Поиск авторов по алфавиту

Автор:Гессен Сергей Иосифович

Гессен С.И. Современный кризис и перерождение капитализма. Журнал "Новый Град" №4

II 1)

 

Утрата капитализмом его ликвидности, вызывающая чрез­вычайную ломкость капитала и обусловливающая крайнее ослабление в современном капиталистическом хозяйстве его автоматизма, является одной из главных «структурных» при­чин современного кризиса. Она вызывает также и противоре­чие между техникой и хозяйством, сказывающееся в том, что технический прогресс ведет ныне уже не к расширению, а к расстройству рынка, к тому же дошедшего до предела своей геогра­фической экспансии и все более и более принуждаемого расши­ряться «вертикально», т.-е. через увеличение покупательной силы внутри страны. Параллельно с этим процессом иммоби­лизации капитала идет, как мы видели, обратный процесс воз­вращения капиталу его подвижности в плоскости кредита, вы­зывающий подчинение промышленного капитала финансовому и, как следствие этого, отчуждение верховных распорядителей промышленности от подчиненных им предприятий, что приво­дит далее ко все большему выключению в промышленности на­чала рентабельности.

 

Привычки военно-принудительного хозяйства, характер нового типа выдвинутых войной и инфляцией финансовых дель­цов, националистическая политика послевоенных правительств, — эти факторы до чрезвычайности усугубили процесс выклю­чения начала рентабельности из современного хозяйства, за­ложенный однако уже в довоенном развитии. Предоставляя вы-

[1] См. «Новый град» № 3.

21

 

 

 

возные премии, гарантируя кредиты заграничным заказчикам, раздавая субвенции отдельным предприятиям, беря на себя дол­ги обанкротившихся предприятий или финансировавших их бан­ков, государство реже всего в настоящее время руководится принципом рентабельности. И так же мало руководствуются им крупные банки в своей финансовой политике. В лучшем слу­чае начало рентабельности только умеряет их политику, руководствующуюся на деле иными, посторонними хозяйству мо­тивами. А это значит, что вместе с автоматизмом современное капиталистическое хозяйство утрачивает и свою автономию. Нынешний кризис в сущности только проявил то, что факти­чески существовало и до него. Государство на Западе менее всего склонно сейчас расширять свое вмешательство в хозяйственную жизнь. Если каждый день приносит, однако, новое расширение этого вмешательства, то это происходит силою вещей, под давлением обстоятельств, пожалуй, в большей степени под натиском представителей капитала, чем представителей труда. Нужно ли предотвратить прекращение работы предприятия, имеющего военное значение (а какое тяжелое предприятие не имеет сейчас такового?), нужно ли предупредить дальней­шее развитие кризиса или спасти от разорения тысячи рядо­вых вкладчиков, доверивших свои сбережения крупному бан­ку, просчитавшемуся при их инвертировании, — во всех этих случаях государство приходит на помощь субвенциями и «са­нациями», против своего желания беря на себя ответствен­ность и контроль над обращающимися к нему за помощью предприятиями. Положение еще более осложняется внутренне-по­литической борьбой, особенно при коалиционном составе пра­вительства. Отдельные хозяйственные группы урывают от го­сударства премии, пошлины, тарифы, являющиеся часто опять-та­ки не чем иным, как теми же субвенциями и еще более связы­вающими хозяйство, и без того уже утратившее свою ликвид­ность и свой автоматизм.

Отличительной чертой этого вмешательства государства в хозяйство, осложняемого и искажаемого гетерономными хозяй­ству мотивами, в первую очередь классовой и политической борьбой, является то, что оно происходит не систематически

22

 

 

часто в последний момент, когда уже поздно действовать и при­ходится только задним числом принимать ответственность за действия других. Разумеется, нельзя не содержать безработ­ных и нельзя не спасти рядовых вкладчиков от разорения, но случайность и несистематичность государственного вмешатель­ства приводят к тому, что бремяи ответственность по содер­жанию безработного труда и неработающего капитала распре­деляются в высшей степени неравномерно и несправедливо между отдельными ветвями и классами внутри работающей части хозяйства. Утратив свою автономию, хозяйство невольно стало добычей государства, которое, однако, вместо того, что­бы организовывать и руководить, только еще более связывает и расстраивает хозяйство случайностью и произвольностью своего вмешательства.

