Единство церкви

Церковь едина. Это есть аксиома учения о Церкви, которая самоочевидна вся­кому христианину: «одно тело и один дух, как вы и призваны к одной надежде вашего звания. Один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех», (Еф. 4,3-5). Поэтому, если и говорится о Церкви во множественном числе, то это имеет или локальное значение, — указует на наличие многих поместных церквей в недрах единой Церкви, — или же это указует на наличие различных вероисповеданий, по­лучивших раздельное бытие в недрах единой апостольской Церкви. Такое выражение, конеч­но, неточно и не должно вводить в заблуждение. Как не существует многих истин, хотя истина и многообразна, так же не существует и многих «Церквей», ибо есть единая истинная, православная Церковь. Вопрос о внутрен­нем единстве многих «церквей» и их от­ношении к Церкви будет рассмотрен особо. Здесь же должно прежде всего констатировать, что, при всем многообразии историче­ских форм единой церковности, нельзя

201

допустить ее существенного плюрализма. Согласно теории «ветвей Церкви» (theory of branches), единая Церковь осуществляется хотя и разно, но вместе с тем в равной мере в различных ветвях исторического христианства (православие, католичество, англиканство). Она приводит к заключению, что предание истин­ной Церкви существует везде, но и нигде, т.е. возвращает нас к идее «невидимой Церкви», растворяя понятие о Церкви в историческом релятивизме. При этом многообразием даров и исторических достижений христианства в жизни заслоняется неизменное единство и непрерыв­ность церковного предания, которое сохраняется в православной Церкви. Конечно, при этом воз­никает еще особый вопрос: как же понять, в таком случае, то самосознание каждого из различных церковных обществ, что именно оно и есть истинная Церковь. Здесь есть доля чело­веческой ограниченности, односторонности, не­ведения и заблуждения, но также свидетель­ствуется и подлинное касание Церкви в ее глубине. Но как только из центра можно обо­зреть положение всех точек на окружности, так же лишь из единой истинной и неповрежденной Церкви можно уразумевать правду и неправду, истину и ограниченность отдельных церквей, притязающих каждая быть единою Церковью. Такая единая истинная Церковь, в которой сохраняется непрерывность церковной жизни, т.е., единство предания, есть православие. И

202

допустить, что эта единая истинная Церковь в чистом виде вообще не существует на земле, но содержится по частям в разных «ветвях» ее, значило бы не верить обетованию Спаси­теля, что силы ада не одолеют Церкви. Это значило бы, что сохранить чистоту и чрез это единственность единой Церкви человечеству оказалось не под силу и, таким образом, ос­новать ее на земле не удалось. Это есть неверие в Церковь и в ее Главу. Потому единство Церк­ви надо понимать, прежде всего, в смысле единственности истинной неповрежден­ной Церкви на земле, хотя этим еще и не от­вергается известная церковность и мно­жественных церквей. В понимании единства Церкви нужно утверждать абсолютизм этой идеи, причем историческая относитель­ность разных форм церковности («церк­вей») истолковывается лишь в свете этого абсолютизма. Церковь едина, а потому и единст­венна, и эта единая и единственная истинная Церковь, обладающая истиной в неповрежденности, а потому и в полноте (хотя бы эта полнота и не была до конца выявлена в ис­тории), есть Православие. Учение об единстве Церкви, тем самым, связывается с единством православия и особым образом этого единства.

Единство Церкви есть внутреннее и внеш­нее. Внутреннее единство Церкви соответст­вует единству Тела Христова и жизни во

203

Христе. Церковность есть, прежде всего, таинственная жизнь во Христе и со Христом, в единстве этой жизни со всем творением, в общении со всем человеческим родом, воз­главляемым святыми на небесах и на земле, и в единении с ангельским миром. «Вы при­ступили к горе Сиону и ко граду Бога живого, к небесному Иерусалиму и тьмам ангелов, к торжествующему собору и церкви первенцев, написанных на небесах, и к Судии всех Богу, и к духам праведников, достигших совершен­ства, и к Ходатаю нового завета Иисусу» (Евр. 12, 22-23). Таково единство Церкви и вместе ее единственность. Это есть жизнь в Церкви, и потому она имеет, прежде всего, не количественное, но качественное определение.

