Войцеховский М. Богословие и физика (сопоставление методов)

М. Войцеховский

БОГОСЛОВИЕ И ФИЗИКА

(сопоставление методов)

НАУКА и вера принадлежат к совершенно разным типам познания, но само по себе это не упраздняет того общего, что объединяет их: и та и другая есть поле деятельности для человеческой мысли. Законность богословского метода не только не умаляется, но еще более подтверждается, если его сравнить с методами других наук, например физики.

Научному методу свойственны определенные ограничения, и он плодотворен лишь при условии, что эти ограничения принимаются в расчет. Сама природа научного построения исключает параллель с религиозным познанием. Действительно, явления, с которыми сталкиваются наука и религия, различаются между собой. Именно поэтому неоправданно столь часто встречающееся сопоставление результатов, к которым приходят вера и наука. Это становится особенно ясным, если учесть, что христианская вера есть вера не только в существование Бога, но также и в Откровение и в Воскресение Христа. Следовательно, сравнивая богословие с физикой, мы не стремимся отождествить их основные положения. Наша задача — выявить лежащие в их основе принципы, свойственные всякому интеллектуальному поиску. Сопоставление двух методов — научного и богословского — возможно уже хотя бы потому, что богослов размышляет над данными Откровения, тогда как физик — над экспериментальными данными, то есть над свойствами материи. Этим и определяется нечто общее между физикой и богословием. Мы воспользуемся понятиями физики, чтобы лучше объяснить природу богословского познания. Мы выбрали физику именно потому, что она занимает первенствующее положение среди всех современных наук, а также и потому, что она располагает весьма эффективными и разработанными методами познания.

22

Вначале мы дадим общую оценку научного способа мышления, затем укажем на недостатки, свойственные научным утверждениям, — недостатки, вызванные ограниченностью человеческой мысли и языка, который по своей природе неадекватен реальности.

Реальность и ее модели

Можно сравнить соотношение между богословием и философией и соотношение между физикой и математикой. Физик формулирует полученные из экспериментов результаты при помощи понятий, заимствованных из обиходного языка (хотя, конечно, в физике понятия эти более тонкие и более точные, чем их соответствия в обычной речи — время, положение в пространстве и так далее). Результаты эксперимента необходимо привести к некоему единству. Для этого создается определенная теория, то есть подыскивается определенная математическая модель, которая так или иначе соответствует этим результатам. Следовательно, математика предоставляет исследователю разные системы понятий, из которых физик выбирает ту, что более соответствует реальности. Экспериментальные данные объединяются некоей моделью, теоретические положения которой затем подвергаются экспериментальной проверке.

Подобным же образом философия представляет собой систему понятий, более совершенную, тем та, что содержится в обиходном языке. Но нет такой философской системы, которая достигла бы адекватного отображения мира, хотя всякая философия и претендует на это. Все же каждая философия дает те или иные частичные результаты. Так что будем рассматривать философию как совокупность абстрактных, неполных моделей мира. Следовательно, в нашем изложении она будет играть роль своего рода «математики» для наук о человеке, а значит, и для богословия. Безусловно, не всякую систему понятий можно определить как философскую. Поэтому мы расширим понятие философии, предположив, что лишь с помощью философского языка можно разрабатывать великие проблемы человеческого существования. В противном случае имеется риск прийти к некоей бессознательной, так сказать, потаенной философии. И мы знаем, что подобное не раз случалось как в прошлом, так и в настоящем.

С другой стороны, мы несколько ограничим понятие богословия и откажемся от рассмотрения всей той литературы, которая носит, гак сказать, субъективный характер, а также тех практических богословских подходов, на которые общественно-политические науки оказывают, если можно так выразиться, слишком сильное влияние.

23

Таким образом, как и в случае с физикой, в основе всякого богословского построения лежит совокупность наблюдаемых (и в данном случае непосредственно переживаемых) фактов. Богословие рассматривает Бога в качестве некоего источника фактов. Информация об элементах Откровения была передана обиходным, не понятийным языком. Богословие, как библейское, так и современное, старается привести эту информацию в единую систему. При этом оно пользуется универсальным языком понятий и соответствующей философской лексикой. В общем, познание определяется как сопоставление наблюдаемых фактов с рационально разработанными теоретическими моделями. Поэтому можно провести аналогию между физикой и богословием. Аналогия эта определяется неизменным и универсальным характером всего в целом человеческого мышления.

