихся к церковному соучастью мирян прямо титулуют «разрушителями» (ibid. III, стр. 4) и видят у них «диавольские ухищрения» (ibid.III, стр. 493), школы же духовные на всех ступенях—вплоть до Академий (ibid. I, стр. 179; II, стр. 553)—мечтают превратить в чисто монашеские институты (ibid. I, стр. 130; II, 137—138; III, стр. 389—390. 392 и др.)... Подобные крайности, отзывающиеся на практике чрезвычайно тяжело, иногда вынуждали к антимонашеским разъяснениям и ограничениям даже самых корректных и авторитетных лиц (см. у бывшего ректора и профессора С.-Петербургской Духовной Академии, ныне о. протопресвитера И. Л. Янышева, Православно-христианское учение о нравственности, 2-е издание, Спб. 1906, стр. 7,₁. 18,₁. 200,₂. 423,₁)... Более спокойное, хотя довольно отвлеченное, рассмотрение настоящего вопроса мы встретили в брошюре г. С. Н. Введенского, Наше ученое (?) монашество и современное церковное движение, Москва 1906.

1) Вообще для характеристики Таврической Семинарии см. официальный документ в «Колоколе» № 341 за 17-е марта 1907 г.

2) А из Вятки сообщают (в «Новом Времени» № 11.191 за 10-е мая 1907 года, стр. 5, стлб. 3, и в «Колоколе» Д» 384 за 13-е лая 1907 г., стр. 3, стлб. 3), что в 1907 году «на Пасхе несколько семинаристов, очевидно освободивших себя от всякой совести, поснимали иконы в спальной комнате общежития, раскололи одну из них на щепы для растопки печи, а остальные побросали в ватер-клозет, а на место икон повесили метлу». «В Тамбове же семинаристы в Страстной четверг, перед отправлением в церковь к св. причащению, демонстративно на глазах начальства пили чай и ели колбасу и ветчину. После такого кощунства они невозбранно приступили к величайшему из таинств, воистину оправдывая слова воспеваемого в тот день канона: „слава долготерпению Твоему, Господи“»! (см. «Свет» № 128 за 17-е мая 1907 г., стр. 1, стлб. 2)...

104

епархиальном женском училище был массовый эксцесс возмутительного свойства по этой части 1)… Совсем недавно Симбирские семинаристы устроили «химическую обструкцию» даже в самой своей церкви во время богослужения 2), Петербургские же приветствовали (чрез газеты) торжественным адресом «освободительного» члена Думы «священника» Тихвинского и от имени предстоящего выпуска 1907 года в своем печатном (в газете «Русь») обращении к «совету профессоров С.-Петербургского университета» прямо заявляют, что у них «нет ни призвания, ни желания идти в священники и в духовную академию» 3), т. е. именно туда, куда их специально готовили целых 10—11 лет 4). Факты эти глубоко горестны, но не следует спорить против очевидности 5),

1) Во время своих занятий в С.-Петербургской епархиальной комиссии (в конце 1995 г.) мы с удовольствием убеждались, что изо всей столичной духовно-учебной молодежи самые разумные пожелания заявили воспитанницы Исидоровского женского училища. К прискорбию, зараза стала проникать и в эту среду, куда последний обще-семинарский съезд (см. ниже стр. 105,,.126) направил особое воззвание «товарищам-епархиалкам» с приглашением войти в эту организацию, устроят «освободительные» кружки и пр. Начали образовываться (в г. Курске), «сознательные епархиалки» буйного типа (см. «Колокол» № 863 за 12-е апреля 1907 г., стр. 3), а было слышно даже и то, что (в одном из поволжских городов) они требовали дозволения для себя на легальные и «гражданские» браки еще вовремя обучения, ибо-де нельзя стеснять свободу любви... О Курских воспитанницах ревизор Д. П. Тихомиров пишет: «Они в октябре 1906 т.,—в то время, когда в Курской семинарии волнения производились „группою сознательных семинаристов“, —у себя в училище (с 11 по 21 октября) также многократно поднимали шум, крик, стук в спальных комнатах, коридорах, столовой и других комнатах, тушили электричество, пели марсельезу, устраивали кошачьи концерты и проч.» (см. «Прибавл. к Церк. Ведом.» № 21 за 26-е мая 1907 года, стр. 249—250)... Этого слишком достаточно, чтобы задуматься о состоянии епархиальных женских училищах, о которых даже не поднималось и вопроса при обсуждении учебных дел на Предсоборном Присутствии..., но см. стр. 88, прим.

2) См. «Новое Время» № 11.159 за 6-е апреля 1907 года, стр. 6, стлб. 2, и «Колокол» № 860 за 8-е апреля 1906 г., стр. 3, из «Симбирянина».

3) Об этих же семинаристах «Русь» сообщает (№ 149 за 10-е июня 1907 года, стр. 4, стлб. 6): «Окончили полный курс Спб. Духовной Семинарии в текущем (1907) году 42 ч., из них только 8 ч. принимают священство, остальные же поступают в высшие светские учебные заведения, или же идут в сельские учителя». А «Колокол» поясняет (№ 409 за 14-е июня 1907 г., стр. 2, стлб. 2): «Такое бегство гг. питомцев духовной школы от служения вскормившей и воспитавшей их церкви лишний раз—н весьма ярко—указывает на потерю нынешней Духовной Семинарией ее духовного облика, на утрату духа церковности в строе· нынешнего обучения и воспитания нашей духовной молодежи». См. еще стр. 105,₁.

4) См. еще категорическое заявление Тобольских семинаристов (в сборнике «Духовная школа», Москва 1906, стр. 278, и ср. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. II, стр. 494а): «принимающих сан священства по искреннему убеждению из окончивших нашу семинарию мы ни одною не знаем»... Неужели мы должны согласиться с известным публицистом М. О. Меньшиковым (в фельетонах «Нового Времени» №№ 11.174 и 11.208 за 21-е апреля и 27-ф мая 1907 года), что «духовная школа потеряла секрет давать духовных пастырей» и что «даже следа святыни не осталось в иной душе русской—даже семинарской, даже поповской душе»?

5) У нас даже самые авторитетные иерархически-духовные власти любят ссылаться, что ныне забастовки, волнения, беспорядки происходят и в тех Семинариях, где ректорами состоят протоиереи. Тяжело опровергать это очевидное и пристрастное недоразумение... Факт, конечно, верен, но надобно вдуматься в его генезис и природу. Ведь вся важность в том, откуда пошло, пак и кем создалось теперешнее страшное положение духовной школы? А здесь для ответа достаточно констатировать, что при прежних выборных семинарских ректорах из белого духовенства ничего подобного не было и не предвиделось... Когда же все испортилось и расстроилось, тут и героические отдельные усилия хотя бы гениев не могут поправить дела, пока не

105

если мы искренно ищем доброй пользы для духовной школы, которая для своей плодотворности должна обновиться, «яко орля» 1). В этом монашески—начальническом увлечении Учебный Комитет не вполне

будет радикально-обновительной и возрождающей реформы. Значит, все подобные речи убеждают разве в том, что требуется ужасающий гром гнева Божия, чтобы мы перекрестились и, благословясь, начали соображать своим «крепким задним умом»... Позволительно упомянуть еще и о том, что новые «белые» ректора назначались административно, а не выборно, часто вопреки общему голосу духовенства и педагогического мира и всегда без их участия, которое в большинстве случаев едва ли одобрило бы подобные «промоции» иногда подозрительного свойства (см. ниже стр. 116)... Так, я имею самоновейший факт, что в одной многолюдной и не спокойной Семинарии (В-ской) при замещении свободной ректорской вакансии решающую роль играют «соборяне» (т. е. некоторые близкие к архиерею члены соборного клира), хотя мнение корпорации совсем иное-

1) А еще академические ректора заявляли, что «на академию в нашей среде, к сожалению, привыкли смотреть, как на удобный способ избежать духовного звания» (см. «Церковный Вестник» № 2 за 8-е января 1904 г., стлб. 41 и у епископа Сергия, Слова и речи, Спб. 1905, стр. 133), при чем иногда (напр., в Казани) студенты отказываются петь в своей церкви иначе как за плату... Значит, не идет ли теперь дело и к принципиальному отрицанию?... Ведь свидетельствует же «Колокол» (в №-ре 364 за 13-е апреля 1907 года, стр. 2—3) о «движении семинаристов... против богослужения»... Напр., в Тамбовской Семинарии в последнее время воспитанники занялись изданием подпольного журнала «Факел» и здесь «не только всячески глумятся и издеваются над своим начальством, по тем или иным причинам неугодным им, но,—чтобы добиться „свободы“,—призывают всех своих товарищей к забастовке—отказаться от посещения богослужения» (см. «Колокол» № 395 за 26-е мая 1907 года, стр. 2, стлб. 4)... Сам «Тамбовский семинарист» пишет, что его коллеги «решились добиться отмены обязательного посещения богослужений, решили не ходить в церковь. Первоклассников силой принуждали не идти в церковь. У всенощной были только 5-й и 6 классы, певчие, да человек 20 из низших классов, не послушавшихся „убедительных“ доводов товарищей... От безделья семинаристы энергично взялись за политику (прошлогодняя демонстрация в стенах Семинарии с красными флагами и революционными песнями, забастовка 1 мая, выстрел в председателя „союза русских людей“, арх. Феодора, облитие кислотой Царского портрета, зверское покушение на о. Симеона, приговор к смерти некоторых преподавателей). Некоторые из семинаристов состоят в боевой дружине с.-р. (двое посылали письма г-ну Платицину за печатью боевой дружины социал-революционеров с требованием денег на нужды революции). Тамбовская Семинария числится в союзе 32 Семинарий. На декабрьском Московском съезде союзников был депутат и от Тамбовской Семинарии. На этом съезде было решено приступить к террористическим мерам против начальства и первой жертвой этого постановления был о. Симеон. А теперь носятся слухи, что к смерти приговорены некоторые из преподавателей. В Семинарии есть свой комитет,— вернее подотдел революционного тамб. комитета. Этот комитет имеет свой орган— „Факел“, собирает пожертвования на нужды убийц, политических заключенных, заведует подпольной библиотекой, состоящей главным образом из массы копеечных брошюр по аграрному вопросу, против церкви и государства, сочинений Ренана, Дарвина, Ницше и др.» (см. «Колокол» №383 за 12-е мая 1907 г„ стр. 3, стлб. 2—3). В Нижегородской Семинарии «13-го мая между 3 и 5 часами дня воспитанники совершили страшное кощунство: в своей церкви разбили из сада камнем окно в раме, на горнем месте, затем отворили разбитое окно и ножом разрезали крестообразно икону „Моление о Чаше“, написанную на полотне и вставленную в окно и, наконец, бросили два камня чрез образовавшееся в иконе отверстие, при чем один камень упал на св. плащаницу, а другой, ее долетев до св. престола, упал у семисвечника» (см. «Колокол» № 394 за 24-е мая 1907 года, стр. 2, стлб. 4)... Откуда, почему и когда пошло все это, раз для «старых» Академий (напр., С.-Петербургской) «характеристическою чертой» было такое явление, что громадное большинство питомцев посвящали, себя священническому и преподавательскому служению (А. С. Родосский, Биографический словарь студентов первых ХХVIII-ми курсов С.-Петербургской Духовной Академии: 1814—1860 гг., Спб. 1907, стр. LXXXIV), а ныне мы видим совсем обратное (ср. у проф. А. А. Бронзова в «Страннике» 1907 г., № 4, стр. 654; см. и выше Стр. 104₃.₄), хотя прежде спрос на академических кандидатов для светских профессий был неизмеримо больше?...

106

повинен и сам часто творил, «не еже хотел» 1), будучи страдательным орудием по причине ненормальности своего устройства, рабски подчинившего этот институт возобладавшим тенденциям церковно-правительственной политики. При всем том для него была ясна грозившая опасность, а он не изрекал ни звука и повиновался тогда, когда молчание хуже нарушения; между тем требовалось небоязненно исполнять божественно-спасительный завет (Деян. ΧVΙΙΙ, 9): глаголи, и да неумолкнеши... Ведь еще римско-канонический афоризм (Бонифация VΙΙΙ) гласит: Qui tacet, consentire videtur...

Ошибочная система давила все: учреждение и всех его деятелей. Тою порой отмеченное настроение приобретало господство и всячески поощрялось «предержащими властями», потому что давало им решительное средство перегонять духовно-педагогических «правителей» по карте Российской Империи с не меньшею легкостью, чем пешки на шахматной доске. Отсюда опять новое неблагоприятное следствие от подобных калейдоскопических передвижений 2). Нетерпимый в одном месте—педагог-начальник должен бы был прямо удаляться с педагогического поля, но его переводили в равноправный педагогический институт, как будто педагогическое дело не везде тожественно и не требует всюду преданных и опытных работников (см. и ниже стр. 116, прим. 127). Рассуждали и поступали иначе, неизбежно утверждая тот взгляд, что духовно-школьное служение есть своего рода «прибежище заяцем»... Иллюстраций этому слишком много. Довольно напомнить для примера, что люди, неудобные в качестве членов Консисторий, получали ответственные смотрительские посты в важнейших пунктах, начинали чрез близких им податливых архиереев хозяйничать чуть не по всей епархии и, не смотря на официальный запрет (см. «Циркуляр № 11 за 1892 г., стр. 6—7), совмещают здесь еще священнические обязанности настоятеля городской церкви,—вопреки достойнейшим конкурентам, а уж кажется, на что плоха была слава наших консисторских заведений...

Понятно, что при описанных условиях педагогическое дело стремительно падало. Индивидуальное творчество поглотилось бесцветною

1) Впрочем, теперь для меня и это сомнительно, судя по следующему известию: «В виду участившихся за последнее время нестроения в Духовных Семинариях, при чем, в большинстве случаев, является недовольство учащихся монашествующим начальством, (по словам „Голоса Правды“) Учебный Комитет при Св. Синоде возбуждает, по слухам, вопрос о том, чтобы в Духовных Семинариях одна из должностей— ректора или инспектора—замещалась лицом из белого духовенства или даже одним из старейших преподавателей Семинарии» (см. «Колокол» №387 за 17-е мая 1907 года, стр. 2, стлб. 3). Я никогда не поверил бы этому странному «мероприятию», если бы не знал хорошо Учебного Комитета, способного только к шаблону и механике по четырем действиям арифметики. Ведь прямо обидно напоминать, что здесь речь должна быть не о внешнем положении лип, а об их достоинствах и пригодности к педагогическому «правлению», что и монахи бывают хорошими, белыми же и светские плохими и наоборот etc. Все это ясно для младенцев, но Учебному Комитету как будто неведомо, и он хочет удивит мир новым педагогическим раритетом...

2) См. поразительные данные у г. О. (И. Соколова), К вопросу о постановке дела воспитания в Духовных Семинариях в «Богословском Вестнике» 1905 г., № 4, стр. 784—785; ср. в сборнике «Духовная школа» (Москва 1906), стр. 132.

107

серенькою формой, и она возводилась в идеал. Водворилась покорная корректность при холодном безучастии и канцелярской мелочности 1). Благостные начальники и ревнительные преподаватели были неугодны самою своею правдой 2). Мне известно, что начальство внушало членам одной семинарской (В—ской) корпорации возможно меньше ставить неудовлетворительных баллов, предупреждая, что—при обилии таковых—это будет зачтено в вину их педагогической неопытности; таким даже прямо угрожали (в П —ге), что из столицы они будут удалены гораздо подальше тех трущобных мест, откуда приехали 3). И вот худое превратилось в хорошее, но с избежным результатом, что последнее потеряло всякую ценность. Что из этого вышло в школе и жизни,—ясно без слов, а я только спрошу, нет ли именно здесь некоторой разгадки того печального явления, что юношество ныне с легким сердцем совершает и одобряет самые возмутительные акты с видом и ореолом

1) Сам Комитет констатирует канцеляризм ректора, формализм и мелочность инспектора при безучастном отношении последнего к питомцам (см. «Циркуляр» № 11 за 1892 г., стр. 50—52), даже формалистическую холодность целой корпорации одного Училища (№ 8 за 1890 г., стр. 36—37)… Бывали, действительно, страшные примеры в этом роде— Я сам знаю случай, что вечером выбросили чуть не мальчика в трескучий декабрьский мороз (1884 года) из семинарского здания (в Вифании близ Сергиева Посада) прямо на улицу, когда кругом не было ни единого частного дома ближе 4-х верст; страстное заступничество «профессорского стипендиата» († А. И. Струнникова), который нашел потом на грязном постоялом дворе несчастного изгнанника с жалкими пожитками, притащенными на собственной спине, лишило его профессуры, а семинарский ректор (о. А.) вскоре удостоился епископства (в Калуге)... На личном опыте изведал, как один из первых студентов Академии был уволен с четвертого курса за полгода до окончания и едва не попал в солдаты по ложному подозрению, при чем властный начальник (Хр.) на все резонные объяснения сурово твердил: «известно, что в таких случаях всегда страдают невинные»... (Об этом случае со мною в 1887 году и с проф. П. В. Тихомировым в 1890 г. упоминается и в объяснительной записке к проектам академического устава Московской Духовной Академии на стр. 24). И это говорил человек в сане святительском!— (Oданном лице см. у проф. Ал. П. Лебедева в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 5, стр. 168—169 и в «Записках» † архиеп. Саввы ibid. 1907 г., № 4, стр. 529—530). Впрочем, не в долге ректорская репутация его была разгадана по действиям побочным, а первовиновник всей истории из инспекторского персонала киевлянин же († иеромонах Макарий Орлов) прославился весьма печально; тем не менее академический владыка получил после самостоятельные епархии, где заявил себя с доброй стороны, но зато на себе испытал все горькие тяготы подобного властвования... Поистине, ἑάλως αἶς ὕφῃνες ἄρκυσιν (B. Theodoren Franistes II: Migne, gr. ser. t. LXXXIII, col.168В), ибо для этих лиц всегда верно: ὑμεῖς τοῖς ὑμετέροις βέβλησθε, κατὰ τὴν παροιμίαν, πτέροις или πτίλοις (Β. Theodoreti Graecarum affectionum curatio, sermo 1: Migne, gr. ser. t. LXXXIII, col. 805В и по изданию Joannes Raeder, Lipsiae 1904, p. 19), почему σαυτὸν τοῖς σοῖς ἔβαλες βέλεσιν (Eran. III loc. cit., col. 260Α)...

2)Так, смотритель Тотемского Училища (Вологодской губернии) С. И. Беляев (по семинарскому прозванию «Гасило») подвергся комитетским прещениям за слишком близкие отношения к своим питомцам—даже до организационного участия в их играх, хотя при этом он нимало ни терял ни попечительности отца, ни авторитетности начальника. За это его возвратили в «первобытное состояние» — преподавателя церковной истории, но только не в Вологде, а в Креженце, где он вскоре (17-го ноября 1899 года) и скончался. См. о данном лице у А. С. Родосского,Биографический словарь студентов первых ХХVIII-ми курсов С.-Петербургской Духовной Академии (1814—1860 гг.), Спб. 1907, стр.). 63 под словом: «Беляев Сергей Иванович».

3) И сам Комитет благопопечительно заботится о «неослабном исполнении» требований «об ежемесячных отметках успехов учеников» (см. «Циркуляр» № 9 за 1891 г., стр. 4).

108

психопатического героизма 1)? Вспомним, что всякая педагогия у нас заброшена и пала 2), а во всех других заведениях молодые люди также воспитываются «по ту сторону добра и зла» 3): — тогда многое

1) И вот о таком-то юношестве — при «разрушении школы» (см. «Колокол» № 362 за 11-е апреля 1907 года, стр. 11—свидетельствуют (В. С. Кривенко в «Новом Времени» № 11.164 за 11-е апреля 1907 года, стр. 14), что «доминирующее положение в русском политическом движении заняла учащаяся молодежь»!... А некогда думали: sunt pueri pueri, pueri puerilia tractant—согласно Апостолу (I Kop. XIII, 11)...

2) Вот что говорит г. Л — ий в «Новом Времени» № 11.225 за 14-е июня 1907 года, стр. 3 стлб. 2: «В деле просвещения мы не только не двинулись вперед, а отошли назад. Уровень научной и педагогической деятельности понизился, опустилась „трудолюбивая пытливость“, зато выросли самонадеянность, болтливое резонерство и кичливость призрачным, кажущимся образованием»...