Это качество, именно единство церковной жизни как Тела Христова, проявляется, прежде всего, в некоторой тожественности ее (единство церковного опыта) у отдельных ее членов, неза­висимо от их внешнего объединения, и, в из­вестном смысле, прежде него. В единстве цер­ковной жизни пребывают и те, которых мир не ведает и которые не ведают о мире, отшельники и пустынножители, так же как и живущие в организованных церковных обществах, и это внутреннее единство есть основание внешнего единства. Эта мысль выражается в православ­ном понимании слов Господа ап. Петру после его исповедания веры во Христа, как Сына Божия, сделанное им от лица апостолов: «ты,

204

еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою» (Мф. 16,18). В православии камень Пе­тров понимается как вера, исповеданная Пе­тром и разделенная всеми апостолами, как внутреннее единство правой веры и жизни (тогда как в католичестве эти же слова пони­маются как установление внешнего единства через единую власть Петра в Церкви). Но это единство жизни церковной, как особое внутрен­нее качество ее, раскрывается и вовне, в жизни земной, исторической, воинствующей Церкви: это единство проявляется в единстве веры и сознания, в вероучении, в единстве молитвы и тайнодействия, следовательно, в единстве предания и на основании его возни­кающей единой церковной организации. В жиз­ненном восприятии этого церковного единства, таким образом, намечаются две возможности его раскрытия, как единства внутренней жизни и веры и как единства организации, причем то и другое должно находиться в гармоничном соответствии. Однако примат может получить идея либо внутреннего единства, либо внешнего, и соответственно этому мы имеем два типа цер­ковного единства, — православно-восточный и римско-католический. Для первого, Церковь едина силою единства жизни и вероучения даже помимо внешнего единства организации, которое может быть или не быть. Для Римской церкви, совершившей в своем роде рецепцию римского права, strictum jus, в христианстве,

205

решающее значение имеет церковная органи­зация, Церковь есть здесь единство церковной власти в руках единоличного ее представителя; коротко говоря, оно осуществляется в римском папе и верноподданстве ему всей Церкви всей вселенной. Единство православия в мире осу­ществляется, напротив, не как единство власти над всей вселенской церковью, но как единство веры и проистекающее отсюда единство жизни и предания, вместе с непрерывностью апостоль­ского преемства иерархии. Это внутреннее единство существует как внутреннее согласие и солидарность всего христианского мира, в его различных общинах, существующих самостоя­тельно, но не обособленно друг от друга. Оно выражается во взаимном признании силы и действенности благодатной жизни в этих общи­нах, взаимном признании иерархии и взаимном их общении в таинствах (Intercommunion). Такой образ единства Церкви мы имеем в апостоль­ский век, когда церкви, основываемые апосто­лами в разных городах и странах, имеют ду­ховную связь между собою, которая выра­жается, прежде всего, во взаимных приветстви­ях (в посланиях ап. Павла Римл. 16,6: «при­ветствуют вас все церкви Христовы», ср. I Кор., 16,19), во взаимной помощи, преимуществен­но первенствующей Иерусалимской церкви, и в случаях особой нужды, в сношениях и со­боровании. И этот тип церковного еди­нения во многоединстве установился

206

как единственно соответствующий природе Церкви. Он определяется как система автокефальности поместных церквей, пребывающих между собою в единении и согласии. Это еди­нение есть, прежде всего, единство вероучения и единство тайнодействия. Автокефальные церкви исповедуют то же вероучение и укре­пляются теми же таинствами, причем они на­ходятся между собою в общении таинств, если к тому представляется внешний случай. Далее они находятся в каноническом общении между собою. Это означает, что каждою из этих церк­вей взаимно признается в канонической силе и действенности иерархия всех других. Хотя иерархия в каждой из автокефальных церк­вей в отправлении своего служения является совершенно независимой, однако, будучи связа­на узами взаимного признания, она находится в своих действиях под молчаливым наблю­дением вселенской православной иерархии. Это не проявляется в нормальном течении жизни, но это становится очевидным, если оно чем-либо нарушается. Тогда иерархия одной автокефаль­ной церкви поднимает свой голос в защиту православия, поврежденного действием другой, возникает церковное соборование, иног­да сопровождаемое и смутой, до тех пор, пока так или иначе, чрез посредство ли церковного собора или письменного общения, восстановляется нарушенное церковное единение, или же наступает состояние раскола, иногда