Соотношение «экспериментальная физика-математическая теория» оказывается «гомогенным» соотношению «Откровение-философская система». Одна теория отличается от другой лишь характером тех данных, что лежат в основе каждой из них. Обе ищут истину, опираясь на факты, которые нуждаются в объяснении. Обе предполагают существование реальных фактов. В физике эти данные черпаются из опыта, который всегда можно повторить, тогда как в богословии такие данные были получены в результате единственных и неповторимых (в плане историческом!) наблюдений. Именно поэтому, в отличие от физики, богословие требует доверия, методологическая функция которого заключается лишь в том, чтобы сделать доступными факты, полученные через Откровение. Хотя эти факты и даны исторически, они не представляют собой какой-то однажды полученной информации, но отражают некую динамическую реальность. Мы можем постичь эту реальность при помощи ограниченного числа наблюдений (сделанных другими, например евангелистами и теми, кто жил после них). Эти факты не являются некими абстрактными аксиомами. Неизменно вера есть аутентичное познание реальности, ибо представляет собой активное восприятие тою, что было получено через Откровение.

Эти факты воспринимаются опосредствованно (как, впрочем, и в экспериментальной физике), всегда через свидетельство Библии и Церкви. Критическое исследование языка источников, а также их исторического контекста дает постепенное, последовательное приближение к деланию Бога в истории. Это делание не ограничивается лишь какими-то событиями, но также включает и позитивное учение, содержащееся в Библии. Кроме того, необходимо учитывать те «экспериментальные данные», что были получены Церковью, в которой действует Святой Дух (догматическое учение, литургия и так далее).

Итак, разрабатывая богословие, можно пользоваться разными философскими системами при условии, что они берутся в качестве

24

формальных систем понятий. Богослов занимается философией подобно тому, как физик занимается математикой. И тот и другой ищут наилучший формальный язык, помогающий понять полученные из опыта данные.

Не следует ограничиваться какой-нибудь одной философской системой, так же как нельзя заранее ограничиваться какой-то одной математической теорией. Иначе возникает опасность: данные Откровения и философские понятия начинают смешиваться. Этот риск порождается интеллектуальной предвзятостью, которая затрудняет понимание наиболее трудных по своему содержанию исторических событий. В данном случае математика и философия представляют собой лишь науки о возможном бытии и об условных истинах. Чтобы достичь подлинного познания, необходимо в обоих случаях принять в расчет неизбежное несовершенство, присущее всякому опыту. И хотя некоторые философские системы оказались более полезными по сравнению с иными, внешними, подходами к богословию, все же они, эти системы, как правило, приносили с собой понятия, малосовместимые с требованиями богословия (платоновский дуализм тела и души, антропоцентризм и субъективизм современных философских течений). Как и в физике, в богословии применение формальных моделей должно проводиться с учетом реальных источников фактов.

В физике некоторые результаты можно объяснить, хотя бы временно, при помощи разных гипотез. При этом необходимо выбрать между ними совокупность наиболее простых и «экономичных» аксиом. Так же и в богословии различные понятийные системы приемлемы лишь при том, необходимом, условии, что лежащие в их основе принципы позволяют привести к единству данные Откровения, не исключая при этом тех или иных основных элементов. Следовательно, вполне законно сосуществование нескольких разных богословии, объясняющих одни и те же данные Откровения. Их сосуществование, их параллельное историческое развитие никак не исключают усилий в области создания единой теории. Совершенно то же самое мы наблюдаем в физике, где сосуществует несколько разных, так сказать, конкурирующих теорий.

Исторически Церковь зачастую отбрасывала некоторые богословские теории как «ереси». В большинстве случаев речь шла о теориях, которые оказались неспособными охватить всю полноту данных Откровения (экспериментальных) и которые вынуждены были поэтому отказаться от отдельных данных. В ереси интерпретируемая модель не согласуется сданными Откровения, а используемая при этом философская система становится критерием, с помощью которого производится селекция этих данных. Отсюда становится ясно, почему борьба с ересью порождает догмат. Догматические формулировки

25

никак не претендуют на то, чтобы дополнить Откровение. Они лишь защищают полноту данных Откровения. Так как они передают данные Откровения философским языком той или иной эпохи, всегда возможно заново интерпретировать эти данные на другом языке, выражая при этом одну и ту же истину. Следовательно, догматы суть плод богословского развития, завершающегося более точной формулировкой учения Церкви. При этом в основе неизменно лежат одни и те же источники Откровения.

