рубил человек дрова и, нарубив, захватил большую охапку, чтобы нести. И не мог. Бросил охапку и снова принялся рубить. И нарубив, опять захватил охапку и опять не под силу. И так несколько раз и каждый раз бросал дрова и начинал снова рубить.

«Вот человек, поднявший большой грех, но по малодушию не может перенести его, а вместо покаяния — прилагает беззаконие к беззаконию, грех на грех». И очутился я во дворе дома — во дворе я увидел человека у колодца, черпающего воду:

у колодца стоял человек, черпал воду в утлый сосуд — и вода проливалась в колодец.

«Хочет человек доброе дело сделать. Но душа его ничтожна и мелка. И вот и добрые желания, а никого не утоляют, а льются сквозь душу, как вода».

И отведен я был в третье место — к вратам церкви — у церковных ворот я увидел двух всадников на конях:

держали они бревно поперек, хотели ввезти в ворота и не могли.

«Вот иго правды, но в руках гордых «партийцев». Ни один не хочет смириться и переложить бревно — не хочет сознаться в своей ошибке. И оба остаются за вратами».

И я возвратился в свой затвор — и было мне на раздуму.

РАЗУМНОЕ ДРЕВО

Сотворив из Адама жену Адама — Еву, Бог ввел их в рай и положил завет:

«Все, что вы видите здесь, для вас уготовано, всякое дерево на ваше наслаждение, от всех насыщайтесь, и лишь одно Разумное дерево на погибель вам. Бегайте его и не касайтесь: прикосновение к нему принесет вам тлю и горечь. Сохранитесь — и избегните смертного жала и наследите пространства жизни вечной! Вкусите — падением великим падете: горек его плод и смерть прозябает в нем».

Сказал Господь и, благословив человека на райскую жизнь, почил.

И вошел страх в сердце первозданных.

***

Разумное дерево — мать деревам стояло посреди рая широколистое, прекраснее всех дерев.

И от корней его истекал источник, насыщая весь рай — великий Океан-река, разделяясь на четыре реки: Фисон, Геон, Тигр и Ефрат.

И звери и птицы и гады — весь рай, все собирались под Разумное дерево наслаждаться его красотой.

«Бегите, не касайтесь! бегите, не вкушайте!»

И в сердце рос первородный страх:

каждую минуту зорко следи за собой, чтобы невольно, нечаянно как не коснуться запретного — матери райских дерев;

каждую минуту настороже будь: ступишь неловко — пропал!

В сердце вырастал страх —

страх греха,

страх потерять душу,

страх перед самим собой

И уйти некуда — от себя не уйдешь!

Устрашились первозданные — и райский сад им враждебен стал.

— — —

И тогда Сатана, обернувшись змеем, обольстил Еву, а Ева — соблазнила Адама.

И раздвинув листья, из плодов Разумного дерева вышла белая окликанная смерть и, щерясь, повела дружков за ушко-да-на-солнышко — из вольного рая на утлую землю.

ВЛАСТЕЛИН.

Был властелин велик.

Имел он власть над всеми царствами — все властители и цари были подчинены ему — вся земля.

И возгордился властелин и, чтя себя равным Богу, имя свое поставил выше самой судьбы.

***

На Коляду — в вечер Рождества — созвал властелин к себе на пир убогих и нищих со всех окрестных стран.

И взяв с собой большие сокровища — серебро и золото — сел на престол перед убогими и нищими.

—Просите у меня, что хотите: я дам вам!

Они же, как один, ответили:

—Дай нам бессмертие!

***

И повелел властелин, зная страсти человеческой души — корысть, зависть, сластолюбие — повелел рабам-челядинцам и юношам и девам и всем женам своим и гудцам и свирцам и скоморохам выйти на пиршество, стать круг престола со слонами, конями, верблюдами и крокодилами.

И пир загорелся огнями и кликами.

И резче всякого клика и человечьего и звериного прозвучал кличь самого властелина к убогим и нищим:

—Все это — ваше! Даю вам!

—Дай нам бессмертие! — был ответ.

***

И тогда по повелению властелина воздвигнут был великий жертвенник: несметные дары от моря, гор и лесов возжены были в честь пирующих.

И юноши и девы, как богов, славили убогих и нищих и, хваля, кланялись убогим и нищим, как царям — земным богам.

Но яд человеческого призрачного счастья — слава и почесть — не отравили душу убогих и нищих.

— — —

—Дай нам бессмертие! — и в третий раз сказали они, как один.

—Да я же сам смертен! — воскликнул властелин и стал, как столп,

И тихость нечаема, как тьма внезапная, покрыла клики и песни и тварь и плеск.

— — — так зачем же ты грабишь и воюешь, порабощаешь народы, смертью казнишь, гоняешься за славой и клевещешь, собираешь богатство, обманываешь и обольщаешь — сколько беды пошло в мире, сколько слез! — и насилию твоему нет конца! И куда хочешь понести награбленное или где хочешь скрыть свои богатства? Не один ли пойдешь в землю?

— Если оставлю поступать так, — гордо ответилвластелин, — то и все остановится творимое на земле: замрет всякая жизнь!

Они же сказали ему:

— Добру не повелено остановиться, ибо добро от света повелено. А злое — от тьмы есть. Зло и ложь достоит огнем сжечь или сам гореть будешь.

И убогие и нищие покинули пир.

ДРЕВНЯЯ ЗЛОБА

Старец, великий в добродетелях и прозорливый, побеждая демонские искушения и ни во что уже ставя их коварства, достиг совершенного бесстрастия, — обожился духом и чувственно видел и ангелов и бесов и всеих действа над человеком.

Видел старец ангелов, видел и бесов.

И не только шапочно знал старец всех бесов, но и каждого поименно. И, крепкий в терпении, без страха досаждал им и смеялся над ними, а то и горько пошутит, поминая им небесное низвержение и будущую в огнемуку.

—Доиграетесь, — скажет, — несчастные, подпалят вам ужотко хвост!
И бесы, хваля друг другу старца, почитали старца. И уж приходили к нему не искушения ради, а из удивления. И кланялись ему:

явится в час ночного правила одноногий какой — есть об одной ноге бесы такие, а рыщут так быстро, как мотоциклетка! — прикроется ногой с головкой и стоит в уголку смирно, пока не попадется на глаза старцу, а попался — поклонится и пойдет.

Вот был какой великий старец!

На сходбище бесовском зашел как-то разговор у бесов о небесных тайнах.

