Реорганизация сельского хозяйства в Средней Европе, происходящая на наших глазах, приобретает исключительное значение благодаря тенденции Италии, Германии и Чехословакии настолько развить свое зерновое хозяйство, чтобы при нормальном урожае впредь не нуждаться в привозе иностранного хлеба. Политика самоснабжения, проводимая немцами и чехами, в отношении большинства аграрных продуктов, делает необходимым создание социально-устойчивого и экономически крепкого крестьянства, что вряд ли может быть достигнуто без государственного вмешательства и перехода более зажиточных крестьян к какой-либо форме связанного землевладения. С другой стороны, реаграризация Германии, Чехословакии, Австрии и Италии вызывает структурный изменения в крестьянском хозяйстве Юго-Востока, теряющего в годы нормального урожая свой собственный сбыт зерна, и это в период коренной реконструкции мирового хозяйства, характеризуемой небывалым ростом производительности труда и развития аграрных суррогатов. Переворот в сельском хозяйстве Центральной Европы начался в 1930 году, и принял угрожающие размеры осенью 1933 года, когда Германия и Чехословакия перестали нуждаться в импорте иностранного хлеба, а Австрия и Италия вступили на путь автаркии в области производства зерна. Отсюда необходимость для Венгрии и балканских стран понизить зависимость своего крестьянства от мирового рынка и внести плановое начало в земледельческое хозяйство, в целях форсирования производства тех продуктов, которые еще находят сбыт в промышленных странах Центральной Европы.

Планомерное развитие сельского хозяйства в Германии, потреблявшей в три раза больше иностранного зерна, чем Австрия и Чехословакия вместе взятые, является одним из важнейших фактором, осложняющих кризис на Юго-Востоке Европы. К тому же победа расистской идеократии в Германии, увеличившая ее империалистический напор, ускорила процесс восстановления сельского хозяйства в Чехословакии и Австрии, и повлекла за собой ряд реформ в аграрной политике, подчеркивающих значение планового начала и связанных форм землевладения, что уже начинает сказываться в Венгрии и на Балка-

нах. Замечается повсеместное возникновение новой идеологии. Стремление добиться самодостаточности в области производства зерна и фуража заставляет виднейших специалистов по вопросам аграрной политики Третьего Рейха, в лице, например, Даррэ и Виликенса, чрезвычайно высоко оценивать экономическую и социальную роль крестьянина. Некрупный, но крепкий землевладелец, контролируемый и опекаемый государством на правах «ленного» собственника, рисуется им в качестве «основного устоя нации» и кормильца родины. Почти то же настроение замечается в Чехословакии и Австрии, где сельское хозяйство сделало за последние годы столь значительные успехи, что политика самоснабжения нации стала лозунгом широких масс населения. Следует отметить, что немецкая теория о значении крестьянства в качестве резервуара нации, весьма распространенная на Балканах, нередко заменяется в Чехословакии идеалистическим учением о скромном труженике на земле, способном поставить на место городской плутократии мужицкую демократию в духе «зеленого интернационала», отвергающего, наряду с классовой борьбой, и всякую политическую диктатуру. Идеализация крестьянства в промышленных странах Средней Европы является своего рода «идеологической надстройкой» над новыми производственными отношениями, возникшими не только под влиянием мирового аграрного кризиса, но и по причине искусственной автаркизации национальных хозяйств. Идеология «мужицкого царства» в таких цивилизованных странах, как Германия, Австрия и Чехословакия, где лишь 29, 38 и 36 процентов населения занято сельскохозяйственным трудом, не может быть продиктована какой-либо духовной связью интеллигенции с отсталой и пассивной деревней. В ином положении находятся аграрные страны Центральной Европы, в которых крестьянство составляет около 60 процентов населения (как в Венгрии и Польше), или около 80 процентов, как и Югославии, Румынии и Болгарии. Здесь идеализация крестьянства освящена вековой традицией, и гегемония городов нередко осуществляется государственными деятелями, сохранившими тесную связь с основной земледельческой массой населения. Впрочем, и тут замечается разница — в зависимости от того, насколько правящий слой связан с крестьянством. Так, в Венгрии и Польше, где сохраняется крупное землевладение, идеализация крестьянства не встречает такого отклика в научном мире, как это имеет место на Балканах. В частности в Югославии вера в «геоцентрический закон» физиократов является отличительной чертой лучших трудов по вопросам аграрной политики. Стоит, например, взять известные труды хорватских экономистов Отто Франгеша и Милана Ившича, чтобы в этом убедиться. Так Ившич пишет: «Экономически сильное и физически здоровое крестьянство образует основное ядро любой нации; новую свежую кровь можно найти только в деревне; вне крестьянской культуры не существует