207

ста­новящееся хроническим и застарелым. Об этом изобильно свидетельствует церковная история (пасхальный спор, споры о падших, арианские распри, несторианские и евтихианские, пневматологические и т. д.), причем эта история отнюдь не подтверждает католического разуме­ния, будто такое вмешательство, вытекающее из блюдения вселенского православия, принад­лежит только римской кафедре (которая напр., оставалась вдали от важнейших арианских споров).

Мельчайшей из церковных единиц, из ко­торых слагается вселенская Церковь, является, конечно, епископская епархия. Это вытекает с очевидностью из того места, которое принад­лежит епископу в Церкви: nulla ecclesia sine episcopo. Конечно, при исключительных об­стоятельствах (напр, в гонении) может ока­заться, что поместная церковь временно лишена или отлучена от своего епископа, от этого она не перестает входить в церковное тело, но такое исключение, только временное, лишь подтверж­дает общее правило. История и каноническое право показывают, что поместные церкви, имеющие средоточие в своем епископе, входят в состав нового, более сложного канонического единства, имеющего свое возглавление в соборе епископов и в лице первоепископа. Таким образом в истории, с развитием церковной ор­ганизации — jure ecclesiastico, — возникали и воз­никают архиепископии, митрополии, патриар-

208

хии, которые в первоиерархе имеют своего цер­ковного вождя, облеченного особыми, нарочито определенными, однако отнюдь не безграничны­ми полномочиями. Таким образом в древней Церкви возникла изначальная пентархия патриарших церквей, которые церковными ка­нонами были распределены и в порядке чести: римская, константинопольская, александрий­ская, антиохийская и иерусалимская. Эти ка­ноны сохраняют формальную силу и до на­стоящего времени, хотя фактически они сдела­лись уже архаическими вследствие римской схизмы, с одной стороны, а также фактических изменений и утраты прежнего значения вос­точными патриархиями — с другой. Послед­нее стоит в связи и с возникновением новых патриархий, среди которых первое место по ис­торическому весу занимает, конечно, русский патриархат. (В последнее время возникли еще патриархии в Сербии, Румынии, Грузии и ряд новых автокефальных церквей — после вели­кой войны). Таким образом церковная история свидетельствует, что независимость отдельных церквей не препятствует их каноническому соединению. Оно в исключительных случаях выражается в общих соборах представителей отдельных церквей (что, конечно, свидетель­ствует об их внутреннем единстве), а также и в особых иерархических органах, представляю­щих это единство. Такими органами являются патриархи вообще и первый из патриархов —

209

римский (до его отделения, в особенности). После этого отделения это первенство в порядке очереди досталось второму патриарху — константинопольскому, хотя это первенство остается более фактическое, чем каноническое (не говоря уже о том, что удельный вес и историческое значение константинопольской кафедры совершенно изменилось после падения Византии). Первопатриарху, даже Римскому, никогда не принадлежало первенство власти во вселенской Церкви, но лишь первенство чести (primus inter pares) или авторитета. Разумеется, фактически, в известных случаях, авторитет есть и власть, однако духовная, а не каноническая. Ему присуще первенство на соборе (хотя на вселенских соборах папа фактически бывал представлен лишь в лице своих легатов) и провозглашение его постановлений, председательствование во вселенском синоде, если бы таковой возник, и, так сказать, символическое представительство единства Церкви, которое, естественно, ищет для себя личного выражения. Такого личного возглавления, после римской схизмы, вселенская Церковь фактически не имеет, хотя доселе и не испытывала в этом особой нужды. Если же явится эта последняя, то она и получит для себя удовлетворение — применением ли старых канонов или созданием нового. Последнее вполне возможно, ибо положение о центральной церковной организации возникло не jure divino (как

