В «Дневнике Философа», появившемся в IV номере «Пути», Н. А. Бердяев высказывает мнение, что в нынешнее время многие утеряли способность объективно относиться к монархии; о ней вспоминают как о потерянном рае. Странной кажется идеализация рухнувшей монархии. Как будто жестокий урок истории не понят и русское общественное мнение утешается сладкими воспоминаниями о добром старом времени, вместо того, чтобы понять, что история свершается во времени и потому вспять не возвращается. Как будто забыты многочисленные недостатки монархии. Конечно, недостатки эти ничтожны по сравнению с ужасами коммунизма, но как бы ничтожны они ни были, на них нельзя закрывать глаза. Их нужно смело обличать. С монархией нельзя мириться, как с наименьшим злом. Нужно понять урок истории и искать неустанно наиболее совершенную форму осуществления человеческого общества. Но окончательно ли умерла монархия и правда ли, что монархисты, желая вызвать ее вновь к жизни, обнаруживают непонимание истории и неспособность к творчеству?

Вряд ли кто станет утверждать, что русская монархия была совершенной; ее недостатки можно и должно обличать; но не критикой русской монархии решается вопрос о ценности самой монархической идеи: ведь если идея плохо осуществлялась, то это не значит, что сама идея плоха. Если бы даже идея монархии была безукоризненно выполнена, она не смогла бы осуществить на земле абсолютное добро; как всякая идея она — плод человеческого творчества, потому она не может претендовать на степень ценности абсолютной. Чтобы определить ценность идеи, нужно вынуть ее из времени, из дурной бесконечности непрестанного умирания. Может быть потому и обозначилось теперь «поправение» русского общественного мнения, что ярко выявилась религиозная ценность монархической идеи, освобожденной от ее несовершенной земной оболочки?

По мнению Н. А. Бердяева, монархия имела религиозно-мистический смысл для языческого сознания, т. е. в эпоху обоготворения царской власти в Египте и в императорском Риме. Н. А. думает, что в христианскую эпоху монархия должна впасть в соблазн Великого Инквизитора, т. к. христианский царь берет на себя все бремя свободы и ответственности перед Богом, оставляя народ в состоянии датской невинности.

Языческое сознание еще не изжито в христианскую эпоху, с великим трудом освобождается человек от власти кумиров.

Человеческий дух, порываясь к истине в процессе познания и творчества, запинается на идеях, на формах, в которые он облекается, бессильный достичь Бога; человеческий дух держится за созданные им же самим формы, опасаясь падения в хаос. Если бы в исканиях своих он достиг Бога, он не нуждался бы в идеях и был бы свободен от них; достигнув истины, он обретал бы свободу.

Всякая форма ограничивает человеческую свободу, она настойчиво требует быть познанной, преодоленной; если она не будет преодолена, она представится таинственным кумиром, превосходящим по природе своей силу человеческого творчества; кумир этот будет внушать страх и требовать поклонения себе.

Странным может показаться утверждение, что индивидуальное стремление человека стяжать истину, т. е. свободу, в подвиге творчества, приводит к созданию форм, стесняющих свободу и могущих стать кумирами, преграждающими

105

доступ к Богу. Можно даже утверждать, что человеческое творчество есть созидание Вавилонской башни, можно усумниться в ценности творчества, в его нравственной оправданности. Не потому ли человек творит, что он не в силах нести бремя свободы и хочет ограничить себя, закрепостить себя созданными формами?

Если положительно ответить на этот вопрос, то нужно будет осудить и одну из тех форм, в которую облекается человеческий дух в своих неудачных исканиях истины — идею монархии. Приемлемой окажется лишь непосредственная теократия. Прав будет Н. А. Бердяев, утверждающий, что царская власть есть порождение греха.

Результаты творчества плачевны; но разве можно требовать от грешного человечества способности достигать истину без подвига?