городской цивилизации; только крестьянство поставляет здоровых новобранцев и сдерживает революционные движения». Так же думает и Франгеш: «Крестьянство явится решающим фактом при будущей территориальной и духовной реорганизации современной Европы. Крестьянин, как семя нации, служит вечным источником материальных и духовных ценностей, выражая национальную сущность народа». ¹)

Все же было бы ошибочно полагать, что в научном мире Югославии и других стран Средней Европы имеется единодушие по вопросу о социальном значении крестьянства. В частности в Германии оспаривается существование особой самобытной крестьянской культуры, не затронутой национальной культурою, сложившейся в городах под влиянием общеевропейской цивилизации. В этом отношении показательно расхождение во взглядах крупнейших идеологов Третьего Рейха Освальда Шпенглера и Карла Шмитта. В одной из недавних своих работ Шпенглер пишет: «Крестьянин независим от культуры, которая гнездится в городах; он никогда не меняется, бессознательно воспроизводя свой тип и сохраняя свои навыки и свою связь с землей. Душа земледельца мистична, но разум его сух и практичен. Крестьянство является источником нации, хотя и лишено творческой силы и политического влияния на горожан». В отличие от Шпенглера, отрицающего духовную связь между городом и деревней и верящего в «вечный тип» крестьянина, К. Шмитт пытается разрушить «миф о вечном мужике» и настаивает на городском происхождении культуры и цивилизации. Правда, он признает наличие особой «крестьянской культуры», но подчеркивает ее производный характер и рассматривает историю деревни как вековой процесс консервирования городских навыков. ²) Нам думается, что различное толкование социальной природы и исторической роли крестьянства, наблюдаемое в научной литературе Германии и Югославии, объясняется двойственным характером немецкого и балканского крестьянина, сочетающего жажду городских технических знаний с глубоким внутренним отталкиванием от современных форм цивилизации. Земледелец как бы остается «вечным мужиком» и даже влияет на национальную культуру города, но постепенно попадает в водоворот технического прогресса и утрачивает свои навыки и свою материальную независимость. Знаток южного славянства, немецкий экономист Вирзинг, характеризует описываемый нами процесс следующими словами: «В Юго-Восточной Европе замечается столкновение крестьянства с техникой. От результата этого столкновения зависит будущее Балкан. Есликрестьянствоненай-

¹) См. Otto von Franges, Das Problem des Bauern in Europa. Reale Academia d’Italia. 1933; M. Ivsic, Les Problemes agraires en Yougoslavie. Paris. 1926.

²) См. Schmitt, Karl, Der Mythos vom ewigen Bauern. Europaische Revue. 1929. S. 517 ff.

дет новых юридических и экономических форм общежития, дающих ему возможность освоить технику, то балканская деревня станет жертвой социального нивелирования и серьезных политических потрясений. Вряд ли можно сомневаться, что зависимость крестьянства от свободных рыночных отношений капиталистического хозяйства не даст ему возможности освоить технический прогресс и вызовет ряд тяжелых последствий, наблюдаемых на Западе, в виде распада патриархальной семьи, разрушения семейной общины, пролетаризации мелких землевладельцев, бегства от земли и проч. ³)

Разрушение почти натурального крестьянского хозяйства в Центральной Европе и прежде всего на Балканах совпало с развитием мирового аграрного кризиса, вызванного небывалым ростом производительности труда в сельском хозяйстве Америки, Канады, Аргентины и Австралии. В течение 1927—1933 гг. не только увеличивалось количество зерна, производимого на прежде разработанных участках земли, но и непрерывно росла посевная площадь во всех странах, экспортирующих зерно, в частности пшеницу. Одновременно повсюду наблюдалось накопление больших стоков сельскохозяйственных продуктов, не находивших сбыта даже в период высокой конъюнктуры до наступления мирового кризиса; лишь неурожай 1934 года несколько разгрузил мировые склады зерна, не меняя, впрочем, общей ситуации, вызванной машинизацией и химизацией сельского хозяйства. ⁴) Вне этих общих причин положение крестьянства в Центральной Европе было подорвано сильным измельчанием его хозяйства и крайней задолженностью, вызванной отчасти бурным притоком свободных капиталов в сельское хозяйство Германии, Австрии и аграрных стран Юго-Востока. В частности на Балканах переход крестьянства от почти натурального хозяйства к денежному сопровождался земельной спекуляцией и ростом задолженности, не имевшей прямого отношения к финансированию производственного процесса. Быстрое повышение товарности крестьянского хозяйства в Чехословакии, Польше и на Балканах, наблюдаемое с 1919 года, объясняется выходом крестьянского зерна на мировой рынок вследствие разрушения крупного землевладения рядом аграрных реформ, возникавших стихийно под влиянием крестьянских восстаний (как это было в Румынии и Болгарии), или проводившихся сознательно государством (как это имело место в Югославии и Чехословакии). Уничтожение «земельного голода» и предоставление крестьянам возможности производить пшеницу и кукурузу на мировой рынок, в результате аграрных реформ, могли бы иметь