Дело обстоит не так, что государство на Западе созна­тельно и планомерно наступает на хозяйство, отменяя его ав­тономию. Если в первые годы после окончания войны такие по­пытки и имели место, то сейчас этатизм государства в значи­тельной мере — подневольный. К тому же утрата хозяйством его автономии проявляется отнюдь не в одном только государственном вмешательстве. Руководители современного фи­нансового капитала менее всего походят ныне на патриархального хозяина, блюдущего интересы своего предприятия как целого одинаково капитала и труда (Кадбёри, Форд и Батя пред­ставляют собою исключения), и точно так же совсем не дохо­дят они на homo oeconomicus, руководящегося в своей деятельности единственно соображениями рентабельности. Напро­тив, они руководятся в своей деятельности слишком часто мо­тивами господства и власти, мотивами чисто политическими, прямо обращая даже средства своих предприятий (т.-е. в зна­чительной степени средства своих кредиторов-акционеров) на политическую борьбу. Лагуаены, Гугенберги и Тиссены явля­ются скорее правилом, а не исключениями среди капитанов современной промышленности. Финансовый феодализм не только провоцирует государство к вмешательству в жизнь хозяйства, но и политизирует хозяйство изнутри. И эта утрата совре­менным капиталистическим хозяйством его автономии представ­-

23

 

 

ляет собою, вместе с утратой им его автоматизма, одну из главных причин нынешнего его «структурного» кризиса.

Факт этот, в сущности, является общепризнанным. Его вполне признают и современные идеологи чистого либерализ­ма, как, например, Кассель и Мизес, которые делают из него вывод о необходимости упразднения всякого государственного вмешательства в хозяйственную область. Ошибка идеологов этого направления заключается, однако в том, что они хотят лечить болезнь, борясь с ее симптомами, вместо того, чтобы бороться с причиной недуга. Развязать современное «связан­ное» хозяйство не значит вернуть ему его автоматизм и его ав­тономию, утрата которых обусловлена глубокими изменениями в структуре капитала. Упразднить или даже значительно сократить современные формы охраны и страхования труда, даже если бы это было возможно политически, без предварительного упразднения демократической формы правления нисколько не решило бы вопроса. Одновременно следовало бы упразднить и все формы охраны и страхования капитала, затраты на которые сейчас вряд ли многим меньше, чем затраты на охрану и стра­хование труда, а попытка такого рода вызвала бы крайний от­пор уже со стороны капиталистических кругов. И труд, и капи­тал, выбывающие из работы, все равно должны содержаться работающей частью хозяйства, и вопрос заключается в том, чтобы бремя их содержания было справедливо распределено между отдельными элементами последнего. Ссылка на доброе старое время классического капитализма совершенно неубеди­тельна. Как неработающий постоянный капитал составлял тогда незначительную долю общего капитала, которой можно было пренебречь, точно так же и безработный труд не представлял собою сто лет назад той хозяйственной ценности, какую он представляет сейчас, и которая с чисто хозяйственной точки зрения требует совершенно иного, более бережного к себе отношения. Если капитал в современной высоко рационализированной промышленности стал до крайности ломким, то труд сделался ныне до чрезвычайности хрупким. Рабочий современ­ного высоко рационализированного предприятия, производитель­ность которого по сравнению с рабочим тяжелой промышлен-­

24

 

 

ности конца прошлого века, возросла в два, а нередко в три раза, не есть уже прежний рабочий, продающий свою мускуль­ную силу. В громадном большинстве случаев рационализация направлена на то, чтобы освободить рабочего от мускульного усилия, даже всякого излишнего движения. Рабочий современного рационализированного предприятия работает уже не сво­ими мускулами, а центральной нервной системой, и притом не только тогда, когда он работает в, качестве квалифицирован­ного рабочего, но в первую очередь именно тогда, когда рабо­та его совершенно автоматизируется (в так называемом не­прерывном производстве или у конвейера). Повышенный уровень жизни этого рабочего есть не только завоевание его профессиональной борьбы, но прямая предпосылка производитель­ности его труда. Этого не видят ни современные идеологи чистого капитализма, ни строители советских гигантов, воскре­шающие, в условиях современной усложненной техники, рабо­чий быт эпохи первоначального накопления. Современные ка­питалисты, руководящиеся принципом рентабельности (Форд и Батя), понимает это гораздо лучше тех и других. Обстав­ленные современным комфортом жилища, школы, учреждения внешкольного образования, спортивные площадки, больницы, изящные рестораны, кино и радио (нередко даже в самих ма­стерских с целью противодействия вредному воздействию на центральную нервную систему автоматизма непрерывки), — вся эта поражающая глаз роскошь нового рабочего быта есть для них уже не филантропия, какой она еще была для дедов нынешних Кадбёри или Раунтри, а рентабельное инвестирова­ние капитала. Даже исполняя чисто автоматическую работу, со­временный рабочий ничего общего не имеет с необученным ра­бочим доброго старого времени. Не только американские педагоги, но и американские промышленники настаивают сейчас на том, что школа должна воспитать будущего рабочего не только к труду, но и к «досугу», воспитать в нем «дух коопе­рации» (team-spirit), что возможно только новым значитель­ным повышением ее уровня. Если вспомнить, что уже сейчас затраты на школьное обучение каждого рабочего превышают в среднем в Англии 100 фунтов, а в Германии 1.500 марок, то на­-