И один бес спросил другого беса:

— А что, товарищ, если кто из нас покается: примет Бог его покаяние или не примет?

— А кто ж его знает!— ответил бес, — это никому неизвестно.

Зерефер же, слыша речь бесов, вступил в разговор.

— А знаете, товарищи, — сказал Зерефер, — я пойду к старцу и искушу его об этом.

А был Зерефер сам велик от бесов и был уверен в себе и не знал страха.

— Иди, — сказали бесы, — только трудное это дело: будь осторожен, старец прозорливый, лукавство твое живо увидит и не захочет спрашивать об этом Бога.

Зерефер преобразился в человека.

И солдатом в щегольском френче вышел от бесов к старцу.

***

В тот день много было приходящих к старцу — много пришлось старцу принять и беды и горя и глупости. И после вечерних молитв, когда наедине в своей келье размышлял старец о делах человеческих —

в келью постучали.

Старец окликнул —

и поднялся к двери.

— — —

Солдат, переступив порог кельи, с плачем упал к ногам старца —

и плач его был так горек и отчаяние так смертельно, что и самое крепкое человеческое сердце не могло бы не вздрогнуть от таких тяжких слез.

— Что такое? О чем ты так плачешь? — растроганный плачем, спросил старец.

—Не человек я! — отвечал солдат, — я сам дьявол! — мои преступления ужасны.

—Чего же ты хочешь? Я все сделаю для тебя, брат мой!

Плач надрывал сердце, а смирение человека, в покаянии ровнявшего себя с самим дьяволом, открывало сердце.

—Лишь об одном — одно хочу просить тебя, — сказал солдат, — ты помолись и пусть объявится тебе: примет ли Бог покаяние от дьявола? Если примет от дьявола, то и от меня примет: дела мои — дела дьявола.

—Хорошо, будет так, как просишь, — сказал старец, — по утру приходи и я тебе скажу, что повелит мне Бог.

***

Старец стал на молитву и, воздев руки к Богу, много молил, да откроется ему:

примет ли Бог покаяние от дьявола?

— — —

И вдруг как молонья предстал ангел:

— Что ты все молишь о бесе? — сказал ангел, — или спятил? ведь, это ж бес, искушая, приходил к тебе.

Старец закручинился:

знал он всех бесов и с одного взгляда каждого видел, и вот скрыл от него Бог умысел бесовский.

— — —

— Не смущайся, — сказал ангел, — таково было смотрение Божие. И это на пользу всем согрешающим, чтобы не отчаивались грешники: ибо не от единого из приходящих к Богу не отвращается Бог. И когда явится к тебе бес, и станет спрашивать тебя, скажи ему, что и его примет Бог, если исполнит он повеленное от Бога покаяние!

И ангел внушил старцу о угодном Богу покаянии.

— — —

Поклонился ангелу старец и восславил Бога, что услышана его молитва.

И сказал ангел, отлетая:

— Древняя злоба новой добродетелью стать не может! Навыкнув гордости, как возможет дьявол смириться в Покаянии? Но чтобы не сказал он в день судный: «хотел покаяться и меня не приняли!» — ты передай ему, пусть же исполнит покаяние, и Бог его примет!

***

Без сна провел старец ночь в тихой молитве.

Молился старец за род человеческий — за обедóванную измученную землю

и за беса, алчущего покаяния.

Рано поутру, рано — еще до звона старец услышал знакомый плач —

и плач этот был так горек и отчаяние так смертельно, что и самое крепкое человеческое сердце не могло бы не вздрогнуть от таких тяжких слез.

Солдат стучал под окном и плакал.

Старец узнал его голос и отворил дверь кельи.

— — —

— Я молил Бога, как обещал тебе, — сказал старец, — и мне открыл Бог, что и тебя примет, если ты исполнишь заповеданное покаяние.

— Что же должен я сделать?

— Хочешь каяться, так вот что сделай: стоя на одном месте, ты должен три лета взывать к Богу непрестанно во все дни и ночи: «Боже, помилуй мя, древнюю злобу!» — и это скажи сто раз; а другое сто — «Боже, помилуй мя, мерзости запустения!» — и третье сто скажи — «Боже, помилуй мя, помраченную прелесть!». И когда ты это исполнишь, сопричтет тебя Бог с ангелами, как прежде.

— Нет! этого — никогда! — сказал Зерефер, великий от бесов, бесстрашный, уверенный и гордый и, дохнув, весь переменился, — если б я хотел каяться так и спастись, я б это и без тебя давно сделал. «Древняя злоба?» Кто это сказал? — От начала и до ныне яславен, счастлив и удачен, и все, ктомне повинуются, счастливы и удачны. И о чем люди просят, как не о счастье и удаче. И какая ж это «мерзость запустения?» — Этот мир со звездами и бурей! и какая, где«помраченная прелесть?» ведь всякому хочется жить и не как-нибудь, и я даю эту жизнь. Я дал человеку радость, я дал человеку и смерть! Нет, я не могу так себя бесчестить!

И, сказав, бес был невидим.

«Древняя злоба новой добродетелью стать не может!» — уразумел старец слова ангела и с горечью принял их в свое сердце.

ВОШЬ

Был один старец и шла о нем молва, как о праведном человеке.

«Праведником» все старца и звали.

Ушел он от миpa — от суетных мирских хотений в пустыню и, творя дело души, в уединении жестоко жил и молился в пустыне — во все дни и в самый полуденный зной собирал он камни в пустыне, страданиями мучил и истлевал свое тело, и зарывался в болото и пек себя на солнце, и, обнажаясь, садился на муравьиную кочку, а в морозы погружался в прорубь по шейку, пил и ел в меру — больше сухарики да ключевую воду, и до утра ночь выстаивал на чтении словес Божьих, да «не утолстеют мысли».

И был Богу послух.

А дьявол не отступал от старца.

И все, чего бы ни сделал праведник, все только было дьяволу в смех:

рассядется ли в муравейник, заляжет ли на припек на солнышко, и уже он, хвастун хвостатый свое чего-нибудь обязательно выкинет, какую-нибудь гадость подстроит — один грех!

Кряхтел старец, облизывался и отплевывался — и горько ему было и просил он у Бога:

«просветить ум и смысл светом разума — открыть ему сердечные очи!»

И приснился старцу вещий сон:

— — разверзлись райские врата и вошел он в праведный град и там сопричтен был к святым угодникам; и когда в весели наслаждались праведники райским блаженством, увидел он себя покрытым с ног до головы ядреной крепкой вошью — —

Восстав от сна, уразумел старец перст Божий и стал усердно молить Бога:

«да пошлет ему Бог в этом мире от вши претерпение!»