Следовательно, нельзя отождествлять догматы с аксиомами или математическими моделями. Однако догматы вполне можно сравнивать с законами физики, которые при помощи математического языка объединяют и формализуют результаты научных экспериментов. После того как эти законы сформулированы, они начинают служить отправной точкой для новых поисков. Тем не менее, в известных пределах они неизменно сохраняют свою точность. (Например, ньютоновский закон тяготения становится частным случаем в теории относительности Эйнштейна.) То же самое можно сказать и о догматическом развитии. Конечно, с течением времени та или иная догматическая формулировка может показаться односторонней или неполной, но такое возможно лишь в рамках более глубокой теоретической разработки или более глубокого проникновения в сущность Откровения. Отметим также, что не существует полного соответствия между опытными данными и теоретической моделью. Такого не наблюдается даже в физике. В частности, мы постоянно убеждаемся в том, что сама по себе та или иная теоретическая модель недостаточна, а то или иное изолированное наблюдение не точно. Именно поэтому в первом случае физики говорят о дополнительности, а во втором — о неопределенности. В основе наших рас- суждений лежит гипотеза структурного соотношения между богословием и физикой. Поэтому постараемся теперь найти богословские эквиваленты этим двум методологическим понятиям (принципу дополнительности и принципу неопределенности).

Дополнительность

В физике никакая система понятий сама по себе не является достаточной для описания даже самых простых элементов реальности. Это доказывается, например, несводимостью друг к другу корпускулярной и волновой теорий света. Понятия частицы и волны принадлежат миру природы, в них обобщается самый обычный опыт. Вместе с тем они столь же отличны друг от друга, как точка и пространство. И тем не менее свет, следовательно материя, может трактоваться или как

26

волна, или как совокупность частиц. Выбор той или другой модели зависит от тех частных явлений, которые необходимо объяснить. И даже если обе эти модели можно объединить с помощью формализующего математического метода, все же, когда возникает необходимость перейти от одной модели к другой, неизбежно прибегают к трансформации формул. Это — следствие несводимости друг к другу этих моделей. К тому же эта формализация помогает лишь определить вероятность событий, а связанные с ней понятия зачастую лишены всякого физического смысла.

Следовательно, область применения физических понятий весьма ограниченна. За недостатком более совершенных продолжают пользоваться классическими понятиями, несмотря на их недостаточность. Реальность превосходит наше представление о ней, и структура природы не совпадает со структурами, лежащими в основе нашей способности познания. Так что мы способны определить разные аспекты Природы, но не можем привести их в единую систему. Эти аспекты принадлежат к одной и той же реальности и все же представляются нам как взаимоисключающие. Следовательно, рациональное научное описание нуждается в понятиях и формальных языках, которые, будучи несводимыми один к другому, дополняли бы друг друга.

Если наши понятийные системы не способны дать описание материи, то, тем более, они не способны дать описание Бога и его творений. Таким образом, ничто не препятствует нам ввести в богословие принцип дополнительности. (Дополнительность как принцип познания была применена в богословии уже Нильсом Бором.) Действительно, дополнительность, о которой здесь идет речь, есть лишь новое имя для старой проблемы. И если понадобилось несколько столетий, чтобы осознать всю недостаточность наших понятий с точки зрения анализа физических явлений, то недостаточность богословского языка выявилась уже очень рано. Тем не менее, богословие остается наукой (одно это уже само по себе замечательно). Поэтому необходимо заново рассмотреть некоторые парадоксы (и освободить их от ложных обвинений, ибо эти парадоксы коренятся в самой реальности; дополнительность раскрывается самим опытом — здесь перед нами иная версия «Credo quia absurdum» *).

Учение о Троице дает нам простой пример дополнительности в богословии. Если мы пользуемся категорией количества, то Бог един и троичен; говоря о природе Бога, мы приходим к понятию единства; говоря об ипостасях, приходим к понятию троичности. Единство и троичность представляют собой несводимые друг к другу аспекты Божества. К этому можно прибавить понятие бесконечности.

*) Верю, потому что нелепо (лат.)

27

Таким образом, в учении о Троице объединяются два способа мышления о Боге, которые, с логической и человеческой точки зрения, остаются несводимыми друг к другу.