Творчество рождается в смутном ощущении человеком своей греховности, т. е. из неудовлетворенности человека; человек стремится овладеть ценностями, которые ему недостают. Творческий процесс, в сущности, то же, что процесс познавательный. И в творчестве и в познании человек выходит из оболочки самодовольства, признает существование внешнего миpa, как бы смиряется перед внешним миром; познание, зарождаясь в акте смирения, осуществляется в связи субъекта с объектом познания, т. е. в акте любви. Форма (объект), возникшая в порыве человека к истине, т. е. к Богу, есть умаленное отражение истины, требующей дальнейшего раскрытия. Форма, существование которой констатировано в момент зарождения акта познания, может быть принята или отвергнута субъектом; любовь, познающая может переродиться в ненависть. Аскетическая ненависть к миpy — преодоление и познание миpa.

Форма давит на сознание, ограничивает свободу познающего и требует преодоления. Потому правы мистики, которые видят в мире itinerarium к Богу; мир, созданный мыслью Бога, воплотившийся в форму, нас ограничивающую, учит нас смиренью и требуя от нас познания, принуждает нас к любви.

В акте познания должны встретиться две любви — любовь, заключенная в объекте стяженном творчеством — в форме, и любовь субъекта к объекту.

Человек не может познать Бога, пока Бог — чистый Дух, не воплотившийся в форму. Бог познавался постольку, поскольку Он сам давал себя познать, поскольку Он снисходил к людям и воплощался.

Преп. Maкарий Египетский, в слове «О возвышении ума» говорит о воплощении: «Беспредельный и бесплотный, Господь по беспредельной благости плодотворит Себя; Великий и Пресущественный, как сказал бы иной, умаляется, чтобы придти в возможность сорастворяться с умными Своими тварями — душами, разумею Святых и Ангелов, чтобы для них сделалось возможным причащаться бессмертной жизни Его божества, потому что всякая тварь и Ангелы, и душа и демон по собственной своей природе есть тело».

Форма не только ограничивает человеческую свободу, не только грозит превратиться в кумир и заслонить Бога; ее существование, как объекта познания, необходимо для существования познания. Лишь через форму человек восходит к истине, т. е. к освобождению от власти греха. Форма — не порождение греха, а порождение любви.

На это можно возразить, что творчество, порождающее форму, может совершаться не только во славу Божию, но и во славу диавола, т. к. можно поклоняться не только Богу, но и диаволу; оно неизменно сохраняет свой религиозный характер, хотя конечные объекты поклонения диаметрально противоположны. Творчество во имя Божие отличается от творчества во имя диавола тем, что в первом случае человек сознает свое ничтожество до конца, смиряется до конца и любит совершенной любовью, т. е. любовью не только имеющей Бога объектом своим, но и своим источником; зато во втором случае человеческое смиренье не доведено до конца, — оно останавливается на поклонении ложному богу, кумиру; любовь, не могущая преодолеть кумира, — несовершенна, не питается от источника любви Божией, бессильная достигнуть созерцания Бога. Кумиром может оказаться и личность самого человека, творящего, но не в самый момент творчества, который всегда будет самоотдачей, но в момент конечный для данного творческого акта.

Форма, обретаемая творчеством во имя Божие, имеет за собой бесконечную перспективу, уходящую в вечность, причастную истине освобождающей; творче-

106

ство же богопротивное лишено этой перспективы.

Насыщенное любовью, творчество во имя Божие кристаллизуется в форму, доступную человеку, хотя и требующую непрестанного напряжения его любви; в подвиге познания благодатной формы человек восходит к конечному единству с Богом. Для примера можно взять притчи И. Христа; они облечены в форму простых рассказов и в них умаляется все откровение о Царстве Небесном; любовь, познание, раскрывая их смысл, ведет по пути жизни вечной в абсолютную свободу.

Переходя к непосредственному рассмотрению вопроса о монархии, можно сказать, что существует два типа государственной власти, соответствующие двум основным типам форм. Типы эти: теократический и идолократический. В теократии главой государства является Бог (см. определение теократии, данное Иосифом Флавием, создателем этого термина Contra Apion: 2, 164).

Для христианского сознания теократия государство, входящее в икономию церкви.

Для сознания нехристианского, государство мыслится как самостоятельная ценность, в которой властвует идея, признаваемая непогрешимой. Законы нехристианского государства — непреложны, хотя legis non habentes naturaliter quae legis sunt faciunt. Государство это основано на вере въ непогрешимость человеческого творчества, на человеческой гордыне и на нелюбви.