И услышана была молитва старца.

— — —

И вот ни с того, ни с сего среди бела дня наслана была на него вошь — «мышам подобная» — великое стадо.

И восскорбел старец со скорбящими и восплакался с плачущими и бездомными.

И тогда в посрамлении отступил от него дьявол.

КОНЬ И ЛЕВ

Занозил себе лев лапу, а старец Герасим вытащил у льва занозу. И благодарный лев не только не захотел съесть старца, а с безмолвием, без всякого своего рыку, стал служить старцу.

В мясопустные дни лев служил старцу с утра весь день:

и воду возил, и все работы исполнял, какие надо, и к вечеру водил коня на водопой и, напоив коня, приводил назад к старцевой избушке.

Так втроем и жили: старец, конь да лев.

***

Старец, видя такую к себе милость Божью, благодарил Бога.

А лев, помня о помощи старца, из всех сил старался угодить старцу.

Но каково было коню? Что чувствовал конь, когда лев водил его на водопой и обратно к избушке?

***

Был этот конь — добрый конь: рыжий с белым пятном на лбу. Просвет-конь, звонко топал копытом, играл, а тут — тише воды, ниже травы:

со львом-то жизнь какая! — ни тебе травы пощипатьвольно, ни тебе побегать вольготно: лев так в оба и смотрит, а на уме — чуть что, и съест!

(Ведь и человек, если что стараться очень начнет, и то жди— всегда наоборот, а лев — зверь!)

И уж вода не вкусна коню, и трава не сладка коню.

И никто не знал, как трудно коню!

***

Старец знал, для чего ему лев служит.

И лев знал, для чего он, лев, старцу служит.

А конь ничего не знал:

для коня старец — старец Герасим, а лев — лев!

И про это тоже никто не знал —

ни старец, ни лев.

И возненавидел конь льва, а пуще старца.

И одного уж ждал конь и об одном — по своему, по лошадиному — творил Богу молитву и утреннюю и вечернюю:

«чтобы освободил его Бог ото льва, прибрал старца!»

ДАР РЫСИ

В лесу в келейке жил старец. Уединился он в лесную келью, чтобы, очистив помыслы свои от суеты и сердце от вожделений, делать Божье дело.

В миру страсти ослепляют человека! И как часто, думая, что делаешь для миpa, на самом же деле угождаешь своей страсти, и оттого не только какая людям помога, а и еще большая смута бывает в мире, а в смуте — и у первого твоего друга за рукав нож спрятан!

Жил старец в лесу, трудясь над собой, и достиг большой чистоты и душевности, и уж от советов его и дел бывало облегчение людям в их мудреной жизни и, скажу, в наш горький век.

Старец редко выходил к людям, чаще к нему в лес приходили. И тут, в лесу, перебывали у него всякие — и смущенные, и покаранные совестью, и боль-

ные телесно, заболевшие оттого ли, что для их душевного совершенства надо было испытать им большую боль, или оттого, что потрясенная душа их расстраивала и телесную их жизнь. Старец по глазам и слову, обращенному к нему, угадывал силою своего духа недуги приходящих и отпускал от себя с миром.

Раз сидит старец в своей келейке, беседуя с Богом устами своего ясного сердца, и слышит: кто-то стучит.

Окликнул — —

не отвечают!

«Или ему это почудилось?»

И уж задумался старец о горести и обольщении чувств и всей неверности миpa.

И опять — —

Нет, ясно: кто-то стучал под дверью.

— Да кто же там?

И пошел, отворил старец дверь - - а там — рысь с ней детеныш ее:

рысь детеныша подталкивала перед собой, а сама лапкой показывала на него:

«Слепенький, мол, рысенок у меня, исцели!

— — —

К старцу приходили люди всякие — и душой изболевшие и от изболевшей души телом расстроенные, а бывали и ниже зверя, ниже гада, ниже червя ползучего, звери же еще ни разу не приходили к нему. Но и появление зверя — этой рыси с детенышем не смутило старца — и разве еще не прозрели человеколюбцы, как часто человек-то, «гордость и венец земной твари», зарождается на свет Божий по духу куда там ниже зверя, гада, червя ползучего!

Сотворив молитву, старец плюнул в слепые глаза рысенку — и, к великому счастью матери, рысенок вдруг стал озираться.

— — —

Путь до лесной келейки был не близкий, рысенок проголодался и мать первым делом прилегла тут же у порога и накормила детеныша. А накормив, поднялась и, покивав старцу —

«спасибо, мол, спасибо тебе!»

побежала домой, помахивая хвостом от счастья, и с ней рысенок ее, не слепыш, а быстрый!

«Какая понятливая!» — подумал старец.

И благословив отходящий день — чудесный, стал на вечернюю молитву.

***

Мы считаем дни, и дни наши проходят в заботах, мы боимся «случайности» и горчайшей из всех случайностей — смерти, мы живо забываем добро, какое оказывают нам люди, и болезненно помним все дурное и злое, мы обольщаемся счастьем, которое, думаем мы, достижимо в этом веке победой над внешним, и обольщаем других, суля мир и покой в беспокойном и враждующем строе самой жизни нашей, мы лжем себе, чтобы забыться, и лжем другим, чтобы отвлечь их от страшной и невыносимой правды жизни,ведь жизнь наша и всей твари, от былинки до невидимых духов, волнующих нас и теснимых (эксплуатируемых) нами, ни больше, ни меньше, как постоянное насилие, явное или скрытое, каждого над каждым — слепцы, воюющие против войны и убийства, как будто бы в мире, в самой «мирной» жизни не то же убийство и война постоянно! — и у кого есть глаза и уши и чувства, тот это ясно видит и слышит и чувствует.

Старец увидел и услышал и почувствовал страшную правду жизни и, отрекшись от этой жизни, не вел счет дням и ничего не боялся, старец жил в воле Божьей, не обольщаясь ни счастьем, ни покоем в юдоли труда и неизбежных, ничем не отвратимых напастей, старец не помнил ни добра, ни зла на людях, и забыл о рыси и о ее слепомрысенке, прозревшем по его молитве.

И опять сидит старец в своей келье, беседуя с Богом, и слышит: стучат.

Окликнул — —

но никто не ответил.

