А. П. Доброклонский. Преподобный Феодор, исповедник и игумен студийский. I часть. Его эпоха, жизнь и деятельность. Одесса. 1913. I—XX + 972 + ХС + 10 = 1092 стр. II часть. Его творения. Выпуск I. Одесса 1914.

Автор настоящего обширного исследования по своему воспитанию принадлежит к духовной школе и потому естественно лучше других подготовлен к пониманию и выяснению условий образования той среды, которая выставила знаменитого византийского богослова, аскета и вместе общественного деятеля, составившего главный предмет названной книги. Мы тем с большими надеждами извлечь полезные уроки взялись за чтение ее, что, будучи произведением вполне зрелого мужа, занимающего кафедру в университете, она и своим внешним видом и формальными качествами напоминает хорошие диссертации, выходившие из духовных академий, и тем подкупает в свою пользу.

Чтобы подойти к оценке этого произведения, считаем справедливым прежде всего предоставить место самому автору. Он намечает широкие рамки для своей работы, предполагая дать не биографию писателя, а исчерпывающее предмет исследование об эпохе, в которую жил Феодор Студит. Иначе говоря, он обещает знакомить с жизнью Студита на фоне истории его времени и вместе с тем раскрыть «вновь народившиеся в его время вопросы и движения или новые стадии прежде начавшихся движений». В особенности решительно указывается цель автора в заключении 3 главы (стр. 282 — 3). «В своем труде мы постараемся критически пересмотреть это наследие (разумеется литература о Ф. Студите), обсудить разноречия, отметить и исправить ошибки, соединить верные, но разрозненные мысли и сведения, восполнить пробелы путем более широкого использования изданных и привлечения рукописных материалов, наконец, все построить в возможно-цельную картину по требованиям исторической перспективы, чтобы труд наш, выйдя из рамок простой биографии, стал историко-биографическим и историко-литературным исследованием». Так как в литературе

172

173

«недостает надлежащей широты исторического освещения личности, деятельности и взглядов Феодора и исторической оценки его заслуг», то требовалось бы «не только изложить внешний ход церковно-исторических событий его эпохи, но и изобразить ее интересы, потребности, направления умственно-религиозной жизни и партии, определить отношение к ним Феодора и место, занимаемое им в ряду других лиц, стоявших на том же пути; чрез сравнение с прошлым выяснить, что нового привнес он в духовное достояние Востока своими воззрениями и творениями... Правда, в этом отношении кое-что сделано».

Каким же путем достигает автор предположенной цели? В обширной первой части имеем 11 глав, из коих первые три, почти треть тома, составляют введение. Следуют затем шесть глав, посвященных биографии избранного для изучения писателя, где читатель и должен находить «раскрытие вновь народившихся во время Студита вопросов и движений». Таким образом, по отношению к плану, автор придерживается того метода, который всего легче дается в руки, т. е. излагает биографию Студита по хронологическим данным или по отдельным царствованиям.

Хотя рецензенту следовало бы без возражений принять тот план, какой дан автором, но без оговорки нельзя его оставить.

Принимая в соображение, что в изданной части главнейше рассматривается иконоборческая эпоха, на которую падает жизнь Ф. Студита, мы не можем не встретить некоторых затруднений по отношению к тому обстоятельству, что главный-το вопрос, разрешение которого обещает автор, не исчерпан в изданной части, а что во второй, еще не напечатанной, дается обещание вновь представить «изложение взглядов и аргументации Ф. по вопросу об иконопочитании и аскетических его воззрений» (Предисловие стр. 3). Значение оговорки заключается в том, что автор как будто намеренно распределил свой главный предмет по разным частям и тем лишил рецензента возможности распознать, где находится главная часть его исследования и где главные выводы.

Принимаясь за тему, которая имеет обширную литературу, и окончательная обработка которой должна дать новую страничку в историю христианской культуры, автор необходимо должен был остановиться на плане работы и не очень доверяться хронологизму. Перед автором были очень определенные и строго поставленные вопросы, которых нельзя было касаться мимоходом, понемногу в первой и второй части. Таковы: происхождение иконоборческой системы, византийский аскетизм, монашество. Выраженный автором взгляд на эпоху Ф. Студита и на очередные вопросы изучения этой эпохи не находит себе достаточного оправдания в самой книге, и главную причину того мы должны приписать именно основному недосмотру по отношению к методу и распределению материала.