³) См. Giselher Wirsing, Zwischeneuropa und die deutsche Zukunft. Diederichs Verlag. Jena. 1932; Derselbe, Der Standort des Bauern. Tat. April 1930. S. 30 ff.

⁴) См. V. Timoschenko: World agriculture and the depression. Michigan Businesses Studies. 1933.

более положительное значение, если бы законодатель проявил большую осторожность и не давал себя увлечь соображениями националистического характера. К сожалению, значительная часть помещичьей земли досталась различным элементам, не имевшим ни малейшего представления о работе в сельском хозяйстве. Так многие военные инвалиды, добровольцы и вдовы, получив от государства землю даром или за бесценок, охотно продавали ее по высокой цене крестьянам или попадали в руки спекулятивных земельных обществ. Было также много случаев, когда спекулянты входили в сношения с государственными распределительными органами или скупали за бесценок секвестрованные поместья земельных магнатов. Вовлечение крестьянства в земельную спекуляцию сопровождалось в большинстве стран стихийным увеличением мелкого крестьянского землевладения с помощью ростовщического капитала. Приток здоровых инвестиций в сельское хозяйство Польши, Чехословакии и балканских стран нередко задерживался вследствие многочисленных аграрных реформ, не доводимых до конца или менявшихся в процессе проведения. Тот же самый процесс земельной спекуляции и «кредитной лихорадки» замечался накануне мирового кризиса в Германии, Австрии и Венгрии, где не было после войны поспешной ликвидации крупного землевладения. Но все же нездоровая задолженность крестьянства происходила в этих странах не столько в силу неустойчивости юридических форм землевладения, облегчавшей приток ростовщического капитала в деревню, сколько по причине большого интереса, проявленного иностранцами к финансированию национальных хозяйств Средней Европы. В частности в Германии, в которой сельское хозяйство освободилось от ипотек в период инфляции, приток иностранных капиталов создал в течение 5—6 лет новую задолженность до 10 миллиардов золотых марок. Нельзя также забывать, что положение крестьянского хозяйства в Центральной Европе было ухудшено ростом государственных расходов, вызванных отчасти широким субсидированием частного хозяйства за счет мелких налогоплательщиков. По подсчетам, хотя бы и несколько спорным, сделанным расистским экономистом Даррэ, немецкий крестьянин отдавал государству в форме налогов до 2/3 своего дохода и последнюю треть терял в пользу своих личных кредиторов. Согласно официальной австрийской статистике убыточность лесного хозяйства еще и 1934 году составляла 12 шиллингов на гектар, а горного крестьянского хозяйства даже 40 шиллингов; главная причина убыточности усматривалась при этом в высоте федеральных и коммунальных налогов. К тому же переход крестьянства от натурального хозяйства к денежному, сопровождавшийся — как мы видели — небывалым ростом земельной спекуляции, нездоровой задолженности и налогового бремени, совпал с мировым аграрным кризисом, вызванным технической революцией в сельском хозяйстве заморских стран,

вывозящих зерно в Европу, и восстановлением зернового хозяйства в Германии, Чехословакии, Италии и Австрии, являвшихся важнейшими потребителями венгерского и балканского зерна. Падение на 60 процентов общего уровня цен на аграрном рынке создало несостоятельность среднеевропейского крестьянина, связанного с мировым рынком, но лишенного возможности приостановить уплату налогов и процентов по частным займам. Как же реагировало государство в отдельных странах Центральной Европы на катастрофическое положение крестьянского хозяйства?