Можно говорить также о дополнительности в области христологии. Во Христе мы усматриваем две различные природы — человеческую и Божественную. И все же единство его личности остается неизменным. Другой пример Евхаристия. В ней вино и хлеб химически остаются неизменными и тем не менее представляют собой истинное Тело и Кровь Христа. Божественные тайны непостижимы, поэтому наше познание может быть лишь частичным и поверхностным. В этом причина того, что исходящие из разных концепций формулировки, хотя и касаются одного и того же объекта, все же должны дополнять друг друга.

Равным образом дополнительность необходима для богословского учения о человеке. Человек это одновременно тело, по необходимости подчиненное законам материи, и дух, наделенный свободой, ответственностью и даже любовью к непознаваемому Богу, дух, призванный к бессмертию. И тем не менее человек — это некое единое целое, соединяющее в себе несводимые друг к другу аспекты. Индивидуальное и социальное бытие человека также заставляют говорить о принципе дополнительности. В богословии общинный, соборный, аспект веры (вера Церкви, рациональная разработка Символа веры и так далее) несводим к индивидуальному аспекту веры (личное обращение к Богу, духовно-мистический опыт, индивидуальное призвание), но дополняет его.

Исторически Церковь настаивала прежде всего на первом аспекте, а Реформация подчеркивала, скорее, второй. Но это доказывает лишь, что, несмотря на явные противоречия, которые вызывали реальные конфликты, эти два аспекта суть необходимы, несводимы один к другому.

«Отношения дополнительности» существуют также между познанием и моралью, описанием и суждением. «Чистое» описание покоится на причинной связи между объектом и субъектом, то есть на «чистой» необходимости, тогда как в суждении дается оценка действия, оказываемого субъектом на объект, следовательно, суждение покоится на свободе. Эти два процесса неразделимы и несводимы один к другому. В то же время человек, соединяя в себе оба эти аспекта, представляет собой единое целое.

Безусловно, полемические, субъективные и случайные понятия не могут быть названы дополнительными. Они или ошибочны, или противоречивы. Именно поэтому принципом дополнительности следует пользоваться с большой осторожностью. Например, понятия истории и керигмы или институции и события находятся в столь

28

тесной связи друг с другом, что нельзя в этом случае обращаться к принципу дополнительности. В сущности, керигма передает события, которые имели место в прошлом, но еще и сегодня продолжают сохранять свою актуальность, а институция, в конечном счете, есть не что иное, как продолжающееся событие. Здесь противопоставление лишь кажущееся. Иногда возможно поместить на одном уровне понятия, которые кажутся несовместимыми. Например, понятие благодати и понятие природы находятся на одном уровне, ибо благодать и природа исходят от Бога. Или другой пример: добро и зло. Они также на одном уровне, ибо второе есть лишь отрицание первого, но не нечто противоположное ему.

В строгом смысле слова, принцип дополнительности можно применять лишь в случае внутренней оппозиции, когда есть противоречие между различными аспектами одного и того же явления. Заметим, что подобное наблюдается не так уж часто. Порой трудно пользоваться этим принципом, когда речь идет о различиях между великими богословскими системами. Имеем ли мы право говорить о взаимодополнительности восточного и западного тринитарного богословия? о взаимодополнительности «ех Patre, per Filium» и «Filioque»? о взаимодонолнительности католического и реформатского учения о вере и оправдании? Может быть, достаточно указать на законность существования разных интеллектуальных систем, основанных на едином Откровении? Принцип дополнительности остается крайним средством, к которому следует прибегать лишь после того, как будут исчерпаны другие возможности.

Принцип неопределенности

Сформулированный В. Гейзенбергом принцип неопределенности используется в квантовой механике наряду с принципом дополнительности. Согласно этому принципу, в один и тот же момент невозможно с точностью определить значение двух переменных величин — координаты и импульса микрочастицы. Вмешательство наблюдателя искажает условия опыта. Речь здесь идет не только о субъективной неопределенности: частицы не обладают определенным значением координаты и импульса, вместе с тем невозможно реконструировать их точную траекторию между двумя наблюдаемыми точками. В противном случае использование формального математического аппарата привело бы к противоречию. Таким образом, точная фиксация одного фактора вызывает полную неопределенность другого. К тому же формальный метод позволяет установить лишь вероятность той или иной координаты наблюдаемой частицы. Коротко говоря, мы можем получать лишь статистические результаты.