25

 

 

до будет признать, что поддержка современного безработного есть в настоящее время не только дело человеколюбия, но и забота о консервации инвестированных обществом и пред­приятием в труд капиталов, которые должны быть амортизиро­ваны. Для труда нового, хрупкого типа стабильность суще­ствования есть такое же условие его повышенной производи­тельности, как стабильность рынка, есть условие порождения современным ломким капиталом его дифференциальной прибы­ли. В условиях индустриального общества стабильность труда, не исключающая его подвижности (свободы), осуществляется в виде страхования, так же как и иммобилизация промышлен­ного капитала не исключает, как мы видели, а предполагает подвижность капитала в форме кредита.

Если стабильность рынка и стабильность труда необхо­димо вытекают из изменившейся структуры современного ка­питала, то не следует ли отсюда, что преодоление нынешнего кризиса, поскольку он — кризис структурный, возможно толь­ко на путях плановая хозяйства? И не предполагает ли пла­новое хозяйство огосударствления промышленности, по край­ней мере, всей тяжелой промышленности и в особенности той, в которой современная рационализация производства есть уже совершившийся факт? Рецидив этатического социализма, пред­ставленный Отто Бауэром, так же характерен для эпохи нынешнего кризиса, как и рецидив классического либерализма, представленный Мизесом(курьезным образом оба гордиевы решения вопроса измышлены в тупике, который представляет собою нынешняя Вена). Еще в 1920 году Отто Бауэр был решительным противником социализма в форме огосударствле­ния. Ныне, под впечатлением кризиса, одну из главных структурных причин, которая он усматривает в рационализации промышленности, он видит выход из положения снова в огосудар­ствлении. Если современное хозяйство, рассуждает он, утратило свой автоматизм, и если рационализация, рентабельная с точки зрения временных и частичных, интересов отдельного предприя­тия или отдельного треста, оказывается невыгодной с точки зрения всего хозяйства в целом, то выход из тупика современ­ного перманентного кризиса заключается единственно вплане,

26

 

 

который должен все производство превратить в единое пред­приятие или, по крайней мере, в единый трест, что возможно однако только через огосударствление, по крайней мере, всей крупной промышленности. Отсюда до крайности благожела­тельное отношение О. Бауэра к пятилетке. В отличие от своего собственного резко отрицательного отношения к ленинскому большевизму десять лет тому назад, он видит в сталинизме не возрождение военного коммунизма, а подлинное плановое хозяйство, настоящий социализм, хотя и осуществляемый неде­мократическими, на Западе неприменимыми, средствами. Реше­ние Бауэра так же просто и универсально, как и решение Мизеса, хотя в отличие от Мизеса Бауэр, по-видимому, не ограни­чивается борьбой с симптомами, а восходит к первопричинам. Как будто от того, что руководители отдельных предприятий и их объединений, вместо того, чтобы быть служащими и соб­ственниками акционерных обществ и трестов, станут чиновни­ками государства, восстановятся утраченные хозяйством авто­матизм и автономия, или даже установится та стабильность рынка, которая требуется возросшей ломкостью капитала и хрупкостью труда! Во-первых, сам Бауэр считает, что плано­вое хозяйство может иметь успех лишь в международном мас­штабе, а не в масштабе отдельного государства, и, значит, ого­сударствление, как таковое, ничего еще не разрешает. Если же мировой план достигается по Бауэру, очевидно, не начальственной инстанцией, предписывающей всем отдельным пред­приятиям во всем мире характер, размеры и цены их производ­ства, а путем правового соглашения, то спрашивается, почему внутри отдельного государства он должен предписываться на­чальственной инстанцией. Если в особенности принять всерьез «демократичность средств» при осуществлении планового хо­зяйства, на которой так настаивает сам Бауэр, то очевидно, что настоящий план достигается не путем предписания сверху все­видящим и всезнающим оком начальства всем отдельным пред­приятиям деталей их производства, а путем создания целой иерар­хической сети учреждений, имеющих своей функцией установ­ление гибких соглашений между участниками хозяйственного процесса с целью стабилизации рынка, являющейся ныне их об­-

27

 

 