Прежде чем государство решилось прибегнуть к радикальным мерам последнего времени, оно стало бороться с измельчанием частного землевладения и задолженностью крестьянства рядом паллиативов в виде частичного восстановления латифундий (как это было в Польше и Румынии) и удешевления земельного кредита созданием специальных кредитных учреждений (как это имело место в Югославии). Вскоре этих мер оказалось недостаточно, ибо новые крупные поместья не были в состоянии поглотить значительную часть деревенского пролетариата, давившего на обедневшее крестьянство, вследствие сокращения экспорта и высоких накладных расходов, а понижение процентов по ипотечным займам неизбежно отставало от беспрерывного катастрофического падения цен на зерно и сырье внутри и вне пределов национального хозяйства. Борьба государства с аграрным кризисом становилась тем более трудной, что общественное мнение не поддерживало активного вмешательства власти в сельское хозяйство и сочувствовало превращению мелкого и задолженного земледельца в настоящего капиталистического предпринимателя на американский образец. При этом не учитывалось, что консервативный крестьянин Центральной Европы не был подготовлен к роли фермера-рационалиста и не сумел правильно использовать даже предшествовавший период хозяйственного подъема. Ведь, не следует забывать, что немецкий, чешский, польский и балканский земледелец, сохранивший со своей землей и собственностью некую «биологически-растительную» связь, пока еще не отдает себе отчета в необходимости правильной калькуляции себестоимости и не понимает, что расширение и интенсификация производственного процесса в сельском хозяйстве подчиняются ряду естественных законов. В период высокой конъюнктуры до наступления мирового кризиса крестьянин Центральной Европы расширял с помощью заемного капитала производство зерна в полном забвении непреложного факта, что всякая последующая затрата капитала и труда становится менее продуктивной и рост продукции влечет за собой сверхпропорциональное падение цен. Как только государство ощутило необходимость изъять крестьянское хозяйство из более или менее свободной игры товарно-денежных сил и отношений, оно не побоялось приступить к установлению минималь-

ных цен на зерно, к созданию частичной монополии внешней торговли и к принудительному регулированию крестьянской задолженности. Государственное вмешательство в сельское хозяйство приняло радикальные и разнообразные формы, но было нередко лишено продуманности и плана. Еще в 1930 году, когда цена на зерно стала резко понижаться и сербский крестьянин оказался непомерно задолженным, правительство Югославии ввело государственную монополию на вывоз пшеницы и ржи, невзирая на убыточность для государства скупки зерна вне всяких контингентов. В результате создалось искусственное повышение цен на зерно внутри страны, и крестьянин Югославии стал сбывать свои продукты за счет местного налогоплательщика, не считаясь с катастрофическим падением цен на мировом рынке. Впоследствии этой меры оказалось недостаточно, и государству пришлось объявить мораторий по крестьянским долгам. Приблизительно на тот же путь встали и другие страны Центральной Европы. Так Венгрия, Румыния и Болгария вменили государству в обязанность субвенционировать и контролировать вывоз зерна; Польша пошла еще несколько дальше, предоставив государству право контролировать вывоз всей сельскохозяйственной продукции; Чехословакия ввела хлебную монополию, а в Германии государство планирует, а отчасти, сосредоточивает в своих руках импорт аграрных продуктов. Широкое развитие экспортных премий и радикальных мер, ограничивающих ввоз иностранных сельскохозяйственных продуктов, наблюдается в Польше и Чехословакии. Ввозные пошлины на аграрные продукты получили за последнее время небывалое развитие. В качестве примера достаточно указать, что пошлинная ставка на двойной центнер пшеницы поднялась в Германии с 7,5 марок в 1930 году до 35 марок в 1934 году; за тот же период аграрные пошлины Австрии и Италии по меньшей мере удвоились. Мораторий по крестьянским долгам, принудительное понижение процентной ставки по ипотекам и рассрочку налогов применяют Венгрия, Румыния и Болгария. Германия пошла еще дальше остальных промышленных стран Центральной Европы, не только уменьшая налоговое бремя и запрещая принудительную ликвидацию задолженных крестьянских дворов, но и введя государственное контингентирование ежегодного производства пшеницы и ржи, чтобы обеспечить крестьянину достаточный сбыт и справедливую цену. Все же нельзя отрицать, что все эти формы государственного вмешательства в сельское хозяйство имеют временный и случайный характер. Защита крестьянства частичной монополией внешней торговли, государственным контролем над производством зерна и субсидиями наблюдалась в последнее время и в таких странах, как Норвегия, Швеция, Голландия и Швейцария, в которых сельское хозяйство не переживает столь резких структурных изменений, как в промышленных и аграрных государствах Средней Европы, явля-

ющихся важнейшими производителями и потребителями европейского зерна и текстильного сырья. Субсидирование сельского хозяйства прямым или косвенным путем, обременяющее крестьянина в качестве налогоплательщика, не может продолжаться до бесконечности. Даже столь радикальная мера, как прямое планирование производства в сельском хозяйстве, может дать положительные результаты лишь в случае создания крупного крестьянства, не зависящего всецело от товарного рынка.