И на этот раз пошел старец, отворил дверь — и увидел рысь — одну, уже без рысенка:

приподнявшись на задние лапы, положила рысь к ногам старца овечью шкуру.

«Вот тебе за рысенка!»

Старец изумился — он никак такого не ожидал от рыси! И с благодарностью смотрел на небо, для которого создан человек и всякая тварь на земле.

Но, опустив глаза, был изумлен не меньше:

он увидел тут же возле овечьей шкуры ободранную овцу —

«Господи, за что мнетакая мука?» говорили ее закаченные глаза и весь

ужасный ободранный вид;

а рядом с овцой стояла старуха Ефремовна и трясущейся головой

Жаловалась бессловесно —

«Господи, куда я пойду теперь, последнюю у меня овечку отняли!»

Старец замахал на рысь:

— He надо мне твоей шкуры: ты погубила овцу и последнее отняла у старухи, не возьму!

Рысь не видела ни овцы, ни старухи и только почуяла, что сделала чего-то не так —

и лапкой показывала старцу:

«Не знала, мол, и не собиралась, я только хотела отблагодарить за детеныша!» И стояла так — и глаза ее рысьи неплаканные наливались слезами:

«Не знала я!»

— — —

И старцу жаль стало зверя.

— Ну, ладно! Да вперед, смотри, не делай так!

И опять счастливая — «не сердится старец!» — подала ему рысь лапку на прощанье —

Подержал ее старец за колючую лапку —

— Ну, не сержусь, не сержусь!

И побежала рысь, помахивая хвостом от счастья.

«Какая неразумная!» — подумал старец.

И, благословив отходящий день — чудесный, стал на вечернюю молитву.

***

Много приносили старцу всяких даров в благодарность за его помощь: дети приносили игрушки, матери и отцы — рукоделье и хлеб.

И все он отдавал тем, у кого была нужда, но овечью шкуру он никому не отдал: шкура так и осталась лежать в его келье — дар рыси.

То, что могут уразуметь люди, рыси не дано, и, принося благодарность, она действовала своим звериным разумом — человеку же дано знать глубины, но свершение глубин и человеку не дано, а только искание и скорбь.

И рысьи слезы были, как эта скорбь человеческая, а скорбь человеческая есть свет жизни.

СВЯТАЯ ТЫКВА

Был в Иерусалиме человек верен и праведен, именем Иаков. У креста предстоял Иаков на Голгофе перед распятым Христом. И когда воин пронзил копием ребра Христовы — и истекла кровь и вода, видел Иаков, как течет кровь. И имея в руке только тыкву, — как круглая чаша, — взял в нее кровь Христову.

И до смерти своей со страхом и твердостью сохранял Иаков эту тыкву-чашу с кровью Христовой,

***

По смерти Иакова два старца пустынника приняли святую тыкву.

По пути в пустыню явился им ангел: «Мир вам, Божьи старцы, — сказал ангел, — благовествую вам радость: храните сокровище — кровь Христову, и не возбраняйте дара сего и милости всем приходящим с верою!»

И со всех концов земли приходили к старцам в пустыню — и, как бы ни были одержимы страстью, всякий, с верою приходя, исцелялся.

Когда же наступил час помереть старцам, пришел в пустыню смирный монах Варипсава, и передали старцы Варипсаве святую тыкву.

***

И пошел Варипсава из пустыни и, ходя из города в город, из страны в страну, по всей земле много чудес творил и исцелений от всякой страсти.

А разбойники, видя великие чудеса, смекнули се6е:

— Убьем, — говорят, — монаха, возьмем эту кровь Христову, и будет у нас большое богатство!

И однажды в ночь, как шел Варипсава — нес страждущему миpyбессмертный источник: кровь Христову — разбойники напали на него, убили и унесли сокровище.

С того часа пропала святая тыква с животворящей Христовой кровью.

LESAINTGRAAL.

В мире ходит грех — и страждет мир:

родятся на беды,

живут безнадежно,

погибают в отчаянии.

В мире вопиет грех, на небо вопиет грех—

безответно!

Вопиют чувства, вопиют дела, вопиют мысли, вопиет сердце —

неутоленно!

Боль и болезни, вражда и злоба, неведение и невидение, тупая неустанная забота о днях гасят последний свет жизни. Погасающий свет моей жизни вопиет на небо —

беспросветно!

«Веруй — и обрящешь:

«Веруй, ступай — делай; ступай — трудись, стучи, ищи — и найдешь; бодрствуй, молись, толкай - и откроется!

«И ты увидишь — воскрыленная подымется на небеса святая чаша с Христовой кровью и свершится: суд утолит твое неутоленное замученное сердце!

РУССКИЕ ПОВЕСТИ

«И я не различал, когда день или когда ночь, но светом неприкосновенным объят был».

ЗАВЕТ

От святой великой соборной церкви — Святыя-Софии-Неизреченныя-Премудрости-Божия — шел Варлаам к себе в монастырь на Хутынь.

У великого моста через Волхов народ запрудил дорогу — тащили осужденного, чтобы бросить его в Волхов.

Увидев осужденного, велел Варлаам слугам своим стать на том месте, где бросать будут, а сам стал посреди моста и начал благословлять народ.

И благословляя, просил за осужденного:

«выдать его для работы в доме Святого Спаса!»

И как один, голосом воскликнул народ:

— Преподобного ради Варлаама, отпустите осужденного и дайте его Варлааму. И пусть помилован будет в своей вине!

И осужденного выдали Варлааму.

И взял его Варлаам с собой и оставил у себя жить в монастыре.

И работая в монастыре, человек этот — преступник осужденный — оказался и работящим и совестливым, иникакого зла от него не видели!

Это было у всех на глазах и каждый благословил дело преподобного Варлаама.

***

Случилось и в другой раз, опять, когда шел Варлаам по великому мосту —

вели осужденного, чтобы бросить его с моста в Волхов.

Родственники и друзья и много народа с ним, увидя Варлаама, пали перед ним на колени, прося: пусть благословит он народ и отпросит себе осужденного.

— Избавь от смерти!

Но Варлаам, как и не видел никого, как и никаких просьб не слышал,— поспешно прошел он через мост и все его слуги с ним.

— Грех ради наших не послушал преподобный нашей просьбы! — сокрушались родственники и друзья осужденного и сочувствовавший народ.

А другие, припоминая бывшее с тем осужденным, говорили:

— Вот и никто его не просил тогда, а сам остановился и начал благословлять народ и отпросил осужденного у супостатов его и народа.