щим интересом. А в таком случае совершенно неоправданным остается требование огосударствления, ибо Бауэр не только не пытается, но и вряд ли когда-либо сможет доказать, что нор­мальное функционирование плановых учреждений, на основе реального а не мнимого учета всех частных хозяйственных ин­тересов, и прочность вырабатываемых при их посредстве со­глашений предполагает превращение всей промышленности в единый всеобъемлющий государственный трест и всех; руково­дителей отдельных предприятий в подчиненных единому началь­ству чиновников. Бауэр явно требует более того, что един­ственно только и вытекает из выдвигаемой перерождением со­временного капитализма задачи: создания реальных учреждений, имеющих целью своей стабилизацию рынка, исключение гибельных последствий односторонней рационализации производ­ства и согласование вступающих в конфликт между собою хо­зяйственных интересов. Этот максимализм и универсализм Бауэра, столь же противоречащий им же самим защищаемому в других случаях «институционализму», свидетельствует о том, что он по-прежнему все еще остается пленником той отрица­тельности мышления, которая составляет самое существо марк­сизма. В самом деле: структурная причина современного кри­зиса заключается в утрате хозяйством его автоматизма и его автономии. Вместо того, чтобы пытаться вернуть хозяйству его автоматизм и его автономию (хотя бы в новом усложненном и облагороженном виде), Бауэр заранее отказывается от воз­можности разрешения этой задачи, и решение вопроса видит в том, чтобы, упразднив совершенно автоматизм хозяйства и его автономию, довести до их крайнего, последнего предела те начала отрицания и разрушения, которыми сопровождается со­временное перерождение капиталистического хозяйства.

Поэтому коммунизм и есть для него не отрицательная из­нанка капитализма, а тот же социализм, отличающийся от «европейского» социализма только своими «азиатскими средствами», вполне к тому же оправдываемыми азиатской обстановкой, в которой советской власти приходится действовать. Поэтому также сталинская пятилетка есть для него не усугубление всех отрицательных начал капитализма, а попытка подлинного пла-

28

 

 

нового хозяйства, «крушение которой было бы величайшим не­счастьем для трудящихся всего мира». Бауэр не видит того, что советское плановое хозяйство обернулось на деле анархией производства, во много раз превосходящей производственную анархию капитализма, что нигде в мире нерентабельность про­изводственных инвестиций не достигает такого чудовищного размера, что голод, отсутствие товаров, совершенное расстройство транспорта, постоянное бегство рабочих из одного пред­приятия в другое, непрерывные перебои в производстве и, зна­чит, реальная безработица являются не случайными привходя­щими обстоятельствами, а вытекают из самого существа со­циализации, как огосударствления, и планирования, как подчине­ния всей хозяйственной жизни аппарату политической власти. Эмпирическое описание всего того хаоса, которыйсоставляетподлинную действительность советского планирования, не вхо­дит в задачу настоящей статьи, да оно и не убедит тех, кто за­ранее отвергает всякую эмпирию ссылкой на несовершенство обстановки. Для нас важно здесь показать другое, а именно, что советское плановое хозяйство по самому своему существу  есть только усугубление и явное проявление отрицательных начал перерождающегося капитализма, как и вообще коммунизм есть только отрицательная изнанка капитализма, тень ка­питализма, ему неизменно сопутствующая и на нем паразитиру­ющая. Если утрата автоматизма в современном капиталисти­ческом хозяйстве ведет к выключению в нем принципа рента­бельности, то в советском плановом хозяйстве начало рентабельности исключено принципиально раз и навсегда.Все по­пытки введения хозяйственного расчета в советские предприятия терпят неизменно крушение за отсутствием внутренней само­стоятельности у каждого отдельного предприятия, принужденного к беспрекословному выполнению составленного в центре детального плана производства, — прямая противоположность тем немногим современным крупным предприятиям нового типа (Форд, Батя), которые строго придерживаясь принципа рентабельности, строят свою работу на предоставлении каждому отдельному цеху предприятия самой широкой автономии, вплоть до превращения его в самостоятельную единицу, работающую

29

 

 

на собственном хозяйственном расчете. Если структурный, кри­зис современного капитализма проявляется в расстройстве рынка и, как следствие этого в уменьшении покупательной силы населения, то советское плановое хозяйство, основанноена по­стройке технических гигантов за счет «сжатия стальным обру­чем потребления населения», заведомо и принципиально ведет к опустыниванию рынка. Здесь не только не предотвращается опасность нерентабельности инвестиций, но, напротив, утрачи­вается всякий критерий их рентабельности, так что всякая ра­ционализация производства происходит вслепую, и технический прогресс только по видимости не вступает здесь в противо­речие с хозяйственным, потому что самый критерий хозяй­ственно выгодного в отличие от технически совершенного в со­ветском хозяйстве отсутствует. В действительности никогда еще противоречие между техникой и хозяйством не было столь кри­чащим: грандиозные технические сооружения, не только не удо­влетворяющий элементарных потребностей населения, но все бо­лее и более снижающие уровень этих потребностей. Совер­шенное поглощение хозяйства техникой, которое, как я показал это в другом месте («Современные Записки» № 27), со­ставляет сокровенный замысел марксизма, приводит к тому, что техника не только вырывается из подчинения хозяйству, па­рализуя капитал и труд, но превращается в демоническое на­чало, довлеющее себе и, вместе со свободой человека, пожи­рающее и культуру человека и самую его жизнь. Поэтому говорить о хозяйственном плане в советской действительности принципиально невозможно. Здесь есть один только техниче­ский план, неограниченное господство которого необходимо ве­дет к хозяйственному хаосу, во много раз превосходящему анар­хию капиталистическая хозяйства.