Идея самодержавной монархии — идея теократическая. Н. А. Бердяев видит религиозную неправду мистической концепции самодержавия в том, что она взваливает бремя свободы и ответственности на одного человека, снимая это бремя с христианского народа. На самом дел бремя с народа не снимается — народ не делегирует свою власть царю, не облекает его непогрешимостью. Народ лишь смиренно признает свою неспособность непогрешимо судить мирские дела, преклоняется перед правдой Божией, носителем которой является царь, пока он творит волю Божию.

Император Константин, в речи, произнесенной на Ι-м Вселенском Соборе, именует себя «братом епископов в служении Богу» (Evs. vita Const. 13 — XII)

Царская власть родственна власти епископской, покуда она сыновне творит волю Бога в мирских делах, т. е. в области, изъятой из ведения церковной иерархии: «епископ, или пресвитер, или диакон да не приемлет на себя мирских попечений, а ина да будет извержен из священного чина», гласит 6-ое прав. Св. Ап. Если оправдано существование в миpe форм благодатных, т. е. входящих в икономию церкви, то оправдано и существование власти царя, творящего волю Божию.

Власть эта не требует себе рабского подчинения, а подчинения сыновнего, основанного на любви к Богу, волю Которого эта власть исполняет.

Власть эта — не лицеприятна, бесстрастна. Она — тяжелый подвиг, который приемлет на себя царь — помазанник Божий, отвечающий в своих действиях не народу, вверенному ему, а Богу. Власть эта творит правду Божию, а не «многомятежное человеческое хотение», она — не произвол возгордившегося в своем ничтожестве человечества. Произвол творимый во имя идеи свыше неоправданной, во имя кумира не преодоленного, есть подлинное нарушение свободы народа; власть же творимая во имя Божие, не нарушает свободу народа, а воспитывает народ, облегчает ему путь к истине освобождающей.

Остальные типы государства не могут быть отнесены к категории теократии.

Монархия абсолютная, деспотия, где верховная власть носится лицом, творящим свою волю, признаваемую им непреложной истиной и потому требующей себе рабского подчинения, — одно из самых ярких проявлений богоборческой гордыни.

Государства, осуществляющие народоправство, принято называть демократиями. К демократии, следовательно, относится и конституционная монархия, где монарх подчинен не воле Божией, а воле народной, выражаемой парламентом.

На вере в непогрешимость человеческой идеи основан и социализм, и анархизм; потому и они могут быть отнесены к демократии. Вернее было бы называть все эти течения народоправствами, основанными на отрицании первородного греха и на вере в человеческую непогрешимость, идолократиями.

Задача демократии — создание рая на земле; христианство считает эту задачу невыполнимой. Демократия же берется за

107

ее выполнение, и думает, что выполнит ее наилучшим образом, осуществляя волю народа, не понимая, что человеческое xoтениe многомятежно, что люди вечно враждуют между собой, не обладая совершенной любовью, способной собрать их во едино стадо с единым Пастырем. Демократия не понимает, что действительное единство постигается лишь в любви, т. е. в Боге, и основывает свои действия не на выражении совершенной любви — воли Божией, как это делает царь, а на выражении любви несовершенной, на большинстве голосов многомятежного народа.

Демократия отрицает объективную Истину, т.е. Христа, и на его место ставит кумир — безблагодатное государство, безгрешное в своих законах. Потому она борется с Церковью активно, как с организацией, имеющей свой закон, как с государством в государстве.

Основанная на вере в непогрешимость человеческой идеи, она исповедует возгордившуюся личность, чуждую сознания своей греховности, личность отвратившуюся от Бога, от любви; потому демократия — разделение.

Многие считают, что человеческий прогресс ведет к установлению демократических государств; если правда, что человечество идет к установлению демократических государств, то это лишь свидетельствует о неизменном приближении конца миpa: ибо в конце времен оскудеет любовь.

Жестоко ошибается Розанов, утверждая, что: «глубочайшее и, пожалуй, единственное основание демократии написано во второй книге Бытия, в удивительных словах, предшествующих созданию подруги Адама: не хорошо быть человеку одному». Эти слова обосновывают не демократию, а монархию — теократию. Человек одинок в своей гордыне и перестает быть одиноким, смиряясь и любя ближнего своего в Боге. Лишь в Нем достигается единение.

