13776 работ.
A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z Без автора
Автор:Попов И. В., профессор
Попов И. В., проф. Тертуллиан (Опыт литературной характеристики)
Попов И. В. Тертуллиан: (Опыт литературной характеристики)// Богословский вестник 1893. Т. 4. № 11. С. 197-220 (2-я пагин.). (Начало).
ТЕРТУЛЛИАН*)
(Опыт литературной характеристики)
Тертуллиан был сыном карфагенского сотника. Его родина вполне восприняла римскую культуру с ее реализмом, здравым государственным смыслом, практичностью, энергией, чувственностью и роскошью. Но суровый и воинственный пунический характер жителей Северной Африки сообщил этим чертам еще более резкое выражение. Тертуллиан был вполне сыном своей страны. Несмотря на свое плебейское происхождение, Тертуллиан получил блестящее светское образование. В своих сочинениях он обнаруживает близкое и обстоятельное знакомство с историей, археологией, медициной, особенно римским правом, философией и поэтами. Но философии он не любил, считая ее матерью всех ересей1). Особенно не терпел он идеалистических греческих спекуляций. Он порицал Платона за его идеализм, Аристотеля за диалектику, ко-
_______________________
*) Дошедшие до нас сочинения Тертуллиана можно разделить на три группы: апологетические, полемико-догматические и нравоучительные. Апологетические: apologeticus, ad nationes I. II, ad Scapulam, de testimonio animae, adversus judaeos. Полемико-догматические de praescriptionibus adversus haereticos, de baptismo, adversus gnosticos scopriace, adversus Marcionem I. V, de anima adversus Praxeam, de resurrectione carnis, de carne Christi. Нравоучительные de poenitentia, de oratione, de jejuniis, ad uxorem I. II, de cultu foeminarum, de habitu mulierum, de virginibus velandis, da patientia, ad martyres, de spectaculis, de idolatria, de corona militis, exhortatio ad castitatem, de monogamia, de pudicitia, de fuga in persecutione, de pallio. Мы пользовались русским переводом Карнеева и немецким переводом Кеальнера.
1) De anim. 3.
197
торой можно пользоваться для какой угодно цели2), демонион Сократа считал злым демоном, но о Сенеке говорил снисходительнее и в своих воззрениях подчинялся влиянию стоицизма3). Несмотря на свое блестящее образование, Тертуллиан не был, однако, ученым. Он менее всего был в состоянии руководствоваться соображениями рассудка, и вовсе не теоретические убеждения привели его в лоно Церкви. Воображение его было поражено стойким мужеством христианских мучеников4) и свидетельством демонов об истине христианства5). Он не был также и поэтом. Ему недоставало той спокойной созерцательности и чувства родства с природой, которые так сильно склоняют поэтов к пантеизму. Чтение Гомера доставляло ему мало удовольствия6). Симпатические чувства были слабо развиты в нем. Он не имел, по-видимому, сердечных привязанностей, или, по крайней мере, они были так немногочисленны и слабы, что от них не осталось следов в его сочинениях. Ненависть и суровость были ему знакомее, чем нежность и ласка. Он говорил о горчайшем удовольствии иметь детей7) и полагал, что ни один разумный человек не стал бы заботиться об их воспитании, если бы гражданские законы не вынуждали его взять на себя это тяжкое бремя8). Оттого людей понимал он еще менее, чем природу. Он не мог перенестись в положение своих противников, стать на их точку зрения, но спешил прежде всяких доводов обозвать их скорпионами9), ехиднами10) или чудовищами11). Однако, не будучи поэтом, Тертуллиан писал необыкновенно живо, образно и пластично. Это потому, что страсть всегда дви-
____________________
2) De praeser. I, 7.
3) Напр., в своем учении о материальности души и ее седалище (ἠγεμονικόν). De anim. 5. 15.
4) Apol. 50.
5) Apol. 23.
6) Ad nation. I, 10.
7) Ad uxor. I, IV.
8) Exhort. Ad cast. 12.
9) Scorp. I.
10) De bapt. I.
11) Adv. Marc. I, I.
198
гала его пером. Он был оратором по природе, и сочинения его местами могут служить образцом ораторской прозы. Идея или настроение захватывали его всецело. В язычестве он до дна выпил чашу языческих удовольствий, увлекался театром и цирком и далеко не был свободен от чувственных пороков12). Так он начал, а кончил суровым ригоризмом монтанизма и отречением от всего, что хотя бы отдаленно могло напоминать язычество. Во что он верил, тому был предан всей душой и защищал это per fas et nefas. В жертву минуте приносилась и логика, и текст Св. Писания. Отсюда противоречия. Он придает огромное значение преданию, когда оно доказывает его мысль13), а когда обычай против него, он заявляет, что Христос есть истина, а не обычай14). Терпение и кротость казались ему добродетелями, превышающими наличность человеческих сил15), но эта-то пылкость характера делала из него лучшего бойца за христианство против язычников, иудеев и еретиков. Когда мысль заполняла его сознание, он требовал, чтобы с ней соглашались все, и не знал ни снисхождения к слабости, ни смягчающих обстоятельств. Правда, он доказывал язычникам, что «противно религии принуждать к религии»16), но то же делают ультрамонтанские миссионеры в Китае. По крайней мере, он не прочь был отрубить руки у тех ремесленников из христиан, которые не хотели отказаться от приготовления для язычников идолов и, несмотря на это, дерзали приступать к таинству Евхаристии17). Он утверждал также, что гораздо уместнее принуждать еретиков к исполнению их долга, чем убеждать их и что необходимо сломить силой упорство непокорных18). Тертуллиан был суровым и ригористичным моралистом. Его привлекало не спекулятивное христианство александрийцев и не христианство милосердия и кро-
_________________________
12) Ad. nat. I, 10. De spect. 19, Apol. 15.