Да и возможно ли говорить о хозяйственном плане там, где хозяйство принципиально и безусловно лишено всякой внутренней самостоятельности? И в этом отношении коммунизм представляет собою только кривое зеркало современного ка­питализма, ярко выявляющее все действующие в нем отрица­тельные началаи не выставляющеена ихместо никакого новогопринципа.Если утрата современным капиталистическим

30

 

 

хозяйством его автономии проявляется в его политизирова­нии, в том; что вмешательство государства в хозяйственную жизнь приняло ныне формы, западному капитализмудотоленеизвестные, если в руках управляющей им финансовой оли­гархии оно стало плацдармом внутренней политической борь­бы, а в руках бесцеремонно вмешивающегося в него государ­ства, плацдармом националистической политики, — то все эти отрицательные стороны современного капиталистического хо­зяйства, связывающие его положительные творческие силы, со­ставляют самое существо хозяйства советского, не давая раз­виться в нем никаким автономно-хозяйственным силам. Пар­тийная олигархия, управляющая советским хозяйством, в еще большей степени, чем Лагузены и Тиссены, думает о власти, а не о хозяйственной выгоде, и не случайно немецкие промыш­ленники сами выдвигают сейчас проект государственной моно­полии внешней торговли, оказавшейся столь незаменимым ору­дием в руках красного империализма. Огосударствление всей крупной промышленности, рекомендуемое Бауэром, не может не повести к неограниченному подчинению хозяйства государственной власти и, значит, превращению его в простое орудие властвования. Коммунизм есть плотьот плоти современного капитализма, а не его преодоление, и он поддерживается со­временным капитализмом, и притом наиболее хищными или наиболее деклассированными его элементами, отнюдь не по не­доразумению, а по глубокому их с ним родству. Давно прошли уже те времена раннего развития капитализма, когда он ду­ховно питался стихией религиозного протестантизма. Идеали­зирование Дж. Рескиным «доброго хозяина», было, пожалуй, последним отзвуком этого патриархального умонастроения. Де­вятнадцатый век был временем господствующего экономизма: в его обмирщенной культуре нетолько порвались все связи, прикреплявшие хозяйство к религии, но автономия хозяйства была абсолютизирована. В образе буржуа homo oeconomicus стал господствующим типом человека: уже не чувствуя себя более управителем порученного ему Богом достояния, буржуа начал уповать наодни только собственные силы, полагаявсюсвою надежду в хозяйственной самостоятельности,основанной

31

 

 

на богатстве. Ныне и эти доблести предпринимателя классической поры капитализма отошли в прошлое. Homo oeconomicus с его мотивом стяжания отходит на задний план перед капитаном промышленности, основным мотивом которого яв­ляется стремление к власти, и точно так же и масса, разочаро­вавшаяся в непрочной своей свободе, мечтает уже не о «скром­ном, независимом существовании», а о «вожде», власти кото­рого она жаждет подчиниться в обмен за обеспеченное суще­ствование. Тем самым хозяйство утрачивает свою гегемонию, становится орудием империалистической политики, в то самое время, когда географическая экспансия капиталистического рын­ка приближается к своему естественному пределу. Если период раннего капитализма был эпохой религиозного освящения хозяйства, а классическая пора временем религиозного безразли­чия, то конец капитализма знаменуется возрождением свое­образная язычества, во многих отношениях напоминающего обожествление власти в императорском Риме. Замечательно, что развитие коммунизма в Новое время прошло через те же самые три стадии. После эпохи религиозно окрашенного комму­низма, начавшейся Фомой Мюнцером, представленной Т. Мо­ром и отзвучавшей в сен-симонизме Анфантена, наступила по­ра экономического материализма. Фактическое абсолютизирова­ние хозяйства классической поры капитализма получило в нем свое явное отражение, было возведено в метафизическую теорию и приобрело даже характер мировоззрения. Но если до Октябрьской Революции экономический материализм не выходил за пределы религиозно безразличного свободомыслия и уживал­ся даже с принципом религиозного нейтралитета, то ленинизм означает уже воинствующее язычество, в котором обожествле­ние техники и воинствующего пролетариата причудливо сочетается с обожествлением «вождя». Наконец, при Сталине эко­номизм классической поры марксизма объявляется уже офи­циально «меньшевистским уклоном», «ставящим палки в коле­са» пятилетке и противоречащим генеральной линии Партии. Согласно последнему советскому толкованию марксизма, «про­изводственные отношения» определяют «идеологическую над­стройку» только в буржуазных странах, в советском же госу-