3) Для иллюстрации достаточно указать на «Огарки» (—название взято из рассказа Л. Андреева—) или «Тайное общество пива и воли», образовавшееся в г. Орле среди самой зеленой гимназической молодежи мужского и женского пола (—к счастью, кроме духовной: см. «Колокол» № 391 за 22-е мая 1907 т., стр. 3, стлб. 3—) с явно циническими задачами, которые нимало не прикрываются, а даже афишируются на страницах местных газет, ставятся в связь с политическим положением страны, защищаются не только несчастными участниками, но «литераторами» и зрелыми людьми из публики etc, См. о сем «Новое Время» № 11.146 (за 23-е марта 1907 года) и ср. № 11.153 (за 31-е марта), № 11.178 (за 27-е апреля, стр. 5, стлб. 1). При этом нужно знать и помнить, что—в той или иной форме—подобные союзы учеников существуют во многих педагогических центрах, (см. eme «Новое Время» № 11.156 и 11.182 за 3-е апреля и 1-е мая, стр. 6, стлб. 2, стр. 6, стлб. 5 — 6; «Колокол» № 357 за 5-е апреля, стр. 4, стлб. 3)... Незрелые юнцы в формах хулиганствуют и разбойничают в Калуге (см. «Новое Время» №11.231 за 20-е июня, стр. 4, стлб. 2), производят публичные скандалы на глазах избранного общества и учиняют здесь дерзкие насилия даже над генералами (см. о подобном казусе на концерте, в г. Павловске, близ С.-Петербурга, вечерние «Биржевые Ведомости» № 9.906 за 21-е мая 1907 года, стр. 6, стлб. 2—3, и «Колокол» № 391 за 22-е мая, стр. 4, стлб. 1); интеллигенты и студенты активно участвуют в петербургских экспроприациях (ibid., вечерний № 9.951 за 18-е июня, стр. 3, стлб. 2)... Стали аксиоматически говорить об «одичании» учащейся молодежи (см. «Колокол» № 410 за 15-е июня 1907 г., стр. 2, стлб. 2, из «Русской Речи»). Духовные питомцы теперь как будто менее известны подобными подвигами, но «Тамбовский семинарист» пишет (в «Колоколе» № 383 за 12-е мая, стр. 3, стлб. 2): «Главный грех Семинарии, как духовной школы,— недостаток религиозной настроенности ее питомцев. Пойдите в семинарскую церковь к обедне или всенощной. Там вы увидите человек 300 семинаристов и даже того менее (всех семинаристов около 700 чел.). Прежде всего вам бросится в глаза порядок, в котором они стоят; выражение лиц — скучающее; крестятся как-то нехотя, машинально; переглядываются с знакомыми гимназистками (порядочная публика, уже редко ходит в семинарскую церковь, смущаясь этих перекрестных взглядов); из рядов семинаристов слышатся громкие, иногда совершенно неприличные разговоры, кашель, шарканье ногами по полу и т. д... Посмотрите теперь, что семинаристы читают и как читают: более всего в Семинарии имеют успех Ренан, Дарвин, Ницше и масса „копеечных“ брошюр нигилистического содержания. Все это читается с жаром, а о критическом отношении здесь не может быть и речи. С упадком религиозности упала и нравственность. Среди семинаристов развито пьянство и хулиганство (здесь всем известно, как много семинаристов и за что сидели в полицейской части), картежная игра и даже воровство»... А что бывало по этой части в Университетах вовсе не «отай»,—о том «срамно есть и глаголати»... Это уже симптом гибельного нравственного распада, проникающего до последней глубины!.. Аще ли начаток свят, то и примешение: и аще корен свят, то и ветви (Рим. XI, 16)... Ведь издаются (Москва 1907 [1906] г. в серии: «Свободное воспитание и образование» под редакцией И. Горбунова-Посадова, вып. 6-й) даже книги в «Борьбу за свободную школу» (К. Н. Вептцеля) и специальные педагогические журналы, проповедующие устроение «новых школ» на социалистических началах без библейской религии и без христианской морали (ср. и С.-Петербургский «Век» № 12 за 25-е марта 1907 года, стр. 146—148)... А в Риге «союз местных учителей на последнем своем съезде принял резолюцию, согласно которой члены должны всячески бороться против преподавания в училищах закона Божьего; воспитывать детей в материалистических воззрениях

109

если не вполне объяснится для нас, то станет ближе к нашему пониманию, хотя и гораздо чувствительнее для нашей совести, которую мы привыкли усыплять фарисейскими ссылками на необузданность нового молодого поколения... В связи с другими факторами это раскроет нам, почему духовная школа пришла к печальному расстройству, ибо в основе сего лежат причины не интеллектуального, а морального свойства 1); во всяком случае вторые создали почву, рост и силу для первых 2).

и всячески дискредитировать в глазах народа официальную церковь» (см. телеграмму в вечернем №-ре 9.898 «Биржевых Ведомостей» за 16-е мая 1907 года на стр. 1)... Поучительны и следующие постановления С.-Петербургского родительского кружка: «1) Родители, дома и в школе, сами избирают религию для своих детей, но их долг с уважением относиться к другим религиям и насильственно не подавлять в детях таких идей, которые не согласуются с религиозными взглядами родителей. Родители—атеисты должны воздерживаться от исключительного влияния на детей в деле религиозно нравственного воздействия. 2) Религиозное воспитание в семье, начинаясь с раннего возраста ребенка, не должно подавлять в нем ни физических, ни духовных сил. Религиозное обучение, которому школа уделяет больше внимания, чем религиозному воспитанию, может быть вверяемо не только духовенству, но и другим лицам с богословской подготовкой. 3) Для христиан изучение Ветхого Завета не должно предшествовать Новому Завету. 4) Для укрепления религиозного мировоззрения можно пользоваться данными различных наук, но не следует опровергать то, что считается в науке незыблемым; должно отличать веру и знание. Заучивание текстов наизусть излишне. 5) Столь важное для религиозного подъема посещение богослужения должно основываться на нравственном влиянии законоучителей и воспитателей. Самое богослужение должно быть освобождено от того, что объясняется лишь историческими традициями и не имеет связи с настоящей эпохой. В него должно быть введено большее активное участие со стороны мирян—взрослых и детей наравне. Следует изучать смысл богослужения, а не учить наизусть молитвы, читаемые священно-служителями. 6) Для лучшей постановки преподавания законоучитель должен назначаться лишь на известный срок на основании избрания, в котором участвуют родители, педагоги и представители церкви. 7) Отметки и экзамены по закону Божию должны быть уничтожены. Помимо этого мнения большинства собрания С.-Петербургского родительского кружка, представлено было и отдельное мнение, требующее более значительных реформ в постановке религиозного воспитания» (см. «Биржевые Ведомости» вечерний №9.912 за 24-е мая 1907 года, стр. 6, стлб. 1—2). Имеются еще самые авторитетные свидетельства, что даже в военно-учебных заведениях господствует у воспитанников «непростительно слабое знакомство не только со Св. Писанием вообще, но даже с Евангелием» (см. извлечение из приказа по военно-учебным заведениям Августейшего главного начальника в №-ре за 13-е мая 1S07 года «Русского Инвалида» и в «Прибавл. к Церк. Ведом. «№ 24 за 16-e июня 1907 г., стр. 966б)... Кажется, теперь педагогическим девизом и идеалом становится формула: ni maître, ni Dieu—, но частью потому, что tel maître, tel valet... Cp. ниже стр. 127.

1) Ср. еще фельетон. М. О. Меньшикова в «Новом Времени» 11.180 за 29-е апреля 1907 года.

2) В этом отношении к нашим временам гораздо больше, чем к 80-м годам прошлого столетия, применимы разъяснения и предостережения к известной брошюре † К. П. Победоносцева, Доброе слово воспитанникам Духовых Семинарий и Академий по поводу нынешних страшных событий, Спб. 1881. Как мало в этом отношении дело изменилось к лучшему и как далеко шагнуло к худшему,—видно из того, что этот государственный муж и великий знаток духовной школы не задолго (в феврале 1907 г.) до смерти († 10-го марта 1907 года) прямо назвал Семинарии «домами разврата» (см. в брошюре «Константин Петрович Победоносцев в его письмах» [к А. В. Гаврилову], Спб. 1907, стр. 16, по оттиску из «Прибавлении к Церковным Ведомостям» № 12 за 24-е марта 1907 года, но здесь на стр. 544б данные слова тоже опущены...). Какое страшное признание!... Однако его высказал (—со своей точки зрения и в еще более грубой форме—) решительно о всех русских правительственных школах (не исключая Духовных Академий, специально упомянутых) и граф Л. В. Толстой, если верить «интервьюеру» «Биржевых Ведомостей» (см. фельетон в вечернем №-ре 9.862 этой газеты за 24-е апреля 1907 года)...

110

Как видео, кризис этот подготовлялся давно. Своевременными предупредительными мерами морально-воспитательного характера можно было предотвратить его, раз духовно-учебные институты долго оказывались более твердыми даже при всеобщем педагогическом бурлении и при всяческих эксцессах. К сожалению, Учебный Комитет давно потерял ключ к успешной диагностике и направлялся по неверной дороге. Он замкнулся от жизни, которую заменила бумага, вытравившая самую нужду общения с нею. Непосредственный педагогический голос стал не надобен, а потому и не достигал до центра, куда сыпались формально-корректные «отчеты» и «отзывы». До Учебного Комитета доходили только резкие проявления школьного кипения,—и, не зная всех глубин и течений педагогического моря, центральное управление считало все ненормальности местною рябью или мертвою зыбью отдаленной минувшей бури 1). Естественно, что все внимание было устремлено лишь на подавление крайностей, для чего имелся под руками готовый кадр членов—ревизоров. По самому строю комитетскому, теперь не требовалось жизненных педагогических наблюдений и «опытной» проверки комитетских «предначертаний», предлагавшихся к беспрекословному механическому исполнению. С другой стороны,—при неизвестности истинного генезиса духовно-педагогических вспышек—вся задача сводилась не к изучению и профилактике, а чуть ли не единственно к тушению пожаров, чтобы наружно царили тишь да гладь, хотя и без Божьей благодати, никогда не бывающей в искусственно и случайно дезинфицируемой атмосфере. Так с роковою неизбежностью педагогическое ревизорство превратилось в полицейское,—помимо качеств, воли и желания лиц, отмеченных многими достоинствами в прежнее время или на иных должностях. Люди чисто педагогического склада, вскрывавшие действительные педагогические раны, были просто «не по сезону» и их держали в загоне под разными предлогами, что это «монахоборцы» и «монахофобы», дисгармонирующие с господствующим режимом, и т. п. Ревизоры новой формации по необходимости превратились в своеобразных усмирителей, а эта роль столь общедоступна, что и начали поручать ее совершенным юнцам, едва сошедшим со студенческой скамейки и перескакивавшим в Учебный Комитет через прямо отрицательные инстанции, благодаря случайным вершителям, которые ранее имели касательство к духовному ведомству разве по иронически—разностороннему толкованию слова spiritus. И легко догадаться, что такие чиновники часто расправлялись со всеми приемами укротителей, видевших в подведомых школах лишь плохо

1) Между прочим, здесь часто указывают на общее политическое состояние, яко бы условливающее духовно-школьную дезорганизацию, но, во-1-х, прежде именно Семинарии были излюбленными приютами политической пропаганды—и однако педагогия велась в них удовлетворительно; во-2-х, опять полезно спросить, кто создал в семинаристах восприимчивость ко всяким вторжениям политической агитации, которая встретила бы отпор или не нашла бы успеха без удобной почвы, а ее-то здесь и приготовили заранее? Пусть же отвечают творцы всех этих «благоприятных условий», но не позднейшие невольные их жертвы, каковыми равно бывают и монахи и бельцы!..

111

дрессированные зверинцы 1). Вместо отечески внимательных педагогов стали разъезжать грозные соглядатаи, сочинявшие для себя самые удивительные маршруты (напр., Воронеж-Пермь-Полтава), которых совсем не могла постигнуть провинциальная простота, думавшая с геометрическою азбучностью, что прямая линия всегда есть кратчайшее расстояние между двумя точками 2)... Это были столичные царьки «с началом и властью». Пред ними ухаживали даже все архиереи, иногда встречавшие и провожавшие с торжественным обрядом, устраивавшие парадные обеды, предоставлявшие свои лучшие кареты и пр. Они любили сваливаться, как снег на голову, и вызывали впечатление неожиданно грянувшего грома, от которого иногда, яко бы, потрухивали и губернаторы. В их речах неизменно звучала нота великих спасителей отечества,—и, владея этим магическим средством, ревизоры больше занимались тем, что пушили и разносили всех и вся,—не редко в крайне грубых формах. И бывало не раз, что комитетские

1) Exempli gratia привожу выписку из семинарских воспоминании С. Я. Климовского, помещенных в «Отчете С.-Петербургского общества вспомоществования нуждающемся питомцам Новгородской Духовной Семинарии за 1906 год в связи с десятилетием» (Спб. 1907). Вот что повествуется здесь (стр. 38—39) об упомянутом выше (стр. 83) Ст. Ис. Лебедеве: «Великое слово: ревизор. Он явился. Все перемени между уроками сократились до неузнаваемого минимума; исчезли заношенное мундиры на преподавателях и реже двойки стали появляться в журналах: должно быть, и воспитанники подтянулись. Явился ревизор в столовую и пришел в ужас от манеры обращаться с ножами и вилками, что существовала среди голодного семинарства. Как раз на том столе, где я обедал, генерал показывал,—как нужно обращаться с этими орудиями цивилизованного способа питаться. Нужно было наблюдать страдания того несчастного едока, которому были показаны способы обращаться с ложем и вилкой—и тут же было приказано это проделать... Не мудрое, казалось бы, дело... А пот так и лил с бедной жертвы обучения: вилка и нож не хотели делать своего дела, а только прыгали и стучали по тарелке... Вот ревизор на уроке русской словесности у А. П. Миловидова.!, превосходного чтеца литературных произведений („Ревизор“, „Недоросль“, „Мертвые души“). Обычное дело идет своим чередом. И вздумай генерал спросить названного воспитанника,—какие он знает на память стихи? Спрошенный отозвался незнанием.—Кто знает какие-нибудь? Изо всего класса встают два устюжанина: устюжане поддержали своего бывшего смотрителя. Назвал я „Полтавский бой“, „Казак“ и некоторые другие...—„Ну, скажи“ (разговор велся на ты!), говорит генерал, „Полтавский бой“. Начинаю: „Горит восток зарею новой, уж на равнинах но холмам грохочут пушки“... Конечно, новгородец применил и чтение новгородское с особенным усилием звука „о“. Генерал так и взъелся на чтеца и сам прочитал, как это принято читать, смягчая букву о в а. „Вот,“, говорит, „как надо читать“. Тогда между преподавателем и ревизором произошел такой диалог·—„Это будет уж слишком па-масковски“—слова А. И. Миловидова.—„А здесь читают“, говорит генерал, „по-новогородски“. Нечего и говорить о том, что симпатии воспитанников были на стороне мужественного защитника семинаристов А. П. Миловидова. Но последнему заступничество не прошло даром:. его в отчете продернули и в гораздо большей степени, чем он того заслужил и вообще заслуживал». Такие картинки встречались везде, но с тою особенностью, что постепенно выступали все более черные краски и иногда заполняли весь фон...

2) Отсюда именно объясняется в значительной мере хвалебное самосвидетельство комитетского панегириста: «путь ревизоров надо считать многими тысячами верст; в некоторые командировки одному ревизору приходилось сделать более 10 тысяч верст» (см. «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 839а), при чем забыто упомянуть о солидных вознаграждениях за эти «владичния странствия»... Тогда позволительно спросить: допускалась ли эта «протяженно-сложенность» только ради интересов дела, если сами комитетские члены доселе усердно ищут возможно отдаленных ревизорских экскурсий?... См. и ниже на стр. 116, прим.

112

члены, еще не давно панибратствовавшие с семинаристами и расхаживавшие при них в красных рубахах, потом являлись в тех же школах типичнейшими «охранителями основ», а после их ухода восвояси в училищных печах раздавались взрывы 1)... Страх и трепет распространялись по заведению, и суровые судьи не без сладости созерцали пред собой испуганные физиономии начальников и воспитателей, над которыми с злорадною чуткостью наблюдали ученики. Педагогические результаты этих полувоенных операций и экзекуций были самые убийственные 2)... Да и могло ли быть иначе, если все сосредоточивалось на том, что педагогический персонал старался скрыть действительность, «втереть очки», показать товар лицом и извернуться, а учащееся юношество деморализировалось подобными сценами?... Собственно ревизорские наблюдения часто были крайне поверхностны и ограничивались мимолетными посещениями уроков, с беглым просмотром ученических тетрадок. Зато много скрупулёзности посвящалось исследованию бумажных «дел», но и тут преобладали казуистические интересы «с заранее обдуманным намерением». В фокусе последнего все факты раскрашивались несвойственным колоритом и теряли самые очевидные очертания, получая фантастические размеры. Всем нам хорошо памятен случай, что специально вызванный доточный ревизор († П. И. Нечаев) одного высшего духовно-учебного заведения (Московской Академии) в больничных ведомостях малограмотного фельдшера принял рукописную букву б за цифру 5, превратил сотни в тысячи и, никого не спросив, поспешил донести «по начальству», будто там больные студенты выпивают по десятку бутылок молока за день в великом посту, а на протест заинтересованных педагогов последовали свыше чувствительные репрессалии... Это были не наблюдательные ревизии, собиравшие жизненный педагогический материал, но по преимуществу полицейские отчеты с велемудрыми соображениями об покорении непорядков и крамол. Не даром же стали называть комитетских ревизоров «Синодальными Шерлоками Холмсами» 3)... Вынуждаемся с грустью констатировать, что такие тенденции, систематически и деспотично прививавшиеся по провинции, ухудшили и все местные отношения. Постепенно погасал тон скромного труженичества и быстро заменялся пролазничеством, показностью, отличительством. Даже архиереи, всегда питавшие непосредственную искренность и отеческую простоту в обра-

1) См. и в «Журналах и Протоколах Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 230а.

2) Обратное заключение С. И. Миропольского (в «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 838—839) совсем не подтверждается известными мне фактами.

3) См. корреспонденцию из Курска о ревизии местной Семинарии в «Веке» №12 за 25-е марта 1907 года, стр. 149—150, и ср. «Колокол» № 363 за 12-е апреля 1907 г., стр. 3, стлб. 3. Это вовсе но значит, что я согласен с данным сообщением по самому ого содержанию, которое во всех частях основательно опровергнуто заинтересованным ревизором Д. И. Тихомировым, Вынужденное слово в «Прибавл. к Церк. Ведом.» №21 за 26-е мая 1907 г., стр. 847—850. Для меня здесь важно единственно то, как смотрят на комитетских послов и посланников в провинциях, где—по идее— они должны бы иметь полный авторитет и высокое уважение...

113

щениях со своими школами 1), стали проникаться соглядатайским формализмом. Известны примеры почтенных иерархов из педагогов, которые изощряли свое попечение на том, чтобы нагрянуть в Семинарию в 8 часов утра в понедельник, когда он падал на 22-е число месяца, т. е. после получки жалованья накануне свободного воскресенья, а во главу всех руководственных заветов полагали требование преподавателям «не просрочивать больше пяти минут» пред уроками, на чем с удивительною ревностью настаивал и сам Учебный Комитет (см. «Циркуляры» № 16 за 1896 г., стр. 40—41; № 22 за 1903 г., стр. 67-68). Вот какова была «благотворность» ревизорских влияний на местах!... К сему надобно еще прибавить, что ревизоры не редко противоречили друг другу, взаимно опровергали и ослабляли себя и произвольно отменяли или толковали «по вдохновению» комитетские инструкции, в которых и без того было всего менее систематичности, стройности и внутреннего согласия. Напр., в Полтавской Семинарии произошел острый конфликт из-за инспекторских ученических отметок по поведению, и для избежания горших зол семинарское правление несколько изменило баллы. Прибывший ревизор (П. И. Нечаев) нашел это деяние незаконным и ссылку на соответствующий «циркуляр» безапелляционно отстранил тем, что он — автор последнего и приказывает понимать в смысле его разъяснений, а в скорости последовало из С.-Петербурга распоряжение обратного характера... Выходило, что «всяк молодец на свой образец», и каждый поддерживал только свое 2). Тот же ревизор водворил мир и тишину в названном учебном заведении, переменив все начальство. Для непосредственных наблюдателей было очевидно, что эта реформа совсем не принесла педагогических благ и во многом сопровождалась ухудшениями, но виновник ее в ближайший наезд, нашел и донес, что—напротив—теперь все прекрасно, и о прежних дефектах нет ни малейшего помину, выдав себе похвальный аттестат и связав им школу в узах чиновничьего благополучия, разрешившегося потом тяжелым крахом 3). Разумеется, при таких условиях и

1) См. и теперь призывное послание к Вологодским семинаристам местного епископа Никона в «Колоколе» № 830 за 8-е мая 1907 года, стр. 2—3.

