Бердяев Н.А. Против максимализма

Файл в формате PDF взят с сайта http://relig-library.pstu.ru

Разбивка страниц настоящей электронной книги соответствует оригиналу.

НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ

ПРОТИВ «МАКСИМАЛИЗМА» *)

Вопрос о сущности «максимализма» рождается из недр жизни. Русская революция придала этому вопросу особенную остроту. Я говорю не о том специфическом максимализме, который связан с экспроприациями, убийствами и т. п., я имею в виду принцип максимализма, которым одержима большая часть русской интеллигенции, который был положен в основу русской революции и привел уже к роковым последствиям, к черной и безобразной реакции. Меня интересует не столько политический и социальный максимализм, сколько религиозная психология максимализма. Статья В. Свенцицкого «В защиту «максимализма» Бранда» и некоторые прежние его статьи вызывают живой протест против религиозного максимализма. Опасность скрыта не только в максимализме социально-политическом, но и в религиозном. Слишком легко максимализм сбивается на демоническое волевое самоутверждение, и этот демонический уклон прежде всего виден у хваленого Бранда. Религиозная психология максимализма есть вымогательство у Бога того, чего еще не заслужил, есть требование чуда. Это вымогательство, эта непомерная требовательность не к себе только, а и к другим людям и ко всему миру представляются мне недобрыми. Проповедь максимализма, как социального, так и религиозного, слишком часто рождает ненависть вместо любви, окончательно всех и все разъединяет, пресекает все пути. Проповедь «все или ничего» легко может оказаться безнравственной, так как поощряет ничегонеде-

*) Напечатано в «Московском Еженедельнике» 6 сентября 1909 г.

95

лание в сознании массы слабых людей. «Всего» достигнуть нельзя или непомерно трудно, и побеждает «ничего».

Вопрос о максимализме ставится коренным образом ложно, когда ему противополагают компромисс, середину, оппортунизм и т. п. Слишком упрощается вопрос, когда максимализм характеризуется формулой «все», а всякое другое направление и настроение формулой «кое-что». Предполагают, что только максимализм принципиален, идеен, а все, что не максимализм, есть компромисс с принципом, сделка с идеей, т. е. тот же принцип, но проведенный не до конца, та же идея, но остановившаяся на полпути. Этой ложной постановки вопроса держится и Свенцицкий. Максимализму можно противоположить иной, немаксималистский принцип, другую, не менее сильную идею. He-максимализм и анти-максимализм может быть столь же принципиален, столь же идеен, столь же в своем радикален и горяч, как и максимализм. Не-максималистический принцип можно проводить столь же последовательно, столь же крайне, как и максималистский. «Умеренное» направление может быть столь же принципиальным и столь же радикальным, как и направление максималистское. В сущности, всякое идейное настроение и принципиальное направление искренно желает достигнуть максимума, а не минимума, стремится ко «всему», а не к «кое-чему», и вопрос лишь в том, как достигнуть максимума, и о максимуме чего идет речь. Если я расхожусь с Свенцицким, то не потому, что он хочет максимума, «всего», а я минимума, «кое-чего». Я тоже хочу «всего», максимума, но мы можем или к разному максимуму стремиться, в разном видеть «все», или по-разному понимать способы и пути достижения всего.

Вообще забывают, что революционно-максималистскую тактику можно осуждать на том основании, что при ней достигается минимум, меньше, а не больше, чем желают. В разгар русской революции многие сознавали и предчувствовали, что революционно-максималистская тактика приведет к скорой реакции, что эта тактика помешает сделать завоевания, которые можно было бы сделать по условиям исторического момента. Были ли эти предчувствия оппортунистическими? Ход русской революции и пе-

96

чальные ее результаты достаточно оправдывают ту истину, что не всякая максималистская тактика приводит к максимальным результатам, что слишком часто приводит к крайнему минимуму. Общераспространенное мнение, что революционный максимализм и есть всегда истинный радикализм, истинная принципиальность, истинная идейность, есть грубое заблуждение, мнение вульгарное. Это предрассудок, что в политике всегда нужно выбирать между общепризнанными крайностями: крайность может оказаться самой скверной серединой. Я могу принципиально отвергать и черный и красный цвет, отрицать необходимость выбора между этими цветами и полюбить цвет зеленый, фиолетовый или еще какой-нибудь. Есть третий принцип, одинаково отличный и от левого и от правого максимализма, и не середина, не компромисс, а третья иная идея, глубокая и радикальная.

