После годичного перерыва № 10 «Нового Града» выходит с новым, расширенным содержанием. До сих пор наш журнал был посвящен преимущественно социально-политическому кризису старого мира и схемам реконструкции Града, как гражданского общества. Что за революцией общественного быта стоит глубокий переворот в духовном сознании, мы никогда не отрицали. Для нас всегда был ясен первичный, главенствующей характер духовной пищи единого процесса жизни. Если же мы до сих пор, в течение двух лет, отдавали свои силы почти исключительно социальным проблемам, то делали это, во-первых, исходя из большей остроты и грандиозности их проявлений — время не терпит, — а во-вторых, из более насущной потребности именно их разработки, порядочно запущенной русской религиозной мыслью. Эта мысль, бесспорно, отличалась сильно выраженным социальным устремлением; но в тоже время всегда уделяла слишком мало внимания конкретным вопросам социальной жизни, которые предоставлялись специалистам чуждого духа и направления.

Далекие от мысли дать последние ответы или законченные формулировки для самых жгучих социальных вопросов современности, мы, однако во многом достигли той степени конкретности, которая единственно мыслима для оторванной от социальной почвы эмигрантской мысли. Дальнейшая конкретизация, необходимая на родине, в условиях подлинного строительства, может оказаться бесплодной и претенциозной на чужбине.

Не отрекаясь от разработки наших старых тем, мы обращаемся к новым, который оказываются очень старыми в традиции русской мысли. действительно, с тех самых пор, как эта мысль пролепетала свои первые русская слова, проблема духовного кризиса современного мира не перестает волновать ее. Ею мучились первые славянофилы и Герцен, и при всей упрощенности и даже грубости, с которой она встала перед основоположниками русского национального самосознания, славянофилы оказались правы в своем диагнозе болезни. Они оши-

бались, думая, что это болезнь западного мира, что Россия может оказаться в стороне от общей участи. Нет, драгоценное и опасное наследие гуманизма, которое они сами несли и себе, как сыны созданной Петром интеллигенции, требовало расплаты. Духовный распад России оказался совершенно подобным, даже более острым и ускоренным, чем «гниение» Запада. При всем своеобразии русской, восточно-христианской традиции, Россия спаяна неразрывно со всем христианским человечеством. Падшая, как и все оно, Россия сейчас менее, чем когда-либо, может притязать на роль спасительницы. Думать, что коммунизм несет в себе спасение от фашизма (А. Жид), столь же наивно, как видеть в фашизме спасение от коммунизма (русская эмиграция). Коммунизм есть русская разновидность той же болезни, какую Запад переживает в форме фашизма. Отличия коммунизма достаточно объясняются прошлым России: слабостью буржуазного воспитания, кенотическим аспектом русского христианства и т. п.

Отказываясь видеть в новых формах общества и сознания подлинное разрешение духовного кризиса, мы усматриваем в них скорее последнюю стадию той же болезни дезинтеграции духа. В нашу эпоху механизация жизни выражается в двух полярных явлениях: в атомизме «буржуазной» личности и в коллективистическом подавлены ее. Еще для славянофилов и Достоевского (которым коллективизм представлялся в двойном облике католичества и социализма) было ясно, что здесь мы имеем дело с положительным и отрицательным полюсами того же явления: нарушения гармонического «соборного» строя отношений между личностью и обществом. «Новый Град» принимает полностью это завещание славянофилов, которое, вконцеконцов, совпадает с человеческой транскрипцией христианства. Не надо лишь заблуждаться насчет мнимо-спасительного значения «формул». Нет ничего легче, как начертать схему идеальных соотношений личности и общества, ускоренных в Боге, нет ничего труднее реализовать их. Само христианство, жизненно, постоянно раздваивается между утверждениями личного и социального начала. В самом православии живут обе тенденции. Великий дар «практики», во всем философском смысле этого сло-

ва, — будь то этика, политика, искусство, святость — в жизненном воплощении идеи. Малейший намек на реализацию, простой эскиз, конкретное видение, жизненный акт — ценнее стройных систем, округленных теорий. Наше время изголодалось по искренности. Скольжение над пропастями, переброска воздушных мостов справедливо раздражает. Все «гладкое» начинает казаться лживым. Не в этом ли чрезмерном схематизме и преждевременной округленности русского идеализма объяснение бунта Маяковского и всего хаоса разнузданной вместе с ним звериной правды?