13) De coron. mil. 2.
14) De virg. vel. I, срав. de orat. 14.
15) De pat. 1.
16) Ad Scap. 2.
17) De idol. 7.
18) Seorp. 2.
199
тости, но христианство сверхчеловеческой строгости, ожесточенная война с миром и ложью и ненависть к врагам Царства Божия. Вкусы его были демократичны и чужды утонченности. Ему нравились простые и полные достоинства нравы древней Римской республики. Он хвалит Катона и Сципиона и молчит о Цезаре19). Истины он искал в свидетельстве грубой и непосредственной природы. Он не любил искусственности во всех ее видах, начиная от философских построений и кончая косметиками20).
Из сказанного нетрудно видеть, что в характере Тертуллиана резко выделяются две основных черты. Это – практичность и реализм римлянина, соединенный с суровой пылкостью крайне страстной натуры. Эти два господствующих свойства дают ключ к пониманию сочинений Тертуллиана со стороны их содержания и формы. Реализм, свойственный характеру Тертуллиана, может служить по преимуществу материальным принципом для понимания его сочинений: им объясняется содержание идей этого писателя; страстность же его природы гораздо более может служить формальным принципом, она объясняет крайности воззрения карфагенского пресвитера и некоторые внешние особенности его сочинений.
Тертуллиан родился и воспитался в переходную эпоху. Римская империя дряхлела, деспотизм тиранов не оставлял места для благородной деятельности, древние начала жизни обветшали и ни в ком не возбуждали доверия. Нравственные идеалы были принижены. Оставалось место только для вульгарных удовольствий плоти. Все, что только еще было способно к жизни в этом омертвевшем обществе, томилось смутной жаждой обновления и ощупью искало нравственной опоры. В подобные переходные эпохи остается верным старине только тот, кому умственная и нравственная ограниченность позволяет довольствоваться животным благополучием, или тот, кто по слабохарактерности не смеет порвать со своим прошедшим. Тертуллиан был чужд того и другого. Высоко выделяясь над умственным уровнем своего века, изведав языче-
_____________________
19) Apol. 11.
20) De call. foem. II, 1.
200
ство и теоретически – по книгам, и практически – в жизни, Тертуллиан не мог не заметить свежести и мощи христианства, которое одно прерывало безнадежную монотонность общественной жизни, не мог не видеть, что в нем именно кроется сила, которая должна обновить одряхлевший мир.
Христианство того времени имело для стоящего вне его взора две формы – гностицизм и православие. Оставляя язычество, одни выбирали одно, другие – другое. Августин сначала был манихеем. Тертуллиан прямо склонился к церкви. Его реалистическая натура не могла помириться с гностицизмом. Гностицизм пленял своих современников призраком научности. Он ставил своей задачей раскрыть тайны происхождения и конца Вселенной, сорвать покрывало с отдаленного прошлого и загадочного будущего, разрешить вопросы о сущности добра и зла, свободы и необходимости, выяснить процесс мирового развития. Это были жгучие вопросы того времени, волновавшие философские умы21). Воображение тех, у кого жажда истины была слишком томительна, распалялось еще более тем покровом таинственности, который гностики набрасывали на свое эзотерическое учение. Употребляемые ими еврейские и халдейские формулы, символические знаки, таинственные апокрифические книги – все это казалось чем-то необыкновенным и прельщало надеждой, что здесь-то и скрывается истина. Затем, гностицизм соответствовал духу времени своим презрением - к плоти. Он смотрел на плоть как на злое начало. Отсюда докетизм и отрицание воскресения мертвых в догматике, аскетизм и антиномизм в нравственности.
Со своей формальной стороны гностицизм отличался произвольностью своих построений. Очень часто он более напоминал поэму, чем философскую систему. Генеалогия эонов, их страстное томление познать непостижимого отца, происхождение природы от излияния плиромы, плач и ужас σοφία ἁχαμώθ, превращение ее слез в моря и реки, смеха – в свет, изумления и замешательства – в неподвижность материального бытия, искупление и постепенное возвращение
______________________
21) Adv. Marc. I, 2.
201
Божества в плирому – все это делало, напр., систему Валентина величественной религиозной поэмой, проникнутой чувством тождества Божества и мира. Принятый гностиками и доведенный ими до последней крайности аллегорический метод истолкования Св. Писания давал полную возможность для таких произвольных построений.
Гностицизм легко привлекал к себе симпатии таких созерцательных, эстетических и утонченных натур, как бл. Августин. Последний испытал страстное томление познать истину со всеми его муками. Самое слово «истина» повергало его в какой-то священный трепет. С ним у него необходимо сливалось понятие о научной форме, о доказательствах философского характера, об изяществе выражения мыслей. Его пленял Аристотель22), Цицерон23) и Виргилий24). Вот почему он «не хотел быть смиренным младенцем, которого не может соблазнять безыскусственность Писания, а старался сделаться мудрым и разумным». «Писание казалось ему не заслуживающим сравнения с прекрасными сочинениями Туллия: Цицерон был так изящен и красноречив, а оно так просто, положительно и даже грубо»25). Но гностицизм противоречил реалистическим наклонностям Тертуллиана. Для него истина была дорога ввиду своих практических целей. Христианское знание важно потому, что ведет ко спасению. Он порицал праздные вопросы философов и еретиков, которые путают себя одними и теми же проблемами: откуда зло и для чего оно, откуда взялся человек и как произошел?26). Его отталкивала в гностицизме также та поэтическая вольность построений, которая не может удовлетворить человека, ищущего осязательного заверения истины, равно как и своеобразный гностический пантеизм, чуждый его наклонностям. Он не мог «принять этих мечтаний о Боге»27). Разногласие гностических систем ясно показывало Тертуллиану их шат-
____________________
22) Август. Испов. Кн. IV гл. 16.