174

Переходим к рассмотрению содержания. Первая глава занимает сто страниц, следовательно, составляет почти одну десятую часть всей книги. По ней легко составить понятие о методе исследования автора. Содержание главы состоит в характеристике религиозного состояния византийского общества, преимущественно духовенства. Здесь дан опыт выяснения условий, в которых выросла иконоборческая реформа и, вместе с тем, изложена история отношений государства к церкви как ранее иконоборческой смуты, так и во время царей иконоборцев. Но для чего она составлена и что она привносит в главный предмет?—Вдумайтесь в начальные слова: «К VIII в. в жизни греко-восточной церкви развились серьезные болезни. Прежде всего замечается упадок нравов в духовенстве и обществе».—Да когда же церковь была свободна от этих болезней? Несколькими строками ниже действительно находим: «указываемые ниже недостатки отмечаются в IV—VI в., переходят в VII и остаются в наследство к VIII в.»—Ясно, что церковные болезни отмечаются и раньше, будут намечены в IX и XI вв., не говоря уже о последующих. Значит, недостатки церковные — это общее место, и едва ли ими можно объяснять специальные явления VIII века. Церковная история, хотя бы излагать ее с IV в. и подтверждать изложение местами из Григория Назианзина и Василия Великого, не приведет нас к пониманию времени Ф. Студита. Да и вообще историку пора оставить это избитое общее место «о повреждении церковной жизни», от которого церковь, как человеческое общество, никогда не была свободна. Этими общими местами не достигается ни точности в выводах, ни оригинальности в построениях.

Возьмем другое место (стр. 33): «нам нет интереса следить, как развивалась исторически аргументация иконоборцев VIII в. против почитания и употребления икон.» — Нет, весьма нужна была именно историческая аргументация с той целью, чтобы показать, как возникла система Ф. Студита. Если бы автор оставался верен выраженным им в разных местах взглядам, то ему предстояло бы войти в исследование настроений общества, в психологию правительства и образованных классов мирян и духовенства—и всячески попытаться выяснить значение иудейской и мусульманской пропаганды в империи. Вместо того, он ограничивается общими местами или малозначащими фразами (53 прим. 1, 54). Характеризуя отношение государства к церкви в доиконоборческую эпоху, он должен был вооружиться всем, имевшимся в его распоряжении, научным материалом, ибо, по его же словам, церковная политика составляла «один из движущих нервов иконоборческой реформы и один из важнейших мотивов во взаимной борьбе партий иконоборческой эпохи» (стр. 55), но что же мы находим в его «отступлении» или исторической справке? — Хорошо известные факты по истории церкви от

175

IV века и далее, причем замечается пропуск «De civitate Dei»; но его историческая справка, хотя сама по себе обладает хорошими качествами, нисколько не служит для преследуемой им цели. В самом деле, в первой главе автор нисколько не приготовил нас к иконоборческой системе и даже не привел в согласие собранные им факты. С одной стороны «церковным идеалом отношений государства и церкви была особность и независимость последней... в качестве принципа он вошел в законодательство христианских императоров»; но с другой стороны «рано стало нарушаться равновесие в отношении государства и церкви... в уме императоров крепло сознание того, что они суть вместе и первосвященники и что в их воле дела государства и церкви, это сознание даже отпечатлелось в законодательстве» (стр. 87).—Ясное дело, что автор прибегает к условностям и общим местам там, где требовалось выразить определенное мнение, основанное на широком изучении материала.

Таким образом, при чтении первой главы мы не приготовлены к тем выводам, какие даются на 90 стр. «Широко задуманная и имевшая целью радикально изменить установившийся строй религиозной жизни, церковная реформа императоров... вызвала сильное возбуждение умов и оппозицию». Так ли это? А если таково убеждение автора, то ему следовало указать основания, почему он так думает. Да и уполномочивают ли существующие в распоряжении науки факты к мысли, что Лев Исавр мог широко задумать реформу с целью радикально изменить установившийся строй религиозной жизни? Точно также едва ли автор может защитить то, что он говорит на стр. 96 и след., что из среды монахов выходили самые горячие обличители иконоборцев и самые деятельные агитаторы в защиту иконопочитания и всего старинного уклада жизни. Подчеркнутыми словами мы хотели бы спросить: да какой же старинный уклад защищали монахи?