210

утверждают католики относительно примата папы), но jure ecclesiastico, притом modo historico, и оно может быть изменено применительно к историческим нуждам. Каноническая одежда Церкви ткется на станке церковной истории, хотя и применительно к божественным основаниям Церкви, данным ей ее Главою. Автокефальное устройство православных церквей оставляет нерушимым то конкретное историческое многообразие в жизни Церкви, ко­торое соответствует ее многонародности: «шедше, научите вся языки». Это есть признание права на существование народности в ее ис­торическом своеобразии, которое сочетается с единством благодатной жизни в Церкви. Как первая проповедь апостолов прозвучала на всех языках тогдашнего мира, каждому народу на своем собственном языке, будучи единою по существу, так и автокефальность поместных церквей сохраняет всю их историческую кон­кретность, дает место и натуральному их са­моопределению. Конечно, это многообразие влечет за собой и отрицательные последствия, — чрезмерного различия и пестроты, но оно не подавляет, а изнутри преображает его. Ис­торическое различие в судьбах и даже типе от­дельных поместных церквей не может быть подавлено или уничтожено, — оно остается в качестве их особых свойств. Эта мысль выраже­на в Откр. 1-2, в обращении к семи асийским церквам, имеющим не только историческое, но

211

и типологическое значение (не говоря уже о других новозаветных данных в Д. А. и по­сланиях). Этому конкретному многоединству Церкви противостоит римская идея от­влеченного, сверхнародного (или безнародного) многоединства, которая в практическом осу­ществлении, однако, ищет воплотиться в особое папское государство, причем — в идее или пре­деле — государство это не ограничивается пло­щадью Ватикана, но распространяется на весь мир (если бы этому была возможность). Един­ство Церкви в римском понимании есть единство управления, сосредоточенного в руках папы. Это есть духовная монархия, притом централи­стического типа. Нельзя отрицать многих прак­тических преимуществ такого просвещенного абсолютизма, которые состоят в том, что здесь достигается ценою принудительного единооб­разия большая равномерность и даже большая высота общего уровня церковной жизни. Одна­ко это покупается дорогой ценой, — превра­щения Церкви Христовой в область земного властительства. Автокефальная множествен­ность церквей, правда, вносит в церковную жизнь большую неровность и пестроту, она связана с неизбежным провинциализмом, ко­торый, однако, в наши дни преодолевается в связи с общим процессом объединения всего культурного мира. Здесь мы имеем естествен­ную границу, которую полагает история. И во всяком случае, второстепенные блага не могут

212

быть, как чечевичная похлебка, ценою хри­стианского первородства, подмены христианско­го единства централистическим миродержавием Рима, который сам стал давно уже в мире итальянской провинцией. Провинциализм мо­жет преодолеваться централистическим деспо­тизмом, государственным и духовным, как это было во времена римской империи в язычестве и римской духовной империи в папстве, или же внутренним естественным сближением народов и национальных церквей, которое совершается в силу естественного процесса. В настоящее время, когда жизнь исторического человечества объединяется неудержимо, это объединение распространяется и на церковную жизнь, в ко­торой осуществляется все в большей мере на­чало соборности вселенской, и постольку теряется даже относительное значение цен­трализма, как могучего средства объединения. Это не есть процесс, тожественный с общей демократизацией жизни, однако ей параллель­ный. Свобода становится необходимым возду­хом, которым только и может дышать современ­ное человечество. И автокефальность правосла­вия, взаимная независимость поместных церк­вей при наличии их духовного единства и связи, соответствует современному духу гораздо больше, нежели римский централизм, подклонить под который все народные церкви ста­новится все более утопичным. Спасти хри­стианский мир от протестантского распыления,

213

так же как и от деспотического униформизма, призвано именно православие, которое сохрани­ло изначальную самобытность народных по­местных церквей и вместе — единство предания. Таково единство Церкви в православном пони­мании. Оно есть, многоединство, симфония, в которой сочетаются воедино разные темы и голоса.

214