23) Ibid. III, 4.
24) Ibid. I, 17.
25) Ibid. III, 3.
26) Prescrip. VII.
27) Adv. Valent. XXIV.
202
кость. «Искать истины у Маркиона? – восклицает он. – Но Валентин со своей стороны кричит: ищите, и обрящете. Искать у Валентина? Но Апеллес повторяет то же самое. Эвион, Симон употребляют ту же хитрость, чтобы привлечь меня в свою партию»28). Что эти именно причины отталкивали Тертуллиана доказывает то, что для него особенно была ненавистна пантеистическая система Валентина, породившая множество отдельных сект и настолько напоминавшая поэму, что сам Тертуллиан называет ее комедией в трех актах29). Докетизм гностиков также не соответствовал реализму Тертуллиана, а их антиномизм – его нравственной строгости и стремлению к регламентации нравственного поведения. Более соответствовало природе Тертуллиана положительное, твердое, чуждое искусственности церковное учение, и он вступил в число членов Церкви.
Проследим теперь, как отразился свойственный натуре Тертуллиана peaлизм на содержании его церковных идей. Если мы в сжатом виде передадим гносеологические, догматические и нравственные воззрения Тертуллиана, то без труда заметим их резкую реалистическую окраску. Гносеологию Тертуллиана можно разделить на теорию естественного и богословского познания. Первая служит отрицанием платонизма, а вторая – философской диалектики и аллегоризма.
В противоположность платоникам, признававшим врожденность идей, проводившим резкую грань между познанием рациональным и чувственным, считавшим первое безусловно истинным, а второе безусловно обманчивым, Тертуллиан защищал права чувства в деле познания. Чувство, по его мнению, дает материал познанию, который перерабатывается разумом. Оно есть виновник, порука и первое основание познания истины. Без него ум не может существовать30). Обманчивость внешних чувств имеет место лишь в частных и исключительных случаях и может быть предусмотрена и исправлена поверкой самих же чувств31). Вообще же
_____________________
28) Prescr. X.
29) Adv. Valent. XIII.
30) De anim. c. 18.
31) De anim. c. 17 a 18.
203
«всякое чувство есть знание, и знание есть чувство»32). В этих немногочисленных выдержках намечается чисто эмпирическое решение вопроса о происхождении идей разума.
Тертуллиан был преисполнен недоверия к утонченным диалектическим приемам тогдашней философии и считал их обоюдоострым оружием33). Ему нужны были простые, доступные для всех, ясные признаки истины. И он находил их в свидетельстве простой, грубой и необразованной души, которой еще не коснулся тлетворный дух культуры. «Все естественное, – говорил он, – от Бога, все искусственное – от дьявола». «Природа – наша первая школа; все, что против нее, чудовищно»34). Истинные тенденции души непроизвольно прорываются сквозь густой слой лжи и напыщенности, которые развиваются в школах, библиотеках, академиях и под портиками Греции35). Так, например, язычники в минуту волнения восклицают: «Как будет угодно Богу!», – хотя признают не одного, а многих богов36). Они говорят: «Бог воздаст! Бог рассудит нас!», – признавая Божественное правосудие. «Эти свидетельства души простой тем более вероятны, что обыкновенно бывают весьма просты. Простота делает их распространенными; а чем более они распространены, тем более они всеобщи. Всеобщность их доказывает, что они естественны и, следовательно, в некотором смысле Божественны»37). В этих словах мы имеем перед собой отчетливо выраженную философию здравого или общего смысла. Любопытно, что в новое время это направление философской мысли возродилось в Шотландии и упорно держится в Англии, среди народа, практичность, эмпиризм и здравый смысл которого вошли в пословицу.
В связи с этим предпочтением естественного искусственному, непосредственного и бессознательного – рассудочному и сознательному у Тертуллиана стоит признание ве-
______________________
32) De anim. ibid.
33) Prescr. VII.
34) De testim. an. 5.
35) Ibid. I.
36) Ibid. 2.
37) Ibid. 5.
204
щей силы сновидений и экстаза, как состояния духа, в котором для человека бывают доступнее всего Божественные откровения. Тертуллиан утверждал, что «большинство людей познает Бога из сновидений», и, быть может, при переходе в христианство сам подчинялся их влиянию38). Что касается экстаза как необходимого условия пророческого вдохновения, то этому вопросу у Тертуллиана был посвящен обширный трактат в семи книгах, не дошедший до нас, вероятно, потому, что слишком противоречил общецерковному сознанию. О существовании этого сочинения упоминает блж. Иероним39).
Базисом религиозного познания Тертуллиан признает авторитет Церкви и св. Писание, буквально истолкованное.
Вместо всяких философских и диалектических доказательств истины церковного учения, доказательств, опирающихся на внутреннее чувство и убеждение, Тертуллиан ищет внешнего и обязательного заверения истины в авторитете Церкви. Свою полемику с гностиками он начинает книгой о прескрипциях, цель которой состоит в том, чтобы нанести решительный удар всем ересям вообще, указать факт, несомненно доказывающий их несостоятельность, и сделать излишним кропотливый разбор частностей. Сущность прескрипций состоит в признании ручательства истины в непрерывности церковного предания, в большей древности церковного учения сравнительно с доктринами еретиков, в его давности. Всякая ересь есть ложь, потому что она возникла позднее Церкви. Если же церковное учение древнее еретического, то оно и есть истинное учение, ибо истина предшествует заблуждению, и ложь есть не что иное, как искажение истины.