Характерно, что крестьянство Центральной Европы уже давно ощутило необходимость перехода к каким-либо новым юридическим и экономическим формам общежития, которые дали бы возможность сохранить «сакральный» характер земельной собственности и освоить технический прогресс, не прибегая к радикальной ломке деревенских навыков и патриархального быта семьи. Переход от почти натурального хозяйства к денежному, сопровождавшиеся измельчанием крестьянского хозяйства, его пролетаризацией и задолженностью, не мог не вызвать психологического отталкивания деревни от капитализма и материализма. С другой стороны, разочарование в советском коллективизме и боязнь классовой борьбы, неизбежно приводящей к диктатуре города над деревней, создали в Центральной Европе большое крестьянское движение, направленное против марксизма и интегрального этатизма.

Еще задолго до мирового кризиса и реформ Вальтера Даррэ в Германии, оказавших большое влияние на настроение австрийской, венгерской и балканской деревни, многочисленные крестьянские партии Средней Европы стекались под знамя «Зеленого Интернационала», имеющего свое постоянное бюро в Праге. Первоначально это движение, отрицавшее марксизм и капитализм, имело своей основной целью активную борьбу с советской пропагандой болгарских и хорватских аграрных лидеров, примкнувших к красному крестьянскому блоку в Москве. Одновременно чешские руководители «Международного Аграрного Бюро» в Праге стремились использовать это движение в интересах «неопанславизма», проповедовавшего отрыв западного и южного славянства от марксистской России и его политическое и экономическое объединение на основе крестьянской демократии. Быстрые успехи «Зеленого Интернационала» и включение в его состав крестьянских партий большинства европейских стран покончили с панславянской идеологией и превратили Аграрное Бюро в Праге, руководимое крестьянскими лидерами Малой Антанты, в организационный центр крестьянского движения, направленного против марксизма и либерализма в интересах крестьянской демократии и кооперации. Все же нельзя отрицать, что «Зеленый Интернационал» является отчасти случайным объединением многочисленных крестьянских партий, имеющих разные положительные программы и совпадающих лишь в одном

— в отрицании. Даже центральная идея крестьянской демократии различно понимается чехами и немцами, в особенности после аграрных реформ в фашистской Германии и корпоративной Австрии. К тому же некоторые балканские партии и в частности сербский Союз Земледельцев, впадают в радикализм, проповедуя национализацию крупной промышленности и банков. Если все же можно говорить о некотором влиянии «Зеленого Интернационала» в Чехословакии и на Балканах, то это объясняется частым слиянием аппарата крестьянских партий с аппаратом мощной кредитной кооперации. ⁵) После аграрных реформ в Третьем Рейхе, плановых мероприятий в Венгрии и сильного падения экспортных операций аграрных стран, замечается некоторое разочарование в основных целях «Зеленого Интернационала». Ведь, события последних лет показали, что кооперация, облегчающая положение мелкого земледельца, работающего на рынок, не могла предохранить его от пролетаризации, ибо не обеспечивала ему достаточного сбыта при сохранении его нездоровой зависимости от товарного рынка. Да и идея реконструкции Средней Европы на основе крестьянской демократии утратила свою популярность со времени ускорения темпа индустриализации аграрных стран, вынужденных перерабатывать свое сырье, потерявшее рентабельный сбыт за границей. Крестьянство в Центральной Европе начинает приходить к выводу, что кооперация даст большие положительные результаты лишь в том случае, если она не помешает возрождению связанных форм землевладения и ограничится рационализацией и удешевлением сбыта излишних продуктов крестьянского хозяйства, неизбежно восстанавливающего свой патриархальный и как бы натуральный характер.

Еще задолго до аграрных реформ в Третьем Рейхе и корпоративной Австрии, многие авторитетные экономисты Центральной Европы (в том числе Отмар Шпани и Милан Ившич) ратовали за принудительное восстановление наследственных крестьянских ферм, семейных общин и сельскохозяйственных цехов. Можно предполагать, что сохранение крупных наследственных ферм и «задруг», не зависящих от случайного спроса на товарном рынке и лишенных капиталистического стимула к рентабельности, предохранило бы крестьянство Средней Европы от земельной спекуляции, кредитной лихорадки и перепроизводства последнего времени. К сожалению, законодатель не решился поддержать старые связанные формы землевладения в том виде, в каком они исторически сложились в Германии и на Балканах. Наследственные фермы в виде крестьянских майоратов и миноратов сохранились после войны только в Австрии, Чехословакии, в северной и восточной Германии и, отчасти, в западной Польше. Но эти круп-

⁵) См. Otto von Franges, Die grüne Internationale. Wien. 1931.