Как о первой главе, так вообще о введении мы должны сказать, что здесь многое следовало бы сократить, и сочинение от этого сокращения только бы выиграло. Не всякое лыко в строку, не весь процесс черновой работы нужно вводить в изложение. Излишнее стремление к внешней и чисто формальной деловитости и точности приводит к скучным повторениям, досадному резонерству и погоне за общими местами, которые далеко не возвышают цену сочинения. Стоит только вспомнить, что к теме подходит автор в IV главе и что целая треть сочинения приготовляет к теме!

В четвертой главе автор вводит, наконец, in médias res, начинает знакомить с биографией Ф. Студита. Как при составлении предыдущих глав, ему предварительно нужно было иметь уже готовое понятие о главных факторах иконоборческой эпохи, так, приступая

176

к биографии столь прославленного византийского богослова и почитаемого церковью подвижника, он должен был необходимо дать себе отчет в материале житий святых, из которого главнейше черпаются факты для биографии знаменитого Студита. Кроме того, с Ф. Студитом и с его деятельностью в качестве игумена студийского монастыря мы вступаем в тесное общение с большой общественной силой, которая создалась в Византии в эту эпоху. Все вело к неизбежному попутному изучению литературы, посвященной житиям святых и византийской аскетике, в которой такое место занимает игумен студийского монастыря.

Говоря о родителях и семье Феодора Студита, о воспитании и первоначальных годах до выступления на политическое поприще, автор должен бы был ознакомить нас с настроениями среднего зажиточного класса в городе и деревнях, среди которого и образовалось движение, захватившее город и деревню и увлекшее в монастырь целые семьи. Так как самый живой источник сведений о настроениях эпохи находится в обширной житийной литературе, то казалось бы необходимым выяснить вопрос о том, как относиться к житиям святых и в частности Ф. Студита в смысле исторического материала. Почерпаемые в жизнеописаниях святых характеристики не выражают ли скорей мировоззрение и настроение самих авторов, а не жизненные реальные черты описываемых лиц. В житиях резко выражен аскетический идеал монастырских кругов, из которых выходили составители биографий святых. Не достаточно сказать, что Феодор воспитывался в духе православия и аскетической морали (стр. 298), следовало остановиться на аскетизме, и притом выяснить его значение.

Рецензент преклоняется перед трудолюбием автора, перед тщательным подбором литературы и примечаниями, состоящими из целых страниц петита. По-видимому, не пропущено ничего, все принято к сведению; и между тем, не достает того, к чему обыкновенно приводит тщательное знакомство с источниками и литературой; к углублению в изучаемую материю, которое приводит к постановке новых запросов. Широкое знакомство с источниками должно вести к тому, что они становятся легко послушным материалом, в котором автор легко разбирается, группируя его по степени его достоверности.

Между тем, наш автор остается под властью прочитанной им книги или источника и повторяет старые общие места. Откуда, например, он объяснит реакцию в пользу восстановления (стр. 310) старинного уклада жизни при Льве IV, и что это за уклад?

В той же главе, подробно рассказав о вступлении всей семьи Студита в монастырь, равно как об основании им семейной монашеской общины, автор мог бы придать больше оживления и

177

реального значения нарисованной им картине, если бы осветил сообщенные им факты историей лавры св. Афанасия на Афоне. В смысле использования материала автор выше упреков, но нарисованная им картина мало нового и оригинального привносит в культурную историю Византии и не выясняет происхождения и образования такого типа, как Ф. Студит.

Сравнительно небольшая V глава (350 — 394) занимается много нашумевшим в Византии браком Константина VI, который больше, впрочем, имел значения в личной жизни Студита, чем в эволюции иконоборческого движения. Но здесь автор имеет под руками хороший материал и послушно следует ему. Два примера в доказательство того, как подчинился он житийным воззрениям. «От такого императора, каким был Константин VI, к тому же ослепленного страстью, можно было ждать всего и тем более иконоборства» (стр. 355). Или еще: «незаконный развод и брак Константина VI, оставшиеся безнаказанными, начали вызывать упадок семейных нравов в обществе. Многие, особенно правители областей и городов... в оправдание своих похотей указывали на пример императора» (390). Это, конечно, воззрение автора житий святых, а под пером современного профессора оно является на ветер брошенной фразой.

