Шмеман А., прот. О цели жизни

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Прот. А. ШМЕМАН

О ЦЕЛИ ЖИЗНИ

О чем бы люди ни спорили — по существу, конечно, серьезно, — они в конце концов ищут ответа на вопрос: в чем смысл жизни, для чего мы живем. Вопрос этот и составляет, в последнем итоге, тему культуры, то есть совокупности исканий, творчества, «рефлексии» человечества на самого себя, в отличие от «обывательской» жизни, состоящей главным образом в поисках своеобразного забвения.

Действительно, хотим ли мы этого или не хотим, но центральным фактом человеческого сознания, опыта и подсознания является знание человека о своей смертности. Я умру: по существу — это единственное безошибочное утверждение, какое я могу произнести. Все остальное, включая то, что произойдет со мной через пять минут, — покрыто мраком неизвестности. Но вот этот основной факт неизбежного конца ·— ясен и очевиден. Поэтому есть, конечно, доля правды в утверждениях, например, антирелигиозной пропаганды, что религия питается страхом смерти, невыносимостью для человека этого непонятного, но неизбежного конца. Только к этому нужно прибавить, что не одна религия, а, в каком-то смысле, вся культура, все создания «ценностей» тоже питаются этим же самым сознанием и знанием о смерти.

Можно сказать, что детство человека кончается в тот момент, когда он осознает свою смертность. Ребенок этого не знает и не сознает. И отсюда для него возможность полного, беспримесного счастья, счастья, не знающего о своей мимолетности. Взрослый же человек — и это относится ко всем эпохам, ко всем культурам, — сознательно или подсознательно, ко определяется сознанием своей смертности. Для него вопрос: что значит эта жизнь, которая кончится, приобретает решающее значение. И на последней глубине, все то, что он делает, является попыткой так или иначе, но преодолеть бессмысленность, ужас, неизбежность этой обреченности.

Как сказал Пушкин, — «Нет, весь я не умру», так, по-другому, но хочет сказать каждый человек. И поэтому всякое

14

изучение человека, человеческого общества, человеческой культуры, которое не принимает во внимание этой, можно сказать, трагической глубины, трагического измерения культуры, исканий, творчества, всякое такое изучение неполно, половинчато и, в конечном счете, ложно.

Ибо, повторяю, совсем не только одна религия говорит о смерти, пытается ее объяснить и с нею примирить человека. То же самое делает, например, и любая так называемая «идеология». Ибо, поскольку смысл и назначение идеологии раскрывать человеку цель его жизни и деятельности, она тоже ищет, прежде всего, того, чтобы человек примирился со своей смертной судьбой и нашел оправдание своего кратковременного существования.

Например, нам говорят, что вред религии в том, что, перенося центр тяжести в иной, загробный мир, она отрывает человека от заботы об этом мире, делает его равнодушным к этой жизни. Но ведь совершенно тоже самое можно сказать, например, и о марксистской идеологии, которая цель человеческой жизни полагает в усилиях, направленных на идеальное общество будущего. Ведь это идеальное будущее — тоже своего рода другой и даже «загробный» мир, поскольку те, кто его строят и ради него умирают сейчас — сами-то его не знают и в нем не участвуют.

Если религия, во имя будущего, призывает отказаться от многого в настоящем, то этого же требует и всякая идеология, направленная на какие-то идеальные ценности в будущем. Французский неверующий писатель Марсель Пруст буквально довел себя до смерти теми нечеловеческими усилиями, которые он делал, чтобы закончить свой знаменитый роман «В поисках потерянного времени». И для него этот роман означал преодоление своей смерти, то есть бессмертие в творчестве. Поэтому спор, вечный спор идет не о загробном мире, не о том, есть ли он или нету его, а о том, в чем человек видит свое последнее назначение и — еще проще, — как преодолевает он бессмыслицу смерти.

Спор идет о реальности, о действенности того идеала, которым он живет и для которого он готов отдать свою жизнь. Ибо то, ради чего человек готов даже отдать жизнь, и есть то, что для него преодолевает бессмыслицу смерти. А это значит, что человек религиозен по существу. И если он отказы-

15

вается от религии трансцендентного, то есть надмирного Бога, то он необходимо принимает религию имманентного Бога, имя которому может быть Социализм, История, Культура, все что угодно. И тут и там мы имеем проекцию человеческой жизни в какой-то идеал, в идеальное будущее, опытом, ежедневностью нам не «данное». И тут, и там, иными словами, мы имеем веру, и только она, только вера, каков бы ни был ее объект, по слову Евангелия, «двигает горами».

Давно пора понять, что материализм, например, это тоже вера, ибо сказать: материализм построит идеальное общество — это значит высказать априорное, религиозное суждение. Объекты веры могут быть разными, но вера, как движение человеческого сознания, — та же самая. В мире, поэтому, идет спор не между верой и неверием, а между разными верами. Те же, кто «ни во что не верят», — те просто оппортунисты, ловкачи и обыватели, в конечном итоге выпадающие из сферы человеческой нравственности.

Особенность нашей эпохи не в том, что она менее религиозна чем другие, ибо это неправда, а в том, что она, в отличие от других религиозных эпох, лишена единого объекта веры, одной системы религиозных ценностей, которые были бы безоговорочно приняты всеми. Наша эпоха, как это ни звучит странно, это эпоха новой религиозной войны, ибо в ней сталкиваются разные религиозные идеалы, разные понимания смысла человеческой жизни. Прежние религиозные войны решались огнем и мечом.

И мы знаем, что это решение провалилось. В наше время оно невозможно, ибо если что-нибудь можно считать доказанным, так это как раз — полную невозможность истребить или замолчать идеи. Превосходство идеи над силой есть, собственно, потрясающее «открытие» нового времени. Поэтому, если сталкиваются, на последней глубине, разные теории о смысле и цели человеческой жизни, подлинный и свободный спор между ними все равно окажется единственным полем сражения, и победит в этом сражении тот ответ, который сумеет обнять собой всю бесконечную глубину человеческого искания, человеческой жажды. Так именно, по Евангелию: «Ищите, и обрящете... Стучите, и вам отворят...»

16