Таким образом, когда возникает сомнение в чем-нибудь или является новое учение, то, вместо того чтобы вдаваться в тонкие исследования и колебаться в неизвестности и неуверенности, нужно сделать простую справку: содержит ли это новое учение Церковь и не противоречит ли оно ее исконным верованиям? Вопрос решается скоро, просто и ясно. Этим любимым приемом Тертул-
_______________________
38) De anim. 47.
39) Bieron, Catal. 53 у Haukʼа Tertullians Leben und Schrifien Erlangen, 1877.
205
лиан пользуется почти в каждом из своих полемических сочинений. Конечно, сам Тертуллиан не ограничивался одними этими методами. Он писал целые философские трактаты, рассуждал о Боге, Троице, душе, причем с успехом пользовался тем самым орудием, за изобретение которого так горячо порицал Аристотеля, но это были отчасти argumenta ad hominem, отчасти противоречие, потому что последовательность вообще не относится к характерным чертам этого писателя. Ведя ожесточенную борьбу с еретиками, он, естественно, понимал необходимость говорить языком убедительным для них, распутывать их софизмы и их еретической метафизике противопоставить свою церковную, а увлечение борьбой делало его не совсем разборчивым в средствах.
Гностики довели до крайности аллегорический метод толкования св. Писания, что открывало им путь к самым произвольным выдумкам. Это и естественно. Если все в Библии образ, как утверждали они, то в ней нет ничего твердого40). Тертуллиан не мог согласиться с этим. Практическая необходимость уверенности в истинах, от которых зависит спасение, побудила его предпочитать буквальный, историко-критический и филологический метод истолкования св. Писания. Сам он охотно прибегал к филологическим справкам41) и снесению параллельных мест42). Но аллегорический метод толкования Св. Писания до такой степени был распространен и настолько соответствовал умственным течениям той эпохи, что Тертуллиан не мог отрицать его совершенно. Он старался только ограничить объем его применения и сократить произвольность и шаткость этого метода установлением определенных правил его употребления. По мнению Тертуллиана, не везде и не всегда нужно пользоваться аллегорическим способом толкования43), а только там, где при буквальном изъяснении получается несо-
______________________
40) De resur. 20.
41) Adv. Hermoh. 19, 26, 31.
42) De orat. 16, adv. Hermoh. 20.
43) De resur. 20 и 23.
206
образность44). Там, где необходимо воспользоваться аллегорическим методом, нужно иметь в виду два основных правила. Во-первых, нужно объяснять всякий библейский образ в том смысле, в каком его употребляет сама Библия. Так, например, под образом «меча» в пс. 45 ст. 4 Тертуллиан понимает слово Божие, потому что в Библии «меч» служит обычным символом этого понятия (Апок. 1, 16)45). Во-вторых, при аллегорическом истолковании целое должно служить объяснением для части, а не наоборот. Так, например, если в Библии встречается видимое противоречие, то предпочтение нужно отдать той мысли, в пользу которой говорит большее количество текстов46), и согласно с большинством текстов объяснять меньшинство им противоположных и спорных изречений. Далее, при истолковании отдельного изречения нужно принимать во внимание цель книги и общие воззрения и характер писателя.
Итак, реализм, свойственный характеру Тертуллиана, привел его к эмпиризму в учении о происхождении идей, к предпочтению естественного и непосредственного рассудочному и искусственному, к преклонению перед внешним церковным авторитетом и к ограничению аллегоризма. Такова отличительная особенность его теории естественного и богословского познания.
Еще рельефнее выдается реалистическая окраска богословских воззрении Тертуллиана. К числу особенностей и даже странностей его богословских воззрений нужно отнести его учение о телесности Бога. «Бог есть тело, хотя Он и Дух»47), – утверждает Тертуллиан. В Боге нужно различать тело и дух. Его тело sui generis. Оно такою, что, и имея его, Бог остается непостижимым, невидимым48), вечным49), вездесущим и неизменяемым50). Тело Бога имеет и члены, о которых упоминает св. Писание, – десницу, глаза, ноги, но
_________________________
44) Scorp. II. De resur. 26.
45) Adv. Marc. 3, 11.
46) Adv. Prax. 20.
47) Adv. Prax. c. 7.
48) Adv. Prax. c. 14.
49) Adv. Marc. II c. 16.
50) Adv. Prax. c. 16 и 27.
207
их не следует сравнивать с соответствующими членами человеческого тела, хотя они и сближаются с ними общим названием. Как бы мы ни истолковали эту странность Тертуллиановской догматики, остается, однако, несомненным, что этот писатель не мог удовлетвориться абстрактно-идеалистическими понятиями о Боге. Ему казалось, что эти понятия недостаточно выражают реальность Божества, и своим учением о телесности всего существующего он старается оттенить эту именно сторону
Приписав тело Богу, Тертуллиан совершенно последовательно развивает свои представления о форме тела и ангелов. «Невидимые существа, – говорит он, – имеют у Бога свое тело и свойственный им вид, посредством которого они видимы для одного Бога»51). Тело ангелов грубее тела Бога и тоньше человеческого тела. Ангел есть дух материальный (angelus spiritus materialis)52), созданный из какой-то огненной и световидной сущности, ибо в псалме 103-м сказано: «Творяй ангелы своя духи и слуги своя пламень огненный». Но тело ангелов не может идти в сравнение с грубым человеческим телом. У них corpus, а не саrо53). Одни из ангелов не устояли в добре и пали. Их вина состоит, между прочим, в любви к дщерям человеческим и плотском союзе с ними, как это видно из известного места книги Бытия (гл. VI, 1-2)54). Потому-то женщины и девушки, являясь перед лицом Бога, перед Которым они виновны в падении ангелов, должны покрывать свое лицо, соблазн которого простирался некогда до самого неба. Потому-то и апостол повелевает им иметь на главе знак власти мужа «ради ангелов» (1 Кор. XI, 10)55). От плотского союза ангелов с женщинами произошли демоны.