С началом VI главы автор становится на более торную дорогу, которая ведет его к поставленной цели. На основании собственных произведений Студита, его писем и поучений, автор вводит нас в историю Студийского монастыря и знакомит со строем общежительного устава (ὁ κοινοβιακὸς κανών), где «блаженное и святое послушание», образцом которого может служить тот, кто повинуется даже сухой палке, поставленной игуменом, доведено до крайних пределов. В высшей степени внимательно рассмотрена внутренняя жизнь братии, ремесла, занятия как умственные, так и физические. Все подтверждено ссылками на источники. И какие ссылки?— Что безвременные беседы при богослужении, на трапезе, за общими работами возбраняются, на это приведены обширные литературные указания на стр. 483, прим. 2. Разве это не излишняя роскошь? Подобное же замечание может вызвать стр. 407 прим. 1, где доказывается аналогиями мысль о существовании за монастырем земельных угодий! Конечно, был бы получен другой результат, если бы материал подвергался более глубокому изучению, если бы автор предъявлял к изучаемому материалу некоторые запросы. Возьмем для примера хотя бы вопрос о монастырской библиотеке, который заслуживал бы внимательного рассмотрения, а между тем у автора мы находим в нескольких местах упоминание о библиотеке (494, 516, 553, 945—9) и не имеем представления ни о составе ее, ни о том, какое влияние оказывала она на братию. Если книга вы-

178

давалась на один день и перед вечерней отбиралась, то как будто идет речь о книгах молитвенных, а не образовательных или научных. Лучшее о библиотеке он сказал, наконец, в заключительной главе, и этого бы не случилось, если бы материал был лучше расположен. «Братство для погребения умерших бедняков», в котором принимал участие Студит, наводит мысль на византийские цехи и корпорации (стр. 585)—и этот вопрос должен бы был остановить на себе внимание автора.

Точно также на историческом фоне развивается вся 7 глава, политические события переплетаются с биографическими фактами. Центральное место должен бы занимать собор 808—9 года и сношения Ф. Студита с Римом. Что в исследовании мелкие факты не всегда связаны с центральным и играют иногда самостоятельную роль, это еще не может быть поставлено в недостаток: переписка с итальянскими друзьями, и сама по себе очень интересна, точно также и объяснение мотивов разрыва Студита с церковью (625, 655, 673). Но что нельзя безнаказанно, в связи с биографией писателя, говорить о технических вопросах, где требуется специальная подготовка, это видно на стр. 593; в выражениях о таможенных пошлинах, о военной службе и о податях допущены разные неправильности.

Вполне становимся на сторону автора в той части, где он делает попытку психологического анализа настроения Ф. Студита в резком выступлении его против господствующей партии. Здесь потребовалось много и трезвости, и опытности, чтобы не быть увлеченным в сторону и выдержать до конца настроение. Нельзя не видеть, что студийский игумен иногда увлекался и что в его построениях можно усматривать и «зерно действительности, и субъективные прикрасы» (стр. 636). Едва ли не следует видеть излишних притязаний в мнении, что на монашестве лежит обязанность быть блюстителями чистоты евангелия и что монахам не следует подавать примера мирянам в ереси и в общении с еретиками (628).

С этой точки зрения, и в оценке главного различия между двумя направлениями, разделявшими общество, автор обнаружил серьезное отношение к своей задаче. Вопрос о «спасительной экономии» и об «акривии» или строгом подчинении канонам, слишком много занимал умы в занимающее нас время, и потому совершенно справедливо ему уделено много места. Одна страничка (стр. 707), составляющая вывод автора, может быть отмечена здесь как особенно удачная. «Исторический опыт подсказывает нам, что дисциплина и сознание долга развивают в народе, как и в отдельных людях, волевую силу и твердость характера, послабления же укрепляют лишь произвол, а не волю. В этом отношении политика ἀκρίβειας имеет бесспорно свою хорошую сторону. Но с другой

179

стороны она имеет и свою невыгоду. Преследуя букву закона и охраняя неизменность существующих церковных правил, она по природе своей консервативна. Поэтому... она неизбежно сковывала бы церковно-общественную жизнь в более или менее окаменелых формах. Политика же экономии с ее тенденцией в сторону послаблений и изменений в области церковной дисциплины применительно к изменяющимся условиям настоящего и будущего времени, заключала в себе задатки более свободного развития церковно-общественной жизни».