2) Бывали еще ревизии и не членами Учебного Комитета, откуда происходили новые осложнения. Так, в 1902 году Подольские духовно-учебные заведения инспектировал † А. А. Завьялов столь несогласно с комитетскими традициями, что в следующем году потребовалась новая ревизия «исключительно ради улажения недоразумений в среде чиновничье-синодской и комитетской», о чем известно со слов † П. И. Нечаева. ·

3) В кратких чертах,—история эта такова. Прежний ректор-протоиерей о. И. Хр. П. не понравился Петербургскому ревизору († П. Н. Нечаеву), вошел в отставку к целый год оставался без всякого места, бесплатно отправляя обязанности председателя Епархиального Училищного Совета и живя исключительно на пенсию, о которой свыше было сообщено специально, что она дана ему лишь во внимание к ходатайству Преосвященного, хотя фактически была совершенно заслужена, ибо получивший ее провел на педагогическом поприще почти 35 полных лет непрерывно, а † епископ Иларион просил вовсе, не об этом, но об усиленном вознаграждении... Преемник его— архимандрит Гавр. гимназического происхождения начал с того, что всюду критико-

114

взглядах комитетские ревизоры не считали нужным вступать в педагогические беседы с преподавателями и приглашали некоторых лишь для устрашающих распеканий или милостивых поощрений, вообще же играли своим величием и всюду твердили о своей близости к великим людям. Неудивительно, что после комитетских ревизий в провинции сначала воцарялось томительное ожидание, а затем открывалась усиленная путаница от новых случайных предписаний. Педагогическое

вал и осмеивал своего предшественника, почему семинарские преподаватели категорически потребовали, чтобы он не позволял в их присутствии глумливых отзывов о бывшем начальнике и учителе, пользовавшемся от всех немалым уважением и в корпорации и в епархии, где были целые сотни его питомцев, благодарных ему за отеческую доброту. Сам же новый ректор заботился больше о своеобразном церковном благолепии (не забывая даже о тщательном благоустроении своих пышных власов) и иногда прямо смущал совесть верующих, когда, напр., неумело устроял воздвижение креста с обливанием последнего сверху, при чем особенно соблазнительна была поза диакона, стоявшего против о. архимандрита, «приседавшего» одновременно с ним и державшего таз, куда стекала вода, раздававшаяся потом на руки богомольцев в бутылочках, или—в нарушение тамошних обычаев—громко кричал в церкви, чтобы после пасхи молящиеся не смели преклонять колени во время великого славословия... В 1904 году на этой почве произошел жестокий инцидент. Ректору показалось, что за литией при многократном повторении «Господи, помилуй» некоторые семинаристы производили особые звуки, будто бы напоминавшие нечто в роде пушечных выстрелов. На этом основании он затеял формальное дело о «демоническом и богоборственноом мом—пом—пом» (буквально!) и предложил уволить нескольких воспитанников, яко бы выдавших себя своим смущением при его взгляде во время прохождения по рядам для каждения, хотя инспектор вовсе не слышал даже самых диковинных звуков, а помощник не заметил ни одного виновного. Не смотря на мотивированный протест большинства преподавателей, проницательный архимандрит добился своего и, уехав в Киев, с особою таинственностью отправил оттуда при собственном донесении все документы в Учебной Комитет, где мудрые эксперты посмеялись над монашескою странностью, но не приняли серьезных мер для восстановления правды... В результате—несчастные юноши безжалостно были выброшены за борт, а ректор продолжал свои обычные подвиги. Видя такое «воеводство», духовенство потеряло всякое доверие к столь оригинальному воспитателю своих детей и при нем систематически отклоняло все семинарские ходатайства, будучи убеждено, что в подобных руках не может быть доброго применения... Сей ректор обладал лишь одним общепризнанным талантом—быстро подмечать и схватывать особенности речи и даже голоса собеседника и воспроизводить с удачным актерством. Эту немонашескую способность он с особенною любовью применял по отношению к преподавателям, которых презрительно называл «профессорами», карикатурно копируя их пред воспитанниками, высмеивая привычные выражения, способ пользования носовыми платками во время уроков и т. п. К стыду для начальника и к чести для семинаристов, все это отражалось на степени и характере чувств их не к последним, а к первому. У него была манера ходить даже по улице окруженным толпою своих питомцев, иных обнимать и пр. Однако ректору не удавалось снискать расположении ни откуда:—его не уважали и ему не верили! Напротив, отношения с корпорацией и семинаристами постепенно ухудшались и достигали крайнего напряжения. В 1906 году возникло общее движение, которое ректор поспешил обратить в мятежный бунт, яко бы с покушением кинжалами на его особу, когда воспитанники просто искали товарищей-шпионов, привитавших в его квартире. И куда девалась прежняя властность? Иночествующий начальник тайком скрылся в квартиру инспектора и здесь пробовал спрятаться даже в гардеробе жены последнего, но не уместился в нем по своим обширным размерам, а потом бежал под стражей в архиерейский дом, откуда просил у полицеймейстера жандармской охраны для проезда на вокзал и до ближайшего губернского города, в чем ему было отказано (см. некоторые прикровенные указания в «Полтавских Епархиальных Ведомостях» № 14 за 10-е мая 1906 года, стр. 666 неофициальной части)... Тем не менее этот семинарский повелитель успел быстро «оправиться» в С.-Петербурге и получил видный пост в Москве с лучшим материальным обеспечением. Местное духовенство было так взволновано

115

дело стремительно принижалось и тормозилось, попадая в коловратную ревизорскую толчею. Единственным осязательным результатом было внешнее усмирение, не всегда разбиравшее правых и виноватых 1), нооно чаще означало лишь притаившуюся пришибленность и вызывало не вдолге более резкие взрывы, ибо всякие походы только опустошают страну и никогда не культивируют ее 2). И разве могло бы что-нибудь

этими индивидуальными смятениями, столь тяжко затрагивавшими его жизненные интересы, что собиралось формально возбудить вопрос о предоставлении ему выбора начальников своих духовно-учебных заведений, но в конце концов отказалось от этой мысли, зная по примеру отшедшего ректора, что не достигнет своей цели, раз «путь» Петербургских избранников всегда «спеется»... Здесь мы имеем пример и образец, почему в духовной школе возобладали ныне автономические стремления и приобретают иногда характер страстного и крайнего увлечения... «Враги человеку—домашние ею» (Мат. X. 36), а власти стали искать причин на стороне (ср. и «Колокол» № 371 за 26-е апреля 1907 года, стр. 1), когда они были у них в глазах или под глазами... В итоге, духовно-педагогическое дело опять пошло по «кривой», грозя новыми осложнениями... Ведь нужно же разобраться в этом важнейшем вопросе по совести—нe ради лиц, но для истины!

4) Это в полной силе относится к педагогическому персоналу, члены которого спасались и погибали по непостижимым ревизорским «усмотрениям». Так, в 1892 г. один преподаватель Александро-Невского Духовного: Училища (в С.-Петербурге) «вылетел» по ревизорскому мановению и принужден был искать убежища в Финляндском Духовном Правлении, пока не попал в синодскую канцелярию, а это был человек из лучших «профессорских стипендиатов» С.-Петербургской Академии...К нему пламенный ревизор едва забежал на урок и здесь только нашумел вдоволь, но поручение исполнил в точности... И вся вина преподавателя была в том, что он кому-то не понравился и был очень скромным работником, заботившимся больше о деле, чем о внешнем блеске и высшем благоволении. Раз было даже так, что ревизор († И. К. Зинченко) «побудил» удалиться из Тамбовской Семинарии преподавателя, а он через 12—15 лет оказался в ряду самых первых иерархов Российской церкви... Вот сколько значат и стоят ревизорская проницательность и комитетский ценз!..

2)Для характеристики «достоинств» новейшего комитетского ревизорства приводим следующие компетентные свидетельства. «Нынешние ревизии направляются к поддержанию status quo духовных школ и потому уже не могут быть орудием прогресса, а тем более коренной реформы этих школ». Они «являются в сущности бесплодными, вовсе не имеют руководственного значения для учебного дела и самим преподавателям не приносят почти никакой пользы. Ревизоры—не руководители и наставники учителей, а только посторонние наблюдатели и, что особенно худо, наблюдатели опасные. Основываясь на своих внешних наблюдениях и доверяясь непроверенным слухам и даже сплетням, ревизор постоянно рискует впасть в ошибку».. «Помимо своих личных наблюдений ревизоры не брезгают и разными слухами, благодаря которым они проникают во внутреннюю, интимную жизнь преподавателя и вообще в такие стороны его личности, которые нельзя усмотреть на уроках... Как бы ни был безоснователен, как бы ни расходился с действительностью этот отзыв (ревизора), он влечет за собою тяжелые последствия в виде замечаний, служебных перемещений и даже увольнений. Вот почему преподаватель боится современной ревизии и на самого ревизора смотрит лишь с чувством страха, как на грозу, которая тем и опасна, что, не освежая школьной атмосферы, приносит лишь град репрессий. Преподаватель старается обезопасить себя от этой грозы и пускается на всякие хитрости»... «Нынешние ревизии сосредоточивают свое внимание только на внешней стороне воспитания». «Каким бы эффектом и помпою ни был обставлен внезапный и только опасный, но не поучительный наезд» ревизора,—результаты «оказываются бесплодными для воспитательного дела в духовно-учебных заведениях... Словом, односторонне-внешние ревизии дают и наставления только для внешней стороны воспитания... И это теперь, когда нестроение проникло во все семинарии, когда, кажется пошатнулись самые устои семинарского режима и обветшавшей системе семинарского воспитания грозит полное банкротство! Паши ревизии оказались неспособными проникнуть в глубь семинарского воспитания, усмотреть основные недостатки этого воспитания и указать радикальные меры к их устранению. Поэтому воспитание в духовных школах идет совершенно независимо от ревизий». По экономической части «на долю ревизора остается разве в спальнях клоп, в ватерклозетах дурной запах, в

116

другое, если заслуженные ректоры Семинарий, чуть не платившиеся жизнью, изгонялись и предпочитали разбегаться по кладбищенским и приходским церквам и здесь благословляли свою судьбу 1), когда ранее ректорская должность была величайшею честью духовно-пастырского и педагогического преуспеяния? Стойкие работники устранялись «волею» или «нуждею» и заменялись удобными и ловкими оппортунистами с невысоким цензом по местной оценке... Ни добра, ни пути нельзя было тут и ожидать. И до самых недавних дней ревизии назначались собственною прокурорскою властью даже в столичные Духовные Училища—иногда по мифическим и тенденциозным слухам о крысином хвосте, яко бы найденном в казенных щах, а командируемые лица скрывали свое звание от учеников под видом любознательных посетителей и у малых ребят выспрашивали разные подробности отно-

столовых недостаток вилок или салфеток», почему и с этой стороны «современные ревизии мало пользы приносят нашим духовным школам: в них по-прежнему царит грязь, воспитанники питаются скудно, все хозяйство ведется неумело, лицами прямо не призванными к экономической деятельности (монахами), а иногда и сомнительной честности (экономами)». Вообще же, «нынешние ревизии—плоде бюрократического строя в управлении духовными школами... Давно пора отрешиться от ревизорского дилетантизма»... «Ныне ревизорами состоят фактически три лица (хотя но штату полагается пять), которые помимо жалованья получают генеральские прогоны, исчисляющиеся тысячами, да казенные квартиры, стоящие при переводе на деньги также нескольких тысяч». Теперь ревизор «является в роли грозного Юпитера, наводящего лишь страх и трепет на преподавателей... Теперь он—незваный гость; его встречают с трепетом, а провожают с радостью, искренне желая, чтобы он дольше не являлся вновь». Упоминается также о «невинных жертвах ревизорского пристрастного суда» и «о действующем полицейско-воспитательном режиме в наших семинариях» (см. «Богословский Вестник» 1906 г., № 12, стр. 683. 684. 685. 688. 689. 690. 691. 692. 693. 694. 695)—с насаждением «казенной методики» (см. сборник «Духовная школа», Москва 1906, стр. 223. 55—56 и ср. «Церковный Вестник» 1906 г,, № 47 за 23-е ноября, стлб. 1532—1533). Архимандрит Алексий (по-видимому, ректор Тульской Семинарии) пишет (в «Колоколе» № 385 за 15-е мая 1907 года, стр. 1, стлб. 5): «В прежнее время ревизии имели характер помпы и декорума, да и ревизовать в сущности тогда было нечего: все делали свое дело, в Семинариях царила серьезность, воспитанники, и не только воспитанники, но и преподаватели были под крепкою властью (?!?) ректора, и дело шло прекрасно, и выходили прекрасные цельные люди. За последние годы ревизии несколько изменили свой характер. они стали тем шквалом, который все перевертывает вверх дном. После ревизий часто не оставалось камни на камне; назначались новые начальники; преподаватели переводились из одной Семинарии в другую, низводились в Духовные Училища,—а дело но прежнему в при новых начальниках, при других преподавателях шло, плохо, даже все хуже и хуже. Как ни глубока бывала ревизия,—она радикально не изменяла положения. В самом деле, какая польза в том, что дрянной преподаватель переводился из одной Семинарии в другую? Ведь если он здесь сеял зло, почему он там будет творить добро? Если он плох и не поддается излечению, то его нужно выбросить вон я навсегда, а не оставлять в духовно-учебном ведомстве. Да и ревизорами обыкновенно назначаются люди, стоящие далеко от дела, несвязанные непосредственно ни с делом преподавания, ни с делом воспитания, и, тем более, мало или совсем не знакомые с местными частными условиями. Я знаю, что после одной строгой ревизии в одной Семинарии, когда многие из корпорации были так или иначе устранены, все-таки ревизор не усмотрел всего и самая мерзость осталась в Семинарии».

1) Примеры—о. И. Христ. Пичета в Полтаве и о. И. Павл. Знаменский в Харькове, а также о. В. Н. Знаменский в Симферополе и о. В. П. Борисоглебский в Воронеже (см. «Колокол» № 393 за 24-е мая 1907 г., стр. 2, стлб. 3), но «Колокол» (в № -ре 364 за 13-е апреля 1907 года, стр. 2, стлб. 5) вообще констатирует «бегство начальников духовной школы», говоря, что «расшатанность Духовных Семинарий вынуждает многих ректоров и инспекторов, выслуживших пенсию, просить об увольнении от духовно-учебной службы»…

117

сительно преподавателей!... Такова была сила канцелярски-бюрократических комитетских традиций, привитых ошибочною системой... На ревизорском институте с особенною наглядностью сказалось вредное влияние принципиальных несовершенств в комитетском устройстве. По положению 1867 г. (§ 5), члены-ревизоры посылаются для обозрения духовно-учебных заведений «с разрешения Святейшего Синода». Никаких иных условий для сего не допускается 1), а практика выработала свой порядок 2)... За последнее десятилетие назначение ревизий зависело почти исключительно от обер-прокурорской власти. Обычно· в начале каждого учебного года в канцелярии Учебного Комитета, по имеющимся сведениям, составлялся список подлежащих обревизованию духовно-учебных учреждений и подавался Обер-Прокурору. Последний «по собственным соображениям» исправлял этот перечень и вносил его в Св. Синод, который,—сколько помнится,—всегда соглашался с такими «предначертаниями» и не проявлял независимой инициативы, если он предоставил автономному прокурорскому ведению применение духовно-учебных уставов и все распоряжения по данных ревизорских отчетов 3). Разумеется еще менее мог усвоят и осуществлять независимость сам Учебный Комитет, стискиваемый с двух сторон. Лишь в недавние годы он начал практиковать экстраординарные ревизии, не предусмотренные строгими юридическими правилами. Эти уже совсем не разрешались Св. Синодом и производились по словесному соглашению председателя Учебного Комитета с другими начальствующими в центральном духовно учебном управлении лицами и на основании письменного уведомления первого, при чем обходились все узаконенные инстанции. Св. Синод прямо устранялся, как будто он меньше всех знал свои школы и не дорожил их успехами... Фактически все по этой части оказывалось в полной прокурорской компетенции 4). и ей должен был подчиняться Комитет по отсутствию авторитетного синодского участия в данном вопросе. Тем более подневольными и пассивными были сами ревизоры, потому что они определялись на свои должности «по предложению Обер-Прокурора» (§ 4 «Положения») и в своем служеб-

1) Еще в мае 1892 года С. И. Миропольский заявлял (в «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 8396), что «ревизии назначаются обыкновенно Святейшим Синодом по предложениям Синодального Обер-Прокурора».

2) В нередких случаях этим давалась гг. ревизорам возможность «соединять приятное с полезным» на казенный счет, напр., отдохнуть от «трудов праведных» на Кавказе или в Крыму, лишь «по пути» завернув в какую-нибудь отдаленную Семинарию или Училище, яко бы, для специального обозрения...

3) См. в брошюре «Положение оо Учебном Комитете» (Спб. 1907), стр. 11—12.

4) Отсюда случались такие казусы, что влиятельные иерархи просто не пускали присланных комитетских чинов в свои духовно-учебные заведения... Это было, напр., в С.-Петербурге около 1890 года, когда † митрополит Исидор (Никольский) решительно объявил назначенному Прокурором для «свидетельствования» местной Семинарии ревизору (С. И. Миропольскому), чтобы он возвратился тощь туда, откуда пришел,—и бысть тако... Но ведь Исидор был единый и единственный, а его непосредственный преемник не мог уволить (перевести) даже секретаря своей Консистории (см. «Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия», т. I, Спб. 1906, стр. 509б)...

118

ном движении всецело зависели именно от него, не имей надежды на поощрение или защиту от Синода, но постоянно видя пред собою, что и доселе (—вопреки § 4—) сами комитетские председатели «восходят» и «нисходят» собственно по велениям не синодским, а прокурорским, которыми быстро сдвигаются на окраины столицы даже комитетские помещения...

В результате неестественной системы комитетского строя получилась тягостная и роковая шаткость всей духовно-педагогической политики, когда все не знали, кто специально заведовал этою важнейшею отраслью и какие цели в ней преследовал. Интересы и намерения духовно-педагогического назирания по необходимости стали индивидуальными и потеряли объективный характер, который всегда почерпается в основных принципах и общих задачах самого дела. Конечно, тут ревизоры могли лишь послушно творить волю пославших с обязательною чиновническою ревностью, хотя и с весьма сомнительным моральным утешением.

Понятно, что при отмеченных условиях до верхов не достигало «опытных» педагогических материалов, и они заваливались канцелярски-бумажными отписками, далекими даже от простой фотографической точности. Я упоминал выше (стр. 86), как иногда фабриковались ревизорские отлеты, и для подкрепления своих слов расскажу еще характерный случай. В одном из училищ Полтавской епархии обнаружились непорядки, и туда послали семинарского преподавателя (В. А. Конопатова). В Полтаве утверждали по сведениям из надежных источников, что отзыв последнего был отправлен Преосвященным непосредственно Обер-Прокурору К. П. Победоносцеву, а этим оставлен у себя «до времени». Потом туда же приехал комитетский ревизор (tП. И. Нечаев), не знавший о сепаратном семинарском расследовании, и представил собственное заключение своему принципалу 1). Тот сразу усмотрел противоречия и обратил внимание комитетского члена, который поспешил «переписать свою бумагу наоборот» согласно соображениям семинарского педагога 2)... И вот по таким-то данным Учебный Комитет думал «владеть и княжить» всем духовным просвещением православной России, услаждаясь собственным самовосхвалением 3). На этом фундаменте строились самые

1) Вэтом инциденте имели значение и родственные связи одной из враждующих сторон— Впрочем, дело окончилось счастливо, по только не благодаря ревизору, а по влиянию † епископа Полтавского Иллариона:—в его покоях смотритель и помощник помирились и дали обещание жить мирно и работать дружно на пользу Училища. Зачем же нужна была комитетская ревизия?...

2) А. С. Е. Миропольскийс удивительною смелостью дерзает еще свидетельствовать (в «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 839б): «можно положительносказать, что ни одноиз учебных ведомств (—уж не во всем ли мире?—) не имеет таких обстоятельныхи всесторонних ревизий, какие имеет ведомство духовное чрез членов-ревизоров Учебного Комитета»...

3) Конечно, если брать ревизорские «отчеты» безотносительно, то можно затевать самые цветистые апологии для превознесения Учебного Комитета не просто до третьего, но даже и до седьмою неба;—только ни пользы, ни правды тут вовсе не будет... Мы видели, что донесения самовлюбленных комитетских Нарциссов слишком мало

119

важные мероприятия и преобразования. О достоинстве их позволительно судить даже по печатным комитетским «циркулярам». В этой замечательной серии документов есть много канцелярской мудрости и чиновничьего великолепия, но нет живой педагогической струи систематического творчества. Это своего рода Вавилонская башня, и тут смешаны все языки духовной школы 1). Единичные обобщения, случайные внушения, постоянные диссонансы и величественные реприманды:—разве этим могла питаться и возращаться кипучая педагогическая жизнь, где всякий контроль должен быть приспособленным и больше сам сообразоваться с нею, чем подгонять ее к своим мертвым шпаргалкам?...

Впрочем, эта сторона всем нам слишком хорошо известна и каждому доступна для документальной проверки, почему я не буду распространяться о ней и формулирую свой конечный итог. Он таков 2). Учебно-комитетский центр второго периода был проникнут бюрократическим духом безжизненной отвлеченности и не освежался притоком здоровых стихий из периферий, почему сам впадал в бумажно-канцелярскую спячку 3), атрофируя и расстраивая послед-

и весьма неточно отражают реальную действительность, а потому не могут служить пригодным материалом для практических мероприятий или научных построений. Основное требование истинной науки заключается в том, чтобы не употребляют никаких документов без строжайшей исторической критики, дабы наперед выяснить их фактическую ценность. Иначе—вместо истории—получится чистый миф, а воображаемое богатство сведется к фальшивым кредиткам и дутым акциям и разрешится печальным пуфом Эмберовских капиталов... Только «скорбные главами» могут не понимать этой научной и деловой азбуки...

1) Здесь Учебный Комитет охотно решает мелочно-казуистические вопросы, однако единства духа и системы совсем нет. По многим важным пунктам в комитетских вердиктах господствуют недоговоренность, неясность, неопределенность даже намеренные (как свидетельствовал † П. И. Нечаев), а это в равных Семинариях вызвало не мало бурных правленских заседаний, особых мнений, острых раздоров в корпорациях и более того, о чем сообщает мне высокопочтенный ректор долголетней службы...

2) Для характеристики современного Учебного Комитета см. еще меткие и ценные указания—видимо—компетентного автора в следующих его статьях: «Ревизии духовно-учебных заведений» (в «Богословском Вестнике» 1905 г., № 12, стр. 682— 697), «Духовно-учебное начальство» (в сборнике «Духовная школа», Москва 1906, стр. 228—243), «Завершение духовно-учебной реформы» (в «Церковном Вестнике» № 45 за 9-е ноября 1906 г., стлб. 1450—1453; № 47 за 23-е ноября, стлб. 1530—1533). Сообщаемые здесь наблюдения и соображения производят прямо оглушающее впечатление-особенно—при эпическом спокойствии изложения... См. еще у С. П. Шумова в «Богословском Вестнике» 1906 г., № 2, стр. 372— 379.