32

 

 

дарстве, напротив, идеология революционизирует хозяйство, пользуясь им, как своим орудием. Современный коммунизм так же мало экономичен, как и его видимый противник — поздний капитализм. В безбожнической идеократии нынешнего комму­низма прикровенное еще язычество власте-поклоннического ка­питализма получает свое явное выражение. Величайшее недоразумение, поэтому считать, что коммунизм представляет собою противоположное современному капитализму начало. Воплощая в себе все недостатки современного капитализма и ни одного из его достоинств, он есть не что иное, как продукт разложения, совокупность отрицательных начал капитализма в их чистой культуре, «чистое отрицание капитализма», как его и называл Маркс, по лево-гегельянски веривший в творческую природу чистого отрицания. Преодолеть капитализм значит одновременно преодолеть и коммунизм, и обратно: капитализму удастся окон­чательно победить коммунизм лишь тогда, когда, преодолев свой собственный структурный кризис, он переродится в но­вый хозяйственный строй, в котором творческие силы совре­менного индустриального хозяйства не будут более искажаться и душиться подрывающими их сейчас отрицательными началами.

Выход из структурного кризиса современного хозяйственного строя может заключаться только в освобождении твор­ческих положительных сил индустриального хозяйства от иска­жающих его и сковывающих отрицательных начал. Ломкость современного капитала и хрупкость современного труда тре­буют стабильности рынка. Как достичь ее не упраздняя по­движности капитала и труда, т.-е. не отменяя хозяйственной свободы? Чем возместить хозяйству утрачиваемый им сейчас автоматизм, не упраздняя однако, а, напротив, восстанавливая во всей его силе выключаемый сейчас из него принцип рента­бельности? Как предупредить опасность нерентабельной рацио­нализации, целесообразно и справедливо распределить риск но­вых инвестиций и восстановить тем самым гармонию между техническим и хозяйственным прогрессом? Как освободить хозяй­ство от подчинения его политике, от превращения его в плац­дарм внутренней и внешней борьбы за власть, т.-е. вернуть ему его автономию, или, точнее, обеспечить ему нормальное

33

 

 

выполнение им его собственной функции, иначе говоря — его объективировать? Решение проблемы должно точно соответство­вать самой проблеме: оно не должно заключать в себе ни мень­ше того, что требует проблема, ограничиваясь борьбой с сим­птомами недуга (рецидив чистого либерализма), ни содержать да себе больше того, что требует проблема, уничтожая хозяй­ство в технике (рецидив огосударствления). Оно не может за­ключаться в чисто отрицательных мерах, имеющих универсаль­ный характер (отмена всякого рода государственного вмеша­тельства или, наоборот, отмена всяких гарантий собственности), но может состоять только в ряде положительных, конструктив­ных мероприятий, имеющих целью своей стабилизацию хозяй­ства и его объективацию, приполном сохранении им и даже уси­лении в нем его мобильности и, значит, хозяйственной свободы.


Подробная характеристика этих мероприятий институционного типа, могущих вывести современное капиталистическое хозяйство из его нынешнего структурного кризиса, выходит за рамки настоящей статьи. Тем менее могу я здесь входить в описание того будущего хозяйственная порядка, который уже сейчас намечается как единственный выход из современного по­ложения, коего существо можно было бы лучше всего опре­делить словами Прудона, как «постоянный взаимный плагиат между капитализмом, и коммунизмом», в котором каждый из этих мнимых противников питается за счет другого. Но уже из изложенного выше ясно, что направление, в котором только и может быть найдено решение вопроса, есть плановое хозяй­ство, организующим элементом которого является не начало властвования и тем менее командования, а начало права, и ко­торое в хозяйственной области составляет аналогию тому, что в области государственной есть «демократия», — не в смысле якобинского самодержавия народа, а в смысле последовательно проведенного правового государства. В отличие от чисто технического плана, необходимо ведущего к разрушению хозяйства, хозяйственный план предполагает и наличие рынка, и множественность самостоятельных хозяйственных цент­ров производства, и начало рентабельности, и частную инициа­тиву и гарантию собственности, которая по самой сути своей

34

 

 