Это прекрасно. Но жаль, что автор не остается верным столь правильному логическому положению. На стр. 710 как будто читаем уже из другого автора. С одной стороны, он утверждает, что христианская древность была против смертной казни еретиков, с другой же, что уже с IV века началось преимущественно на западе и обратное течение, которое впоследствии, в ожесточенной борьбе церкви с ересями и расколами, приобретало более и более силы. На этот же путь со времени еще Константина Б. стало и византийское законодательство в отношении к еретикам и раскольникам, даже Лев III в своей эклоге подтвердил смертную казнь для павликиан и монтанистов». Итак, где же указана та христианская древность, которая была против смертной казни еретиков?

В IX главе (стр. 722—841) рассматривается история иконоборческого движения при Льве V. Может считаться очень прочно установленным фактом, что избранием Льва V иконоборческая партия сделала еще раз новое напряжение, чтобы поддержать иконоборческую систему. Поэтому находим' совсем неправильным взгляд автора на последовательное развитие изучаемого им движения, выражаемый им на стр. 728: «как при императорах исаврийского дома, в состав ее (т. е. партии реформ) входили преимущественно некоторые из придворных, войско, люди по своей профессии связанные с цирком и театром, праздная и голодная чернь, многие из епископов и дворцового клира».—В особенности забавно то общество, куда поставлены «многие из епископов».

Но мы должны совершенно отделить историческую канву или историко-литературные и общекультурные вопросы от биографических; первые находятся в непримиримой вражде с последними. С большим удовольствием можно следить за политической и религиозной борьбой Ф. Студита, которая с этого времени приобретает особенно широкое значение и приковывает к себе внимание самых разнообразных общественных кругов. Здесь автор вполне владеет своим предметом и с знанием дела располагает тщательно собранный материал. Вообще мы готовы были бы на многое посмотреть снисходительно и не вменять автору всякое лыко в строку в виду нескольких десятков страниц в этой главе. Не будем

180

останавливаться на тщательном подборе данных о личной судьбе Ф. Студита—это главная тема сочинения; но топография мест ссылки и обширная корреспонденция, которою ссыльный игумен успел организовать и посредством писем оживить высокими идеалами гонимую партию, рассеянную по разным областям империи, составляет венок в деятельности Студита, и автор дал надлежащее место и освещение этой стороне заслуг своего героя. «Его письма разносились на пространстве от Сицилии и Рима до Александрии и Иерусалима; они адресовались лицам разных сословий и положений от патриархов и епископов—до рядовых монахов и простых торговцев».

Замыслы Студита направлялись даже за пределы Византии. Он рассчитывал на непосредственное вмешательство папы в церковные дела Востока и замышлял даже привлечь западного императора к решению иконоборческого дела. Во многих обращениях на запад выраженный Студитом взгляд на папу, как «на богосветлый светильник для освещения вселенской церкви с первейшего апостольского престола», дает повод создать теорию о «пятистолпном» церковном теле, которая не останется без влияния на ближайшие отношения между Западом и Востоком. В оценке отмеченного самого возвышенного положения, до которого только достигла деятельность Студита, автор стоит на высоте историко-литературных данных и заслуживает похвалы.

Глава X (842—928 стр.) посвящена обзору последних шести лет (820 — 826) жизни Студита. И здесь мы пойдем вместе с автором, где он не выходит из границ биографии, признавая за ним и большую начитанность и правильность в постановке изучаемого материала. Но готовы оспаривать его шаг за шагом, как скоро он вдается в оценку общих фактов.

С новым царствованием Михаила II, представителя аморийской династии, в положении иконопочитателей не произошло перемены. Хотя подвергшиеся гонению и ссылке получили свободу и могли возвратиться на места прежнего обитания, но система продолжалась та же, и господствующее положение осталось за иконоборцами.

Автор не хочет подметить значительного движения вперед в изучаемом им вопросе, а между тем оно сказывалось весьма чувствительно. Стоило внимательней отнестись к двум фактам, относящимся к царствованию Михаила II: к появлению на Востоке самозванца Фомы и к переписке с Людовиком Благочестивым. Оба указанные обстоятельства занимали очень большое место в истории того времени и могут считаться кульминационным пунктом в иконоборческом вопросе; между тем автор коснулся (855, 858, 864 стр.) их поверхностно и потому для него остались не раскрытыми ни политические, ни социальные мотивы в изучаемом вопросе. Но во всем остальном, т. е. в приложении к личной истории

181

Феодора Студита, рассматриваемая глава должна быть причислена к весьма удачным.