29

В основе этих парадоксов лежит само присутствие того, кто наблюдает. Поэтому становится бессмысленным претендовать на познание явления, как если бы оно протекало независимо от наблюдателя. Наблюдатель заранее навязывает опыту собственные категории (положение, скорость или пространство и время), следовательно, априори ограничивает возможности для разрешения проблемы. Эти категории, коренящиеся в органах восприятия человека, препятствуют выйти за пределы самих наблюдаемых явлений, чья глубина превосходит наше воображение и наш язык. Так что невозможно получить по-настоящему глубокое представление о том или ином параметре, если изучать его вне целостной реальности. Принцип дополнительности заставляет признать наличие нескольких параметров; принцип неопределенности заставляет признать неточность всякой отдельно взятой констатации. Следовательно, наш язык — и неточный, и несвязный. Особенно это проявляется в физике, которая изучает наиболее простые количественные соотношения между частицами материи.

Подобное влияние наблюдателя и его категорий познания на объект познания характерно для всякой науки. Повсюду можно обнаружить некую неопределенность и, следовательно, исключительно статистический характер отдельных научных предвидений. Например, в биологии всякий эксперимент нарушает функционирование живых клеток, а иногда, по необходимости, исследуются клетки уже мертвые. Что касается электромагнитных явлений в живом организме (к тому же малоизученных), то здесь также количественные эффекты играют значительную роль. Нечто подобное начинают постепенно открывать в психологии и в социологии. Невозможно получить объективное представление о мыслительных процессах исследуемых субъектов именно потому, что их позиции и мнения изменяются в зависимости от категорий, которые используются по ходу эксперимента и которые заранее обусловливают возможные ответы. Известны реакции и образ поведения отдельного индивидуума или целых групп, но остается неизвестным то, во что они верят и о чем думают. Следовательно, если и возможно предвидеть заранее их реакции, то лишь в рамках статистической вероятности.

Фактически неопределенность характерна для всякого научного подхода. Явления в чистом виде никогда не бывают объектом познания, ибо сами категории нашего мышления изменяют лик реальности, преобразуя ее по своему образу и подобию. Наши понятия разрабатываются в связи с явлениями наблюдаемой реальности, и тем не менее в практическом плане они остаются недостаточными. Ум приходит к этим понятиям лишь путем обобщения и упрощения. Так что в нашем распоряжении неизменно остаются лишь какие-то неполные

30

модели, сама же реальность во всех случаях остается по отношению к нам внешней, несводимой к какой бы то ни было модели бытия. Безусловно, когда от опыта переходят к той или иной модели, результаты могут показаться удовлетворительными, но когда переходят от модели к отдельному явлению, то убеждаются в том, что субъективный фактор продолжает сохранять все свое значение.

От начала своего существования богословие столкнулось с подобными трудностями. Мы созерцаем Бога через призму наших категорий, следовательно, мы не можем получить никакого точного знания о нем. Ни один из атрибутов не способен адекватно определить Бога. Более того, всякий атрибут должен быть отвергнут (путь апофатического богословия). Парадоксальным образом сама структура нашего мышления препятствует познанию Бога. Субъективный элемент неизменно сохраняет свое значение: всякий человек созерцает Бога именно через призму своей личной веры, своего собственного религиозного опыта, своих собственных вопрошаний и, самое главное, говорит о нем на своем собственном языке. Всякий отдельный аспект Откровения мы познаем лишь в свете наших собственных категорий мышления. Познавая тот или иной частный факт, мы неизбежно погрешаем против его независимого существования, ибо мы, так сказать, втискиваем его в прокрустово ложе нашей приблизительной и предвзятой модели возможного. На всяком этапе познания сохраняется некое равновесие между объективным и субъективным. Наше знание по необходимости лишь частично и несовершенно. И другого знания мы даже не можем себе представить.

Богословие неизменно пользуется тем или иным языком. Следовательно, оно воспринимает несовершенство, свойственное данной системе понятий. Можно оценить меру этого несовершенства, но преодолеть его невозможно. В своем развитии научный поиск неизменно сталкивается с непроходимым барьером, с некоей неизменной величиной неопределенности, характерной не только для физических понятий положения и скорости, но и для языка. Таким образом, всякий богословский тезис, всякая догматическая формулировка несет печать неопределенности. И все же путь истины остается доступным для человека, хотя движение по нему становится более медленным, более трудным, менее безопасным.

По слову средневековых схоластов, христианское богословие всегда in via (в пути); или, как говорит апостол Павел, «теперь мы видим как в зеркале, гадательно» (1 Кор 13. 12).

31