3) В этом отношении крайне знаменателен авторитетный отзыв компетентного знатока комитетского положения († протоиерея В. И. Жмакина) в частном письме ко мне: «Дела Учебного Комитета более, чем не важны. Случайный подбор лиц, не одинаковая степень работоспособности и даже отсутствие последней (—дальше пропускаю одну фразу—): что может быть печальнее? Какой-то злой рок ведет к гибели ото учреждение, которое замечательно только тем, что везде его бранят»... И разве тут не правда? А началось это далеко не сейчас. Еще члены комиссии по выработке академического устава 1884 г. высказывали по сему предмету много замечательных суждений. Так, Киевский проф. В. Ф. Певницкий указывал на «бесконтрольность нынешних ревизоров и противоречивость их отзывов», при чем «комитетские ревизии обидны для епархиальной власти, так как в них выражается недоверие к этой власти, наконец, от комитетских ревизий пользы мало, по свидетельству семинарий», а «обида может заключаться, напр., в том, что молодому человеку дается власть над почтенными сановниками». По словам † С.-Петербургского инспектора и профессора И. Ф. Нильского «Учебный Комитет усвоил начальственный тон

120

___________________

относительно академий, не имея на то права», и в разъяснение слухов о недоверии к епархиальным властям говорил, что «таким основанием может служить, между прочим, тот факт, что при бывшем Обер-Прокуроре (графе Д. А. Толстом) все отзывы ревизоров о ком бы то ни было уважались без проверки, хотя бы они шли совершенно в разрез с мнениями Преосвященных. Что же касается общего вопроса, то, по его (Нильского) мнению, бывшее духовно-учебное управление было все-таки лучше нынешнего Учебного Комитета. По крайней мере, оно не возбуждало такого всеобщего недовольства, как Учебный Комитет. И наибольшая доля этого недовольства возбуждается членами-ревизорами. Их упрекают за то, что они ведут себя по-начальнически и придираются к мелочам, отмечая и ставя на вид почти исключительно формальные недостатки и опущения». «Публичными замечаниями (в ревизорских отчетах) натуры робкие запугивались и падали духом, а сильные—ожесточались и махали на все руками. Сколько мне известно, благодаря такому поведению ревизоров Учебного Комитета, семинарии с сожалением вспоминают о прежних академических ревизорах и желали бы восстановления их. Они, по общему мнению, было гораздо ближе к духовным семинариям, веди себя гораздо проще и гуманнее»... Учебный Комитет и тогда «обнаруживал поползновение превратиться в прямое начальство над академиями», «между прочим, в том, что он рассматривает докторские диссертации, одобренные академическими Советами и публично защищенные. По уставу он не имеет никакого начальнического отношения к академиям, но на деле является весьма важною подземного силою», ибо «академические дела передаются Святейшим Синодом на рассмотрение в Учебный Комитет». Даже председатель архиеп. (после † митрополит Московский) Сергий (Ляпидевский) соглашался, что «бывшая комиссия духовных училищ, кажется, правильнее и определеннее была поставлена относительно академий, чем Учебный Комитет» (см. у о. проф. Ф. И. Титова в «Христ. Чтении» 1907 г., № 4, стр. 505—508). Во всех отношениях положение после еще больше ухудшилось, а потому трудно опровергнуть другого знатока комитетских порядков, который недавно энергически выражался предо мною, что Учебный Комитет—в настоящем виде—лучше уничтожить совершенно, раз он стал таким учреждением, куда по впей Российской Империи не могут найти председателя или—вернее—не заботятся об этом, считая более удобным юридическое и фактическое «безглавенство» в самое смутное время духовно-школьной жизни... И можно ли с правдивым успехом спорить против этого рокового заключения, если мы, напр., просмотрим хоть «дела» о семинарских беспорядках года за 2—3 и сравним, что по этой части устроено благого Комитетом?... Думаем, что результат получится прискорбно-поучительный... Известно, что в истекшем 1906—1907 учебном году происходили волнения и по поводу открытия (20-го февраля 1906 г.) второй Государственной Думы, при чем— по официальным донесениям—они были в шести Семинариях и выражались в самовольном уклонении воспитанников от уроков, в сходках с зажигательными речами и пением марсельезы, кое-где в битье стекол и т. п. В шести Семинариях были еще сей год беспорядки по местным причинам и они повлекли закрытие отдельных классов. О бесчиниях в Курске красноречиво повествует (в «Прибавл. к Церк. Ведом.» № 21 за 26-е мая 1907 г., стр. 848—849) ревизор Д. Л. Тихомиров «14 октября 1906 г., во время всенощного бдения, из вентиляционного в потолке семинарского храма отверстия, с чердака семинарского здания, были сброшены прямо на головы молящихся революционные прокламации в то время, когда, при пении „Слава в вышних Богу“, все стояли на коленях. И вообще в то время, пред 17 октября и после, среди воспитанников появлялись прокламации, за подписью „группы сознательных семинаристов“, с призывом к сознательной встрече „грядущих событии“. Конечно, и революционные прокламации 14 октября были сброшены в церкви на головы молящихся тою же „группою сознательных семинаристов“... 17-го декабря галка „вылетела“ из такого же с чердака вентиляционного отверстия в потолке храма, в какое 14 октября были вброшены прокламации,— только над алтарем храма; она влетела так же, как и 14 октября прокламации, в то время, когда вся церковь стояла на коленях во время пения Херувимской песни»... «При мне три ночи подряд (21, 22, 23 ноября) производились попытки ограбить эконома Семинарии. Не буду излагать характерных подробностей этого дела; скажу только, что действовали тут три переодетые личности, иногда в масках, старавшиеся проникнуть в квартиру эконома с черного хода, и что это также стоит в связи с действиями „сознательных“ семинаристов. Многочисленные случаи воровства в Семинарии тоже не в привлекательном виде рисуют „весну“ семинарской жизни»... «Ученики не являлись на уроки массами, при чем отсутствовало на уроках не редко полкласса и более, на молитву и в церковь на богослужение являлись весьма немногие, с вечерних за-

121

ния 1). Отсюда принижение и дезорганизация духовной школы 2), которая страдала и от многих других причин — частью внутренних, частью побочных. Главная вина сего не собственно в людях и лежит в самом устройстве Учебного Комитета, который был лишен ответственной самостоятельности, призывался служить больше «предер-

нятий уходили, когда хотели; сочинений ученики не писали, не редко совершенно, всем классом, или подавали их в незначительном количестве в классе». При этом «не увольнялись из Семинарии воспитанники, скомпрометировавшие себя настолько (до присуждения к тюремному заключению включительно), что им в Семинарии оставаться было невозможно. Было и еще иное, подобное этому, на ненормальность чего было обращено мною внимание при ревизии: не смотря на то, что занятия в Семинарии открылись только с 21 сентября и что в класс ходил только тот, кто хотел,—с 25 ноября начались усиленные ходатайства воспитанников об отпуске их в дома родителей под разными предлогами. К 19 декабря по таким причинам было отпущено в дома родителей уже 60 чел., и при этом больше всего из того класса, который меньше всего занимался»... Вт, эту Курскую «историю» вмешалось, и духовенство (см. «Колокол» № 414 за 20-е июня 1907 г-, стр. 2—5). Что же предпринимал Учебный Комитет со своей стороны? От 24-го мая 1907 года я имею грустное свидетельство, что даже в виду страшных экзаменских неурядиц комитетские меры не идут далее приемов какого-то сыска... И мы действительно пока слышали по этому предмету только то, что одна Семинария закрывается за другою, хотя не хватало ни ординарных, ни сверхштатных ревизоров для экстренных экспедиций по всем концам России. А теперь нам сообщают (см. «Новое Время» № 11.224 за 15-е июня 1907 года, стр. 5. стлб. 2, и «Колокол» № 409 за 14-е июня 1907 г., стр. 2, стлб. 2): «На днях в Св. Синоде закончена разработка данных, касающихся происходивших в текущем году беспорядков в Семинариях и других учебных заведениях духовного ведомства. Материалы, собранные Св. Синодом как путем донесения официальных лиц, так и данными прямых расследований на местах, noка нe выяснили несомненных причин беспорядков.В виду этого преобладающая часть членов Св. Синода, как нам передают, не склонна к началу будущего учебного года проводить в Семинарии какие-либо преобразования». Известие это более, чем удивительно, а потому и мало вероятно во всех отношениях (ер. «Колокол» №411 за 16-е июня 1097 г., стр. 2, стлб. 5)... В духовных школах все горит, и никто не может доискаться источника:—это ли не притча? Но совсем прискорбно, что именно вследствие своего неведения даже не желают тушить пожара и откладывают ad Kalendas graecas... «Осведомительное бюро» передает, что «разрешение вопроса о преобразовании Семинарий будет зависеть исключительно от всероссийского церковного собора» (см. «Новое Время» № 11.225 за 14-е июня 1907 года, стр. 5, стлб. 4). Ну, это уж еще того хуже... Ведь той норой от наших Семинарий, как учреждений духовно-церковных, может остаться только одно грустное воспоминание (ср. стр. 124, прим.)!... А вот католики не дремлют. Задумав широкую семинарскую реформу в Италии (о чем к стр. 17,₄см. еще у С. А. Браткова«Богословском Вестнике» 1906 г., № 2, стр. 357—371), они спешат приняться за ее осуществление и именно в смысле отделения общехристианского гуманитарного образования от пастырского приготовления (см. «La Civiltà. Cattolica», anno 58, quaderno 1.368, vol. 2: 15 Gugno 1907, p. 734—736; «Церковный Вестник» № 25 за 21-е июня 1907 г-, стлб. 818—820). Но соберемся ли, наконец, подражать им и мы, всегда столь увлекающиеся западными образцами?—that is the question!..

1) Просим теперь сопоставить слова С. И. Миропольского(в «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 840), что «Комитет никогдане имел бюрократического характера и чуждался формализма, столь вредного в живом педагогическом деле»... Последнее, разумеется, верно, а о первом пусть беспристрастно рассудят сами читатели нашего трактата...

2) См. и в сборнике «Духовная школа» (Москва 1906), что «высшее начальство, проникнутое недоверием к целой корпорации учащих, в тоже время грешит непомерным самомнением» (стр. 241) и своими велениями достигло того, что «в деятельности духовных педагогов все мертво, шаблонно, формально», при чем «обязательные предписания центрального начальства носят часто явно нелепый, ретроградный характер, особенно по воспитательной части»... «В общем, положение как педагогов, так и питомцев духовной школы очень тяжелое: тем и другим здесь душно, тесно», как «притиснутым бюрократическим колпаком» (стр. 242). См. еще и в «Церковном Вестнике» 1906 г., № 47 за 23-е ноября, стлб. 1531—1532.

122

жащим» лицам, чем идеям, и, подчиненный сразу двум авторитетам, должен был лавировать между ними. Необходимость системы вынуждала его сосредоточивается именно на последней стороне, но при частых коллизиях и всегдашних возобладаниях разных сил и течений он не редко оказывался без собственной воли и без своей заправляющей власти 1), а духовно-педагогическая ладья плавала по бурному морю «без руля и без ветрил» при одолевавшем напоре постепенно разъярявшихся стихий 2)... Наступил «развал духовной школы» 3)...

Как видим, Учебный Комитет не во всем виноват один, но его грех заключается уже в молчаливом попустительстве. Он долго уверял, что все обстоит благополучно, занимаясь всякими «затеями» 4), а педагогический барометр стремительно спускался к роковому термину «гроза!» И сбылось над нами предостерегающее слово апостольское (1 Фессал. V, 3): егда рекут: мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них всегубительство, якоже болезнь во чреве имущей, и не имут избежати.Так и случилось. Нахлынул целый ураган педагогических волнений, которые потом перешли в Академиях в длительный пароксизм «реформаторской горячки» 5). Подавленные раньше—педагогические корпорации оказались неподготовленными, частью были связаны и фактически растерялись при разыгравшемся смерче: одни, слегка карая «единичные проступки», не решались вменять академическим студентам «массовые движения» 6)—вопреки морально-юридической логике; другие (в Рязанской Семинарии) чувствовали себя

1) В этом отношении достойно внимания, что сам Св. Синод вынужден был отказаться от существенных преимуществ своих по §-фам 13 и 14 «Положения» 1807 г. и — уже согласно постановлению, Высочайше утвержденному 3-го апреля 1875 года,— передал многое в непосредственное распоряжение Обер-Прокурора: см «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., №23, стр. 835а.

2) Кажется, последние, внося свою отраву, начали подтачивать и церковво-приходскую школу, судя, напр., по книжке И. IL Сахарова, Ненормальное состояние современной церковно-приходской школы и попытка учащих раскрепоститься, Москва, 1906. А «Колокол» (№408 за 13-е июня 1907 года, стр. 3, стлб. 1—2) прямо говорит о «революционерах в церковных школах (Тамбовской епархии), о чем—для других мест (напр., в Смоленской губернии)—имеются у меня и частные сведения.

3) См. под таким заглавием статью «Епископа» в «Колоколе» № 357 за 5-е апреля 1907 г., стр. 1, но ср. ibid. № 362 за 11-е апреля, стр. 2, стлб. 4. См. также в сборнике «Духовная школа» (Москва 19061, стр. 230, где «полный крах духовной школы» относится (стр. 105. 112) уже к осени 1905 года.

4) Об одной из таких несомненных «затей»—устроения в С.-Петербурге (летом 1907 года) курсов для преподавателей физики в некоторых духовно-учебных заведениях—см. мужественное слово г. И. Болховецкого, в «Колоколе» № 362 за 11-е апреля 1907 года, стр. 1. И долго казалось, как будто «затея» эта,—санкционированная Комитетом,—имеет все шансы осуществиться с полным успехом... для комитетских прожектеров. Между тем «центральное управление вовсе и не заботится о физических кабинетах» Семинарий (см. выше стр. 95,₁)...

5) Так («la fièvre de réformes») характеризует известный о. Aurelio JPalmieriв своих отчетах о России в «Revue d’histoire ecclésiastique» VII, 3 (15 Juillet 1906), p. 758; VIII, 1 (15 Janvier 1907), p. 246.

6) См. «Журналы совета Московской Духовной Академии» за 1906 г. при «Богословском Вестнике» 1907 г., № 2, стр. 125—127.

123

столь безвольными, что, приняв необходимые меры, уже после применения спешили боязливо запрашивать о них центральное управление; иные Преосвященные упорно отклоняли сторонние сообщения о тревожных симптомах духовно-школьной жизни и… дожидались разгромов 1). Сам Учебный Комитет колебался до такой степени, что осуждал начальство, если оно вынуждалось производить осмотр имущества своих питомцев, живших в казенных помещениях,—из страха пред «жандармским режимом»,—или попускал приемы чисто полицейского сыска среди семинарских питомцев и их родителей (в Вильне)... Как будто все было в порядке, между тем в некоторых духовно-школьных садах находили корзины с гостинцами в виде изрядной массы боевых патронов 2) и по вечерам раздавались выстрелы даже внутри зданий... Воспитанники забросили всякие занятия 3), потеряли всякую дисциплину, бурно и грубо протестуют против поверочных экзаменов 4),

1) Но и после сего официально стараются объяснить беспорядки этой—Смоленской Семинарии проникновением «евреев (sic!) и учащихся из других учебных заведений» (см. «Русь» № 142 за 3-е июня 1907 года, стр. 4, стлб. 6—7), хотя именно на это указывали прежде епархиальному начальству, а оно не умело ни предусмотреть, ни предотвратить, ни даже признать столь опасное вторжение...

2) См. «Новое Время» № 157 за 4-е апреля 1907 г., стр. 2, стлб. 4, где этот факт смягчен против действительности.

3) Напр., «Тамбовский семинарист» говорит (в «Колоколе» № 383 за 12-е мая 1907 года, стр. 3, стлб. 2—3) о своих товарищах: «От дела семинаристы совершенно отвыкли. На уроках многие отсутствуют. Письменные работы исполняются небрежно. Правда, некоторые из преподавателей сочинений совсем не читают, а судят по объему: подаст семинарист работу страниц в 10, да в синей обложке — и получает 4, а в ней или выписано из учебников или из совсем посторонней книги. Я сам читал одно сочинение на научную тему, которое... было буквально списано с романа „Братья Кип“ в журнале „Вокруг Света“,—и балл был... 4»... А вот и последний наглядный пример (см. «Гусь» № 147 за 8-е июня 1907 года, стр. 5, стлб. 1): «Переходные экзамены в Петербургской Духовной? Семинарии, которые окончились 7 июня, поражают своим необыкновенным результатом. Всех воспитанников, державших экзамены, 254 чел., неудовлетворительных баллов получено 210; при этом нужно заметить, что каждый воспитанник мог получить неудовлетворительный балл только по двум предметам, а после третьего он или оставлялся на повторительный курс, или же совсем был увольняем из Семинарии». Значит, сколько С.-Петербургских семинаристов не дотянуло даже до спасительных троек?... Остается еще вспомнить о великих претензиях этих неудачников (см. стр. 104) и вывести маленькое заключение, до какой степени «политика» загубила и нашу духовную школу...

4) См. «Колокол» №№-ра 357 и 360 за 5-е и 8-е апреля 1907 г., стр. 2 и 3. Сообщают, что к бойкоту экзаменов примкнуло 20 Семинарий, из коих 10 закрыто (см. «Колокол» № 381 за 9-е мая 1907 г., стр. 3, стлб. 1), но мы имеем официальные сведения, далеко не обнимавшая всех случаев, что к концу мая последних было 11, при чем две закрыты сполна и ученики уволены, а в 9-ти прекращены занятия большею частью только в младших классах. Воспитанники не только отказывались от переводных испытаний, но дозволяли и прямо насильственные,—даже террористические—акты. Из таковых известны в печати следующие. В Московской Семинарии взрывы («Колокол» №. № 399 и 400 за 31-е мая и 2-е июня 1907 г., стр. 2, стлб. 2; стр. 2, стлб. 4)—и один даже чрез 5 минут после отбытия митрополита Владимира (ibid. № 403 за 6-е июня, стр. 2, стлб. 1); в Каменец-Подольске тоже и при сем бомбы (ibid. № 395 за 26-е мая, стр. 2, стлб. 3, особенно же № 404 за 7-е июня, стр. 2, стлб. 3), к которым в Нижнем Новгороде присоединили «химическую обструкцию» (ibid. № № 388 и 394 за 18-е и 25-е мая, стр. 3,-стлб. 2; стр. 2, стлб. 4), примененную еще в Киеве («Свет» № 128 за 17-е мая, стр. 1, стлб. 3; «Русь»_ № 139 за 31-е мая, стр. 4, стлб. 1); в Туле буйства и насилия с образованием шаек экспроприаторов и с агитаторством среди крестьян («Свет» № 128 за 17-е мая, стр. 1, стлб. 3); в Смоленске выстрелы из револьверов, взрывы петард и такие бесчиния, что потребовалось

124

необходимых 1), но введенных 2) непредусмотрительно 3),— и бойкотируют их даже «явочным порядком» (в С.-Петербургской Ака-

вмешательство войск, а обыск обнаружил много нелегальной литературы («Колокол» № 379 за 6-е мая, стр. 3, стлб. 1), в Чернигове же он был «грандиозный» и открыл присутствие револьверов и прокламаций (ibid. № 383 за 12-е мая, стр. 3, стлб. 1); в Казани «во время экзамена словесности семинарист ударил экзаменатора по лицу и бросил в ассистента стулом» («Русь» № 137 за 29-е мая в специальной телеграмме и № 131 за 31-е мая, стр. 4, стлб. 1); в Саратове бесчинии и беспорядки вообще («Колокол» .4381, стр. 3, стлб. 1), а также в Витебской Семинарии, где яко бы «за последние годы царит полнейшая деморализация» (см. «Колокол» № 357 за 5-е апреля 1907 года, стр. 2, стлб. 3—4)— См. еще систематически (хотя далеко не полно) подобранный «Скорбный лист духовных семинарии в 1906—7 учебном году» от 15-го июня С. И. Соколова в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 5, стр. 230—246 (но—вопреки сему и «Колоколу» № 407 за 10-е июня 1907 года, стр. 1, стлб. 3—«в Черниговской Семинарии в инспектора никто не стрелял»: см. «Колокол» № 409 за 14-е июня 1907 года, стр. 2, стлб. 1). После этого мартиролога духовной школы, которую называют «зараженною и прогнившею», страждущею «развалом и развратом» (см. у М. О. Меньшикова в фельетонах «Нового Времени» № 11.194 и 11.187 за 13-е и 6-е мая), трудно не согласиться с грустным приговором: «Стачка против науки, да еще духовных питомцев, содержащихся на свечные огарки,—какое прискорбное зрелище паразитизма, за счет народа?! Отцы духовные, вразумляйте чад своих, пока народ не забастовал против вас за безобразия детей ваших» (см. «Колокол» № 381 за 9-е мая, стр. 3, стлб. 1). Возникает даже вопрос: «разве Церковь обязана отламывать кусочек от свечки Божией для того, чтобы на этот кусочек воспитывать адвокатов, врачей, а в большинстве случаев в наше смутное время—просто будущих революционеров» (см. ibid. №402 за 5-е июня, стр. 1, стлб. 5)? Ведь прямо говорят, что «питомники духовных пастырей изменили теперь свое назначение и служат только (?) для пополнения кадров революции (см. «Свет» № 128 за 17-е мая, стр. 1, стлб. 3), воспитывая—«вместо студентов богословия—стрелков из браунингов» (ibid. № 131 за 20-е мая, стр. 2, стлб. 2). Есть тут частные преувеличения в тонах и оттенках, но, разумеется, «необходимо очистить от таких зловредных элементов рассадники нашего духовного просвещению», если в них «будущие пастыри народа—вместо учения, поста и молитвы — пополняют ряды врагов Церкви, становятся волками, расхищающими словесное стадо Господне» (ibid. № 126 за 15-е мая, стр. 1, стлб. 4). Поистине, «стыдно за школу, воспитанники которой забывают свой неоплатный долг пред православном народом» (см. «Церковный Вестник» № 20 за 17-е мая, стлб. 657). А общая картина (для которой ср. «Колокол» № 407 за 10-е июня 1907 года, стр. 1, стлб. 3) такова; «Бойкот экзаменов, беспорядки до поругания икон, взрывы бомб и петард и затем полицейские и жандармские обыски, охрана семинарских зданий войсками, аресты воспитанников, увольнения целыми сотнями— В своем теперешнем состоянии разве это школа» (ibid. №22 за 31-е мая, стлб. 724. 726)? ее -астоящее положение должно быть признано невозможным» (см. «Свет» № 131 за 20-е мая, стр. 2, стлб. 2), и здесь «начинать придется, может быть, не снизу, но на полумерах останавливаться невозможно» (ibid. №126 за 15-е мая, стр. 1, стлб. 4); «надо действовать решительно,—иначе Церкви Божией грозит великая опасность» (см. «Колокол» № 402 за 5-е июня, стр. 1, стлб. 5)... Посему «необходимо сейчас же решить вопрос: возможно ли оставлять духовную школу в прежнем положении? А если невозможно, то что же с нею делать» (см. «Колокол» №402 за 5-е июня, стр. 1, стлб. 5)?.. Последнее, конечно, верно, но еще несомненнее для нашего духовно-педагогического правительства слово Христово (Мат. IX, 37. Лук. X, 2): жатва убо многа, делателей же мало... Ср. и «Церковный Вестник» №25 за 21-е июня, стр. 802—805.

1) Ср. о сем у Ал. П. Лебедева в «Прибавл. к Церк. Ведом.» №10 за 10-е марта 1907 года, стр. 435—443, и у архимандрита Алексия в «Колоколе» № 396 за 27-е мая, стр. 1—2. См. и стр. 45—46.

2) Определением Св. Синода от 20-го марта 1907 года: см. «Церк. Ведом.» № 12 за 24-е марта 1907 года, стр. 70.