Такова характеристика влияния Студита на обширный круг его почитателей и учеников, вынесенная из произведений самого же Студита. «Четырехлетие сегодня, как мы не сеем и не жнем, а Бог непрестанно дает нам телесное пропитание, отверзая житницы имущих и изливая винные запасы благочестивых (875 стр.)». Боевой характер студийского игумена и его ревность по вере отмечена выразительными чертами: «страшен суд за молчание особенно при настоящей злонамеренной глухоте еретиков»; «не молчать, когда вера в опасности. Когда дело идет о вере, не следует говорить: кто я? Бесчувственная природа слушается Бога, а ты ослушаешься» (883, 884). Бойко нарисована картина положения церкви, разделенной на две части: почитающую иконы и иконоборческую (стр. 885 и след.). Это картина раздвоения церкви, как было при патриархе Фотии, или это также страничка из церковной истории на Балканском полуострове во время борьбы в Македонии между патриархистами и эксархистами!

В последней главе (XI стр. 929—972) делается общая оценка деятельности Ф. Студита. Охотно признаем, что автор прекрасно изучил материал для основной темы и что образ византийского деятеля иконоборческой эпохи восстановлен им в ярких красках. «Весь проникнутый ревностью об интересах церкви, о православии... прямолинейный, удивительно энергичный, боевой по натуре, неустрашимый, непреклонный и неподкупный, всегда готовый жертвовать личным благополучием ради высших целей... он стал одной из центральных фигур в столкновении тогдашних течений и тогдашних церковных политик. То он сам начинал борьбу, то примыкал к другим, но оставлял их позади, выдвигаясь вперед, всех возбуждая, всех объединяя в борьбе» (стр. 929).

Переходя к общей оценке разбираемого труда, начнем с замечания по поводу выдвигаемого автором положения о степени успешности веденной Студитом борьбы (961 и сл.). Нам бы казалось, что не тою меркой следует измерять пылкого, увлекающегося, так любовно относившегося к пастве и так популярного студийского игумена.

Следует ли ставить в непосредственную связь с деятельностью Студита торжество православия в 843 году? Иконоборческая система не при Студите началась и в своем развитии от него мало зависела. Кроме того, нельзя терять из виду, что движение против почитания икон не закончилось эпохой торжества православия. И о том следует подумать, говорит жизнеописатель св. Никиты (Acta SS. april. 1 р. 260), что основатели других ересей были епископы, либо священники, эта же (т. е. иконоборчество) ересь

182

произошла от самих императоров; прочие ереси развивались и усиливались мало по малу чрез распространение и опровержение, эта же в самом начале была могущественна, ибо опиралась на императорский авторитет.

Что касается реформы монастырской жизни и значения студийского устава, в этом отношении заслуга Ф. Студита никем не оспаривается. Но едва ли можно высказаться решительно о значении принципа «строгого подчинения канонам» в противоположность принципу «спасительной экономии», применение которого так обостряло отношения между церковными партиями. Да и сам автор признает (стр. 965), что отстаиваемый Студитом принцип не был таким, который бы вел церковь к свободному развитию (стр. 707) и не остался руководственным в ближайшее время. Наконец, относительно борьбы за независимость церкви, следует также признать недостаточность достигнутых успехов. «Общее положение церкви относительно высшей государственной власти, говорит автор на стр. 969, осталось прежнее в смысле преобладания государства над церковью. Большинство ее высших представителей было послушным орудием императорской воли. Таким образом борьба за независимость церкви в окончательном виде не достигла цели. Это общее мнение изучавших историю Византии».

Последний вывод может привести в смущение внимательного читателя книги г. Доброклонского. К чему же в конце концов приводит нас автор? В сущности, студийский игумен не достиг преследуемых целей... На самой последней странице сочинения мы имеем и разгадку того положения, в которое необходимо должен был попасть Ф. Студит в борьбе с иконоборческой системой.

Принцип Студита или «политика ἀκρίβειας», обратившись в постоянную систему, неизбежно сковывал бы общественную и церковно-государственную жизнь в застывших традиционных формах, а между тем тогдашнему обществу нужна была коренная встряска, т. е. реформа, подобная той, какая была задумана иконоборцами. Но эта последняя была поведена так круто, что сразу встретила (правда ли?) сильный отпор и погибла. С другой стороны, если бы она вводилась постепенно, то упомянутый принцип («точности канонов») постоянно бы стоял ей поперек дороги. Случилось, что погибла иконоборческая реформа, а окрепла политика ακρίβειας и присущий ей консерватизм жизни.