всегда, даже в тех случаях, когда субъектом ее является государство или община, остается «частной». Стабильность рын­ка достигается созданием соответствующих учреждений, обеспечивающих движение капиталов в направлении их рентабельного инвестирования, рентабельная с точки зрения целого на­родного хозяйства, а не одной его части, и распределяющих риск, никогда не могущий быть при этом совершенно исклю­ченным, справедливо между всеми участниками хозяйствен­ного процесса в отношении их заинтересованности. Плюрализм хозяйственных центров от этого ничуть не страдает: то, что на­зывалось «свободной конкуренцией», было лишь низшей фор­мой этого плюрализма, соответствовавшей низкому органиче­скому строению капитала в эпоху классического капитализма. Замена конкуренции сотрудничеством на основании правового соглашения есть только дальнейшее развитие той практики та­рифных договоров, производственных объединений и потребительского кооперирования, которая была одновременно и усло­вием и следствием роста органического строения капитала и про­изводительности труда. Лишь предвзятость или невежество мо­гут игнорировать то громадное расширение внутреннего рын­ка и тот чрезвычайный рост частной хозяйственной инициати­вы, которыми сопровождалось это рождение и развитие хозяй­ственного права, не как права частного, а как права социального, организующего хозяйство снизу и изнутри в на­правлении превращения его в целостный организм, в котором начала единства и множественности взаимно уравновешивают друг друга. Только благодаря этому социальному хозяйственно­му праву, уже связывающему ныне хозяйство не низшей ме­ханической связью конкуренции, а более сложными и духовны­ми узами разнообразного сотрудничества, хотя и связывающе­му его в далеко еще недостаточно степени, современное инду­стриальное хозяйство могло до сих пор успешно противо­стоять тем отрицательным началам коммунизма, которые в ви­де ли финансовой олигархии, националистической ли политики или безработицы, разлагают его изнутри. Социализм возмо­жен или на путях дальнейшего развития хозяйственной демо­кратии, т.-е. все большего связывания хозяйства, пронизывания

35

 

 

его изнутри социальным правом, или он вообще неосуществим. Но и современный хозяйственный строй может спасти себя от саморазложения, от окончательного своего вырождения в ком­мунизм, лишь переродившись в социализм в смысле полного и последовательного преобразования себя на началах хозяй­ственной демократии.

Глубоко заблуждаются поэтому те социалисты, которые, пребывая в плену у унаследованной ими от марксизма отри­цательности мышления, полагают, как Бауэр, что хозяйствен­ная демократия есть только средство осуществления социа­лизма, что цель его, как это, например, утверждает и Нафтали, осталась в современном рабочем движении неизменен­ной. Нет, надо, наконец, раз и навсегда признать, что цель и средства не безразличны друг к другу, и что самая цель всех тех, кто стремится к перерождению современного хозяйственного строя средствами демократии, принципиально и существен­но отличается от цели всех тех, кто мнит утвердить его или низвергнуть средствами диктатуры, в действительности же — утверждая низвергает, а низвергая восстанавливает. Если про­думать до конца предположение Бауэра, что, в целях создания планового хозяйства, государство этатизирует всю тяжелую промышленность, оставаясь при этом однако демократическим государством, т.-е. действуя как носитель права, а не господ­ства, то огосударствление или пожрет все демократические ме­тоды управления или окажется обставленным столькими гаран­тиями, охраняющими свободу труда и автономию отдельного предприятия, что окажется чисто номинальным, напоминающим пресловутое всемогущество английского парламента, останавливающегося только перед превращением мужчины в женщи­ну. Оно окажется не превращением государства в монопольного собственника и правительства в неограниченного распорядителя всей хозяйственной жизнью, а сведется к созданию ряда учреждений, имеющих целью своей организацию производства и рынка путем соглашения всех участников хозяйственного про­цесса, и к некоторому законом точно определенному соучастию государства в собственности крупных промышленных предприя­тий, из которого нет впрочем никаких оснований исключать и

36

 

 

другие общественные организации низшего или высшего чем государство, типа. Поскольку государство будет демократиче­ским, т.-е. будет выступать как носитель права, а не господства, н огосударствление будет означать оправовление соб­ственности, а отнюдь не передачу ее в управление государствен­ным чиновникам. Только социализация собственности в смысле оправовления ее, а не огосударствления, соответствует тому процессу объективизации собственности, к которому ведет с одной стороны иммобилизация громадных капиталов в крупных центрах производства, а с другой — одновременное «рассеяние» собственности в виде акций, возвращающих капиталу его подвижность, и которое в свою очередь приводит к оттеснению на задний план вопроса о том, принадлежит ли данное предприятие банковскому концерну, государству, общине или даже вовсе никому не принадлежит, как в случае предприятия-учреж­дения (типа Цейсса), или акционерного общества, выкупившего все свои акции и затем заложившего их для мобилизации сво­его капитала. Возможно, что нормальной формой собственно­сти на крупные предприятия и будет предприятие, никому не при­надлежащее, принадлежащее самому себе, приобретшее инсти­туционный характер, чему не препятствует соучастие в собствен­ности на него его рабочих и служащих, постоянных потреби­телей (кооперативных обществ), государства и других обще­ственных организаций (земства, общин, институтов наследова­ния), разнообразную активность которых оно своей диффе­ренциальной прибылью «улавливает». Но именно потому, что эта форма собственности будет только нормальной, и притом только в отношении предприятий крупного типа, она не исклю­чает других форм собственности, а напротив предполагаетихмногообразие.