5) Учебному Комитету своевременно указывалось на неизбежность осложнений по этому предмету, но там не хотели рассудить вперед, полагаясь на «авось, небось, да как-нибудь»— на чью «голову должна пасть здесь вина» больше всего,—см. ответ в «Церковном Вестнике» № 15 за 12-е апреля 1907 г., стлб. 483—484.

125

демии 1-го мая 1907 г.) 1), а на отеческие увещания маститых иерархов от забастовки отвечают свистом и шиканьем (в Воронежской Семинарии 20-го февраля 1907 года) 2), инспекторов же в их собственных квартирах угощают пулями прямо в лицо 17-ти летние семинаристы по постановлениям революционного кружка (там же 21-го февраля 1907 г, в 6 часов вечера) 3), или расстреливают на улице среди белого дня 4),

1) Ср. у о М. О. Меньшикова в фельетоне «Нового Время» № 11.187 за 6-е мая 1907 года. Не смотря даже на «студенческие» опровержения (в «Колоколе» Лии 377 за 4-е мая 1907 года, стр. 2—3), мы должны подтвердить, что это действительно было, ибо на раскол не явилось 1-го мая ни единого и в студентов, признавших самый экзамен «повторным» и незаконным, а на еврейский язык пришло около ¹/₁₀-й части, почему целый совет академический должен был экстренно заняться этим вопросом, а один заинтересованный профессор пережил тяжкое волнение с роковым кризисом, исход которого доселе неизвестен... При этом характерно, что С.-Петербургские студенты, избравшие для позорящих себя и Академию сообщений газету «Русь», не постеснялись прямо напечатать в последней (№ 124 за 6-е мая 1907 года, стр. 4, стлб. 3), что они отказались от экзамена из еврейского языка единственно потому, что профессор не захотел принять предложенное «соглашение», когда испытание из тягостной комедии должно было превратиться в преступный фарс... Вообще, экзаменационная эпопея С.-Петербургского академического студенчества в 1907 г. полна весьма нелестных эпизодов. Напр., на психологию 30-го апреля пожаловало очень немного ответчиков; перенесли на 4-е мая, — и опять тоже, Одинаковый результат был с патристикою (16-го мая и 2-го июня). Назначали всего лишь по 8 литографированных листов или по 114 страниц из популярной книжки, а студенты не хотели готовить даже этого minimumaи отвечали кое-как. Являются на испытания, когда сами вздумают, и не держат просто потому, что «долго дожидаться», заранее уезжают по домам и произвольно переносит исполнение своей обязанности на осень. Теперь для всех стало неизвестным, происходят ли у нас «переходные» экзамены при заключении учебного года или в начале, хотя бывают еще и в средине его... Вот «живые» факты. В С.-Петербургской Духовной Академии сей год переедено до ваката: на 1-м курсе 15 человек из 77, на 2-м—11 из 63 и на 3-м—23 из 64, т. е. 49 из 204 студентов или менее одной четверти...Разве такой результат не поразителен до ужаса?!.. А обовсем этом умалчивает в «Церковном Вестнике» № 24 за 14-е июня 1907 года на стлб. 778 досконально осведомленный репортер И. А. Уберский, сообщая не столько благоразумно, сколько дипломатично, что «все студенты (I—III курсов), сдавшие экзамены, переведены в следующие курсы»... Между тем и устав (§ 130) и всякие инструкции дозволяют эту экзаменационную процедуру лишь в конце учебного годичного цикла — за самыми редкими и уважительными изъятиями, определяемыми властью совета... По неволе вспоминаешь слова пророка (Иса. ХХVIII, 10. 13): «все заповедь на заповедь, заповедь на заповедь, правило на правило, правило на правило, тут немного и там немного;—так что они пойдут, и упадут навзничь и разобьются, и попадут в сеть и будут уловлены»...

2) Архимандрит Алексий даже свидетельствует (в «Колоколе» № 396 за 27-е мая 1907 года, стр. 1, стлб. 5), что «теперь не всякий архиерей, боясь оскорбления — не себя лично, а своего высокого сана, решится часто показываться в Семинарии, так· как никто не может его оградить от какой-либо грубой, дерзкой выходки со стороны семинаристов, по большей части враждебно настроенных к архиерею, в котором они от разных своих «благодетелей» научены видеть своего угнетателя»... А уже в июне 1907 года был случай, что из новых академических кандидатов богословия многие не явились к своему маститому и благостному иерарху на приглашение для пастырского напутствия в самостоятельную жизнь, при чем в ответ на отеческие назидания и трогательную речь о любви (см. «Церковный Вестник» № 24 за 14-е июня 1907 года, стлб. 776—777) один из прибывших возразил в возбужденно—вызывающем тоне, грубо затронув и некоторых из своих профессоров... Он чувствовал себя теперь безопасным, но... забыл самую простую истину, что всякий, кто не уважает, не признает и не помнит своих учителей, тот отряжается от своих духовных отцов и— видимо—ничему не учился...

3) О положении Воронежской Семинарии см. «Церковный Вестник» № 14 за 5- е апреля 1907 г., стлб. 462, и «Колокол» № 332 за 7-е марта 1907 г., стр. 3; ср. также «Церковный Вестник» № 14 за 5-е апреля 1907 г., стлб. 462.

4) М. А. Добронравов в Тифлисе (см. «Новое Время» № 11.206 за 26-е мая

126

прихватывая и ректоров 1), которым предательски наносят смертельные раны в спину 2), шлют моментальную смерть из браунингов 3), либо обливают физиономии кислотою, когда несчастно и невинно погибший сын их начальника лежит на столе 4)... И вот пред нами теперь законченная революционная организация, сформировавшая на последнем «обще-семинарском съезде» (в Москве 25-го, и 26-го 27-го декабря 1906 года) «Центральный (распорядительно-исполнительный) орган»—в Вятке 5), издавна известной всякою либеральною пропагандой и ныне ставшей очагом гибельной чумы педагогических брожений 6), прочно засевших в местной Семинарии 7), чего не успел вполне обнаружить

1907 г. в специальной телеграмме; «Колокол» № 395 за 26-е мая, стр. 1, стлб. 1, стр. 2, стлб. 2—3); при этом задержано пять семинаристов, уволенных за забастовки (см. «Биржевые Ведомости» вечерний № 9.916 за 26-е мая, стр. 2, стлб. 1).

1) См. о револьверном покушении на Тульского ректора архимандрита Алексия (Симанского) в «Колоколе» № 393 за 24-е мая 1907 года, стр. 2, стлб. 3.

2) Архимандрит Симеон (Холмогоров) в Тамбовской Семинарии (где из-за этого многосемейный инспектор безнадежно сошел с ума). Ср. к сему «Колокол» № 395 за 26-е мая 1907 года, стр. 1—2, а подробнее см. ibid. № 410 за 15-е июня 1907 г., стр. 1, стлб. 3—4. Ср. выше стр. 105,₁.

3) Архимандрит Николай (Орлов) в Пензенской Семинарии. См. об этом «Новое Время» № 11.200 и 11.204 за 19-е и 23-е мая 1907 года, стр. 2, стлб. 3, стр. 13, стлб. 5 — 6; «Колокол» №№ 394, 398 и 399 за 25-е, 30-е и 31-е мая, стр. 2, стлб. 3 — 4, стр. 3, стлб. 1, стр. 1—2 (письмо студента Московской Духовной Академии П. Назаркевича); «Свет» № 131 за 20-е мая 1907 г., стр. 2, стлб. 2.

4) Протоиерей И. П. Знаменский в Харьковской Семинарии; ср. «Колокол» № 381 за 9-е мая 1907 года, стр. 3, стлб. 1—2.

5) См. «Колокол» № 351 за 29-е марта 1907 года, но у нас была точная копия «протоколов» этого «съезда», проведенного с замечательною «парламентскою» выдержанностью, которой могут позавидовать даже обе наши покойные Государственные Думы. Видно, дело находится в опытных и твердых руках мастеров своего дела... А говорят, что все это вызвало движение комитетской воды только потому, что какой-то ректор Семинарии опубликовал в «Колоколе» вышеупомянутый отчет... Во всяком случае. Учебный Комитет не подумал осведомить об этой революционной организации, и даже в С.-Петербурге семинарское начальство не имело в начале июня 1907 года постановлений разумеемого «съезда», в провинции же доселе трактуют об этом лишь по собственным заключениям (см. «Русь» № 142 за 3-е июня 1907 года, стр. 4, стлб. 6)... Как назвать подобную комитетскую «внимательность»? Есть ли это халатная небрежность или непостижимая мудрость?.. А один «Епископ» еще спрашивает (в «Колоколе» № 402 за 5-е июня, стр. 1, стлб. 5) с наивностью: «Знает ли наше центральное управление духовно-учебных заведений об этом? Делается ли что-нибудь, чтобы пресечь это зло? Оповещены ли местные семинарские власти о затеях их питомцев? Едва ли»... Ведь даже «Тамбовский семинарист» подметил и отметил (ibid. 383 за 12-е мая 1907 г., стр. 3, стлб. 2): «прежде чем лечить, нужно знать, чем и от какой болезни лечить. А вот эту болезнь-то и скрывают» у нас»... Между тем «обще-семинарский съезд» и созданная им организация служат возбудителями и источниками революционной смуты в духовно-учебных заведениях по всей России (см. и В. И. в «Колоколе» № 407 за 10-е июня 1907 года, стр. 1, стлб. 3—4)... Но такова наша система, готовящая духовную-школьную Цусиму...

6) См. «Новое Время» № 11.156 за 3-е апреля 1907 г. в корреспонденции из Вятки о «гибнущей молодежи».

7) См. в «Новом Времени» № 11.175 за 22-е апреля 1907 года, стр. 6—7 корреспонденцию из Вятки под заглавием: «Семинаристы-революционеры». А теперь, Вятская Семинария дождалась того, что сей год формально запретили принимать из нее кончивших курс во все Академии (см. «Церковные Ведомости» №24 за 16-е июня 1907 года, стр. 270-а), при чем, конечно, пострадают и невинные. Лучше бы поставить для Вятских семинаристов-студентов выпуска 1907 г. условиями ручательство семинарского правления и ходатайство местного Преосвященного.

127

специально командированный комитетный ревизор 1). Устраиваются (в г. Орле) самые вызывающие похороны «павшим в борьбе роковой жертвам» из семинаристов, и над могилами таких «борцов за свободу» даже преподаватели их произносят зажигательные речи, фанатизируя возбужденных питомцев, которых иногда (в г. Ярославле) будируют и либеральничающие оо. иеромонахи, не брезгающие печатно апеллировать к «общественному мнению» на решения Св. Синода и... остающиеся безнаказанными 2)... Бывали случаи (в Тобольской Семинарии), когда сами начальники и педагоги учили воспитанников, как организовать «профессиональные союзы», и раздавали или рекомендовали «специальную» но сему предмету литературу 3), даже вели (в г. Вятке) настоящую агитацию и заслуживали за это от Комитета только перевода с мрачного севера на благодатный юг 4)... Это ли не

1) См. «Новое Время» № 11.191 за 10-е мая 1907 года, стр. 5, стлб. 2—3, и «Колокол» № 884 за 13-е мая 1907 г., стр. 3, стлб. 3: «Прибывшему из Петербурга для ревизии Д. И. Тихомирову не пришлось обнаружить каких-либо документов, относящихся к организаторской деятельности комитета. Такие документы неожиданно отыскались, после отъезда ревизорам семинарском храме. Случилось это в Великую субботу за литургией. Когда священнослужители, во время чтения апостола, стали сменять черные облачения на светлые пасхальные, они увидели под жертвенником объемистую связку бумаг, оказавшихся потом секретной литературой центрального семинарского комитета. В бумагах, помимо разного рода воззваний революционного характера, оказалась также программа, которой обязаны были руководиться в своих действиях члены комитета и семинарских организаций; теперь раскрылось, кто были участники Московского съезда семинаристов. Выяснилось между прочим, что из 50 слишком Семинарий успели уже объединиться вокруг Вятского центрального комитета до 30 Семинарий, решивших, между прочим, бойкотировать переводные экзамены, введенные ныне снова в Семинариях Св. Синодом. Наши Вятские семинаристы 5 мая уже объявили своему начальству о принятом им решении бойкотировать экзамены. Многие родители вынуждены теперь орать своих детей домой, так как занятия в Семинарии прекратились одновременно с объявлением бойкота. Удивительно только, что семинарское начальство, зная по найденным документам о готовившемся выступлении центрального комитета семинаристов, почему-то не нашло нужным заранее изолировать руководителей бойкота от других товарищей. Многие семинаристы, как сами говорят, подписали заявление о бойкоте против своего желания и единственно вследствие нешуточных угроз центрального комитета». Между тем вскоре была раскрыта настоящая революционная агитация, при чем «препровождено в тюрьму до 20 (Вятских) семинаристов, из которых чуть ли не половина III класса, в возрасте 16—17 лет», а на другой день после обыска было совершено покушение на производивших его полицейских чинов,—и «юные злоумышленники скрылись по направлению к Духовной Семинарии» (см. «Новое Время» № 11.201 за 20-е мая 1907 г., стр. 6, стлб. 1—2)... См. и выше стр. 103,₂.

2) См. об о. Алексие (Кузнецове), преподавателе Духовной Семинарии в Ярославле, корреспонденцию оттуда Л. Зарина в «Московских Ведомостях» №· 93 за 21-е апреля 1907 года, стр. 4 под заглавием: «По стопам освободительного движения».

3) См. и «Колокол» № 375 за 1-е мая 1907 г., стр. 3, стлб. 4.

4) Об этом Вятском педагоге А. Р.и его судьбе см. «Колокол» № 391 за 22-е мая 1907 года, стр. 2, стлб. 3, но был недавно подобный случай и с одним учителем Пензенского училища, где комитет отличился таким же перемещением... А результаты отсюда—по словам «Епископа»—следующие: «Пока гг. Р., изгоняемых из одной Семинарии за политическую неблагонадежность, будут давать место в другой, дотоле кроме вреда ничего не получится... Увенчанный славою мученика идей освободительных в В. Семинарии, г. Р. явится в А. Семинарию уже как прославленный борец за свободу, около которого сейчас же сгруппируются все местные освободители, и если они разрознены, то будут рады иметь готового руководителя в лице г. Р.» (см. «Колокол» № 402 за 5-е июня 1907 года, стр. 1, стлб. 5)... Конечно, «должно смотреть шире, чем на пространстве одной Семинарии. Переводов по слу-

128

зло 1)? И разве неуместно воскликнуть здесь вместе со Златоустом: ταῦτα ἄνεκτά, ταῦτα φορητά?...

___________

Я кончил об учебно-педагогических функциях Комитета, но здесь еще не конец моей речи о нем. Он не удовольствовался своею учебною ролью и простерся до почестей учено-богословского звания. Об этом надо нам—представителям богословской науки—поговорить и рассудить особо. Не трудно догадаться о результатах комитетских трудов по этой части, если прямые обязанности выполнились неудовлетворительно. Я уже упоминал (см. выше стр. 93—94), что Учебный Комитет присвоил себе роль высшего цензора компетентности и — главное — благонадежности всей богословской литературы и проявил обычный оппортунизм и свойственную беспринципность при совершенной не авторитетности, так что и сами комитетские члены интимно предупреждали знакомых просителей, что комитетская рекомендация вообще служит сомнительною пробой и в последнее время потеряла даже рыночную обаятельность... Не смею ни оспаривать, ни дополнять этого отзыва—кроме разве одного замечания, что часто комитетские апробации давались по предписаниям свыше и по иным посторонним мотивам, скреплялись несколькими фразами члена и в большинстве случаев не обосновывались на подробных солидных рецензиях, вместо которых фигурировали канцелярские росчерки членских перьев в соответствующей книге. А буде кому-нибудь из комитетских вершителей Бог помогал сочинить «отзыв», таковой не без торжества печатался в специальных журналах со всеми мелочными деталями и иногда в разных редакционных вариациях. Помимо всяких внешних условий—неудача в этой области была неизбежна просто потому, что подобная великая обязанность была не по силам Учебного Комитета. Но он думал иначе, подогреваемый в своем убеждении тем, что ему поручено было распоряжение Макариевскими премиями за наилучшие «сочинения по предметам богословских наук и вообще духовного образования» — опять же под ведением Обер-прокурора (см. § 15 «Правил» 27 июля—14-го августа 1883 года). Страшно

чаю неблагонадежности или негодности быть решительно не должно. Это перенесение зла с одного места на другое. Если человек признается негодным, если мотивы приведены яркие и убедительные, если с ними согласен местный архиерей, то никаких переводов быт не может; такого субъекта надо решительно и без всяких церемоний гнать вон», чтобы не было практикуемого ныне (не только в духовно-учебном ведомстве) «„сбыта“ негодного товара куда-нибудь, лишь бы дальше от себя» (архиеп. Алексий ibid. № 385 за 15-е мая 1907 г., стр. 1. стлб. 5; стр. 2, стлб. 1)... См. и выше стр. 106. 116, прим.

1) Здесь справедливо пишет (в «Прибавл. к Церк. Ведом.» № 21 за 26-е мая 1907 г., стр. 850) ревизор Д. И. Тихомиров: «Зло перестали называть злом, оно идет под видом добра и поощряется иногда теми, кто должен был бы, напротив, говорит слово вразумления.Молодежь, увлекающаяся ко неопытности, соблазняется к этому еще более то похвалами, прямыми или скрытыми, то соучастием в укрывательстве, то попустительством. Вот в чем одна из основных причин [—нет, это причина уже производная!—] продолжения нестроений в духовной школе!»...

129

даже вообразить всю ответственность такой миссии крайнего судии над всею православно-русскою богословскою научною литературой. Для сего надо стоять выше последней,—и за эту задачу возьмется не всякое ученое учреждение, а Учебный Комитет нес ее со спокойною легкостью и привычным «успехом». В 1883 г. им были выработаны особые «правила», принудительные для всех ученых рецензентов, и с 1884 года открылись самые присуждения. Конечно, с первого же раза было ясно, что комитетские ресурсы не годятся и только обнаружат свою натуральную неприспособленность. Поэтому Комитет поспешил ограничить свое активное участие самыми минимальными размерами и опять предпочел остаться санкционирующим решителен чужих трудов, хотя должен был именно на себе нести это дело и других лиц лишь «мог приглашать» только в дополнение (см. §§ 13 и 14 «Правил»)—тем более, что комитетские члены умели в своих специальностях обнимать необъятное (см. выше стр. 94 )... За протекшие 12 конкурсов количество рецензий со стороны комитетских кленов, иногда чуть не списывавших с готовых печатных отзывов, прямо ничтожно и в численном и в качественном отношениях. Это— истина несомненная документально 1). Зато Комитет возвеличился до степени независимого распорядителя всеми учеными силами России далеко не из одной богословской сферы, ибо не редко привлекались университетские и другие специалисты. Разумеется, для целесообразной правильности этого распределения требовалась наличность фактической компетентности в оценке получавшихся сочинений и точной осведомленности в ученых достоинствах намечаемых критиков. Такой преизобильной учености совсем не было у Комитета, и он заменял ее властностью. Не спрашивали ни о согласии, ни о готовности избранных рецензентских жертв и не сообразовались с их условиями, а прямо препровождали известное сочинение с бумагою за №-ром, хотя это бывало для иных крайне не кстати, отбивало от неотложных занятий отдаленными предметами, или являлось затруднительным по многим жизненным обстоятельствам 2). И если «внешние» рецензенты просто лишь стеснялись отказываться от официальных предложений, то духовно-служащие не смели уклоняться по статьям разных законов (см., напр., § 58 Уст. Дух. Акад. 1884 года), а резонные просьбы, мотивированные объективно, не удостаивались уважения, о чем знаю по опыту. Слишком, мол,

1) На заседании V-й «предсоборной» секции 9-го декабря 1906 года я тщетно допрашивал: «Пусть мне назовут, как много сочинении премировано по отзывам членов Комитета, а особенно—пусть перечислят, сколько из этих рецензий напечатано? Ведь я хорошо помню чуть не все Макариевские конкурсы. Не значит ли это, что комитетские судьи предпочитают брать только легкие и безнадежные книги? и „ученые специалисты“ комитетские что-то не слишком ярко проявляют себя даже в этой области, но, кажется, вполне, усердны к другим не ученым комитетским делам»...

2) И вообще духовная власть распоряжается слишком свободно своими учено-педагогическими богословскими силами и некоторых лиц прямо заваливает и давит неустанно всевозможными «поручениями» без всякого их желания, согласия и даже ведома... Той порой призванным и обязанным делать легко допускается беспечальное dolce far n’enté.

130

большая честь в столь благосклонном «поручении», которое надо-де исполнять с почтительною благодарностью... Мучились, но писали чуть не новые книги. Рецензия изготовлялась и отсылалась с точным заключением, согласно комитетским «правилам». Однако не думайте, что это мнение было ultima ratioи самому автору обеспечивало мздовоздаяние. Нет, ибо отсюда именно и начинались мытарства уже для самого отзыва. Он переходил на рассмотрение комитетского члена, который должен был сделать формулированное извлечение для доклада Комитету 1). При этом совершенно мыслимы всякие субъективные вольности, свойственные чиновничеству, а сверх их и по существу вопроса понятно, что в специальной отрасли никогда не может быть последним решителен случайный доброволец, между тем им изрекались вердикты по самым различным специальностям. Вместе с этим подвергалась искусу и самая рецензия. Рассматривающий член оценивать ее по достоинствам и постановлял свой приговор, заслуживает ли она поощрения и в какой степени, хотя казалось бы, что странно и сомневаться в этом по отношению к вынужденному труду 2), за качество которого являлся виновным собственно сам избиратель, т. е. Комитет, а не автор, сделавший в стеснительный срок все посильное по своим средствам и фактическим условиям. И вот отзыв университетского или академического профессора—специалиста сам критикуется кандидатом богословия, едва побывавшим краткое время на семинарской кафедре... Натуральна ли для обычного смысла вся описанная процедура? При ней были неизбежны самые удивительные метаморфозы и невероятные эпизоды. Комитетский эксцерптор, не постигавший вполне ни книги, ни рецензентского о ней отзыва, естественно не мог дать адекватного обобщения и не редко изменял его собственную энергией в ту или иную сторону, не соблюдая авторской пропорциональности в распределении света и теней, присущих всякой ученой работе. А когда там не было категорического вывода,—пускались в ход личные комбинации, которые принимали характер причудливой изощренности при столкновении интересов по случаю обилия конкурентов свыше имеющегося числа премий. Отсюда вытекало, что не все присуждения были достаточно убедительны, иные же прямо вызывали недоумения но немотивированное™ их в публиковавшихся потом отзывах 3). Должен прибавить, что

1) По §-фу 17 «Правил», именно «председатель Учебного Комитета делает свод изложенных рецензентами мнений «,но—по разным причинам особого свойства— это обыкновенно совершается членами «по принадлежности», о которой можно судить по данным выше (стр. 94) указаниям...