Трудно согласиться с общими выводами как по отношению к Ф. Студиту, так и применительно к иконоборческому вопросу вообще. Но так как, следя за развитом мыслей автора, мы не раз выражали полное согласие с ним в той части, которая касается биографии Студита, то, казалось бы, не должно иметь места разностей во взглядах на оценку его заслуг. Но Студит вырос и образо-

183

вался, как политический характер и литературный тип, в самой середине иконоборческого периода и в постоянном соприкосновении с иконоборческой средой, и оценка его деятельности, конечно, должна быть в зависимости от понимания самой иконоборческой эпохи. Эта же сторона вопроса не изучена автором в той полноте, какая требовалась, чтобы можно было делать заключения о ее влиянии на дальнейшие судьбы Византии, иначе бы он не мог допустить мысли, что эта система, направлявшая жизнь империи более 100 лет, могла погибнуть. Поэтому возникает сомнение, так ли понята и истолкована автором иконоборческая реформа и поставлены ли в связь и зависимость задачи и стремления Ф. Студита с иконоборческим движением.

Прежде всего следует заметить, что иконоборческий вопрос не выяснен по его происхождению и по развитию. Нельзя же мыслить эту систему в одинаковом состоянии и при Льве Исавре, и при Михаиле III и Феодоре. Все же следует отдавать себе отчет, что система находила себе постоянную поддержку и у светской власти, и в церковных кругах. Далее, иконоборческая система испытывала различные стадии развития, и применение иконоборческих принципов зависело от условий времени: первые руководители и виновники движения далеко не могли предвидеть ближайших последствий начатой борьбы. Очень любопытно, что в первый период развития иконоборчество находит себе поддержку в восточных этнографических элементах, а в конце периода пафлагонянка Феодора и вся ее родня восточного происхождения стоят уже на стороне православного образа мыслей. Ясно, что произошла большая перемена в настроениях умов и необходимая эволюция в самой иконоборческой системе. Напомним, наконец, что первое официальное выражение принципа иконоборчества на 4 заседании VII вселенского собора заключает в себе определенный философский и догматический смысл, какого не имелось ни в эдикте Льва III, ни в современных ему антииконоборческих произведениях. Именно, было выражено на этом соборе, что иконоборческая система подрывает тайну божественного домостроительства, т. е. догмат вочеловечения и искупления.

Чтобы бросить общий взгляд на разностороннюю деятельность игумена Студийского монастыря, необходимо найти способ поставить его в такое освещение, чтобы его попечительная заботливость об улучшении монашеской жизни и его богословско-литературная производительность, его устав и огласительные поучения, заботы о церковных правах и аскетизм—словом, чтобы вся так богато одаренная природа его выступила на фоне истории Византии IX века. Ставить вопрос о том, чего достиг и чего не достиг Ф. Студит, и потому казалось бы нам ненужным, что в год смерти

184

его ни иконоборцы, ни иконопочитатели не готовились сложить оружия, но собирались с новыми силами. Не пытаясь отделить Студита от настроений и идей иконоборческой эпохи, мы бы искали дать выражение его влиянию и заслугам в следующих положениях: 1) своими богословскими произведениями он утвердил систему иконопочитания; 2) личным примером, письмами и поучениями он дал православной партии внутреннюю организацию и нравственную силу; 3) уставом общежительного монастыря он обновил монашество и дал живое начало для его развития.

В двух главах II части имеем тщательно произведенный анализ вопроса о письмах Ф. Студита. Это старательно сделанная критическая работа, за которую поблагодарят автора византисты. Рецензент выражает сожаление, что ему предстояло здесь говорить не об этой только части труда проф. Доброклонского, а об разных материях, изложенных им в 1 томе, и что он не может перенести центра тяжести своей рецензии на эту часть, так хорошо поставившую вопрос о подлинности, тексте и хронологии писем Студита.

Автор обещает во второй еще не изданной части своего исследования говорить о взглядах и аргументации Студита по вопросу об иконопочитании и аскетических его воззрениях. Как знать, может быть вторая часть даст иную постановку тем вопросам, в которых мы теперь расходимся с почтенным автором.

Ф. Успенский.

Страница сгенерирована за 0.17 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com