Итак, автоматизм, сейчас хозяйством все более и более утрачиваемый, возмещается организацией хозяйства через оправовление собственности, которая становится одновременно и более индивидуальной (т.-е. незаменимой частью целого хо­зяйства) и более социальной (т.-е. объективной). Автоматизм заменяется планом, но планом не техническим, уничтожающим автономию отдельных предприятий и исключающих принцип рен-

37

 

 

­табельности, а планом хозяйственным, устанавливаемым мето­дами хозяйственной демократии. Автономия хозяйства, сейчас утраченная, возмещается объективизацией хозяйства, посколь­ку, в меру стабилизации рынка, хозяйство становится тем, что немцы называют Bedarfsdeckungswirtschaft, т.-е. хозяйством, удовлетворяющим в первую очередь потребности общества, а не корыстолюбие homo oeconomicus,или властолюбие капи­тана промышленности.

Разумеется, будущий хозяйственный строй, описанный на­ми, не есть нечто неизбежное, вытекающее из современного капитализма с фаталистической неизбежностью. Он есть толь­ко один из двух возможных путей развития, поставленных пе­ред современным вырождающимся капитализмом его структур­ным кризисом: или крушение современного хозяйства и окон­чательное вырождение его в коммунизм, или перерождение его в социалистическое плановое хозяйство. Первый путь есть путь уныния и косности, путь непротивления тем отрицательным на­чалам коммунизма, которые подрывают современный хозяй­ственный строй Запада изнутри и извне. Второй путь есть путь свободы, волевого напряжения, собственно творческий путь. Он предполагает оживление в новом поколении свободолюбия и веры в человека, что возможно только через одухотворение всей общественной жизни и современной куль­туры. Подобно тому, как одухотворение жизни христианством сделало возможным познание природы и развитие техники, точ­но так же и сейчас речь идет о том, чтобы спасти общедоступ­ную ныне технику и покоящееся на ней хозяйство новым одухотворением жизни. Ибо, если современному индустриальному хозяйству удастся преодолеть его нынешний структурный кри­зис, то это освобождение хозяйства от сковывающих его отри­цательных начал будет необходимо означать также победу над новым язычеством и возвращение хозяйству его религиозного освящения. «Объективное хозяйство» не может быть ни империалистическим, ни самодовлеющим «автономным» хозяйством, и доблести, им предполагаемые, не могут проистекать ни из раб­ской или господской морали, ни из морали корыстолюбивой честности. Только в свободном служении Духу они могут иметь

38

 

 

свой источник.

Какие выводы вытекают отсюда в отношении России? Если хозяйственная демократия возможна только как усовершение и расширение демократии политической, то не значит ли это, что Россия должна просто повторить западное развитие, а пока чтопосле свержения коммунизма, основательно вывариться в котле чистого капитализма? Так действительно обстояло бы дело, если бы коммунизм был началом, в основе своей противопо­ложным капитализму. Но так как коммунизм есть не что иное, как чистое воплощение всех отрицательных начал современного капитализма, то борьба с ним отнюдь не означает борь­бы за восстановление капитализма как такового, капитализма в его чистом виде. Разумеется, хозяйственная свобода есть и объективная необходимость и субъективная мечта всей закре­пощенной сейчас России. Несомненно также, что в первое вре­мя упоения свободой ее будут ценить всякой, тем более, что, какою бы она ни была, она сразу же улучшит во много раз благосостояние населения. Насыщаясь, обстраиваясь, одеваясь, трудовая Русь будет благословлять вначале самую примитив­ную форму свобода. Значит ли это, что именно эту элементар­ную форму свободы надо восставить как идеал? И не слишком ли выварилась уже Россия в котле коммунизма, чтобы нуждать­ся еще в дополнительной капиталистической варке? Самую страшную пору этой последней — пору первоначальная накопления — Россия переживает уже сейчас в ее коммунистиче­ском обличье. Вовлеченный уже сейчас в мировое хозяйство и подгоняемый им, русский капитализм, сбросив с себя свою ком­мунистическую маску, быстро созреет до своей высоко-струк­турной формы, — пожалуй быстрее, чем русский трудящийся люд воспитает в себе привычки политического и хозяйственного самоуправления. В этой горячечной быстроте развития и будет заключаться, быть может, одна из главных особенностей русского развития. И потому надо уже сейчас готовить поко­ление, которое не просто успокоится на реставрации капита­лизма, а будет работать над его положительным преодолением, ибо тот, кто до конца преодолел коммунизм, с ним вместе не­обходимо преодолел и капитализм.                     

С. Гессен.

39

 


Страница сгенерирована за 0.01 секунд !
Map Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Правообладателям
Контактный e-mail: odinblag@gmail.com

© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.