100

ные наследственные фермы обременялись ипотеками в пользу братьев владельца, злоупотребляли заемным капиталом и всецело зависели от постоянного колебания рыночных цен. Только в Германии, начиная с сентября 1933 года, имеет место принудительное превращение крестьянских дворов, владеющих от 8 до 125 гектаров земли, в наследственные фермы в их более совершенной форме крупных хозяйств, не имеющих права продавать свое недвижимое имущество и обращаться к заемному капиталу без разрешения особого суда, не обремененных ипотеками в пользу семьи собственника и предохраненных государственными контингентами от перепроизводства и пролетаризации. Чтобы помешать превращению наследственных ферм в простое «кулацкое» хозяйство, расистский законодатель не только затрудняет получение заемных капиталов, но и предоставляет право местному крестьянскому «вождю» отстранить собственника от владения его фермой в случае, если «майоратный суд», учрежденный при обыкновенном суде и состоящий отчасти из крестьян, признает его неспособным служить продовольственным интересам нации. Даже больше того, всякий крестьянин может лишиться своей собственности в пользу законного наследника, если это предпишет «имперский крестьянский вождь» по соглашению с местным майоратным судом. Для финансирования наследственных ферм, отрезанных законом от рынка частных капиталов, предполагается создание особых государственных кредитных учреждений. ⁶) Положение семьи крестьянина облегчается предоставлением младшим сыновьям дешевого земельного надела из фонда государственных земель в районах внутренней колонизации и обязанностью крестьянина содержать любого члена своей семьи за счет движимого имущества. Все же наследственные фермы Третьего Рейха имели бы несколько «реакционный» характер, если бы закон не предоставил право братьям и сестрам фермера требовать через майоратный суд убежища и работы на ферме в случае невозможности получить заработок на стороне. Это постановление облегчает эволюцию наследственных ферм в сторону «семейных общин», в которых власть главы семьи ограничивается государством в качестве арбитра. По данным официальной статистики сейчас уже имеется в Германии миллион наследственных ферм, отвечающих аграрной программе национал-социализма и обрабатывающих более половины всей посевной площади. Одновременно фонд свободных земельных участков, распределяемый государством, увеличился в восточных провинциях Рейха вследствие пожертвования помещиками 50.000 гектаров земли. Есть много оснований предполагать, что новое аграрное законодательство Германии не пройдет незамеченными в Австрии и Венгрии, где уже

⁶) См. мою статью: «Германский национал-социализм» («Новый Град», № 8) и Saure, W., DasReichserbhofgesetz. Berlin. 1934.

101

давно наблюдается повышенный интерес к возрождению крестьянских майоратов. С другой стороны, стремление к связанным формам крестьянского хозяйства в таких странах, как Югославия, Болгария и Румыния, в которых семейная община освящена боковой традицией, приведет, по всей вероятности, к принудительному восстановлению задруги и других форм семейной общины, продолжающих влачить жалкое существование в некоторых районах Хорватии, Боснии, Македонии, западной Болгарии и восточной Румынии. В честности в Югославии идет большой спор о размере полномочий, которые следует предоставить главе принудительной задруги. Экономисты, сочувствующие авторитарному строю, рекомендуют наделить главу задруги неограниченной властью и образовать при нем совещательный орган из совершеннолетних мужчин и вдов. Напротив, сторонники трудовой демократии, руководимые хорватским ученым (католическим священником) Миланом Ившичем, не только не соглашаются на назначение главы семейной общины его предшественником, но и намереваются предоставить семейному совету право сместить выборного главу в случае единоличного распоряжения обшей собственностью семейного коллектива. В какой бы форме ни была восстановлена семейная община на Балканах, вряд ли подлежит сомнению, что патриархальный строй, трудовая дисциплина, почти полное отсутствие принципа рентабельности и запрещение продажи родовой недвижимости предохранят балканское крестьянство от пролетаризации и морального разложения. В случае кооперативного объединения ряда задруг и других форм семейной общины, вся та часть крестьянского хозяйства балканских стран, которая окажется «укрупненной» вследствие семейного коллективизма, получит реальную возможность освоить технический прогресс, разрешающий слабое хозяйство крестьян-единоличников.