И печалились друзья осужденного:

— Много мы просили его, но он отверг наше моление, и за что, не знаем!
Подошел священник, «поновил» осужденного и, дав ему причастие, благословил на горькую смерть —

и тогда сбросили осужденного в Волхов.

У всех это осталось в памяти — и много было скорби в народе.

***

От святой великой соборной церкви — Святыя Софии-Неизреченныя Премудрости Божия шел Варлаам к ce6е в монастырь на Хутынь.

И у великого моста народ, увидя его, приступит к нему.

— Отчего так: первого того осужденного — за него никто тебя не просил! — и ты избавил его от смерти и позаботился о нем, и вот он живет! А другого ты отверг и не внял просьбе ни родственников его, ни народа, заступающего перед тобой, и вот он погиб?

И сказал Варлаам:

— Знаю, вы внешними очами видите только внешнее и судите так, сердечные же ваши очи не отверзты! И вот тот первый осужденник, которого испросил я у народа, был во многих грехах человек и осужден по правде за преступные дела, но когда судьи осудили его, пришло в его сердце раскаяние, а помогающих у него никого не было, и оставалось ему — погибнуть. А тот другой осужденный — неповинный, напрасно осужден был, и я видел, мученической смертью умирает и уж венец на голове его видел, он имел себе высшего помощника и избавителя, и участь его была выше нашей! Но вы не соблазнитесь от моих слов и одно помните: горе тому, кто осудил неповинного, а еще горше тому, кто не стал на защиту неповинного!

И это памятным осталось на Руси русскому народу.

ЦАРЕВИЧ АЛЕЙ

Был великий хан царь Огодай.

Правил Огодай своим царством разумно, и был порядок в его царстве. И быть бы ему довольну, да случилось большое горе:

царица Туракина лежала в проказе.

Печально проходили годы. Не собирал Огодай пиры, как раньше, не затевал игрищ, не тешился потехой.

Кроток вырос Алей царевич. Женился Алей — и опять горе:

царевна Купава сделалась бесноватой.

***

Разумно правил Огодай своим царством, разумные давал законы, и любил Огодай о божественном послушать —

очень хотелосьему Христа увидеть!

Раз прилег Огодай отдохнуть после обеда, лежит себе раздумывает — и видит, откуда ни возмись, птичка! летает посреди палаты, и такая необыкновенная! Смотрит Огодай на птичку и диву дается.

А птичка взлетела под потолок, да как ударит крылом — посыпалась с потолка известка, да пылью Огодаю прямо в глаза — —

и ослеп Огодай.

Ослеп великий хан царь Огодай!

И сумрак покрыл царские палаты. И никому не стало доступа во дворец — крепко затворился Огодай.

И еще печальней потянулись дни.

***

А слух уже пошел: стали в народе поговаривать —

«слепотой поражен царь!»

И стало в народе неспокойно.

Призвал Огодай царевича Алея:

— Иди, — сказал сыну, — в дальние земли, да не бери с собой никого: еще станут обо мне разсказывать, о моей слепоте! Один иди, собери дань: на это мы и проживем! Как узнают люди, что ослеп я, придет другой царь и захватит наше царство. А что соберешь, то и будет нам напоследок.

***

Пошел царевич Алей в дальние земли — и никого с собой не взял, как отец наказывал ему.

А был Алей очень жалостлив —

жалко ему было слепого отца,

жалко прокаженную мать,

жалко бесноватую жену.

И много тужил он.

В дальней земле нанял Алей себе слуг и собирал дань с «великой крамолой» —

и мало давали ему.

Спешил Алей — и ничего не выходило путно.

А наемные слуги, крамолой возмутив народ, оставили его.

***

Жалостью замучилось сердце:

жалко ему было народа, что возмутил он крамолой — жалко наемных слуг, до его прихода мирных людей, обольстившихся легкой наживой и ожесточенных наемны делом —

жалко ему было отца, мать и жену: придет другой царь, возьмет их царство —

«И куда пойдут они: слепой, прокаженная и бесноватая?»

«Кому таких надо?»

«Кто их приютит?»

«И сам он, чем им поможет?»

«И хоть бы дань собрал — это и было б им про черный день, а то ничего! И то малое, что дали ему, он отдал, как плату, наемным слугам, а они же, получив деньги, бросили его!»

За городом при дороге сидел царевич Алей один с пустыми руками — —

— и лучше бы ему самому ослепнуть, как отец ослеп!

— быть прокаженным, как лежит мать прокаженная!

— стать бесноватым, как жена бесноватая!

— и лучше бы ему самому быть тем народом, обиженным им через наемных слуг, тем ожесточившимся народом, излившим ожесточение свое и обиду в непокорстве!

— и лучше бы поменяться ему местом со слугами, которых проклинает народ, и, которые, исполняя волю его, за все его же одного и винят!

***

И когда так сидел царевич Алей при дороге, покинутый, со своей отчаянной жалостью и уже чернело в его глазах —

и сумрак, кутавший его, был ночнее сумрака, упавшего на отцовский дом;

непрогляднее сумрака, простершегося над обиженным, ожесточенным народом,

удушливей сумрака, обнявшего наемных слуг, промотавших и плату и награбленное.

И когда почувствовал Алей, что один он на земле — кругом один! — какой-то подошел к нему:

— Возьми меня, — сказал он, — я тебя не оставлю.

— А откуда ты?

Странник показал на гору —

там по горе елочки стояли крестами в небо.

— Там. — —

— А как тебя звать?

Странник смотрел на Алея, ничего не отвечая.

— Кто ты?

Странник только смотрел на Алея.

— — —

И Алей протянул руки к нему —

— Ты меня не оставишь?

— В чем твое горе? — спросил странник.

— Я раб великого хана царя Огодая. Послан царем собирать дань. И вот мненичего не дают. А велено мне собрать дань поскорее.

— Я тебе соберу. Оставайся тут, я пойду въ город.
И странник пошел один в город.

А царевич Алей остался. И видел Алей —

свет голубой дорожкой таял по его следу.

***

А скоро из города показался народ:

шли по дороге к царевичу, несли дань.

И откуда что взялось — так много было и золота и серебра! — о таком сокровище царевич и не думал! «И все это для него!» «И всю эту дань он передаст отцу!»

«И эта дань куда больше той, какую ждет Огодай себе про черный день!»

За богатыми пошла беднота.

И когда последняя старушонка-нищенка Клещевна, истово перекрестясь,

положила свою последнюю копейку, поклонилась татарскому царевичу и поплелась назад в город в свой арбатский угол к Власию, царевич Алей стал перед другом.