Душа человека также телесна и имеет форму человеческого тела. «Когда Бог вдунул в человека дыхание жизни... оно тотчас перенеслось внутрь человека и раз-
______________________
51) Adv. Prax. c. 7.
52) Adv. Marc. lib. II, 8.
53) De carn. Chr. c. 6.
54) De cult. Foemin. I, c. 1; De virg. Vei. cap. 7; Adv. Marc. lib. V, c. 18.
55) De virg. vel. 7. ср. de orat. 16.
208
лилось по всем частям тела, сгустилось и заключилось в телесные границы, как в литейную форму56). Это и есть внутренний человек. Тело души весьма тонко и недоступно нашим грубым органам чувств, но в минуту озарения от Духа Святого его можно видеть и телесными очами. Одна сестра монтанистка в экстазе видела дух «не как пустое и бессодержательное качество, а облеченным в человеческую форму, душу нежную, блестящую, воздушного цвета»57). И не удивительно, что душа обладает всеми необходимыми свойствами, которые философы приписывают телу, – именно внешним видом и протяжением трех измерений – в длину, ширину и высоту58). Как телесная, душа питается телесной же пищей, а не духовной только, как утверждают платоники, ибо никто не может поддерживать угасающую жизнь мудрыми изречениями Платона и Аристотеля59). Св. Писание подтверждает эти мысли притчей о богатом и Лазаре60). Если богач страдал, то потому, что душа его имела тело. Бестелесное ничего не чувствует, потому что не имеет органов восприятия61). Человек есть союз души и тела62). Душа и тело находятся в теснейшем единении между собой. «Бог поместил душу во плоти или, лучше сказать, посеял и смешал ее с плотью и так тесно соединил их, что трудно наверное сказать, плоть ли служит носителем духа или душа носителем плоти, душа ли повинуется плоти или плоть душе»63), Что касается происхождения душ, то Тертуллиан, отрицая теории предсуществования64) и переселения душ65), держится традиционизма. Душа зачинается одновременно с телом в естественном акте рождения и происходит от душ отца
_______________________
56) De anim. 9.
57) Ibid. 8 и 9.
58) Ibid. 9.
59) Ibid. c. 6.
60) Ibid. c. 7.
61) De anim. c. 7, ср. apol. 48.
62) De resur. carn. C. 40.
63) Ibid., c. 77.
64) De anim. 23-26.
65) Ibid., 28-31.
209
и матери ех semine anirnae66). (Различается физическое и душевное семя.)
В понятии Тертуллиана о благодати резко выражается тот же реализм. Для крещения yпoтребляется вода, потому что Дух Божий, некогда носившийся над водой, освятил ее. «Вещество, занимающее низшее положение, с естественной необходимостью принимает в себя свойства вещи, находящейся над ней. В особенности все материальное способно заимствовать свойства духовного, потому что последнее, благодаря тонкости своей субстанции, легко проникает в первое. И теперь во время крещения, после призывания, Дух Святой немедленно нисходит и, оставаясь вверху воды, освящает ее из себя, и вода, освященная таким образом, сама впитывает в себя силу освящать»67). Благодать Божия, по Тертуллиану, подобна материальной силе. Если она скопляется в одном месте, то является недостаток в ней в другом. «Небесные дары пророчества, говорит он, которыми обладал Креститель после переселения во всей полноте Духа Святого в Иисуса Христа, до такой степени в нем оскудели, что он, не познавая уже Того, о пришествии Которого сам возвестил, послал к Нему спросить: и Ты ли грядый, или иного чаем» (Мф. XI, 3)?
Такими же характерными особенностями отличаются эсхатологические представления Тертуллиана. История человечества должна закончиться тысячелетним царством Христа на земле. Для наслаждения благами этого земного царства воскреснут одни лишь святые, которые будут обитать в нерукотворенном городе Иерусалиме, уготованном для них Богом и находящемся в настоящее время на небе. Его апостол Павел называет матерью всех нас (Гал, IV, 26), Он был известен пророку Иезекиилю, его видел апостол Иоанн (Иез. XLVIII, 30; Апок. XXII, 2). Наши же пророки (пророки монтанистов) предсказывают его видимое явление и в подтверждение этого ссылаются на то обстоятельство, что отражение этого города иногда и теперь бывает видимо на небе; это случи-
____________________
66) Ibid., 27.
67) De bapt. I.
210
лось в действительности во время одного похода на Восток и подтверждено языческими свидетелями. В Иудее в течение сорока дней ежедневно утром являлся на лазури неба город, а к полудню исчезал, и, однако, вблизи не было ни одного города. Когда этот город спустится с неба, то в нем будут наслаждаться праведные полнотой духовных благ, ибо справедливо и достойно Бога утешить Своих служителей на том самом месте, где они страдали за имя Его. Впрочем, не все святые воскреснут одновременно, но одни раньше, другие позже, смотря по заслугам. По истечении 1000 лет тела святых изменятся и сделаются светозарны, подобно ангельским, потом наступит всеобщее воскресение, суд и вечное мучение грешников67). Орудием наказания грешников будет служить огонь, который ныне терзает внутренность земного шара. О разрушительной силе его можно судить по тому, что одних искр его, вылетающих из жерла вулканов, достаточно, чтобы разрушить целые города; о вечности его говорит то, что ни колебание, ни исчезновение гор не могло погасить этого источника пламени68). Пламень этот – падает ли он в виде громовой стрелы или исторгается из земли через горные вершины – одинаково не пожирает того, что жжет. Горы горят и при всем том существуют. Вот почему он особенно ужасен. Он будет всегда восстанавливать пожираемое им тело грешника69).