Коллективизация крестьянских дворов на семейной основе еще не даст полной возможности государству планомерно воздействовать на сельское хозяйство, лишенное характера органического целого. Отсюда — стремление создать принудительную корпорацию сельского хозяйства, в которой все землевладельцы, арендаторы и сельские рабочие нашли бы не только орган объединения и профессионального представительства, но и орган оптимального регулирования их хозяйственной деятельности. Аграрная конституция корпоративной Австрии, направленная главным образом на преодоление классовой борьбы, а не на регулирование сельскохозяйственной продукции, игнорировала предварительное укрупнение крестьянских дворов — что, однако, мешает корпорации проявлять свою функцию монопольного принудительного картеля. Закрытие профессии и установление членских контингентов внутри корпорации сделают, по всей вероятности, необходимым слияние многочисленных маломощных хозяйств. За то в расистской Германии замечается радикальное планирование почти всей сель-

102

скохозяйственной продукции усилиями корпоративной иерархии, управляемой агентами идеократии. Аграрная корпорация Третьего Рейха, объединяющая не только прямых земледельцев, но и отрасли промышленности и торговли, имеющие отношение к сельскому хозяйству, контигентирует производство, ликвидирует лишние производственные единицы, ограничивает заработок посредников, указывает каналы торговли, предписывает твердые цены и контролирует импорт аграрных продуктов.

Разрешение крестьянской проблемы в промышленных странах Центральной Европы не представит особой трудности, если государство понудит зажиточных крестьян перейти к какой-либо форме связанного землевладения и обеспечит их при любой конъюнктуре дешевым государственным кредитом и минимальным сбытом продуктов по справедливой цене в пределах, устанавливаемых ежегодным распоряжением о контингентах. Пролетаризация мелких крестьянских дворов может быть приостановлена в периоды депрессии принудительным переходом обедневшей части крестьянства к натуральному хозяйству, обеспеченному субсидиями государства в случае многосемейности крестьянина и стихийных бедствий. Не избежать промышленным странам Центральной Европы и некоторой «плановости» при определении характера посевов. Уже и сейчас Германия и Чехословакия начинают планировать производство аграрных продуктов, запрещая домашнее производство некоторых родов сырья и фуража, импортируемых в обмен на изделия отечественной промышленности, чтобы не повредить вывозу своих фабрикатов на Юго-Восток Европы. Почти так же ставится крестьянская проблема в Венгрии и на Балканах. По-видимому, и здесь государство будет вынуждено прибегнуть к принудительному восстановлению связанных форм землевладения при укрупнении крестьянских дворов и к планированию производства важнейших аграрных продуктов, чтобы ослабить зависимость крестьянства от рынка и изменить характер его производства в строгом соответствии с реальными возможностями экспорта в промышленные страны Центральной Европы. В частности в Венгрии уже и сейчас наблюдается сознательное вмешательство государства в распорядок посевов в целях форсирования производства льна и конопли, имеющих сбыт в Германии, за счет производства пшеницы, теряющей свой рынок в главнейших странах, потребляющих привозное зерно. Впрочем Венгрия и Балканы могут найти и иной выход из создавшегося положения. Для них пока еще нет прямой необходимости прибегать к коренной реконструкции сельского хозяйства, если приток иностранного капитала дает возможность встать на путь широкой индустриализации, увеличивающей внутренний спрос на аграрные продукты и рабочие руки. При всей легкости такого выхода вряд ли можно ожидать, что аграрные страны Юго-Востока будут стремиться к

103

оптимальной автаркии. Ведь, в условиях современного технического прогресса, облегчающего быстрый темп индустриализации, производство фабрикатов скоро перерастет покупательную силу национального хозяйства, и это в момент индустриализации большинства стран и общего перепроизводства промышленных изделий. Правда, индустриализованные Балканы могли бы рассчитывать на некоторый сбыт своих фабрикатов на рынках Малой Азии и Африки, но постепенное завоевание Месопотамии, Аравии, Египта и Марокко японской промышленностью кладет конец легенде о неограниченных возможностях европейского капиталистического империализма. Можно было бы, наконец, искать выхода в объединении балканских держав в самодовлеющую «Восточную Империю», о чем так интересно пишет Франгеш, ⁷) но и тут отказ Болгарии и Албании примкнуть к «Балканской Антанте», и слабое развитие торговых сношений между Югославией, Румынией и Турцией, составляющих лишь 1 процент их торгового оборота, делают подобное разрешение проблемы трудно осуществимым. Значит, фактически остается только первый выход: обязательное понижение товарности мелких крестьянских дворов, принудительное восстановление крупных семейных общин и государственное планирование производства аграрных продуктов в строгом соответствии со встречным планом промышленных стран Центральной Европы. Иными словами, производство зерна, теряющего рынок, нуждается в замене производством текстильного сырья и сои, пока еще имеющих достаточный сбыт в Германии, Австрии и Италии. ⁸) Статистика не оставляет никакого сомнения в том, что крестьянство Венгрии и Балкан, живущее экспортом зерна, нуждается в радикальных решениях. В самом деле, еще в 1930 году промышленные страны Центральной Европы и Италия нуждались в импорте 3,65 миллионов метр. тонн пшеницы; 1,73 милл. метр. тонн ячменя и 1,83 милл. метр. тонн кукурузы. Этому значительному спросу на привозное зерно (главным образом со стороны Германии и Италии) противостояли весьма скромные излишки Юго-Востока Европы, состоявшие из 0,96 миллионов метр. тонн пшеницы, 1,63 милл. метр. тонн ячменя и 1,96 милл. метр. тонн кукурузы. Иными словами, Венгрия и Балканы были в состоянии покрыть только 31 процент ввозимой в Италию и Германию пшеницы. В 1933 году положение резко изменилось. Аграрные страны Юго-Востока, Чехословакия и Польша, произвели 129 миллионов метр. центнеров пшеницы вместо 89 миллионов в предшествующем году, в то время как Германия и Италия прекратили импорт иностранного зерна. Больше того, Третий Рейх сам стал вывозить пшеницу и ячмень, допуская ввоз бал-