2) Это как будто не вполне согласно и с §§-фами 7 и 19 «Правил», которые говорят единственно о «вознаграждении рецензентов за лучшие их рецензии», совсем не упоминая, что иные могут оставаться неоплаченными.

3) С 1901 года эти отзывы даже перестали печатать, и русская литература лишена единственно авторитетной научно-богословской критики без достаточных оснований. Мотивировался этот роковой шаг тем, что Правление С.-Петербургской Духовной Академии сообщило о недостаточности для своих непосредственных нужд положенной канцелярской суммы, в счет которой относилось и печатание в «Христианском Чтении» Макариевских рецензий. В виду сего Учебный Комитет — без всяких дальнейших рассуждений—решил публиковать лишь извлечения из последних,

131

нельзя было всегда утверждаться исключительно и на последних. Все ученые творения бывают относительны, и подлинный вес каждого таксируется его положением в соответствующей научной сфере, для чего нужно быть досконально осведомленным о фактическом научном уровне со всеми запросами и задачами. Тут требуется авторитетная компетентность во всей соприкосновенной русской и — частью — иностранной литературе взятого предмета. Лишь при этом условии в точности выясняются истинные достоинства всякого труда, при чем иногда и простая попытка, намечающая новые пути и выдвигающая оригинальные проблемны, является выше и дороже многоэтажных компилятивных сооружений, нагромождающих старый материал. Наоборот, бывают примеры, что пока желательно для науки только объединение добытых итогов и гипотез, где субъективное новаторство вносит излишнюю путаницу и сопровождается разве открытием мифических Америк.

предоставив право (sic!) авторам их печатать полностью в одном из духовных журналов, по с обязательством для лих присылать по два печатные экземпляра для приобщения к комитетским делам (см. «Циркуляр» № 21 за 1901 г., стр. 23—24), хотя там должны храниться непременно самые подлинники, служившие основою для суждений, а не возможные позднейшие переработки, и хотя оттисков подобных статей чаще всего не бывает, при чем светские журналы как будто совсем устраняются (между тем в таком именно поместил недавно свою «комитетскую» рецензию, напр., проф. А. И. Алмазов; см. его оттиски из «Ученых Записок Новороссийского Университета»: Издание проф. А. С. Хахаяова Номоканона Иоанна Постника в грузинском переводе, Одесса 1900; Канонарии монаха Иоанна, Одесса 1907), отдельное же издание вовсе не предполагается; видимо, за рецензентации ранее не признавалось и неотъемлемого литературного «права» на распоряжение собственными произведениями, и нам известно, что комитетские члены не считали дозволительным выдать для печатания ценный отзыв одного авторитетного умершего профессора (В. В. Болотова: см. ниже стр. 132,,.), труд которого остается необнародованным доселе... Но,—помимо этих мелочей,—во 1-х, везде по закону требуется напечатание самых рецензий, а «краткие известия» предназначаются лишь для всеобщего осведомления чрез наиболее распространенные газеты (о сочинениях ученых по Высочайше утвержденному 23-го января 1868 года «Положению» g 13 и по «Правшам» Св. Синода от 27-го июля—14 августа 1883 года g 22; о лучших учебниках по «Положению» при синодском указе от 7-го апреля 1870 г. № 24 § 17). Во 2-х, в определениях по этому предмету сначала говорится просто о «духовных журналах» (см. «Положение» §§ 13 и 17) и затем указывается, что «подробные разборы сочинений, с обозначением кем они составлены, равно как приговоры о присуждении наград за эти сочинения, печатаются в „Церковном Вестнике“ или в одном из духовных журналов» (см. «Правила» § 22). Если можно было перенести это дело из «Церковного Вестника» в «Христианское Чтение» без юридического нарушения, то почему теперь—при весьма условном отказе последнего—нельзя было обратиться к прочим духовно-академическим редакциям? Ведь вполне вероятно, что некоторые из них, пожалуй, согласились бы, раз они сейчас помещают премиальные отзывы (даже не своих сочленов, напр., мой в Казанском «Православном Собеседнике» 1906 г., № 4 и 5) за гонорар, тогда же не платили бы авторам ни малейшего вознаграждения? И почему бы не предложить известного вспомоществования — хотя бы с правом на оттиски для продажи в пользу Комитета по данной статье, распределив печатание между Академиями по очереди? Наконец, в крайнем случае следовало бы подумать об отдельных изданиях для платного распространения, которое должно было обещать некоторое возмещение расходов... Вообще, законных возможностей открывалось много, но комитетские вершители не попробовали взвесить ни единой, с маху зачеркнули существенное условие Высокопреосвященного завещателя и отняли у русской литературы самую серьёзную научно-богословскую критику... Горько видеть и тяжело чувствовать такое отношение к нашей науке призванных высших сфер!..

132

Все эти обязательные средства в необходимом объеме были чужды Учебному Комитету,—и он вынуждался действовать по сбоем «высшим» соображениям, для которых не всегда надобилось внимательное и всецелое прочтение даже рецензий. Здесь был широкий простор для всяких решающих влияний, столь властных при канцелярской соподчиненности комитетского института. Всеми этими и подобными причинами вызывались такие странные казусы, что одобренные самыми бесспорными корифеями сочинения отвергались, а чуть не забракованные фабрикации увенчивались лучшими премиями 1). Примеров этого рода мы знаем не мало, и все они красноречиво свидетельствуют, что Учебный Комитет за 22 протекших года не был возбуждающим ценителем нашей богословской учености и потому не способствовать ее развитию и процветанию, хотя в последнее время стал с полицейскою заботливостью наблюдать, чтобы один труд не был премирован дважды в двух учреждениях, производя для этого чуть не сыск и не задумываясь над тем, не есть ли это—выдающееся произведение, превышающее всякие поощрения 2)...

Тем не менее Учебный Комитет не сомневался в своей ученой компетентности и присовокупил к ней новую задачу—надзора, контроля и руководства Духовными Академиями. Опорою служило синодское опре-

1) Это было, напр., в 8-й конкурс, о котором см. «Циркуляр» № 18 за 1898 год, Стр. 48—38. Теперь данный случай (—со слов покойного тлена Учебного Комитета проф. И. Б. Помяловского—) рассказан у проф. Ал. П. Лебедева (Слепые вожди, Москва 1907, стр. 46—47), почему и мы не в праве скрывать имена деятелей этой драмы: пострадавший автор—проф. Московской Академии А. А. Спасский, его неожиданный победитель—fсправщик С.-Петербургской Синодальной типографии П. А. Гильтенбрандт, рецензент диссертации первого («Историческая судьба сочинений Аполлинария Лаодикийского с кратким предварительным очерком его жизни», Сергиев Посад 1895; о ней см. еще в «Богословском Вестнике» 1907 г., №»5, стр. 162)— известный † проф. Б. В. Болотов, критик труда второго («Справочный и объяснительный словарь к Псалтири», Спб. 1898)—Казанский проф. П. А. Юнгеров (отзыв которого помещен в «Христ. Чтении» 1906 г., № 9, стр. 453—462). А с Макариевскими премиями за учебники и учебные пособия был не так давно еще более удивительный инцидент. Об одном конкурсном «труде» даже авторитетным комитетским членом († прот. В. И. Жмакиным) дано было совершенно отрицательное заключение, но—по таинственным соображениям — рецензента «заставили» взять назад свой отзыв, а соискателя увенчали второю премией в 250 руб. (см. «Церковные Ведомости» № 11 за 12-е марта 1905 г., стр. 91«)· Когда же рецензия анонимно была напечатана (в «Страннике» за 1905 г., №3, стр. 526—529), то для знавших всю историю не было предела изумлению, как и почему Комитет решился официально «поощрить» неосмысленный и криминальный плагиат (из магистерской диссертации о. А. В. Рождественского)... Между тем возвеличенный автор встал во главе высшего духовно-учебного заведения и возмечтал о втором издании своего творения, которому лучше было бы совсем не родиться на свет...

2) И помимо этого—не всегда можно бывает даже проникнуть на конкурса, как недавно был случаи с одним достойным сочинением, которое отклонили по сомнительным формальным причинам. Иногда же, благодаря исключительной энергии авторитетного комитетского члена († прот. В. И. Жмакина), принимались к рассмотрению не представленные автором (проф. В. Ф. Певницким) труды, которые, однако удостаивались потом первой (учебной) Макариевской премии (см. «Церк. Ведом. № 9 за 3-е марта 1907 года, стр. 50—51); последнее было вполне справедливо, но самая процедура не согласна ни с правилами, ни с существом дела, ибо изменяла условия конкурса помимо выступивших законно участников и вообще открывает место произволу вопреки общепринятым началам добровольного состязания...

133

деление от 29 октября—10-го ноября 1869 г., что «по особым назначениям Святейшего Синода или Обер-Прокурора ему поручено обсуждение дел и вопросов по учебно-воспитательной и административной частям Духовных Академий на тех же основаниях, на коих обсуждаются в Комитете дела других учебных заведений духовного ведомства» 1). Но потом экстраординарное, с такою обидною жестокостью приравнявшее высшие школы даже к низшим, обратилось в нормальное, и Учебный Комитет стал обязательно рассматривать годичные отчеты о состоянии всех Духовных Академий, отзывы экзаменационных комиссий о ежегодных приемных академических испытаниях, о вызове в них семинарских воспитанников на казенный счет, а равно туда передавались Св. Синодом на предварительное заключение все те, относящиеся до Академий, вопросы, которые по своему характеру превосходят компетенцию академических советов и требуют вмешательства высшего духовного правительства 2). Таким образом, по самому своему авторитету Учебный Комитет был превознесен над Академиями 3), как подотчетными ему 4), хотя фактически был по сравнению с ними просто несоизмеримою величиной во всех отношениях и во всяких смыслах, не понимал их ученых потребностей и (иногда—грубо)

1) См. и в брошюре «Положение об Учебном Комитете» (Спб. 1907), стр. 11.

2) В розданной членам Предсоборного Присутствия официальной печатной записке о «подведомственных Святейшему Синоду учреждениях»—к компетенции Учебного Комитета относится (стр. 22), между прочим, следующее: «1) Дела по духовным академиям, восходящие на разрешение Святейшего Синода. 3) Рассмотрение годовых отчетов о состоянии духовных академий, семинарий и училищ, мужских и женских. 14) Все поступающие в Центральное Управление духовно-учебного ведомства прошения воспитанников духовных академий, семинарий и училищ, и воспитанниц женских училищ, а равно родителей и родственников их с ходатайствами касательно допущения в отношении к сим воспитанникам или воспитанницам каких-либо изъятий из действующих правил или с жалобами на неправильные действия в отношении к ним местных начальств. 15) Присуждение Макарьевских и других премий за лучшие ученые и учебные сочинения» (касательно «правописания» в этом официальном документе см. стр. 133, „). Пункт 3-й удостоверял Обер-Прокурор еще в 1872 году во верноподданнейшем отчете по ведомству православного исповедания (Спб. 1873, стр. 153),—и это повторил комитетский член О. Е. Миропольский в своей собственной статье ровно через 20 лет (см. «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 832б и ср. стр. 837а). Нужно признать, что все это является, по крайней мере, слишком «распространительным толкованием» Высочайше утвержденного 14-го мая 1867 года «Положения об Учебном Комитете при Святейшем Синоде».

3) Не даром же С. И. Миропольскийв своем юбилейном панегирике везде печатает Учебный Комитет, Центральное Управление и Обер-Прокурора с большой буквы, а Академии и профессоров—с маленькой, не говоря уже о Семинариях и Училищах... Достойному достойная и честь...

4) И доселе такую роль верховного надзора за богословско-академическою ученостью и педагогией заботливо старается удержать Учебный Комитет, как видно из его отношения в октябре 1906 г. академическим советам с просьбою «представлять туда по одному печатному экземпляру всех одобряемых ими научных (!) исследований—в целях специальной (т. е.?) осведомленности в текущей научной духовно богословской литературе, каковая осведомленность Центральному Управлению духовно-учебного ведомства необходима [не сама по себе, а] для должной полноты и обстоятельности ежегодно составляемого по ведомству всеподданнейшего отчета». См. «Журналы заседаний совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1006—1907 г.» при «Христ. Чтении» 1907 г., № 4, стр. 69; «Извлечения из журналов Киевской Духовной Академии» за 1906—1907 г. при «Трудах Киев. Духовн. Академии» 1907 г., № 4, стр. 200. А о характере и достоинстве комитетских «отчетов» ср. выше на стр. 86,₂.

134

тормозил научно педагогические запросы 1). Это было слишком неестественно и потому не могло дать иных результатов, кроме чисто отрицательных. Материалы по этому предмету совсем не публикуются и ключ точной экзегетики не скоро будет найден, ибо здесь Учебный Комитет действовал косвенно и свое несомненно широкое участие 2) умел прикрывать авторитетом других высших учреждений и лиц, сам оставаясь в тени, как всегда бывает с потаенною пружиной 3). Однако все известные факты решительно свидетельствуют против него. Если годовые академическое отчеты, составлявшиеся тоже с немалою призрачностью или канцелярскою

1) Вот еще строчка из многотомной истории этого рода. Г. Н. Л. Туницкий, формально оставленный к замещению специальной (филологической) кафедры в Московской Академии, желал заниматься в С.-Петербургском Университете, о чем совет— для сношения с Министром Народного Просвещения—просил Обер-Прокурора. Тот сдал ходатайство на заключение в Учебный Комитет, который «предварительно дальнейшего движения сего дела» умудрился официально (отношением от 13-го августа 1903 года за № 1.166) потребовать от академического совета, «в каком значении Туницкий имеет быт прикомандирован к Университету [—хотя в советском документе было прямо сказано „для полной научной подготовки“—] и почему для подготовки Туницкого к занятию кафедры русского и церковно-славянского языка с палеографией и истории русской литературы избран историко-филологический факультет С.-Петербургского, а не ближайшего к Академии Московского Университета?» Учено-педагогическое замышление было сведено к географическим измерениям, да еще с не прикровенным намеком, будто целая профессорская коллегия не умеет считать русские версты по железным дорогам... Запрос был по существу настолько «своеобразен» и оскорбителен, что совет не нашел нужным излагать свои соображения и 4-го сентября 1903 года ответил следующим репримандом: «самое избрание Советом для научной подготовки профессорского стипендиата Туницкого отдаленного С.-Петербургского Университета [—где в свое время занимался и его предшественник проф. Г. А. Воскресенский—], а не ближайшего Московского, свидетельствует о том, что вопрос этот был подвергнут Советом тщательному обсуждению, и решен был в таком, а не ином, смысле по вполне достаточным основаниям, в целях наилучшей постановки учебного дела в Академии», т. е. помимо пространственной краткости, единственно доступной Учебному Комитету, но у него весьма растяжимой для своих членов. Все потом устроилось сепаратным сношением ректора Академии непосредственно с университетским С.-Петербургским начальством, но представьте себе положение просителя во время этой странной передряги! И вот такими-то пустяковинами оцеживались комары и проглатывались верблюды, а научно-педагогические интересы страдали и плакали!... См. обо всей этой «истории» в «Журналах совета Московской Духовной Академии» за 1908 год прп «Богословском Вестнике» 1904 г., 6 и 7—8 (и отдельно), стр. 234—236. 270—271.

2) Было, напр., время, когда по особому определению Св. Синода от 1867 года «возложено было на Учебный Комитет рассмотрение представлений конференций духовных академий о возведении в ученые степени окончивших курс воспитанников сих заведений»: см. «Прибавл. к Церковн. Ведомости» 1892 года, № 23 стр. 8336.

3) Впрочем, в цитированном (на стр. 133,₃.) обер-прокурорском отчете (стр. 153) прямо говорится об Учебном Комитете, что «предварительно рассматривались подлежавшие утверждению Святейшего Синода дела духовных академий, и обсуждались все возникавшие вопросы по применению новых учебных уставов». Характерно, что, сохранив фразу о комитетском «начинании», С. И. Миропольский не перепечатал (в «Прибавл. к Церк. Ведом.» 1892 г., № 23, стр. 832 а.б) последних подчеркнутых слов—без малейшего указания на сделанный пм пропуск... Однако следы комитетского вторжения в академические дела несомненны и по «Циркулярам» (см. № 8 за 1890 год, стр. 2; № 10 за 1890 г., стр. 1—3: № 13 за 1893 г., стр. 6; № 17 за 1897 год, стр. 2; № 10 за 1900 год, стр. 14—15; №21 за 1901 год, стр. 5—7; № 22 за 1903 год, стр. 12). Ср. и выше стр. 120.

135

шаблонностью, действительно рассматривались Учебным Комитетом, то по этому пункту Академии обязаны ему рядом угрожающих внушений, прогрессивно стеснявших академическую инициативу и независимость, столь нелюбезные тогда центральному духовному управлению. Экзаменационные отзывы совершенно не принимались в систематическое соображение (см. выше стр. 99), между тем академические преподаватели с плачевным усердием выполняют эту ответственную и деликатную миссию, хорошо сознавая небезопасность для них и формалистическую бесплодность своих нелегких трудов, коль скоро весь результат ограничиваются Стереотипно-канцелярскою отпиской 1). Здесь многие из них говорили про себя в душе: κατὰτὴνπαρομίαν, ὡςἔοικεν, εἰςτετρημένονπίθονἀντλοῦμεν 2), чтобы κατὰ πέτρωνσπείρεινκαὶκοσκίνῳὕδωρἀντλεῖν 3), уподобляясь τοῖςκαθ’ ὕδατοςγράφουσιν (ταφρεύοοσιν) ἢκοσκίνῳὕδωρἀντλοῦσιν 4)... Комитет как будто не хотел воспользоваться авторитетными указаниями, но зато охотно обижался и—в случаях вынужденности—дозволял себе неуместную и тенденциозную полемику не столько ради дела, сколько для собственного самооправдания 5), о чем заинтересованные лица и учреждения даже не уведомлялись (см. выше стр. 98, ₁. Вызов семинарских воспитанников обратился в удивительно непостижимую игру, потому что Академии подбирают аспирантов по своим резонным основаниям (напр., по два человека из тех Семинарий, откуда в предшествующий конкурс приняты ими лучшие питомцы), а комитетские вершители непременно прикладывали властную руку к именам и цифрам, навязывая академическим корпорациям студентов по своим собственным усмотрениям, которые могли быть теоретически солидны, однако всегда оставались комитетскими, но ничуть не академическими (см. и выше стр. 126). Учебный Комитет простирал здесь свою наблюдательную смелость до того, что еще в половине 90-х годов дерзновенно допрашивал (конечно,

1) Обычно академические отзывы экзаменационных приемных комиссий сопровождаются от Комитета следующею формулой: «По определению Святейшего Синода [дата и №], педагогическим собраниям подлежащих семинарских правлений предписывается, чтобы они вошли в надлежащее обсуждение вопросов касательно устранения или исправления на будущее время указываемых в вышеозначенных донесениях недостатков в преподавании различных предметов семинарского курса» (см. «Циркуляры» № 2 за 1888 год, стр. 18; № 4 за 1889 г., стр. 23; № 7 за 1890 г., стр. 31; № 9 за 1891 г., стр. 28—29; № 11 за 1892 г., стр. 36; №14 за 1894 г., стр. 47; № 15 за 1895 г., стр. 50; № 16 за 1896 г., стр. 35; № 17 за 1897 г., стр. 40). Только в 1893 году—по особым причинам (см. выше стр. 97—98)—Комитет сделал заключение по предмету изучения Свящ. Писания вместо прежней стереотипной фразы (см. «Циркуляр» №13, стр. 34), с 1894 г. заменил ее другою: ... «сообщаются вышеизложенные соображения семинарским правлениям для надлежащих соображении относительно» etc., в 1900 и 1901 годах прибавил к новой формуле краткие мотивированные указания (№ 20, стр. 48—50; № 21, стр. 41—42), а в 1898, 1899 и 1903 годах ограничился последними (№ 18, стр. 38—39; № 19, стр. 31 — 32; № 22, стр. 30 — 31)... Какая шаблонность!... Не говорит ли она, что здесь действовала собственно канцелярская «механика»?...

2) В. Theodoreti Eranistes, dial. I: Migne, gr. ser. t. LXXXIII, col. 57 init.

3) B. Theodoreti De providentia, orat. IX: Migne, gr. ser. t. LXXXIII, col. 717D; Творения V, стр. 323—324.

4) B. Theodoreti Graec. affect, curat., serm. IV: Migne, gr. ser. t. LXXXIII, col. 905C u y Johannes Raedera, Theodoreti Graecarum affectionum curatio (Lipsiae 1904), p. 107.

5) См., напр., «Циркуляры» № 13 за 1893 г., стр. 31—34; № 20 за 1900 г., стр. 48. 49.

136

через Обер-Прокурора) синодскими указами даже митрополитов (напр., † С.-Петербургского Палладия), почему они разрешают академическим студентам жить на вольных квартирах яко бы вопреки Уставу (§ 113) Этим путем в воспитательную часть Академий была внесена стихия полицейского формализма 2), где первоначальная показная корректность, всюду убивающая или расстраивающая здоровую жизнь, увенчалась в итоге крайним падением элементарной дисциплины: заведено было по два помощника инспектора, и на первых порах некоторые из них ревностно шпионили, усматривая в этом всю свою славу и получая прозвания «Смердяковых» 8), внутренние же непорядки умножались с геометрическою прогрессивностью,—и теперь многие принуждены избегать соприкосновения с подчиненными их водительству студентами и предпочитают не замечать явных нарушений всего академического режима. Стыдно сказать, но грешно и умолчать, что богослужебная исправность, внешне обеспеченная обилием начальственного монашества и протежируемого студенческого священства, существенно пронизилась сравнительно даже с 80-ми годами ХIX-го столетия,—и это есть принципиально обличающая ненормальность для высшей духовной школы, которой старательно прививали церковный образ и благочестивое подобие 4)... Академические храмы не блещут обилием студентов, а случайные посетители из них, иногда одетые в самые «освободительные» костюмы, редкими кучками жмутся

1) Следы сего сохранились и в «Циркулярах» № 15 за 1895 г., стр. 5; № 17 за 1897 г., стр. 5—6.