В нравственной области возможны также два главных направления – идеалистическое и реалистическое. Для первого важно настроение, которое служит источником нравственных поступков, второе больше придает значения самим поступкам. Первое старается развить в человеке известное расположение чувства – любовь к ближнему, благоговение к Богу и покорность Его воле – и мало заботится о внешней регламентации поведения, второе хочет дать подробные указания, когда и как следует действовать. Первое, впадая в крайность, часто ведет к квие-
______________________
67) Adv. Marc. III, c. 24.
68) De poenit. 12.
69) Apol. 48.
211
тизму: довольствуется радостями благих намерений и не хочет знать страды нравственной деятельности. Второе в своей односторонности ведет к простой легальности, к поведению лишь по внешности, соответствующему требованиям нравственности, но по духу настолько чуждому его, что даже мученичество может вмениться в ничто (1 Кор., 13 гл.). Идеалистическое направление отталкивает, однако, реалистические натуры своей неопределенностью и отсутствием осязательности. В самом деле, если отвести регламентации внешнего поведения второстепенное место, то теряется наглядный масштаб для оценки собственного и чуждого поведения. Приходится много думать, как поступить при данных обстоятельствах, потому что каждый случай имеет свои особенности, сообразно с которыми должен изменяться характер и образ действий. Далее, когда поступок совершен, то и тогда требовательная к себе совесть не может успокоиться. Повреждение нашей нравственной природы так велико, что к самым благородным нашим чувствам примешивается тень эгоизма и своекорыстия, так что иногда не можешь дать себе отчет, по каким, собственно, мотивам действовал. Та же неопределенность имеет место и при суждении о поведении других. Все зависит от мотивов. Возьмем пример из времени Тертуллиана. При возникновении гонений многие из епископов бежали – большинство по слабости, а некоторые для того, чтобы в тяжкое время не оставить стада без пастыря. Как было судить о них? Судьей здесь мог быть только Бог и их совесть. Точно так же воин, отказавшийся надеть на голову венок, не согрешил бы, поступив обратно, в том случае, если бы подчинился требованию начальства не из страха перед возможным наказанием, а из искреннего желания спасти мир Церкви от могущего произойти вследствие его ослушания взрыва языческой ненависти ко всем вообще христианам. Все дело здесь в мотиве, но он ускользает от внешнего наблюдения, не оставляя возможности правильно оценить поступок с нравственной точки зрения.
Реалистическая натура Тертуллиана не могла помириться с подобной неопределенностью. Ему нужны были ясные
212
и определенные нравственные правила, чтобы можно было действовать, не задумываясь долго. Ему нужно было знать людей, чтобы определить свое отношение к ним. Вот потому-то Тертуллиан так мало говорит о нравственном настроении, о любви к ближнему и так подробно хочет регламентировать всю жизнь человека. Он окончательно склоняется к номизму и с логической необходимостью разделяет участь всех номистов. Во-первых, его могучий нравственный характер, способный на самые тяжелые жертвы ради идеи, совершенно разменивается на мелочи. Тертуллиан входит во все подробности обыденной жизни, стремясь подвести их под известные нормы и правила. Говорит он об обстановке христианских домов, о платье, дозволенном для христианина, касается косметики и куафюры женщин, настаивает, чтобы девушки являлись в богослужебные собрания с покрытой головой, рассуждает о том, когда христианин может принять приглашение язычника и когда должен отказаться, и, наконец, пишет целый трактат о преимуществах паллиума, или плаща, перед тогой70). Во-вторых, характерны мотивы, на которые часто ссылается Тертуллиан, запрещая ту или другую мелочь жизни. Наряду с более важными и серьезными соображениями он приводит основания, поражающие своей искусственностью и натянутостью. Заниматься косметикой и посвящать слишком много забот своей внешности, конечно, дурно, потому что все это служит несомненным признаком душевной пустоты и отсутствия серьезных нравственных интересов, Тертуллиан не ограничивается этим, но видит, например, в приготовлении цветных материй оскорбление Бога, дерзкую критику Его творения, стремление переделать и изменить по своему вкусу творение Божие, ибо «Бог и сам сотворил бы овец, шерсть которых была бы багряного или других блестящих цветов, если бы это было нужно»71). В его время были в моде громадные парики, которые покрывали голову в виде высокой жреческой шапки. Тертуллиан восстает против этой моды, потому что видит в ней
_______________________
70) De idol. 16, 21-22.
71) De cult. foem. I, 8; II, 10.
213
желание произвольно увеличивать свой рост чуть не на целый локоть, вопреки известным словам Ев. Мф. (VI, 27), которые он объявляет заповедью72). По этой же причине он запрещает носить обувь с каблуками. «Противник Божий диавол, говорит он73), знает, что никто же пекийся может приложити возрасту своему локоть един (Мф. VI, 27), но учит трагических актеров подыматься на каблуках, как бы издеваясь над сими словами». «Не кладите на голову, освященную крещением, – убеждает Тертуллиан христианок, – волос чужой головы, этих смертных остатков какого-нибудь бедняка, нечистого, умершего от распутства, или злодея, осужденного геенне. Свободная голова должна быть свободна от всех этих тягостных убранств»74). Тертуллиан порицает также меновую торговлю на том основании, что каждый народ должен довольствоваться произведениями своей страны и не должен желать приобрести того, что Богом назначено в удел другим народам75).