— Что я могу сделать для тебя?

— То, что я тебе.

— Ну, будем навеки братья!

И царевич подал страннику свой пояс.

И странник, взяв пояс царевича, связал его со своим поясом, и опоясал себя и царевича.

— Это братство, — сказал странник, — более кровного братства рожденных братьев. И как счастлив тот, кто избрал себе брата и был ему верен!

— — —

— Много серебра и золота с нами, - сказал царевич,— пойдем в нашу землю.
И они пошли, два названных брата.

И подошли к ханскому городу, два названных брата.

У берега реки остановились —

— О, брат мой, Алей!

— Я.

— Войдем в воду: омоемся вместе.

—и дивились ангелы на небесах, что сказал Господь человеку: «брат!» —

Странник вошел в реку и с ним царевич Алей. Странник взял рыбу —

— О, брат мой, Алей!

— Я.

— Ты знаешь силу этой рыбы?

— Нет.

И сказал странник:

— Глаза этой рыбы — от слепоты; стамех — от проказы; желчь — от темных духов.

— — —

И почуял царевич сердцем:

отец ослеп — и вот прозреет!

мать в проказе — и вот очистится!

жена бесноватая — и вот освободится!

И положил он все сокровище — всю дань — и серебро и золото до последней копейки старушонки-нищенки Клещевны к ногам названного брата, взял рыбу и поспешил домой —

в дом печали и боли и отчаяния.

Желчью коснулся царевич сердца царевны Купавы — и жена узнала его. Перекрестилась Купава:

«Господи! как давно она не видела его, потемненная, и вот опять видит!»

Стамехом царевич коснулся рук царицы Туракины —

и мать поднялась, как омытая.

— Ты мою душу обрадовал!

— — —

Глазами царевич коснулся глаз царя Огодая —

и отец прозрел.

— Откуда это?

И рассказал ему царевич все свои неудачи и все отчаяние свое и как в последнюю покинутую минуту, когда сердце его разрывалось от жалости, подошел к нему какой-то... пожалел его, собрал для него дань и потом побратались они —

«все сокровища он оставил брату, а брат дал ему эту рыбу!»

Великий хан царь Огодай поднялся:

— Пойдем, сын, ведь это был Христос!

***

И они поспешно вышли из дворца, царь Огодай и царевич Алей. И пошли по дороге к реке, где оставил царевич названного брата.

Но там его не было.

На берегу лежало сокровище — серебро и золото — но его уж не было.

И, глядя на дорогу, Огодай вдруг увидел:

по дороге к горе, где елочки крестами глядят, шел — — и свет голубой дорожкой таял по его следу.

Великий хан царь Огодай растерзал свои царские одежды и с плачем припал к земле.

ЦАРЬ АГГЕЙ

В городе Фелуане царствовал царь, именем Аггей —

единый подсолнечный прегордый царь!

От моря и до моря, от реки и до конца земли было его царство, и много народа жили под его волей.

Стоял царь за обедней и слышит, дьякон читает: «Богатые обнищают, а нищие обогатятся.»

В первый раз царь услышал и поражен был:

«богатые обнищают, а нищие обогатятся.»

—Ложь! — крикнул царь, — я царь — я обнищаю?

И в гневе поднялся царь к аналою и вырвал лист из евангелия с неправыми словами.

Большое было смятение в церкви, но никто не посмел поднять голоса — царю как перечить?

Царь Аггей в тот день особенно был в духе — на душе ему было весело и он все повторял, смеясь:

— Я, царь Аггей, — обнищаю!

И окружавшие его прихвостни, подхалимя, поддакивали.

А те кто знал неправду царскую, и хотелибы сказать, да как царю скажешь? — страшна немилость!

По обеде затеяли охоту.

И было царю весело в поле. Сердце его насыщалось гордостью.

— Я, царь Аггей, — смеялся царь, — обнищаю!

Необыкновенной красоты бежал олень полем. — И все помчались за ним. — А олень, как на крыльях, — никак не догонишь.

— Стойте! — крикнул царь, — я один его поймаю!
И поскакал царь один за оленем.

Вот-вот догонит — — На пути речка — олень в воду. Царь с коня, привязал коня, скинул с себя одежду и сам в воду, да вплавь — за оленем —

— Вот-вот догонит.

— — —

А когда плыл царь за оленем, ангел принял образ царя Аггея и в одежде его царской на его царском коне вернулся к свите.

— Олень пропал! Поедемте домой!

И весело промчались охотники лесом.

***

Аггей переплыл реку — оленя нет: пропал олень! Постоял Аггей на берегу, послушал. Нет, пропал олень! —

Вот досада!

И поплыл назад. А как выплыл, хвать — ни одежды, ни коня! —

Вот беда-то!

Стал кликать — не отзываются. — Что за напасть! - И пошел. Прошел немного, опять покликал — нет никого! —

Вот горе-то!

А уж ночь. Хоть в лесу ночуй. Кое-как стал пробираться. Иззяб, истосковался.

А уж как солнышка-то ждал!

Со светом Аггей выбрался из леса — слава Богу, пастухи!

— Пастухи, вы не видали моего коня и одежды?

— А ты кто такой? — недоверчиво глядели пастухи: еще бы, из лесу голыш!

— Я ваш царь Агеей.

— Давеча царь со свитой с охоты проехал, — сказал старый пастух.

— Я царь Аггей! — нетерпеливо воскликнул Аггей. Пастухи повскакали.

— Негодяй! — да кнутом его.

Пустился от них Аггей —

в первый раз застонал от обиды и боли!

Едва дух переводит. Пастухи вернулись к стаду. А он избитый поплелся по дороге.

Едут купцы:

— Ты чего нагишом?

А Аггей сказать о себе уже боится: опять поколотят.

— Разбойники...ограбили! — и голосу своего не узнал Аггей:

сколько унижения и жалобы!

Сжалились купцы, — а и вправду, вышел грех, не врет! — кинули с возу тряпья.

А уж как рад-то он был и грязному тряпью —

— ой, не хорошо у нас в жестоком мире! —

В первый раз так обрадовался, и не знает он, как и благодарить купцов.

— — —

Голодранцем день шел Аггей, еле жив.

Поздним вечером вошел он в свой Фелуан город.

Там постучит — не пускают; тут попросится — гонят. Боятся: «пусти такого, еще стащит!» И одна нашлась добрая душа, какой-то забулдыга пьющий музыкант: «если и вор, украсть-то у него нечего, а видно, несчастный!» — принял его, накормил.