2) Она доходила иногда даже до того, что ректоры Академии по собственным соображениям «исправляли» ученые актовые речи профессоров-специалистов, не спрашивая и не уведомляя последних, при чем простирали свою ревнительность до стиля включительно...

3) Даже в Сергиевском Посаде, где все знают друг друга чуть не по именам, один ревнительный член инспекции о. А. обязательно требовал, чтобы студенты брали особые билеты и для послеобеденных прогулок, о винопитии же рассуждал и действовал так, что каждый одинаково подлежит увольнению из Академии, выпьет ли он рюмку или целую четверть, поскольку и то и другое противно «правилам»... Добра отсюда не вышло по понятным причинам; сей инспектор «принужден» был потом удалиться, но скоро стал епископом... Ср. и в сборнике «Духовная школа» (Москва 1906), стр. 334, прим., где речь именно об этом лице, которое прямо названо в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 5, стр. 154, прим. fin.

4) См., напр., и «Циркуляр» № 20 за 1900 г., стр. 14—15 о приучении студентов и семинаристов к богослужению, проповедничеству и миссионерско-апологетическим собеседованиям. На деле же некоторые духовно-педагогические начальники иногда прямо тиранили училищных малышей ежедневными церковными службами перед началом уроков (ср. выше стр. 9,₁)... и, конечно, с успехом воспитывали измлада «нелюбие» к храму в духовном юношестве. Тут была хоть ревность не по разуму, но случалось и хуже, когда ради симпатий чиновного синодского повелителя всенощные в столичной Семинарии затягивались всякими «столпами» чуть не на три часа, а в его отсутствие сокращались до минутных измерений. Однажды вышло так, что раз этот синодский властитель нагрянул в неурочную субботу, желая похвалиться пред своим Московским соратником, гордившимся истовою уставностью Успенского собора, между тем оказалось, что еще в 7-м часу посетители поспели к «Утверди, Боже». Ректор неожиданно получил оскорбительный реприманд и унизительно оправдывался гастрическим расстройством, но не вдолге восприял епископство... К счастью, это теперь tempi passati, однако нельзя не сказать, что нет ничего грешнее и вреднее, как фарисейская показность пред лицем Божиим...

137

и теснятся в притворах и проходах,—точно людям, готовящимся к пастырству, неловко показаться на своих местах впереди молящейся публики... Ведь и обидно, и больно, и горько, что в богословско-православном студенчестве стали обнаруживаться теоретические интересы к отвлеченному анархизму и практические выпады в пользу экстравагантных апологетов национал-социализма, которые упорно не повинуются церковной власти [—это монахи-то, отрекшиеся от своей воли!?—], свободно странствуют по столице в монашеских рясах, редактируют социалистические романы, официально сотрудничают в самых крайних листках, пуская здесь неприличные «социал-архимандричьи фейерверки» 1), и яко бы комиссионерствуют по...театральной части, а с кафедр иногда слышатся вещания, что наука лучше учит истине и нравственности 2), чем христианство 3). Стали попадаться студенческие «семестряки», по отзыву рецензентов более приличные анархистам со стороны их содержания, хотя за литературные качества оценивались баллом 4—, и советы лишались возможности официально вмешаться в это дело. В Академии (в Киеве) принимаются по высшему разрешению «опороченные» своим (Костромским) начальством семинаристы и в студенческой среде терпятся даже иереи, об «освободительных» подвигах которых предупреждали и архиереи и губернаторы с упоминанием о «практическом» знакомстве их с «узилищами» 4). А еще сего горше, что делали все это, «мняся службу приносити Богу»,—под флагом и эгидою христианства, которое авторитетно комментировалось невероятным образом, освещалось для отравленной бесцензурною литературой публики чрез переводные рационалистические сочинения Запада и пр. Когда Академии должны бы служить оплотом разумной ортодоксии и прочным буфером против рационалистического нашествия, — студенты упражнялись в популяризации Гарнака и задумывали подарить русскому обществу подлинного Штрауса 5)... Водворились и приобретают возобладание партийность и политиканство, отравляющие все функции студен-

1) См., напр., «Колокол» № 412 за 17-е июня 1907 года, стр. 2—3.

2) Не даром же «Новое Время» (в №-ре 11.179 за 28-е апреля 1907 года, стр. 3, стлб. 5) с горькою иронией предлагало, чтобы на академическую кафедру нравственного богословия пригласили, наконец, печальной памяти депутата первой Государственной Думы Рамишвили...

3) А,—говорят,—бывали страшные случаи и более грубой, открытой, даже циничной агитации кощунственного характера.

4) Дело об этом «освободительном» иерее-студенте имело нелестную для академического совета и не вполне закопченную историю и в Св. Синоде, который проявил здесь обычную благостность...

5) Уместно здесь отметить, что корреспондент известного иезуитского журнала «La Civiltà Cattolica» (Quaderno 1364, auno 58, vol. 2:22 aprile 1907, p. 251—252) прямо констатирует «доктринальную анархию» в православно-русских Духовных Академиях, указывая, что в некоторых соприкосновенных органах (собственно в Петербургском «Веке») усиленно рекомендуются творения Штрауса, Ренана, Фейербаха и романы Флобера... Пристрастия и тенденциозности тут вполне достаточно, как и вообще в систематически обдуманном стремлении этого автора очернить всю Русскую церковь, но нужно сознаться, что для его умышленных преувеличений было немало фактических и «литературных» поводов...

138

ческой жизни вплоть до самой процедуры переходных экзаменов 1)— к несомненному падению академической педагогии и к пагубному вреду для всех... Научная солидность сильно пошатнулось 2). Обнаружилось стремление сократить учебный академический год чуть не до 3-х месяцев и всячески «отбояриться» от семестровых работ 3),—словно все это лишь рабская барщина,, а не собственная потребность «студентов», т. е. людей, занимающихся познанием и изысканием спасительной истины ради самих себя... Будущие служители и благовестники «слова» с фанатическим упорством отказываются от упражнений в искусстве экспромтного проповедничества 4) и не желают знать ни законов по Уставу, обеспечивающему существование Академий, ни утвержденных советских решений 5), встречаемых систематическим бойкотом, хотя бы это грозило экстренными ревизиями или даже закрытием заведений, а при крайней вынужденности обращают все это дело в кощунственную профанацию по содержанию 6) и по форме 7). Начинается что-то небывалое и неслыханное в академических летописях 8)—с принципиальным раздором между «отцами и детьми» на протяжении всего

1) См. и «Колокол № 312 за 9-е февраля 1907 г., стр. 3.

2) Один авторитетнейший Московский профессор, вынужденный бежать из Академии в Университет, с грустью для нас констатируют в письме ко мне, что по его богословско-историческому предмету университетские студенты на экзамене в 1907 году отвечали лучше, чем академические известных ему времен; там не клянчат о сокращении курсов до 8-ми литографированных листов, которые потом делят еще на 6 частей—но одной для известной группы (факт из практики 1907 г.), не фабрикуют «специальных» конспектов и не выходят вместо них с полными лекциями, при чем,—пойманные с поличным,—даже седовласые монахи падают тут же на колени (случай с неким из нынешних епископов С—ким А—ром)... И это при теперешних-то университетских «порядках»!.. Куда улетела или кем похищена слава духовно-академического студенчества?... По словам проф. Ал. П. Лебедева (в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 5, стр. 165, прим.), она «выклевана хищною птицею, именуемою Уставом дух. академий 1884 г., ибо эта птица только и делала, что клевала мозги учащихся здесь»...

3) Для Киевской Академии см. и «Церковный Вестник» № 17 за 26-е апреля 1907 года, стлб. 559.

4) Для Московской Академии см. «Колокол» № 372 за 27-е апреля 1907 г., стр. 3, стлб. 2.

5) Так, было объявлено (в «Новом Времени» № 11.191 за 10-е мая 1907 года, стр. 3, стлб. 8), что С.-Петербургские студенты формально решили на сходке игнорировать постановление конференции (совета) профессоров» своей Академии относительно экзаменов...

6) О характере некоторых из этих экспромтов можно судить и по «освободительному реферату» С.-Петербургского студента г. Я., о чем см. в «Колоколе» № 340 за 16-е марта 1907 г., стр. 2.

7) Обо всем этом «деле» в С.-Петербургской Академии см. «Колокол» №№-ра 343 (стр. 1), 358 (стр. 3) и 359 (стр. 2) за 20-е марта, 6-е и 7-е апреля 1907 г., и «Новое Время» №№-ра 11.157 (стр. 13, стлб. 5), 11.159 (стр. 4, стлб. 7), 11.170 (стр. 5, стлб. 1) и 11.173 (стр. 3. стлб. 1) за 4-е, 6-е, 17-е и 20-е апреля 1907 года. О грустном для студентов финале этой «истории» сообщает «Русь» № 147 за 8-е июня 1907 года, стр. 5, стлб. 1, хотя цифры феноменально—неудовлетворительных баллов, (до нулей включительно) приведены здесь не точно.

8) Однако мы должны решительно удостоверить, что en masseархим. Алексий совершенно неверно пишет (в «Колоколе» № 385 за 15-е мая 1907 года, стр. 1, стлб. 5), будто «Академия теперь выпускает в большинстве случаев политиканов, либералов, людей совсем не церковных и весьма мало знающих „кандидатов“». Откуда же—тогда—берутся Российские иерархи?... Или они ныне все таковы?.. Μηδὲν ἄγαν!..

139

лишь 20—25 лет 1)... Высшая церковная власть подвергается студенческим допросам 2)... Тяжело говорить об этих свежих явлениях, но необходимо всею душей задуматься над испытующим вопросом:— крайность внутренняя не вызвана ли здесь крайностью внешнею, ибо les extrêmes se touchent?...

В учебном отношении Комитет упорно внушал, чтобы наблюдать строгое соблюдение программ, уклонения от которых на приемных экзаменах принимались весьма неблаговолительно, и «предписал» самые предметы испытаний (см. «Циркуляр» 21 за 1901 г., стр. 7)3). Скрепя сердце, профессора штудировали семинарские учебники, примеривали их к комитетским шпаргалкам, скрупулезно отмечая в своих экзаменационных отзывах все нарушения последних,—и в итоге за свое послушание были наказаны жестоко. От них самих для комитетской критики потребовали (в 1895 г.) подробных программ и они сами должны в годичных отчетах сообщать о себе, сколько параграфов и почему не было выполнено... Обязательная ответственность свободы академического преподавания ученых неожиданно обратилась в подневольную пунктуальность, дошедшую до того, что лектор иногда вручал в аудитории свои тетрадки более голосистому студенту и вместе с его товарищами слушал свои собственные лекции, лишь изредка дополняя их краткими пояснениями... К счастью, как и везде, Комитет ограничился здесь единичным напором по мотивам вовсе не учено-педагогического свойства, скоро бросил систематически применять свою притязательную затею,—и потом все сошло на халатную отписку.

По ученой части комитетские претензии были диаметрально противоположны их обширности. Мы убеждены, что судьба многих академических диссертаций и произведений предрешалась комитетскими суждениями и мнениями 4), хотя всего по этому вопросу не поведает нам и позднейшая история, если какой-нибудь член не догадался оставить

1) Один из первых, проживающий в свободолюбивой Франции, писал от 4 (17)-го мая 1907 года в С.-Петербург следующее: «А что, как студенты Духовной Академии—неужели все бунтуют и не учатся? Если кто из кончивших курс в 1906—1907 годах придет ко мне, я его не приму и скажу: с людьми, изменяющими академическим традициям, я знаться не хочу. Если они не хотели знать старых профессоров, то и я не хочу их знать, как молодых»... И это не удивительно, если преданным и самоотверженным благотворителям академического студенчества приходится «краснеть» за него: см. слова о. протопресвитера А. А. Желобовского на заседании «Общества вспомоществования недостаточным студентам С.-Петербургской Духовной Академии» 27-го мая 1907 года в «Церковном Вестнике» № 23 за 7-е июня 1907 г., стлб. 755.

2) А были даже такие студенческие «обращения» к высшей церковной власти, что митрополит Антоний 20-го декабря 1906 года сдал в совет С.-Петербургской Духовной Академии следующую резолюцию: «Письмо студентов Академии Св. Синоду с запросами представляет для Академии явление крайне компрометирующее честь и достоинство Академии»... См. «Журналы совета С.-Петербургской Духовной Академии» за 1906—1907 г. при «Христ. Чтении» 1907 г., № 6 (и отдельно, Спб. 1907), стр. 126.

3) К великому прискорбию, это «предписание» подтверждено и определением Св. Синода от 27-го февраля 1907 г. за №-ром 1.275 «для установления однообразия» (см. «Церк. Ведом.» № 9 за 3-е марта 1907 г., стр. 47—48), хотя прежний порядок не вызывал особых неудобств. Удивительно, как у; нас любят всякую униформу!..

4) См. и выше стр. 119—120, прим.

140

интимный дневничек—в роде всеобличительных и едва ли достойных «записок» архиепископа Тверского Саввы (Тихомирова) 1)... Но и теперь несомненно для сведущих лиц, что в разосланных при Указе Св. Синода от 23-го февраля 1889 года за № 633 «правилах для рассмотрения сочинений, представляемых на соискание ученых богословских степеней»; Учебный Комитет чуть ли не имел главную инициативу и во всяком случае принимал самое активное участие 2), которое проявлял и после с редкостною энергией... Это было пагубное ярмо 3) для академической науки, окончательно стеснившее законную свободу исследования 4) и загонявшее его на тесный путь искусственной тенденциозности и побочных аккомодаций со всякими соблазнами для ума и совести и с ристалищными препятствиями, где всякий неосторожный скачек легко мог сделаться роковым, ибо, напр., яко бы непочтительное упоминание об иерархическом авторе или лице «зарезывало» книгу (в Московской Академии); не стеснялись († комитетский член И. А. Ч — ч) обвинять (Казанского профессора И. С. Б.) в политической неблагонадежности за... цитату из св. Иоанна Златоуста 5)... Диссертации, прошедшие множество «уставных» чистилищ, задерживались целыми годами в канцеляриях и иногда пропадали бесследно; другие прямо браковались за еретичество, а через немного лет награждались магистерским достоинством церковной «учительности» 6)... Наоборот, труды, осужденные академическими рецензентами и отвергнутые всем советом (в Казани), порою увенчивались докторством, хотя дело о них должно бы окончательно прекра-

1) Однако и С. И. Миропольский относит (в «Прибавл. к Церк. Ведом. «1902 г., № 23, стр. 837а) к деятельности Учебного Комитета «рассмотрение диссертаций на ученые академические степени».

2) См. «Циркуляр» № 15 за 1895 г., стр. 3—4; напечатанное здесь синодское определение от 16 января—3-го февраля 1895 г. за № 112 (по «предложению» Обер-Прокурора) вполне совпадает по духу и смыслу с Указом от 23-го февраля 1889 г., а в некоторых пунктах представляет лишь редакционно-корректурные вариации...

3) См. поучительный реальный комментарий к этим «правилам» 1889 года у проф. Ал. Л. Лебедева, Слепые вожди (Москва 1907), стр. 43—46.

4) По сему предмету см. горестный вопль покойного профессора В. В. Болотова о «нашествии ныне действующей мглы», о «возопияниях камней», о «наступившем веянии, неблагоприятном для научных стремлений и докторантов», ибо «устав (1884 года) ведь хочет научного бесплодия» (в «Христианском Чтении» 1907 г., Л· 3, стр. 383. 384. 387), будучи «какого-то пещию халдейской» и «нирваной для науки» (проф. Ал. П. Лебедев в «Богословском Вестнике» 1907 г. № 5, стр. 158, прим.; ср. и выше стр. 138,₂ )... До слез больно читать, под каким паническим ужасом держали даже этого смиреннейшего и благопокорливого начальству ученого (ср. в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 5, стр. 157,₁)... А из-за этого именно мы лишились ценной для науки работы В. Б. Болотова о «Рустике, диаконе римской Церкви, и его сочинениях». Quousque tandem?.. Вот где справедливо будет сказать властным «покровителям» нашей богословской науки: κατὰ τῶν προτοτόκων τῆς εὐσεβείας παίδων τᾶς ὑμετέρας ἠκονήσατε γλώσσας (B. Theodoreti Eranistes, dial I. Migne, gr. ser. 1. LXXXIII, col. 771...

5) Сообщаем это со слов самого проф. И. С. Б—ва, видевшего подлинные документы, в разъяснение справедливого изумления проф. Ал. П. Лебедева в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 5, стр. 155.

6) Некоторые немногие примеры в этом роде указаны у проф. Ал. П. Лебедева, Слепые вожди, стр. 46—49, и в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 4, стр. 717—720.

141

щаться на месте—за отсутствием даже единичных особых мнений со стороны членов данной академической корпорации; при этом даже запрещали свыше печатать официальные отрицательные отзывы в советских «журналах»... Впрочем, всего, что пережито и перечувствовано, не перескажешь 1). Верно лишь одно, что в чисто ученое дело была внесена глубокая дезорганизация, задавившая беспристрастную научную работу. Пышно расцвел псевдоученый оппортунизм, и под его прикрытием в Академиях водворялись очевидные аномалии и успешно практиковались обходные средства; благодаря им, появились неузаконенные профессорские почетные докторства и исправляющие должность ординарных профессоров с полным окладом жалованья и со всею совокупностью прав, при чем последнее совершалось помимо и к тягостному удивлению академических советов, не сочувствовавших собственно и первому способу, который доселе вызывает резкие и обидные протесты общества даже в печати 2)... При таких условиях могла развиваться только комитетская наука, пока неведомая ученому миру...

Значит, и свою ученую миссию Комитет не оправдал необходимыми успехами и, конечно, потому, что учебное учреждение не правоспособно для ученых функций. Тут бесплодность, со всеми отрицательными отражениями, неизбежна по существу, и вина Комитета лишь в том, что он не хотел понять своего натурального призвания, где были честь для него и польза для духовной педагогии. Самообольщение всегда вредно и иногда гибельно. Ведь даже «Ученый Комитет Министерства Народного Просвещения» не дерзает восхищать таких ученых прерогатив 3)...

_____________

Вышеизложенным исчерпываются все главнейшие стороны Учебного Комитета, и я прерываю свою речь. Итог мой ясен. Картина не радостная и для многих, пожалуй, неприятная. Спешу предупредить, что и для меня несомненны некоторая единичность обобщений и субъ-

1) См. еще красноречивые фактические данные у проф. Ал. П. Лебедева в «Богословском Вестнике» 1907 г., №5, стр. 152 сл. 161 сл.

2) См. «Колокол» № 319 за 17-е февраля 1907 г., стр. 1 — 2 в статье Н. Г. Т.: «К 98 академической годовщине».

3) Для соображений относительно Ученого Комитета Министерства Народного Просвещения пока имеем под руками следующие материалы: «Положение» в Своде Законов т. I, ч. II (об Учрежд. Минист.), ст. 445—449 (по изд. 1892 г.) и в Полном Собрании Законов т. XXXVIII, отдел I (1863 г.), стр. 620; «Журнал Мин. Народи. Просвещ.», ч. СХХVI (за 1861 г,), отд. I, стр. 4; копии правил, циркуляров и пр. от 19-го мая 1869 г. (см. в Сборнике постановлений по Мин. Нар. Просв., т. IV, стр. 1140—1143), от 4-го февраля 1888 г. (ibid. т. X, стр. 1.048), от 25-го ноября 1905 г. за № 25.606 и от 6-го февраля 1906 г. № 2.962; ср. также «Дополнение к каталогу книг для бесплатных народных читален», Спб. 1903, стр. 116—120. См. еще у † А. И. Георгиевского, К истории Ученого Комитета Министерства Народного Просвещения в «Журнале Министерства Народи. Просвещения» 1900 г., № 10, стр. 25—61; № 11, стр. 17— 61; № 12, стр. 74—121; 1901 г., №4, стр. 33—72; № 5, стр. 21—56. Ср. также замечания у С. В. Рождественского, Исторический обзор деятельности Министерства Народного Просвещения: 1802—1902, Спб. 1902.

142

ективность освещения. Но если некто вздумает вспомнить об амбиции и усмотреть тут особую индивидуально-полемическую строптивость, то я прежде всего отвечу, что в этом наиболее повинен сам Комитет, доселе не давший своей подробной истинной истории по всем частям, а единственная статья комитетского члена, бывшего ранее ревизором, С. И. Миропольского прямо подтверждает мои наблюдения и соображения 1). За частные факты по их основному содержанию я ручаюсь, потому что они мне известны по опыту или из аналогичных посредств. Кто принуждает нас руководиться слухами, собравшимися темною тучей вокруг Учебного Комитета, тот сам и должен казниться, но не люди, вызывающие его к свету и откровенности ради беспристрастия, которое здесь одинаково дорого для всех. Более меня знающие пусть столь же ярко нарисуют другую картину,—и тогда путем критического сопротивления раскроется подлинный образ 2). Затем, нам многократно и авторитетно разъяснялось, что мы призваны в Предсоборное Присутствие сказать всю правду, хотя бы самую горькую, и искренно поделиться всем, что накопилось в наших душах независимо от всяких реформаторств дешевого критиканства,—лишь бы всегда преследовалась спасительная цель улучшения, обновления и оживления православно русских церковных институтов: значит, οὐδὲν κωλόει πάντα κινῆσαι πόρον, ὥστε τἀληθὲς ἐξευρεῖν 3). Ведь не по официальным же отчетам шаблонной корректности излагать нам свои собственные наблюдения и ощущения!... А духовная школа нам слишком близка, и для многих из нас ею поглощается все наше духовное существование. В этой родной сфере мы всякую мелочь острее воспринимаем и резче «реагируем» на все дефекты. Наши впечатления индивидуальны, но жизненны, непосредственны и реальны. Их нужно систематизировать и упорядочивать взаимною проверкой и объективным анализом, а не устранять за естественную относительность. Мы защищаем святое для нас дело воспитания и науки,—и пред этою великою задачей стушевываются все личности, которых я не разумел ни в частности, ни в особенности, ни realiter, ни personaliter. Мною во всех занятиях Предсоборного Присутствия двигало непоколебимое убеждение 4), что мы не достигнем

1) Это удостоверяют и обстоятельные комментарии проф. А. И. Алмазова в «Журналах и Протоколах Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 224 сл.