Вопрос этот очень сложен. Всякий верующий, искренний, идейный человек всегда желает максимума, но разно можно понимать путь к этому максимуму. В основе всякой «максималистской» тактики лежит непомерное человеческое самомнение, истерическое нетерпение и часто одержимость, бесноватость. Психология «максимализма» в большинстве случаев связана с маниакальной одержимостью одной идеей, не очень вместительной, которая видится как точка, и к точке этой проведена прямая линия. По ней движется максималист, не замечая ничего вокруг, не воспринимая всего богатства бытия. Вся ширь жизни закрыта для такого типа максималиста, он не способен почувствовать присутствие своей же идеи во всех проявлениях жизни, во всей культуре. Точка, к которой идет максималист по прямой линии, ничего и никого не замечая, легко может оказаться пустотой, а линия его движения проходит мимо бытия. Есть что-то давящее как кошмар в психологии максимализма, не чувствуется душевной шири, вместительности, божественного дара многое понять и почувствовать Максимализм ложится на жизнь тяжким бременем, отталкивает от идеала святости, в нем есть то моральное изуверство, которое глубоко противоположно сущности религии Христа. Максималист-революционер почитает себя спасителем

97

мира и себя же почитает судьей мира. Но в мире был только один Спаситель, и ни один человек не может претендовать на то, чтобы самому спасать мир. И судья мира будет лишь не человеческий. Максималист видит источник зла вне себя, в других людях, во внешних силах, в тех или иных слоях общества, и так страстно желает произнести суд над этим злом, что в себе зла уже не способен увидеть, как бы ни был смиренен по внешности. Максимализм потому глубоко противоположен христианству, что все исповедующие максимализм полагают мир лежащим во зле, а себя спасителями мира, пребывающими вне этого зла. Но коренной грех максимализма все-таки в том, что он анти-культурен и анти-историчен.

Последовательный, доведенный до конца максимализм мыслим лишь индивидуалистически. Максимума достигает личность путем выхода из истории, путем вызова истории, отрицания истории. Типичным максималистом является Л. Толстой. Максимализм тем и грешен, что стремится к достижению не вселенского максимума, а максимума индивидуального, думает о себе больше, чем о мире. Наша революционная интеллигенция всегда стремилась не столько к достижению известного результата для России и для русского народа, сколько к сохранению собственной чистоты. Максимализм принужден отрицать смысл всемирной истории и ее этапов и не в силах найти оправдание для творчества культуры. Максимализм несовместим с религиозным сознанием той истины, что дело спасения совершается историей, что дело это вселенское. В грехах мира, в скованности каждого всеми и всем, в круговой поруке за зло положены пределы всякому историческому действию. Максимум исторического действия всегда связан со степенью победы над грехом, и всякая попытка достигнуть максимума помимо этой внутренней победы над грехом сама по себе греховна. Победа же над грехом не достигается внешними социальными переворотами, она не достигается ни учредительным собранием, ни национализацией земли, ни обобществлением орудий производства, ничем подобным. Нужна внутренняя революция, сознательное отречение от воли человеческой во имя воли

98

Божьей, тогда только переворот социальный будет рождением к новой жизни. Максимализм связан с ложным пониманием развития, не видит, что абсолютные начала лежат в основе всякого развития, а не только в конце, как цели, которые должны быть достигнуты. В консерватизме как охранении вечного в прошлом тоже ведь есть здоровое зерно, абсолютная основа истории и культуры. Максимализм не хочет видеть этих абсолютных основ, отрицает вечное в истории и в своем стремлении осуществить абсолютное завтра же легко переходит в нигилизм.

Свенцицкий в своей защите максимализма стоит на индивидуально-моральной точке зрения, все его аргументы носят индивидуально-моральный характер. Когда он предлагает князю E. H. Трубецкому раздать свое имущество бедным и в этом видит максимализм, за который готов простить Трубецкому, что тот не требует учредительного собрания, то ясно обнаруживается, что в вопросе этом он не стоит на вселенско-религиозной точке зрения. Религиозный смысл истории осуществляется не этим индивидуальным путем. Свенцицкий — верующий христианин, и его максимализм отличается от максимализма социалистов-революционеров и социал-демократов. Но боюсь, что психология его слишком близка к старому социальному революционерству, и к нему он слишком приспособляет христианство.

