Самое заглавие книги проф. Гурвича показывает, что она представляет собою спасительную реакцию против до сих пор еще не вполне преодоленного культа «чистой», игнорирующей жизнь, науки; а содержание основной части ее свидетельствует о столь же здоровом стремлении положить конец связанной с культом «чистой» науки тенденции к обособлению научных дисциплин. То, что автор не отделяет проблем теории права от проблем философии и конкретной социологии — социологии, исследующей не «общество вообще», а реальные, данные в опыте современной жизни общественные отношения, послужит оправданием мне в том, что, не будучи специалистом в области, в которой работает автор, я все же позволяю себе говорить о его книге, поскольку в заключительной части ее он выдвигает и подвергает глубоко продуманному анализу проблему, являющуюся в наше время центральной для каждого историка: проблему демократии, ее кризиса и преодоления последнего. Заранее оговариваюсь, что в дальнейшем я коснусь вопроса, которого сам автор не подымает и не мог поднять, ибо это нарушило бы связь в ходе его мыслей, но к которому его изложение неминуемо подводит всякого, кто подойдет к его книге так, как подошел к ней я: не как философ и теоретик права, но как историк. Современная демократия покоится на трех основных началах, восходящих — это прекрасно показано у автора — к различным по времени их возникновения и по существу источникам: это начало народного суверенитета, начало равенства и начало личной свободы. Идея народного суверенитета укоренена в понятие Народа, Общества, Государства, как целого, коллективной личности, организма. Она связана с центральной католической идеей — Соборности, Всеединства. Идея равенства, коренящаяся в средневековом христианском мировоззрении в такой же степени, что и идея иерархии, получает господство и становится правообразующим фактором в эпоху абсолютной, всеуравнивающей монархии. Идея свободы, равным образом религиозная по своему происхождению, связана с еретическими и реформационными движениями начала нового

139

времени. Сочетание этих идей в идею демократии приходится на время секуляризации государства и общества, господства рационалистических навыков и методов мышления. Подвергнутые соответствующему преломлению в общественном сознании, эти принципы, сочетаясь воедино и тем давая основу для демократии, в то же время вступают в противоречие друг с другом. Мысль вечно колеблется между двумя полюсами: всепоглощающего этатизма в его различных, по существу одинаковых аспектах (национал социализм, коммунизм) и атомистического индивидуализма. Идея Общества, в сущности, исчезает из поля зрения, а в силу этого извращается и идея социализма (в буквальном смысле этого слова). В чем выход? Автор справедливо видит его в углублении и расширении понятия Демократии, в восстановлении идеи Соборности — однако не тем путем, каким следует Отм. Шпан, приходящий к отрицанию идеи равенства, а значит и демократии. Современное правосознание помещает понятие демократии в одном только плане — государства. Этому «одноплоскостному» пониманию автор противопоставляет свою «многоплоскостную» концепцию. Жизнь сама говорит о том, что идея демократии шире и допускает много более возможностей ее применения. Так, например, Лига Наций являет собою пример демократизации (пусть и далеко не вполне осуществленной) междугосударственных отношений. Синдикализм является опытом реализации подлинной социальной, т. е. общественной демократии. В основу коренной общественной и политической реформы должна быть положена идея не абстрактного индивидуума и не во всех отношениях суверенного, служащего единственным источником права Государства, но идея конкретной, реальной личности, органически связанной каждая с целым рядом различных и друг по отношению к другу независимых коллективов, являющихся, каждый, демократически устроенным и обладающим собственным правом организмом, юридической личностью, обладающей собственным правом. Если перенести эти концепции в плоскость имущественных отношений, само собою обосновывается право общественной — а не единично-личной, или государственной — собственности. Субъект так понимаемого права общественной собственности — это уже не просто арифметическая сумма изолированных человеческих единиц, — скажем, обладателей акций какого-нибудь промышленного предприятия, — но реальное общество всех так или иначе участвующих в жизни этого предприятия людей. Критика общепринятых представлений о демократии, сделанная автором, содержит в себе не мало примеров, свидетельствующих, насколько правосознание, как это у него прекрасно пока-

140

зано, зависит от правоощущения, обусловлено интуицией реальных социальных отношений. Современный «средний человек» должен сделать большое умственное усилие, чтобы понять то, что некогда было чем-то само собою разумеющимся, чтобы усвоить себе идею социального права, которой весь «классический» социализм является сплошным отрицанием. Характерно, например, что до войны в Европе общераспространенным было убеждение, что в Англии «нет социализма», между тем как на самом деле только в Англии удержались элементы истинного социализма — в различных «церквах», пребывающих в лоне общей англиканской Церкви, в «коллегиях», где учащиеся и учителя являются одинаково «коллегами», в тред-юнионизме. Нужно ли упоминать о том, что идея кооперации проникла на европейский материк из Англии, и что в Америке, этом во многих отношениях, так сказать, кривом зеркале своей бывшей метрополии («общества» гангстеров!), была все же сделана единственная попытка организации крупной промышленности на общественных началах (дело Форда)? Англосаксонская демократия выросла из общины — и как нельзя более показательна терминологическая «ошибка», употребление названия нижней Палаты в значении Палаты Общин, между тем как первоначально «commons» (старофранцузское «li communs»), значило «простые люди». На деле, «палата простых людей» была уже тогда представительством общин, а не человеческих единиц, сходящихся для голосования. Дух соборности, общественного почина, непосредственное переживание Общества как реальной величины, никогда не угасали в Англии, хотя Англия же была вместе с тем и родиной правового индивидуализма. На европейском континенте демократия создалась и окрепла в эпоху национальных войн, всеобщей воинской повинности, которой не знали англо-саксонские страны. Казарма и капиталистическое предприятие, были и остаются величинами, которых структура определяет собою европейскую интуицию общества и человеческих отношений, и тем самым господствующие направления европейской общественной и политической мысли. Социальная демократия, в том смысле как ее понимает автор, представляется неосуществимой в мире, состоящем из системы политических тел, в каждом из которых понятие народа и войска (populus) совпадают, как это было в Римской Республике, проделавшей приблизительно те же стадии развития, через которые проходит на наших глазах Европа: от демократии к основанной на началах народного суверенитета и равенства диктатуре Цезарей и к «управляемому» хозяйству (литургическая система) с его режимом принудительно создаваемых корпораций. Исходной точкой реформы могло бы быть