2) В этих интересах были бы полезнее для дела не столько комитетские коррективы, сколько откровенные отзывы духовно-учебных заведений, педагогических корпораций и лиц. Таково мое искреннее убеждение, и сам я охотно отдаю все свои суждения на «неумытный суд» моих опытных коллег по служению.

3) В. Theodoreti Eranistes, dial. III. Migne, gr. ser. t. LXXXIII, col. 225D.

4) Вынуждаюсь особо подчеркнуть этот несколько личный штрих не ради рисовки, а потому, что и со стороны некоторых членов Предсоборного Присутствия (см. его «Журналы и Протоколы», т. I, стр. 23а.б. 32б) и в печати (см. «Церковный Вестник» 1906 т., № 18 за 4-е мая 1906 г. на стлб. 583 в статье г. В. И.) были допущены по отношению ко мне непозволительные подозрения насчет руководивших меня целей и принимавшихся мною задач (о чем см. «Журналы и Протоколы», т. II, стр. 435а. 436б), не говоря уже о продолжающихся косвенных инсинуациях (см. «Церковный Вестник» № 13 за 29-е марта 1907 г., стлб. 429), а о всяких интригах и «мероприятиях» по поводу на-

143

и минимального успеха, если наперед со всею решительностью самобичевания не сознаемся в своих ошибках. Покаяние есть исключительный путь всякого исправления, и по отношению к духовной школе я неизменно держался принципа: erroribus discimus! Всегда помню и буду следовать завету моего великого и честного восприемника по ученому служению блаж. Феодорита: αἰδεῖσθαι οὐ τὴνὁμολογίαντῆς ἁμαρτίας, ἀλλὰτὴν πρᾶξιν προσήκει 1)... Для меня вовсе не любы педагогические недостатки, и сам я болезненно страдаю, что они непроизвольно переполнили мою неподготовленную речь, для которой я намеренно не собирал, ни источников, ни пособий 2). Мне чужда всякая предумышленно-пристрастная тенденциозность в характеристике учреждений и людей. На этот счет не перестану повторять, что меня интересует исключительно система;— однако при ней люди являются и страждущими жертвами и наглядными иллюстрациями, почему для понимания и характеристики первой по неволе приходится говорить о вторых, как об очевидных показателях и воплощенных свидетелях принципиальной неудовлетворительности комитетской организации. Во всем прочем соблюдается возможная объективность. Я не скрываю незаконченности начинаний и воспитательных дефектов в деятельности Комитета первого периода (см. выше стр. 84), а в позднейшем достаточно ценю заботы об увеличении количества духовно-учебных заведений и о благоустроении их внешнего быта 3). По идее—более отрадны для меня новые комитетские веяния последнего времени. Правда, на первых порах они неопытною смелостью неподготовленного кормчего из другой сферы были впущены

стоящего «доклада» тяжело вспоминать и потому лучше умолчать... И—по словам одного моего компетентного корреспондента — причина сего в том, что «портрет написан так мастерски верно, что оригинал не мог, очевидно, не узнать себя и, конечно, прилагал все старания к тому, чтобы портрет этот не выставлялся на обозрение широкого круга публики»... Что до существа, то имею самое авторитетное свидетельство, что я только выразил «жестокую для многих, но глубоко справедливую истину. Она уже давно предносилась мысленному взору некоторых лиц. Ее высказывал в последние дни своего служения ведомству и К. П. Победоносцев в минуты откровенности»... Для меня и для дела больше ничего и не требуется, ибо что значат злоба и шипение, когда камни вопиют и стены плачут?... «Преступно там молчать, где долг велит вещать!»

1) В. Thcodoreti Graec. affect, curat., serm. III: Migne, gr. ser. t. LXXXIII, col. 1077Dи y Jоhannes Haederа, Graecarum affectionum curatio (Lipsiae 1904), p. 258.

2) Документальные справки и проч. были подобраны автором, главным образом, при позднейшем пересмотре прежде написанного «доклада», и их не трудно умножить in infnitum...

3) Впрочем, должен сказать, что у меня имеются свежие факты, как не только епархиальные Преосвященные, во и центральное духовное управление прямо препятствуют начинаниям епархиальных съездов по обеспечению преподавателей, когда нужно бы поддерживать, побуждать и, пожалуй, благодарить... И никакими усилиями нельзя было добиться, чтобы над «формальным правом» восторжествовало «нравственное», которое очевидно и бесспорно для высших вершителей дела. Приходится даже радоваться, если обиженные лица, вступившиеся за педагогические интересы, не понесут предназначенных наказаний и не сочтут необходимым уйти «на сторону», униженные и оскорбленные... Так-то у нас разгоняют преданных педагогических работников— вопреки стараниям местного духовенства прикрепить их к своим школам духовно и материально!...

144

бурною волной, вызвавшею больше головокружительных брожений 1), чем созидательных преобразований 2),—и фактически разбилась даже авантюрная попытка «проскочить» с духовно-педагогическою ладьей в тихую пристань из бушующего моря взволнованной школьной всероссийской жизни. «Не в дусе Господь, и не в трусе Господь, и не во огни Господь»... Но теперь все сильнее чуется «глас хлада тонка» предвещающий здоровое перерождение всего духовно-школьного организма. Начинается осмысленное непосредственное общение с самою школой, и ее деятели привлекаются к творческой работе своим умудренным и выстраданным опытом 3). А где сретаются и лобызаются кипящая правда практической жизни и отрезвляющий мир теоретической истины,— там несомненна заря благодатного дня 4), который да будет светел и живителен для духовно-школьного преуспеяния!

1) Некоторые указания и наведения по этому предмету относительно Академий можно находить и у проф. В. Ф. Певницкого в «Прибавл. к Цирк. Ведом.» 1906 г., № 46 за 18-е ноября, стр. 2971—2977; № 47 за 25-е ноября, стр. 3003—3011. Ср. еще слова митрополита Московского Владимира в указе Св. Синода от 2-го июня 1906 года за -М» 5.993, что «разлад в наших духовно-учебных заведениях, особенно усилившийся со времени дарования автономии, не может быть терпим и продолжаться далее без ущерба»: см. «Журналы совета Московской Духовной Академии» за 1906 г. при «Богословском Вестнике» 1907 г., № 5, стр. 231.

2) Это—частью—верно и для ученой области, где стали увенчиваться такие диссертации, с которыми ранее авторы не посмели бы выступить — помимо всяких внешних страхов, а то стараются упорно достичь высшего учено-академического звания за специально «философскую» книгу немудрого содержания; если не считать монашеских творений (о чем см. у проф. Ал. П. Лебедева в «Богословском Вестнике» 1907 г., № 5, стр. 157—158), прежде были только единичные случаи, когда «получали ученую степень за семестровое сочинение, исправленное и дополненное» (ibid., стр. 154, прим.) или приобретали магистерство за случайную мелкую работку, за небольшую же часть кандидатского произведения сподоблялись докторства... Но все это лишь временное (хотя и не радостное) явление, которое—надеемся—исчезнет навсегда по мере укрепления и самоуважения русской богословской науки, доселе гонимой, теснимой и пренебрегаемой отовсюду... Тогда она заставит ценить себя и не позволит диффамировать, будто это есть «академическая схоластика, совершенно напрасно именующая себя наукой; она то и сбила с толку современных богословов», которые, будто бы, не отличаются «от семинаристов—забастовщиков, постановляющих на сходках чуть ли не отрицание бытия Божия» (см. у архиепископа Антония в «Колоколе» № 404 за 7-е июня 1907 г., стр. 1, стлб. 2. 3)...

3) Соответственно этому были несколько приспособлены и новые духовно-учебные программы (см. выше стр. 87,,.).

4) В «Колоколе» эта попытка (о которой см. в «Журналах и Протоколах Предсоборного Присутствия», т. IV, стр. 129. 231) резко осуждалась за «скороспелую реформу», как были возражения против нее и на заседаниях V-го отдела (напрасно опущенные в печатных отчетах «оберегающими свою репутацию»: ср. «Богословский Вестник» 1907 г., № 5, стр. 162), по я должен воздержаться от всяких приговоров до выяснения результатов ее практического применения, а пока скажу, что—принципиально—она вызывалась неотложными запросами педагогической жизни, которые «громко говорят о своей спешности и срочности» (см. «Колокол» № 364 за 13-е апреля 1907 г., стр. 1, стлб. 5). Впрочем, доселе ничего благотворного не видно... При этом и теперь несомненно, что в служебно-экономическое положение преподавательского переорала внесено такое глубокое расстройство, что Комитет доселе не может разобраться и только запутывает дело. Так, сократив число семинарских уроков по древним языкам, он узаконил, чтобы при количестве по ним недельных часов до 25 и выше оставались по-латыни и по-гречески два теперешние преподавателя, а при меньшем числе (хотя бы 24-х) правление должно выбрать одного, другой же обрекается на перевод в иную Семинарию и т. п. (см. «Церковные Ведомости» № 48 за 2-е декабря 1906 г., стр. 508). Этим для корпораций дана была нравственно-мучитель-

145

Желая с своей стороны хоть несколько поспособствовать последнему своими скромными познаниями, я формулирую в заключение такие тезисы по отношению к Учебному Комитету.

1) Всего важнее изменить в самом корне именно строй последнего, избавив его, раз навсегда, от теперешнего фальшивого и межеумочного положения, при чем ныне даже не знают, кто официально обязан давать разъяснения на повелительные запросы о духовных школах и... все уклоняются. Все принципиальные соображения и неумолимая логика «предсоборных» трудов направляют к тому, чтобы Комитет был непосредственно подчинен Св. Синоду. Если же сею нельзя достигнуть, пусть данное учреждение—даже на правах «канцелярии»—будет в полном ведении Обер-Прокурора, всецело и во всем ответственного за духовно-учебное дело пред синодскою властью. Это будет ничуть не лучше настоящего, но за-то устранит вредную игру формулой «divide et impera»,и тогда комитетская работа пойдет, по крайней мере, упорядоченнее. Такова «главизна» центрального духовно-учебного «спасения». С нее нужно начать и к ней свести все реформы Учебного Комитета.

2) Ученую часть его необходимо выделить совершенно и организовать особо—в связи с некоторыми указаниями академических советов (напр., Казанской Академии по печатному проекту ее Устава на стр. 51—34 и по «своду» стр. 40, прим. 1; ср. еще выше на стр. 35) и с аналогичными предположениями специальной С.-Петербургской епархиальной комиссии (конца 1905 года) и VП-й секции Предсоборного Присутствия, в которых и я участвовал. Председательство может быть и общее, по только вполне авторитетное—и оно не должно вести к вредоносному смешению ученых дел с учебно-административными 1). Ближайшее устройство этою учреждения—для своей рациональности— требует активной работы наиболее компетентных специалистов без всяких комитетских влияний и тенденций.

3) Самый Учебный Комитет должен быть преобразован в чисто педагогически-учебный институт, соответственно чему необходимо изменить и обновить весь его состав, чтобы в нем действовали истинно опытные педагоги, всецело посвящающие себя этому великому служению, а не случайно набранные Петербуржцы, уделяющие лишь несколько отрывочных часов без систематического сосредоточения на духовно-школь-

ная задача—выбросить из своей среды невинного коллегу и прогнать с насиженного места... Не все, конечно, решаются на такое самоистребление, да и сам Комитет смущается пред этою жестокостью, почему иногда дозволяет, чтобы сохранялись два классика, напр., и при 23-х уроках. Отсюда новая пытка для штатного преподавателя, что он обязывается терять из своего кармана до 300 руб. ежегодно, ломать весь свой жизненный уклад и всячески себя ограничивать при прогрессивно возрастающей дороговизне, или «по закону» выживать своего товарища... Да разве у духовно-педагогических подвижников было мало всяких мук, чтобы подвергать их еще новым терзаниям?...

1)И в течении прений об Учебном Комитете я по данному пункту заявлял: «беда в том, что охотников смешивать несоединимое слишком много, а я не из их числа, согласно известному приговору Пушкина, столь пригодному для обсуждаемых материй - во всем точном его значении»...

146

ных предметах, т. е. с ущербом для своего прямого призвания и для комитетской плодотворности 1). Всякое совместительство и здесь 2) и в школе 3) нужно устранять с неуклонною решительностью 4); в крайнем случае, все такие лица могут быть разве, сверхштатными членами, приглашаемыми по специальным вопросам в качестве авторитетных экспертов 5).

4) Учебный Комитет должен освободить себя от всех мелких дел, превращающих его ныне в бумажно-канцелярскую машину, которая своим неприспособленным вмешательством безусловно тормозит развитие местных педагогических сил и стесняет их свободное функционирование 6). За ним пусть остаются лишь объединяющий надзор, регулирующее руководство и высшее согласование удостоверенных местных опытов и мероприятий в стройных систематически-принципиальных предначертаниях, почерпающих свою жизненность в неизменном соприкосновении с самою школой 7).

1) О теперешнем положении Учебного Комитета см. ценные указания в «Церковном Вестнике» № 45 за 9-е ноября 1906 года, стлб. 1450—1452.

2) Для председателя оно почти прямо воспрещается «Положением» от 14-го мая 1867 г. § 6, где читаем, что это лицо «может в то же время проходить одну какую-либо другую должность, если только она не соединяется с обширными занятиями». Всегда ли было на деле так, а не наоборот?...

3) Здесь тоже происходит не мало зла от этого совместительства, но последнее— за небольшими исключениями—вызывается крайнею нуждой всякого рода и иногда бывает довольно извинительно, так как нельзя же требовать от всех педагогов, чтобы они были героическими подвижниками, хотя для возможного приближения к идеалу это ныне у нас почти неизбежно по фактическому положению вещей... Необходимо прибавить, что в этой области подобные явления преследовались более решительно. Недавно в одном из уездных городов южной епархии был, напр., такой случай: по докладу комитетского ревизора—преподаватели Духовного Училища подверглись местным прещениям единственно за то, что безвозмездно вели еще занятия в отделении Епархиального Училищного Совета...

4) Светские профессора восстают даже против ученого совместительства (см. «Труды Высочайше учрежденной комиссии по преобразованию высших учебных заведений», Спб. 1903, вып, II, стр. 390—391; IV, стр. 203—204), а у нас готовы объединять, что угодно, и заботятся лишь о том, чтобы побольше получать мзды, орденов и всяких отличий чрез разные учреждения, напр., чрез Академию и чрез Учебный Комитет...

5) Это последнее предполагается и §-фом 8 «Положения», по мы не внаем, чтобы дозволенное здесь «приглашение в Комитет, по мере надобности и с правом голоса, посторонних лиц из ученых и педагогов, как живущих в С.-Петербурге, так и из иногородных в случае прибытия их почему-либо в С.-Петербург», практиковалось хоть сколько-нибудь систематически (см. и в сборнике «Духовная школа», Москва 1906, стр. 231—232)... Было даже такое синодское определение (24 апреля— 13-го мая 1881 года за № 845), чтобы из архимандритов, состоящих на службе в духовно-учебных заведениях, те, которые вызываются в С.-Петербург на чреду священнослужения и проповеди Слова Божия, во все время пребывания своего в столице участвовали в занятиях Комитета (см. в брошюре «Положение об Учебном Комитете», Спб. 1907, стр. 8—9). Категорично и ясно, но... на своей памяти мы не знаем ни единого случая применения этого правила, а оно остается во всей обязательной силе... Невольно приходит в голову знаменитое изречение Петра в.: зачем и законы писать, коли их не исполнять?...

6) Я высказывал это и на заседании V-го «предсоборного» отдела 9-го декабря 1906 г., при чем констатировал следующее: «начиная с 1881 года, Учебный Комитет походил на паутину, куда усердно ловил всех педагогических мух, букашек и таракашек, но... с результатом понятым, известным и неизбежным» при всяком отцеживании комаров и проглатывании верблюдов...

7) В этих интересах я всячески поддерживаю мысль о специально-педагогиче-

147

5) Для cero следует передать все частные вопросы на места, чтобы они решались там по всем сторонам духовно-педагогического дела в духе принятых общих начал и под контролем епархиальных Преосвященных 1); в этих интересах необходимо узаконить периодическое объединение педагогических тружеников по епархиальным округам и вообще предоставить местным школам больше инициативы по возбуждению, разработке и осуществлению всех учебно-воспитательных и даже административных вопросов, хотя бы и с обязательством испрашивать санкции у высшего правительства для применения своих решений. Распоряжение положенными финансовыми средствами для хозяйственных и учебно-педагогических надобностей должно быть контролируемо свыше, но ни в каком случае не предвосхищаемо и не стесняемо центральною властью 2); так, напр., рассылка книг по

скоп комитетском журнале. Хорошо было бы, чтобы Учебный Комитет собирал материал на местах и постоянно делился этими сведениями в своем издании. Мечту о специальном педагогическом органе нахожу весьма симпатичною и только желаю, чтобы она осуществилась скорее самым плодотворным образом, дабы, вся православная Россия имела пред собою верное отражение и систематическое освещение своей духовной школы. Справедливо ведь сказано, что вопрос о последней есть наиболее важный во всей церковной реформе (Евсевий Владивостокский в «Отзывах епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе» т. IV, стр. 152) и что от недостатка просвещения обязательно страдает и приходская жизнь (Аркадий, бывший Рязанский, ibid. III, стр. 383). Ото—святая истина, и лишь один Преосвященный выразил удивительную мысль, будто у необразованных настоятелей лучше и приходы и монастыри (Никон, бывший Владимирский, ibid. I, стр. 226)... Туг что-то где-нибудь неладно. Во всяком случае духовной ли школе не иметь своего журнала и для него ли жалеть копеек синодским финансистам, которые своим высоким чинам выдают по 3.000 рублей для переезда с квартиры на квартиру в городе С.-Петербурге?... Задумывались ли они над этим?

1) Должен сказать, что провинциальные педагоги чрезвычайно боятся этого контроля—не без причины и не по свой вине. Административное вмешательство местной епархиальной власти часто ложится тяжелым гнетом на школы и стесняет самые полезные мероприятия (ср. выше стр. 143,₃), по это же не редко бывает и в чисто педагогической сфере. Так, в отдаленном Училище Европейской России тамошний Преосвященный недавно нашел в ученический тетрадке фразу: «Кто везде, тот нигде» (т. е. в частности не заключен в одном определенном месте) и начертал следующую классическую резолюции: «Мысль нечестивая, противная христианскому учению о Вездесущии Божием. Откуда у ученика II кл(асса) могла явиться такая хульная фраза»?! Возник целый формальный процесс, при чем открылось, что этот пример в диктанте на грамматические правила правописания наречий «места» и «времени» взят из пособия, одобренного Учебным Комитетом при Св. Синоде... Не странно ли, что затевалось официальное обвинение в ереси из-за ученической диктовки второклассника 10—12-ти лет?... Miracula et miranda!... Все это и многое -подобное крайне прискорбно и вызывает естественные опасения провинциальных педагогических сил, но существующие порядки по этой части непременно, должны измениться самым радикальным образом,—и тогда не будет места для таких аномалии и абсурдов. Пока же требуется очень немногое. Синодским определением (от 16-го августа 1906 года) «разрешено Правлениям Духовных Училищ ходатайствовать пред епархиальным Преосвященным о представлении неутвержденных им журналов на рассмотрение Святейшего Синода». Достаточно узаконить, чтобы корпорации и педагоги «имели право сами» апеллировать к центральной власти,—и они будут удовлетворены: ибо теперь архиереи не любят пропускать такие «ходатайства» и за вынужденную настойчивость воздвигают криминальные обвинения против смельчаков, грозя им переводами и всякими иными прещениями...

2) В этом отношении, может быть, еще интереснее было бы позондировать Училищный Совет при Св. Синоде, где; существует даже особая «издательская комиссия», о чем ходит много разных слухов, но не сообщено пока точных фактов…

148

петербургским велениям может быть допущена лишь на особые сверхсметные суммы, а не в счет ассигнованных библиотечных средств, обычно истощаемых самым нерациональным образом (см. выше стр. 94—95).

6) Принятые ныне ревизии нужно совсем упразднить и заменить систематическими и периодическими обзорами по известным школьным районам—за исключением непредвиденных и экстраординарных случаев, требующих немедленного вмешательства; результаты этих обозрений должны объединяться в согласованное целое центральным совокупным разумом всего Комитета при обязательном активном содействии компетентного представительства от провинциальных педагогических корпораций, — хотя бы по нескольку членов от каждого школьного округа.

7) Единственный новейший опыт привлечения к центральной работе и местных педагогических сил (см. выше стр. 144) следует сделать периодически-нормальным, дабы верховные начинания всегда и методически поверялись, освежались и приспособлялись к живым школьным потребностям по реально-непосредственным указаниям педагогического опыта, который чрез это сам будет контролироваться безошибочно со стороны его крепнущей плодотворности или коченеющей бесплодности.

Этим путем сам Учебный Комитет приобретет натуральную независимость, освободившись от современного бюрократического подчинения и сделавшись жизненным органом Св. Синода, где непосредственно должны рассматриваться и утверждаться все его принципиальные решения. Комитетская самобытность будет оправдываться и ограждаться неустранимым фактом нормальной педагогической жизни, а эта жизнь станет тогда светом истинным всему нашему духовному юношеству, спасительным для всякого питомца, выходящего в мир «на дело свое и на делание до вечера» к торжеству Церкви Христовой и к пользе православного Русского государства.

1907, VI, 22—пятница.

Страница сгенерирована за 0.18 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com