Демидов И. Патриарх Тихон и советская власть

Разбивка страниц настоящей электронной книги соответствует оригиналу.

И. Демидов.

ПАТРИАРХ ТИХОН И СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ.

I.

В процессе русской революции, т. е. в борьбе настоящего с прошлым, должна родиться народная правда будущего, для которой народ захочет жить и за которую он встанет на борьбу.

Этой правды не было в императорской России, и национальная война была проиграна; ее не было в противобольшевистском фронте, и белое движение погибло; ее нет в красной России, и советская власть роковым путем приближается к своему концу; уцелела и, казалось, крепла церковь — но и здесь процесс разрушения коснулся ее устоев, и борьба уже началась не вокруг церкви, а внутри ее: не только большевики и отцы-иезуиты нападают и хотят разрушить и покорить, а уже рушится, разделяется и частью покоряется «князю мира сего» церковная иерархия.

А народ молчит и терпит. Ибо, оторвавшись от обмана в прошлом, он еще не изжил окутавшую его ложь в настоящем и не нашел своей правды, во имя которой мог бы выйти на путь своего нового строительства.

278

Две неправды стоят перед его глазами: неправда прошлого, и нет к ней возврата, и неправда настоящего, и нет в ней исхода к будущему.

Неправда прошлого и настоящего...

Нигде эти две неправды не соприкасались так близко, как в только что совершившемся событии ареста, отстранения и отдачи под суд патриарха Тихона.

Почему-то была уверенность, что большевики никогда не решатся выступить на открытую борьбу с патриархом, что народ не допустит именно этого «действа»... Надежды разлетелись как дым, ибо большевики не только решились, но и нашли и удобный повод, и удобных исполнителей — служителей алтаря, и по-прежнему полную народную пассивность.

Патриарх Тихон был нетерпим для большевиков, ибо он являлся символом единства, свободы и самостоятельности церкви. Он оставался в России единственным лицом, сохранившим и избрание, и власть, полученные не от большевиков, и в то же время — лицом не от того прошлого, против которого произошел революционный взрыв. Собор в 1917 году восстановил патриарший престол и избрал патриарха. Собор восстановил после двухсотлетнего перерыва свободу церкви и ее независимость от советской власти; и таким образом перед советской властью в лице патриарха Тихона стояла свободная, «не от старого режима пришедшая», а возродившаяся вопреки ему область народной жизни, с которой эта власть не могла сладить. Прежде всего — надо было уничтожить это. Потом — пусть придет (если придет) другой, но уже свой, «приявший власть» из большевистских рук, который и будет творить волю пославшего, — так думают и так хотят большевики.

Двести лет назад, когда другой патриарх посмел не сочувствовать императорской власти, он предрешил судьбу русского патриархата и предопределил пленение православной церкви советской властью. После смерти патриарха Адриана выборов нового патриарха не последовало, не последовало и созыва Собора, а был издан «Духовный Регламент», основан святейший Правительствующий Синод с обер-прокурором и назначен «местоблюститель патриаршего престола». Начался двухсотлетний «обер-прокурорский» период, низведший церковную иерархию на ступень всякого другого департамента чиновников. Церковь покорно и молчаливо приняла совершившееся. Стефан Яворский ни на минуту не усомнился принять звание «местоблюстителя» и тем оправдать императорскую власть, а престол патриарха в Москве в Успен-

279

ском Соборе опустел на столетия. Его — это место — показывали и богомольцам, и просто путешественникам как памятник пережитого, навсегда отошедшего в прошлое, как памятник не нужного, а, пожалуй, и вредного для России. Так жил и воспитывался народ в течение двух веков — хотели, чтобы он не только забыл о свободе православной церкви, когда-то бывшей, но чтобы он сроднился с той мыслью, что для России свободная церковь вредна. Думать и говорить о восстановлении патриархата считалось крамолой. Желать свободы и самостоятельности православной церкви приравнивалось к деяниям, стремившимся чуть ли не к ниспровержению существующего строя. В своем страхе за себя и за свое единое и абсолютное главенство императорская власть боялась даже церкви, и для нее патриарх являлся в виде чего-то чуждого и по существу враждебного идее русского самодержавия.