В связи с номизмом стоит и тот факт, что на всей жизни Тертуллиана и на всех его сочинениях лежит мрачный отблеск страха вечного осуждения, как у апостола Павла в иудействе и у Лютера в католичестве. Отец Небесный является в его сознании преимущественно в образе грозного Судии, готового карать за каждый нравственный промах Любви, как преимущественного мотива для нравственной деятельности, у Тертуллиана не существует. Таковыми главным образом должны служить, с одной стороны, долг христианина – воина Христа – сражаться за Него и переносить всевозможные лишения, с другой – прелесть райских наград и страх вечных мучений76). «Мы исповедуем учение наше, говорит он, из страха к суду Божию...»77) «Где нет страха, там нет и причины исправляться»78). Если бы у Тертуллиана было больше сердечности, он не впал
_____________________
72) Ibid. II, 7.
73) Spect. 23.
74) De cult. foem. II, 7.
75) Ibid. I, 9.
76) Ad mart. 3.
77) De fest. an. 2; Apol. 19; de poenit. 5.
78) De poenit. II.
214
бы в такие крайности номизма. Любовь легко разрывает те путы, которыми номизм связывает нравственное существо человека. Милосердный самарянин помогает избитому и ограбленному путнику, не осведомляясь о том, к какой национальности принадлежит этот несчастный и нет ли опасности оскверниться через прикосновение к еретику. Человек любящий и в субботу не затруднится помочь страждущему. Но у Тертуллиана было гораздо больше любви к принципу, к христианству как доктрине, ради торжества которой он был готов пожертвовать всем, чем к людям, которыми он был окружен. Потому-то он с нетерпением ждет Страшного Суда, чтобы насладиться мучениями грешников и язычников, этих жестоких врагов исповедуемой им религии. Убеждая христиан не посещать театра, цирка и боя гладиаторов, Тертуллиан указывает им на те нравственные наслаждения, которые дает им христианство взамен этих удовольствий плоти. Если им недостаточно еще и этого, то он умоляет их подождать откровения славы Божией и всеобщего Суда, которые ближе к ним, чем вообще думают, обещая им зрелище по своему захватывающему интересу не сравнимое ни с какими земными зрелищами. «Какое обширное зрелище откроется тогда перед нами, говорит он, какой предмет смеха, радости и удовольствия явится для нас, когда множество могущественных царей, о которых говорят, что они взяты на небо, вместе с их юпитером и свидетелями их вознесения станут из глубины ада оглашать воздух своими воплями! Какое внезапное восхищение охватит нас, когда мы увидим, что столько правителей, столько судей, столько гонителей имени христианского горят неугасимым огнем, который будет гораздо невыносимее огня, пожиравшего мучеников, между тем как последние возрадуются и возвеселятся, взирая на жестокую и вечную казнь своих мучителей. Прибавьте сюда мудрых философов, которые со стыдом будут гореть в огне перед своими учениками... присоедините сюда поэтов, которые неожиданно в страхе предстанут перед судилищем Христа. Тогда-то трагические актеры под бременем своего несчастья будут испускать вопли плачевнее и громче, чем какими прежде оглашали театр. Тогда-то
215
шуты и гаеры сделаются еще эластичнее и гибче от огня. Возницы цирка будут еще интереснее, когда будут гореть в колесе из пламени... Впрочем, тогда, вместо того чтобы смотреть на этих несчастных, я предпочту обратить свои ненасытные взоры на тех, злодеяние которых простиралось на самого Господа (иудеев). Вот, скажу я им, тот сын плотника и девы, тот разрушитель субботы, тот самарянин, тот одержимый бесом человек, вот тот, кого вам продал Иуда, вот тот, кого похитили тайно ученики, чтобы потом распустить слух о его воскресении, или тот, труп которого садовник положил в другое место, боясь, чтобы множество посетителей не истоптали ему салат. Такого великолепного и величественного зрелища не доставит тебе ни один претор, ни один консул, ни один жрец. Эти наслаждения мы переживаем до некоторой степени уже теперь – через веру – в своих мыслях и представлениях»79). Мы с намерением привели эту довольно длинную выписку из сочинений Тертуллиана, потому что она чрезвычайно наглядно рисует сердечное настроение этого писателя. Не очевидно ли из нее, что христианство не произвело радикального обновления в его сердце? Человек, который в годину бедствий и преследований услаждается в своем воображении картинами будущих мучений своих врагов, не слишком далеко ушел от язычника. Он ожидает для себя в будущей жизни тех же наслаждений, которые язычники приготовляли для себя здесь, в своих колизеях. Они тоже по большей части бросали львам и тиграм тех, кого считали врагами и преступниками государственного порядка. Если бы место цезаря в Риме занял христианский император и воздвиг гонение против язычников, то Тертуллиану, вероятно, было бы не неприятно видеть эту кровавую расправу, хотя, подчиняясь предписаниям своей религии, он, может быть, и отказал бы себе в этом удовольствии. Какую противоположность в этом отношении представляет Тертуллиан Оригену, сердце которого переполнено было любовью и не
___________________
79) De Spect. 30.
216
могло помириться даже с мыслью о вечном мучении демонов! Как далеко стоит он от Исаака Сирина, которому принадлежат следующие слова: «От упоения любовью к Богу сердце человека возгорается о птицах, о животных, о демонах и о всех вообще тварях без различия добрых и злых!» (Нравственная жизнь по Исааку Сирину. Хр. Чт. 1859. I стр. 321.)