Среднее место между монархией и демократией занимает аристократия. Существует мнение, что к аристократии устремляются демократия, порождающая класс специалистов государственного дела, которым и вручается власть. Постольку, поскольку эти аристократы творят свою волю или волю народную, т. е. служат человеческой идее, а не Богу, государство их не может быть названо теократическим; оно войдет вместе с демократией и абсолютной монархией в категорию идолократии.

Вопрос — может ли группа людей служить одному Богу, а не идее, их объединивших в группу? Если не останавливаться на группе аристократов и расширить эту группу, для большей ясности, до понятия народа, и, наконец, всего человечества, и положительно ответить на этот вопрос, то это значило бы признать возможным осуществление непосредственной теократии.

Н. А. Бердяев считает, что непосредственная теократия осуществима и, что «царская власть есть порождение греха, результат нежелания народа жить в непосредственной теократии». Еврейский народ, да и вообще ни один народ, не жил в непосредственной теократии. Разве не необходимо, для осуществления непосредственной теократии, чтобы народ был способен на полноту любви, преодолевающей все формы, могущей обходиться без форм и достигшей вечного созерцания Бога?

Не будь первородного греха не было бы формы, не было бы времени, не было бы царской власти; царская власть — результат не нежелания народа жить в непосредственной теократии, а результат неспособности. Еврейский народ никогда не жил в непосредственной теократии — и Моисей, и судьи были властителями народа, творившими волю Божию, т. е. занимали место наследственных царей, задача которых — тоже творить волю Божию, а не свой произвол и не волю народную.

После библейского текста, приведенного Н. А. Бердяевым, идет другой текст, гласящий: «И отвечал Самуил народу: не бойтесь, грех этот (грех желания иметь царя) вами сделан, но вы не отступайте только Господа и служите Господу всем сердцем вашим и обращайтесь вслед ничтожных богов, которые не принесут пользы и не избавят; ибо они — ничто. Господь же не оставить народа Своего ради великого имени Своего, ибо Господу угодно было избрать вас народом Своим» (Перв. Кн. Ц. XII: 20-22).

Самуил, как бы учит народ правильному отношению к царю; народ, служа Господу всем сердцем своим, избегал соблазна поклонения царю, как идолу; (как раз в эту эпоху в Египте царь считался земным богом).

Н. А. Бердяев говорит, что «аргумен-

108

ты, взятые из Библии, не могут иметь решающего значения в нашу эпоху». Ветхозаветная плоть ждала своего искупления воплотившимся Богом. Потому ветхозаветная плоть была оправдана лишь по мере ее причастия плоти искупленной, поскольку она уготовляла путь Искупителю. Ветхозаветный мир тяготел к земле, к идолам, против которых неустанно боролись пророки проповедью Мессии. Многие цари Иудеи и Израиля ходили вслед идолов, делая неугодное в очах Господних; они боялись смерти и не верили, что в Боге нет смерти. Сын царя Давида, Авессалом, воздвиг себе памятник: «Авессалом еще при жизни своей взял и поставил себе памятник в царской долине; ибо сказал он: нет у меня сына, чтобы сохранилась память имени моего. И назвал памятник своим именем...» (Втор. Кн. Царств XVIII; 18).

Идея ветхозаветного царя была осуществлена в полной мере лишь царем Давидом, пророком, своим пророческим служением приобщившимся Христу, искупившему плоть.

В Ветхом Завете, как и в Новом борются две тенденции — теократическая и идолократическая, теозис и бессилие грешного человека. Для обоих заветов центром является Христос.

Грешный человек не может обойтись без царя, без власти, Богом оправданной, как он не может обойтись без Церкви, без миpa, без формы вообще, без времени и смерти, через которую необходимо пройти, чтобы воскреснуть.

Непосредственная теократия осуществится лишь в горнем Иерусалиме, когда времени больше не будет, когда будет новое небо и новая земля, когда будет достигнуто непосредственное созерцание Бога и храма больше не будет, т. к. храмом будет Господь Бог Вседержитель. Новый Иерусалим освятится славою Божиею и «спасенные народы будут ходить во свете его и цари земные принесут в него славу и честь свою». (Откр. XXI. 24).

Андрей Карпов.

109

Страница сгенерирована за 0.03 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com