Я верю, что мир идет к глубочайшей религиозной революции, быть может мир вплотную к ней подходит, но к принятию максималистского принципа и максималистской тактики эта вера меня не обязывает. Верю, что в мир входит новый религиозный принцип, еще не раскрытый, что новая религиозная идея произведет переворот в мире, но сам этот принцип совсем не максималистский и ничего общего с максималистской тактикой не имеет. И является вопрос: было ли максималистским все великое в истории, всякое в ней развитие, всякое в ней творчество? Думаю, что история религиозно делалась не по максималистскому принципу. Можно ли сказать, что величайший религиозный гений — апостол Павел — был максималистом с точки зрения Свенцицкого? Конечно нет,

99

и потому именно, что в нем не было ложного максимализма, он и ввел религию Христа во всемирную историю. У апостола Павла, как у всякого гения, как у всякого боговдохновенного человека было чувство времен и сроков, религиозно-космическое чувство истории, ширь и вместительность душевная. На месте апостола Павла «максималист» окончательно вывел бы христианство из истории. Не всякое, конечно, соединение с историей есть благо. Константин Великий был в такой же мере злым гением христианства, в какой апостол Павел был его добрым гением. Павел был новым принципом в мире, Константин — компромиссом. Как ни смотреть на реформацию, нельзя не признать, что Лютер и его дело имеет не только культурно-историческое, но и религиозное значение. Лютеровская реформация обозначала переворот в истории. Был ли Лютер максималистом? Всем известно, что Лютер не был максималистом, а разные революционные секты эпохи Реформации были максималистскими. Это крайнее революционное движение Реформации имело мало значения: религиозные максималисты экзальтированно ждали наступления тысячелетнего царства, основали град Божий, в котором творилось беснование, но остались вне осуществления религиозного смысла истории. «Максимализм» этого рода движений делал их антиисторическими и анти-культурными, почти мракобесными. Лассаль не без основания считал реакционным крестьянское революционно-религиозное движение Реформации. Не-максималист, «умеренный» Лютер был во много раз прогрессивнее и с религиозной и с культурно-исторической точек зрения. И все гениальные общественные деятели, как Кромвель, Мирабо, Бисмарк, не были максималистами, максималистами были скорее люди ограниченные. Беда в том, что в религии «максимализм» ведет к сектантству, к ложной экзальтации, почти патологической, и нередко кончается изуверским умоисступлением. Вселенский дух всегда противен сектантскому максимализму. В политике максимализм антирелигиозен или обратно религиозен, так как обоготворяет социальные предметы, внешние вещи, тот или иной общественный строй, хочет рая на земле против и помимо рая небесного и всегда оканчивается идолопоклонством. Максимализм со-

100

циальный хочет достигнуть своего рая, своего максимума, независимо от изменения сущности вещей, корня человеческой природы, не только без победы над грехом, но и без сознания греха. В стихии революционного максимализма всегда рождается обратный апокалипсис, апокалипсис антихристианский: жажда Царства Божьего на земле, но без Бога, царства, внутренне не заслуженного, и предчувствие грядущей земной силы.

Нужно религиозно освободиться от этого максимализма, сделаться скромнее и смиреннее, всем существом своим почувствовать человеческую беспомощность и неизбежность отдать себя в волю высшую. Нужно сознать, что спасение есть дело всемирно-исторического труда и что путь этого труда сложен и многообразен, что рост жизни органичен и медлен. А прежде всего и больше всего нужно сознать, что религиозный переворот в мире пойдет изнутри, а не извне, от внутреннего переворота в сердцах человеческих, от внутреннего обращения ко Христу, а все остальное, все внешнее, приложится. Максимализм социальный и максимализм лже-религиозный сеет ненависть и злобу вместо любви, он все и всех проклинает, отлучает и отсекает, и противен духу Христову, духу любви и кротости. Максималистский характер нашей революции, вымогавшей у Бога того, чего мы еще не заслужили внутренно, напоил Россию злобой Защита максимализма Бранда сейчас на руку злобе и раздору. На вопрос Свенцицкого, где нужно быть максималистом и можно ли нигде не быть, отвечу максималистом нигде не нужно быть, если сам принцип максимализма, само его первоначальное настроение ложны; но всегда и во всем нужно быть радикалом, смотреть в корень вещей, обо всем думать и чувствовать по существу, изменять первичное, а не производное и вторичное, знать цену внешнему, внешним успехам жизни, чувствовать призрачность учредительных собраний, демократических республик, национализации и социализации, взятых отвлеченно, понимать бесовскую опасность всякой ложной экзальтации, всякого исступления, всякой заносчивости и вымогательства.

101