Послушная церковь как политическое орудие царской власти, послушная иерархия под надзором всесильного обер-прокурора как посланец царской власти к народу — вот то, к чему пришла в течение двух веков православная церковь.

В этом процессе церковь стала политическим учреждением по существу и тем самым принуждена была вести политику правящего класса и все дальше и дальше отходить от действительных народных нужд, т. е. от народа.

Процесс против создавшегося положения начался в православной церкви раньше революции 1917 года. Созыв поместного собора и вопрос о восстановлении патриаршего престола был поднят при Николае II, и предсоборное присутствие начало уже свою работу, но... или не захотело, или не успело довести ее до конца, и Собор был созван уже среди революционной бури.

Это недавнее прошлое, очерченное здесь в нескольких строках, должно гореть огненными буквами в сердцах всех тех, кому дорога и близка православная церковь, ибо, если сейчас слышатся протесты в защиту «свободной церкви» и ее главы, обращенные ко всему цивилизованному миру, то почему же их не было прежде? В этом вопросе надо идти до конца и твердо провести грань между протестами «против большевиков» и протестами «за свободную церковь», ибо если мы двести лет молчали о свободе церкви, то является тревожный вопрос, поняли ли мы всю мертвенность того состояния, в котором обреталась православная церковь в течение петербургского синодского и обер-прокурорского периода.

Вопрос тревожный, так как, если в России явились

280

предатели внутри церкви, пошедшие за большевиками и готовые по-прежнему использовать религиозное народное чувство во славу и помощь «властей предержащих», то и за границей, среди эмиграции, Карловицкий собор показал, что большинству его участников до церкви вообще, а до свободной в особенности, очень мало дела и интереса. И там, и тут на первом месте — вопрос о власти и о мирских благах; и там, и тут — ложь, вскормленная веками: страна для тех, кто властвует. И нет сомнения, что Карловицкий Церковный Собор, провозгласивший монархию для будущей России, внес еще раз свою лепту в дело разделения и разрушения православной церкви. Он не только внес внутреннюю рознь, но и дал в руки большевиков повод утверждать, что православная церковь, а, стало быть, и ее глава Патриарх Тихон участвуют в политической борьбе.

II.

Патриарх Тихон обвиняется в том, что он вел в церкви контрреволюционную политическую линию, и в том, что он отказался отдать в пользу голодающих церковные драгоценности. Обвиняют его в этом те, кто во имя большевистско-коммунистического бреда разрушил величайшее в мире государство и привел к голодной смерти полуторастамиллионный народ.

Что же сделал Патриарх Тихон за истекшие 4½ года большевистской тирании, выстраданной им вместе с народом и церковью? Каким материалом можно наполнить то двойное формальное обвинение, которое ему предъявлено советской властью?

Прежде всего Патриарх установил начало аполитичности церкви, чем достиг свободы церкви от советской власти. Эта власть могла грабить церковные учреждения, могла преследовать отдельных служителей церкви, могла стремиться разрушить ту или другую организацию; но, в силу того, что церковь отошла от мирской борьбы, не могла уничтожить того внутреннего духовного единства, которое начало создаваться в обновленной «аполитичной», т. е. свободной, церкви. По мере того, как большевистский обман становился все более и более ясным, аполитичная церковь начинала привлекать к себе взоры народа как центр, вокруг которого можно было объединиться. Конечно, факт такого объединения становился в то же время и политическим явлением, в том смысле, как и сама церковь в государственном смысле есть явление политическое. Но ведь центр тяжести лежит не в этом, а в том, становится ли то или другое

281

явление государственной жизни политическим орудием в чьих-либо руках. И с этой точки зрения вся продолжавшаяся 4½ года деятельность патриарха Тихона свидетельствует, что силы свои он отдал на то, чтобы оградить православную церковь от роли политического орудия.

Не введение политики в церковь, а именно ее уничтожение там стало опасно большевикам, ибо это только укрепляло церковь и делало ее независимой от власти.

За истекшее время большевики увидали, что «церковь вне политики» стала ближе народу, т. к. народ перестал видеть в служителях алтаря представителей власти. Он видел обратное — что власть гонит и преследует священнослужителей, а так как эту власть он никогда не признавал и от нее, кроме разорения и голода, ничего не получал, то совершенно естественно в гонимых он увидал собратьев по общему несчастию. Мы знаем, что священников стали защищать и скрывать, что их начали добровольно содержать. В этой внутренней перестройке взаимоотношений между народом и представителями церкви зарождался общий процесс оздоровления народного организма от пронесшейся разрушительной волны.