Никогда так Аггей не ел вкусно — «советский суп» с воблой показался ему объеденьем. Присел он к печке, обогрелся —

— ой, не хорошо у нас в жестоком мире! —
отдышался, все молчком, боится слова сказать, а тут отошел.

— А кто у вас теперь царь? — робко спросил музыканта.

— Вот чудак! Или ты не нашей земли? Царь у нас Аггей Аггеич.

— А давно царствует царь Аггей?

— Тридцать лет.

Ничего не понимает Аггей: ведьон же царь Аггей, он царствовал тридцать лет!

«И вот сидит оборванный в конуре у какого-то забулдыги. И никто не признает его за царя. И сам он ничемне может доказать, что он царь. Кто-то, видно, ловко подстроил, назвался его именем, и все его ближнее поверили. Написать царице письмо, помянуть то их тайное, что известно только ей и ему, — вот последняя и единственная надежда! — по письму царица поймет, и обман рассеется.»

Аггей написал царице письмо. Переночевал и другую ночь у музыканта. Ну, до царицы-то письмо не дошло! А нагрянули к музыканту «полунощные гости» с обыском и, как там пастухи, жестоко избили Аггея — выскочил он, забыл и поблагодарить музыканта: хорошо еще в чеку не угодил!

И бежал он ночь без оглядки. А вышел на дорогу — кругом один, нет никого.

«Я, царь Аггей, — обнищаю!»

Вспомнил все и горько ему стало.

Был он царем, был богатый — теперь последнийчеловек! Никогда не думал о таком, и представить себе не мог, и вот знает:

что такое последний человек!

***

Ангел, приняв образ царя Аггея, не смутил ни ближних царя, ни царицу: он был, как есть, царь Аггей, не отличишь.

Только одно забеспокоило царицу: уединенность царя.

— Есть у меня на душе большая дума, я один ее передумаю, и тогда будем жить по-старому! — сказал царь царице.

И успокоил царицу.

И никто не знал, что за царь правит царством, и где скитается по миpy настоящий царь Аггей.

А ему надо же как-нибудь жизнь-то свою прожить!

Походил он, походил по жестким дорогам голодом-холодом, последним человеком, зашел на деревню и нанялся батраком у крестьянина лето работать. — А крестьянское дело тяжелое, непривычному не справиться! — Побился, побился — плохо. Видит хозяин, плохой работник, — и отказал.

И опять очутился Аггей на проезжей дороге, кругом один.

И уже не знает, за что и браться! И идет так дорогой — куда глаза глядят.
Встречу странники.

— Товарищи, нет мне места на земле!

— А пойдем с нами, товарищ!

И дали ему странники нести «коммунальную суму.»

И он пошел за ними.

— — —

Вечером вошли они в Фелуан город. Остановились на ночлег. И велели Аггею печку топить и носить воду. До глубокой ночи Аггей ухаживал за ними.

А когда все заснули, стал он на молитву —

и в первый раз молитва его была ясна.

«Вот он узнал, что такое жизнь на земле в этом жестоком мире, но и его, последнего человека, Бог не оставил, и ему, последнему человеку, нашлось на земле место! — он и будет всю свою жизнь до последней минуты с убогими, странными и несчастными: помогать им будет — облегчать в их странной доле! И благодарил он Бога за свою судьбу. И ничего ему теперь не страшно — не один он в этом жестоком непостижимом мире.»

— — —

И когда так молился Аггей в тесноте около нар, там, в царском дворце, вышел ангел в образе царя Аггея из своего затвора к царице —

и светел был его лик.

— Я всю думу мою передумал! Будет завтра у нас пир.

И велел кликать на утро со всех концов странных и убогих на царев пир.

И набралось нищеты полон царский двор.

Пришли и те странники, которым служил Аггей. И Аггей пришел с ними на царский двор.

И поил и кормил царь странников.

А когда кончилось угощенье и стали прощаться, всех отпустил царь и одного велел задержать — что суму носит, «мехоношу»

И остался Аггей и с ним ангел в образе царя Аггея.

— Я знаю тебя, — сказал ангел.

Аггей смотрел на него и было чудно ему видеть так близко себя самого — «свой царский образ.»

— Ты царь Аггей! — сказал ангел, — вот тебе корона и твоя царская одежда, теперь ты царствуй! — и вдруг переменился.

— — —

И понял Аггей, что это — ангел Господень.

«Нет, ему не надо царской короны, ни царства: он до смерти будет в жестоком миpe среди беды и горя, стражда и алча со всем миром»

И слыша голос человеческого сердца, осенил его ангел — и с царской короной поднялся над землей.

А Аггей пошел из дворца на волю к своим странным братьям.

И когда проходил он по темным улицам к заставе, какие-то громилы, зарясь на его мешок, убили его. — Искали серебра и золота, и ничего не нашли! — И душа его ясна, как серебро, пройдя жестокий мир, поднялась над землей к Богу.

КАМУШЕК

Жил-был старик со старухой. С молоду-то плохо приходилось: навалит беды и обиды, никуда не схоронишься. Очень они роптали на свою жизнь и долю; и сколько ни просят, сколько ни молятся, все по-прежнему, а то и того хуже!

Ну, а потом свыклись и все терпели.

Старик рыбу ловил, старуха рыбу чистила, так и жили.

И до глубокой старости дожили —

дедушка Иван да Митревна старуха.

***

Лежит раз дед, спать собирается, а сам все раздумывает:

«и почему одним жизнь дается и легкая и удачная, а другим не везет и все трудно, и люди, как рыба, одни мелко плавают, другие глубоко?»

И слышит дед, ровно кто с речки кличет:

«Дедушка Иван! а! дедушка! перевези меня, прекрасную девицу!»

Не хотелосьстарику вставать, а надо — «мало ли что может быть, несчастье какое!» — и поднялся, да прямо к речке, сел в лодку — и на тот берег.

А на берегу-то и нет никого.

И уж думал старик назад возвращаться и только что взялся за весла, слышит, опять кличет:

«Дедушка Иван! поезжай ниже! возьми меня, прекрасную девицу!»

Старик сажени три проехал и остановился.

А и там нет никого.

«Эка досада, — думает старик, — все-то попусту, только зря взворошился, сон разбередил!»

И только это он подумал, слышит и в третий раз:

«Дедушка Иван! поезжай ниже! возьми меня, прекрасную девицу!»