⁷) См. Otto von Franges, Die wirtschaftlichen Beziehungen Jugoslawiens. «Weltwirtschaftliches Archiv». Januar. 1933.

⁸) См. Giselher Wirsing, Deutschland in der Weltpolitik. Eugen Diederichs Verlag. Jena. 1933.

104

канской пшеницы лишь в том случае, если он покрывался встречным вывозом ржи и пшеницы. Италия допускала только 1 процент иностранной пшеницы при выпечке белого хлеба. Чехословакия и Франция совсем прекратили импорт иностранной пшеницы. Голландия и Швейцария строжайше контролировали ввоз зерна и ограничивали его до минимума. В импорте югославянской ржи чехи больше не нуждались, а ячмень даже сами начинали экспортировать. Единственным значительным потребителем венгерского и балканского зерна оставалась Австрия, но и она стала на путь национального самоснабжения. ^{^[1]}) К тому же емкость австрийского рынка никогда не превышала 0,5 миллиона метр. тонн зерна — что не выдерживает сравнения с прежним спросом Германии и Италии. В начале 1934 года спрос на иностранное зерно со стороны Австрии стал еще слабее, ибо от 35 до 40 процентов ее потребности уже покрывалось национальной продукцией.

Повсеместный неурожай в 1934 г. несколько облегчил положение аграрных стран Средней Европы, но не изменил общей постановки проблемы. По данным официальной статистики ожидается, что Германия обойдется в 1935 году без импорта ржи и пшеницы, а Италия и Австрия покроют национальной продукцией от 40 до 50 процентов своей потребности в пшенице. В случае же нового значительного урожая и отсутствия «военной конъюнктуры», положение, создавшееся в 1933 году, повторится с прямой неизбежностью.

Говоря о принудительном ограничении товарности крестьянского

хозяйства, мы имеем в виду не какую-либо стационарную систему, но напротив систему подвижную, дающую государству (или корпоративной иерархии) возможность регулировать сельскохозяйственное производство в зависимости от конъюнктуры и торговых соглашений с иностранными державами. Так, например, Венгрия может сейчас повысить производство зерна (даже в случае повсеместного урожая) вследствие значительных ввозных контингентов, предоставленных ей авторитарными правительствами Германии, Италии и Австрии. Не исключена также возможность, что спрос на аграрные продукты юго-восточной Европы поднимется, если наметится хозяйственный подъем под влиянием недавнего неурожая и общей военной конъюнктуры. Несколько стимулирующее действие может оказать также постепенное вытеснение тропических растительных масел продуктами животноводства. Но все эти «шансы» настолько условны, что зависимость крестьянства от рынка внешнего и внутреннего должна быть ослаблена. При этом регулирование сельского хозяйства со стороны государства (или корпоративной иерархии) окажется действительным лишь в том

¹⁾См. Elemer Hantos, Die Agraruberschusse der Donaustaaten. «Donau-Europa». № 9. Wien. 1933; Anton Steden, Der Agrarmarkt in Europa. Agrarverlag. Wien. 1933.

105

случае, если оно будет касаться излишков почти самодостаточного хозяйства, мало зависящего от случайного понижения на рынке.

Укрупнение и оптимальная «натурализация» крестьянского хозяйства возможны и на чисто «регионально-производственной» основе в форме советских колхозов — но это означало бы (по крайней мере для Средней Европы) ликвидацию крестьянства как самобытной социальной группы и его превращение в пролетариат sui generis. Принудительное кооперирование крупных и мелких крестьянских дворов на «производственной основе», т. е. в духе определенного производственного плана, означало бы углубление социальной дифференциации в деревне и ее санкционирование со стороны государства. Лишь принудительные семейные общины отвечают идеалам современного «народничества».

Б. Ижболдин.

Страница сгенерирована за 0.18 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com