В этом сближении церкви с народом Патриарх Тихон имел большое значение, т. к. еще в начале большевистской тирании он сделал один шаг, который тогда прошел почти незамеченным теми, кто стоит далеко от церкви, но который сразу охарактеризовал нового патриарха как человека глубоко понявшего, что нужно для обновления и оживотворения захиревшей и внутренне опустевшей за два синодских века церковной организации. Речь идет об отношении к восстановленным церковным приходам и их советам. До сих пор отношение клира к этим учреждениям делит клириков на две части, и все те, кто мечтает о старом, кто жалеет об утере того «спокойного бытия», которым пользовалась в царское время плененная церковь, — все они относятся если не враждебно, то во всяком случае отрицательно к привлечению мирян к участию в церковной жизни и к предоставлению им широких прав наравне с клиром. За обновленными приходами и их советами в этой отошедшей от жизни среде даже установлено особое название — там их презрительно зовут «совдепами».

Патриарх Тихон сразу встал на сторону восстановленных приходов и их советов. В широком участии мирян в обновленной церковной жизни патриарх видел путь к созданию действительной близости церкви к народу. В этом своем шаге он

282

был понят далеко не всеми представителями клира, о чем свидетельствует его слово, обращенное к петербургским приходам. Он говорит там, что есть лица даже среди высшей церковной иерархии, которые относятся враждебно к идее прихода и к ее практическому осуществлению. Патриарх осуждает такое отношение и для примера ссылается на Северную Америку, где ему приходилось наблюдать, сколько доброго и хорошего приносит участие и работа мирян в жизни религиозных организаций.

Участие общественности в церковной жизни, привлечение туда живых народных сил и отражение там действительных духовных запросов и нужд мирян — таким путем думал Патриарх обновить и оживить церковную организацию. И, конечно, этот путь, как и путь аполитичности церкви, был неприемлем для советской власти, т. к. и он вел к свободному творчеству, независимому от власти и неуязвимому для нее. Судьба московского Общественного Голодного комитета дает яркий пример того, как большевики относятся к общественности и как желание помочь умирающему от голода они подводят под рубрику «контрреволюционности». Можно было вперед предвидеть, что начавшаяся в России церковно-приходская жизнь встретит в большевиках таких же «доброжелателей», которых везде встречает всякая жизненная народная струя в России, где бы она ни пробивалась. Ответственность за эту контрреволюционность падала опять-таки на Патриарха Тихона, который ясно и твердо стоял на стороне церковных приходов, их громадного значения в церковной жизни, и признавал за приходами ту власть, которая была дана им их уставом.

Итак, создание свободной, самостоятельной и народной, т. е. демократической церковной организации — такова была деятельность патриарха Тихона внутри церкви, и это составляет содержание первого пункта обвинения, предъявленного ему советской властью. Стремление к свободе церкви и к ее близости к народу, т. е. демократичности, — это большевики относят к «пережиткам старого мира», т. е. к той «контрреволюции», которую они хотят уничтожить, но которая неизбежно вызывается их «творчеством».

Вторым обвинением против патриарха было выдвинуто якобы его запрещение отдать церковные драгоценности в пользу голодающих. Прежде всего надо точно установить, что патриарх был против отдачи т. н. священных предметов, а не вообще церковных драгоценностей, т. е. против отдачи чаш, напрестольных крестов, Евангелий и дарохранительниц. По канонам пра-

283

вославной церкви, к этим предметам ни один мирянин не может прикоснуться, и патриарх не мог изменить канонического правила, тем более что запрещение касалось очень ограниченного числа предметов.

Если же принять во внимание то, что теперь знаем не только мы, русские (мы это давно знали и говорили), но и весь цивилизованный мир, — что грабеж и воровство в свою пользу (партийную или личную) является не то что правилом, а просто природой большевиков, — то станет понятным, почему уже не патриарх Тихон, а верующие начали защищать и прятать дорогую им священную церковную утварь. Ведь пишут же даже большевистские газеты о том конфузе, который получается при всяких сборах в России на помощь голодающим: приходится давать честное слово, что помогать будет «сама собирающая организация: сама закупит, сама упакует, сама отвезет, сама раздаст».