И опять послушал старик — проехал еще немного.

И нет, никого не видно.

«Или шутит кто?»

И уж взялся за весла — и вдруг как в лодку стукнет:

«Поезжай домой, дедушка!»

И лодка сама оттолкнулась — и поплыла.

А ведь никого — никого-то не видать старику!

Доехал он до деревни, оставил у берега лодку и домой. А старуха не спит: забеспокоилась — ждет старика! И рассказал ей старик, как трижды кто-то кликал его, и от берега до берега искал он, кто это кличет.

— В лодку кольнуло: «Поезжай, говорит, домой, дедушка!» А никого нет, не видать. Не знаю, кого я и перевез!

— Надо, старик, по утру посмотреть, что ни есть в лодке! — сказала старуха, — с великого-то ума, может, ты рака какого рогатого перевез на свою голову: я за твоего рака отвечать не желаю!

И до утра все беспокоилась старуха.

***

Утром рано, еще все спали, вышел старик на реку и прямо к лодке.

Глядь — — а в лодке икона:

девица с крестом в руке и так смотрит, как живая, жалостно —

«Дедушка, мол, Иван, потерпи еще!»

Взял старик икону да скорее с иконой в избу.

— Вот кого я, старуха, перевез-то!

Обрадовалась старуха:

— Ну, старик, это наше счастье, молись Богу!

И поставили икону в красный угол на божницу, засветили перед ней лампадку — от огонька она еще живee, как живая смотрит.

И ожили старики: теперь им пойдет удача.

— Слушай, старик, помяни мое слово, мы разбогатеем, только не надо из рук упускать!

— — —

А она взяла да и ушла — через трое суток ушла от стариков.

Есть на деревне у берега площадка — она туда и ушла на муравку:

на муравке-то, значит, ей там лучше, на миpy, на народе!

***

Сорок дней прошло, сорок ночей, лежит старик, не спится ему, все раздумывает:

«и почему одни и не ищут счастья, а им все дается, а другие, сколько ни стараются, а из-под рук, все мимо, и как рыба — и дается и не удержишь!»

И слышит дед, ровно с реки, как тогда, кличет: «Дедушка Иван, перевези мой камушек!»

Поднялся старик да на реку в лодку — и прямо к тому самому месту, откуда тогда икону перевез — «прекрасную девицу»

«Я, дедушка, камушек!» — услышал старик.

Стукнуло в лодку, закатилось в нос — и лодка потяжелела.

«Ну, дедушка, пихайся, вези меня домой!»

Старик отпихнул лодку и поехали, и чем дальше, тем труднее, едва добрался.

«Дедушка, вынеси меня на муравку!» — камушек-то просит.

Пошарил старик в лодке, поймал камень — каменный крест —

а поднять-то и не может!

Так и пошел домой с пустыми руками.

— Надо всем миром! — сказала старуха.

И до утра просидели старики, не спалось им в ту ночь, все о камушке разговаривали: какой он, этот камушек — каменный крест — каменный или серебряный?

— Дедушка, вынеси меня на муравку!» — повторял дед, как сказал ему мудреный этот камушек.

У всякого есть свой камушек — свое им вспомнилось, свое тяжелое и горькое — беда, свое невыносное — доля, и как вот, слава Богу, до старости лет дожили и уж пора «домой!»

***

Наутро пошел старик народ собирать. Рассказал старик о камушке.

— Надо всем миром!

И откликнулись: всем народом пошли к речке — всем миром подняли камень и на мураву снесли, на берег.

Там и поставили —

А на камне написано:

«Великая мученица.»

И как поставили этот каменный крест, из-под камушка-то ключик и побежал — студеная вода! — и в самую засуху бежит, не высыхает, а и в зиму не мерзнет:

«Ради крестного камушка великомученицы!»

ВЕНЕЦ

В Святой вечер шел Христос и с ним апостол Петр —

нищим странником шел Христос с верным апостолом по земле.

Огустевал морозный вечерний свет. Ночное зарево от печей и труб, как

заря вечерняя, пожаром разливалась над белой — от берегового угля, нефти, кокса еще белее! — снежной Невой.

Шел Христос с апостолом Петром по изгудованному призывными гудками тракту.

***

И услышал Петр: из дому пение на улицу. Приостановился —

там в окнах свечи поблескивали унывно, как пение.

И вот в унывное пробил быстрый ключ — вознеслась рождественская песнь:

Христос рождается —

Христос на земле!

Обернулся Петр: хотел Христа позвать войти вместе в дом —

а Христа и нет.

— Господи, где же Ты?

А Христос — вон уже где! —

мимо дома прошел Христос — слышал божественное пение, не слышать не мог — и прошел. Петр вдогон.

Христос рождается —

Христос на земле!

С песней нагнал Петр Христа.

И опять они шли, два странника, по земле.

***

По дороге им попался другой дом:

там шумно песня, и слышно — на голос подняли песню, там смех и огоньки.

— Под такой большой праздник бесстыжие пляшут!
И Петр ускорил шаги.

И было ему на горькую раздуму за весь народ:

«пропасть и беды пойдут, постигнет Божий гнев!»

И шел уныл и печален — жалкий слепой плачь омрачал его душу.

Вдруг спохватился —

а Христа и нет.

— Господи, где же Ты?

а Христос — там!

«или входил Он в тот дом и вот вышел?»

Христос там — у того дома:

и в ночи свет — светит, как свет, венец на его голове.

Хотел Петр назад, но Христос сам шел к нему.

И воззвал Петр ко Христу:

— Я всюду пойду за Тобой, Господи! Открой мне: там Тебя величали, там Тебе молились, и Ты мимо прошел, а тут — забыли Твой праздник, песни поют, и Ты вошел к ним?

— О, Петр, мой верный апостол, те молениями меня молили и клятвами заклинали и свет мой осиял их сердце — я всегда с ними! А у этих — сердце их чисто и я вошел к ним в дом. И вот венец: сплетен из слов и песен — неувядаем, виден всем.

***

В Святой вечер шел Христос и с ним апостол Петр.

И в ночи над белой Невой — над заревом от печей и труб сиял до небес

венец.

— пусть эта весть пройдет по всей земле! —

не из золота, не из жемчуга,

а от всякого цвета красна и бела

и от ветвей Божия рая —

неувядаем венец

от слов и песен чистого сердца.

АЛЕКСЕЙ РЕМИЗОВ.

Страница сгенерирована за 0.04 секунд !