Характер Тертуллиана очень ясно отразился и в его «Апологетике». Если сравнить это сочинение с подобными же произведениями греческих авторов, которыми Тертуллиан к тому же пользовался, то ясно обнаружится вся разница в складе ума греков и римлянина. Греческие апологии христианства отличались философским характером. В них христианство оправдывалось с философской точки зрения. Этой стороной дела интересовались в Греции, в этой колыбели европейской философии, хотя преследования христиан обусловливались вовсе не мнениями о философской состоятельности христианства. На Западе вообще меньше интересовались отвлеченными вопросами, и Тертуллиан в этом отношении был, как уже замечено, верным выразителем национального духа. Со свойственной ему практичностью он ясно видел, что вовсе не теоретические соображения служат причиной гонений на христиан, а отчасти народная ненависть, инстинктивно чувствовавшая в христианстве непримиримого врага языческого строя жизни, главным же образом – обвинения в явных и тайных преступлениях, в которых будто бы были виновны христиане. Поэтому в своей апологии Тертуллиан не занимается доказательством истины христианства, но, как судебный адвокат, отмечает, во-первых, не соблюдение юридических формальностей при судопроизводстве над христианами, во-вторых, защищает их против возводимых на них обвинений. Таким образом, все сочинение приобретает чисто юридический характер. Он сказывается уже в самом плане апологии. Во вступлении (1-6 гл.) развиваются некоторые юридические начала. Здесь, например, раскрывается внутреннее противоречие закона Траяна, запрещавшего разыскивать христиан и повелевавшего наказывать тех из них, которые представлены в суд (гл. ΙΙ), указывается на незаконность применения пытки к хри-
217
стианам с целью принудить их к отречению от имени христианина, тогда как обыкновенно она употребляется для того, чтобы вынудить признание в преступлении (ibid.), наконец доказывается необходимость изменять законы устаревшие или несправедливые (гл. IV). Собственно апология разделяется на две неравные части. Первая состоит из трех глав (7-9), вторая из 36-ти (10-46). Причина такой неравномерности заключается в различной степени важности перед римским судом предметов, служащих содержанием обеих частей. В первой части содержится защита против обвинения в тайных преступлениях. Так как причиной издания противохристианских законов служили не тайные преступления, а явные, то первая часть апологетики отличается краткостью. Гораздо подробнее вторая часть, посвященная защите против обвинений в явных преступлениях – в оскорблении религии и царского величества80).
Реалистическая черта обнаруживается также в способе, которым Тертуллиан пользовался для доказательства своих мыслей. В доказательствах у него решительно преобладает факт над диалектикой и отвлеченным рассуждением. Божественность Писания он доказывает исполнением заключающихся в нем пророчеств (Apol. 20). Причиной общественных бедствий язычники считали христиан, навлекающих на страну гнев богов. Тертуллиан перечисляет массу исторических фактов – наводнений, землетрясений, гибели городов от извержения вулканов, жестокостей войны, иссушения морей, – имевших место в древности, ранее возникновения христианства81). Желая показать превосходство христианской нравственности перед нравственностью философов, Тертуллиан перечисляет множество биографических анекдотов из жизни философов, отрицательно характеризующих их со стороны нравственной чистоты (Apol. 46). В доказательство того, что из Св. Писания можно извлечь оправдание для какой угодно доктрины, если произвольно выбирать одни тексты и без
______________________
80) Щеглов. Апологетик Тертуллиана. Тр. К. Д. А. 1887 г. III, 497-498.
81) Apol. 40.
218
внимания оставлять другие, содержащие противоположную мысль, - он ссылается на Озидия Гета, составившего из отдельно взятых стихов Виргилия целую трагедию «Медея», на Гомеровы кентоны или целые поэмы, составленные из стихов Гомера, и другие литературные упражнения в том же роде82). В борьбе с еретиками Тертуллиан поражает их обыкновенно текстами Св. Писания, буквально истолкованными, но в богословии текст имеет такое же значение, какое в других науках факт. Здесь важно не раскрытие содержащейся в нем мысли, но самая наличность этой мысли. Реалистические наклонности Тертуллиана обнаруживаются в указанном способе доказательств мысли столько же, сколько и в том обстоятельстве, что он имел в своем запасе необходимое для этого огромное количество фактов из самых разнородных областей человеческого познания – философии, литературы, права, истории, медицины, естествоведения, археологии и др. Эрудиция его была поразительна. В одном «Апологетике», кроме церковных писателей, Тертуллиан цитирует Плиния Младшего, Геродота, Ктезия, Диодора Сицилийского, Кассия Севера (Гемина), Корнелия Непота, Сенеку, Пиндара, Диогена Киника, Варрона, Тацита, Аристея, Манефона, Бероза, Птоломея, Гиерона, Дмитрия Фалерийского, Иосифа Флавия, Фалла, Менандра, Юба, Аппиона, Платона, Цицерона и Пиррона. Имена этих писателей названы в апологии. Далее следует перечисление авторов, из сочинений которых заимствованы сведения, но имена которых не указаны Тертуллианом: Диоген Лаэрций, Плутарх, Плиний Старший, Авл Геллий, Тит Ливий, Виргилий, Гомер и Светоний83). Для нас важно то, что Тертуллиан заимствует у этих писателей не развитие известной мысли, а опять-таки факт. Память же фактов есть одна из особенностей реалистического склада ума. Натуры созерцательные, способные к широким обобщениям и построению всеобъемлющих философских концепций, обыкновенно не отличаются слишком живою
_______________________
82) De presser. 39.
83) Щеглов. Аполог. Терт. Труды К. Д. Академии. 1888. Стр. 405-430.
219
памятью. У Григория Богослова мы не встретим такого множества фактических сведений.
Итак, практический, не расположенный к отвлеченным спекуляциям дух Тертуллиана сказался эмпиризмом в теории познания, реализмом в догматике, номизмом в этике и юридическим характером апологетика.
И. Попов.
(Окончание следует).
220
Страница сгенерирована за 0.21 секунд !© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.