Никто уже не верит: ни американцы — они сами кормят; ни европейские конференции — они не дают кредитов; ни русский народ — он не жертвует, если сбор пойдет в руки советской власти.

Это недоверие к власти, которое проникло всю народную толщу и доходит уже до степени презрения, и является основной причиной жестокой мстительности большевиков.

Они принуждены жить без атмосферы, в пустоте. Они задыхаются, потому что жизнь идет помимо их — жизнь вся, целиком, без изъятия, их «саботирует»: и в России и вне ее. Чтобы как-нибудь запугать и заставить повиноваться, создаются громкие процессы, при помощи которых хотят, по примеру безумного Калигулы, одним ударом снять голову со всего человечества — а головы, напротив, растут, множатся и приближают час расплаты.

III.

Большевики пройдут, но надолго останутся следы того разрушения, которое они принесли в мир. Останутся эти следы и в православной церкви — довершившие двухвековое мертвенное прошлое, убивавшее дух — и процесс оздоровления потребует многих лет. Быть может, не одно поколение сменится, прежде чем возродится на развалинах новая жизнь и зацветут молодые побеги духовного национального творчества. Но нет сомнения, что это придет. Тысячелетняя русская история говорит нам не об одной грозе, после которой казалось, что умер, исчез с лица земли русский народ, а стране его суждена судьба пустыни, — и вновь возрождался он, вновь строились города, распахивались степи, обновлялось государство и нарожда-

284

лась национальная культура. В эти тяжелые годины православная церковь шла с народом, перенося с ним все страдания; она и теперь разделяет его судьбу. И, как среди народа нашлись такие, которые подняли руку на свой народ, так и в церкви нашлись свои отступники. Пока их еще мало, но будет больше, ибо тяжесть жизни увеличивается и становится не под силу более слабым. Отступничество коснулось и церкви: не своим именем, а именем служителей алтаря большевики предъявили Патриарху Тихону свои обвинения. Судить будет Собор, и он же выберет другого патриарха, если найдет основания для осуждения теперешнего.

Что же будет? Внесется ли раскол в православную церковь? Будет ли два патриарха — для одних один, для других — другой? Достигнут ли большевики своей главной цели?

Патриарх Тихон избрал для себя путь нового собора и в сознании своей правоты готов предстать на суд его и подчиниться ему. Для многих из верующих такое решение может показаться странным и даже неправильным — подчиниться собору, созванному в условиях советской России, — это значит подчиниться советской власти, т. к. нет никакого сомнения, что выборы на собор будут обставлены специфически большевистскими приемами и средствами.

Надо думать, что патриарх это предвидел и все-таки пошел этим путем. Очевидно, для этого были веские причины — мы их не знаем, а потому и не можем говорить о них; но есть одна сторона в обсуждаемом нами вопросе, которая позволяет несколько осветить созданное решением патриарха положение и, быть может, понять это решение.

Борьба с патриархом проникла внутрь церкви, и тем самым внутреннее единство было нарушено. Перед патриархом стояла уже не советская власть, а часть церкви, и для него вставал вопрос не об установлении каких-то отношений с советской властью, а об устранении дальнейшего раскола в самой церкви. Для этого в православной церкви есть только один путь — путь соборного обсуждения и решения. Пусть созовут Собор — высшее начало в православной церкви; вся церковь, вся страна будет знать, кем и как он избран и созван — собор ли это, действительно ли на нем прозвучит голос свободной и самостоятельной церкви. И если нет, то пусть сейчас, при большевиках, он низложит патриарха и выберет другого — это даст только лишь временное, внешнее торжество тем, кто предал церковь; религиозная совесть верующих узнает, что правда не здесь, и

285

отойдет от предателей, которые останутся так же одиноки, как одинока власть, соблазнившая их. Своей готовностью идти на суд собора патриарх Тихон вызывает начавшуюся в церкви борьбу из хаоса и мрака советских политических и прочих застенков на свет народной религиозной совести, своей готовностью в случае обвинения быть низложенным он отстраняет опасность, хотя, быть может, и временного, раскола в русской православной церкви на факте появления в ней двух патриархов.