Не будучи «практиками» в прямом смысле слова, новоградцы хотят стать «следопытами» новых дорог. Не пионеры, а топографы новой земли, критики и подлинном смысле слова: оценщиков, измерителей глубин, лоцманов опасных переходов — такою мы представляем себе, без ложной скромности, свою роль — Линкея на корабле аргонавтов.

* * *

Никогда еще, со времени перемирия 1918 г., человечество не подходило так близко к новой мировой войне, как в эти дни. На этот раз угроза встала не с той стороны, с которой ее ждали: не Германия, а Италия обнажила меч. Местная колониальная война, в отличие от японского завоевания Китая, грозит превратиться во всемирный пожар благодаря тому, что Италия наступила на невралгический пункт Англии: на ее пути к Индии.Было бы лицемерием отрицать наличность скрытых империалистических мотивов в политике Англии, но было бы цинизмом не верить ее политической искренности. Для всякого наблюдателя английской жизни несомненно, что в глазах рабочих масс Англии, ее интеллигенции, ее церкви не государственный эгоизм, а идея попранного права волнует, будит негодование, толкает к требованию санкций. Здесь мы имеем столь обычный случай совпадения эгоистических и бескорыстных мотивов, которое необходимо для всякого большого национального движения. Чтобы справедливо оценить поведение Англии, нам, русским, достаточно вспомнить нашу балканскую политику, где совер-

шенно чистое и благородное сочувствие угнетенным братьям-славянам текло по руслу традиционной государственной экспансии. В мире повсюду совершались и совершаются насилия; можно сочувствовать бурам, полякам, индусам... Но общенародная волна, для единства своего направления, требует, хотя бы бессознательно, опоры в коллективном интересе.

Вот почему и создание международного принудительного права,Лиги Наций, не может опираться на чисто идеальные нормы. Как в источнике всякого государственного образования лежит совпадение силы и права, при чем история государств есть история этизирования созданных силой отношений, так следует представлять себе и взаимный рост сверх государственного права. «Лига Наций» в Женеве была созданием группы держав-победительниц. В этом была не ее слабость, а ее сила. Версальская коалиция могла стать европейской, и — в пределе — всемирной — лишь в процессе расширения своего руководящая ядра и этизации своего права, первоначально узко охранительного. Statusquo должен был расшириться в status, приемлемый для побежденных, для всех участников международного общения. Если этого не случилось, если Лига шла от поражения к поражению, виной тому нерасчетливый эгоизм победителей и, главное, основной раскол в их лагере, проходящий между Англией и Францией с ее союзниками. Этот раскол сорвал дело разоружения и привел к вооружению Германии, а за ней и всего мира. Этот эгоизм в дележе германского наследства привел к обиде Италии — основной ране ее истерического империализма.

Обделенная Италия протестует. Та доза справедливости, которая заключена в ее домогательствах (справедливость разбойничьего стана), испорчена в конец цинизмом ее принципов. Фашистское государство принципиально отрицает право — внутри и во вне, и не может понять, почему его апелляция к голой силе не встречает всеобщего сочувствия. Муссолини, драпируясь в римскую тогу, основательно забыл своего Цезаря, если когда-нибудь знал его. Забыл о том, что каждый шаг римской экспансии был прикрыт защитой международная пра-

ва. Но, забыв историю, Муссолини забыл инекоторые основные факты современной политики.

Эра колониальной экспансии Европы уже закончилась; начинается отлив, наступление цветных рас. Италия опоздала и разделу мира. Ныне колонии перестают быть рынками для европейского капитала, и цветные народы — объектом эксплуатации. Что сулит Италии завоевание Эфиопии? Огромный жертвы, и в результате — полу-цивилизованная страна, обученная и вооруженная своими господами, и готовая в один прекрасный день сбросить их в море. Горе, если национальная революция эфиопов совпадет с восстанием всей арабской и черной Африки против Европы. Муссолини совершает акт, преступный с точки зрения белого человечества. Уже сейчас ему удается вызвать впервые в мире общий цветной фронт — от Японии до негров. В эпоху упадка и междоусобия, в которую вступила Европа (а от Европы ни Италия, ни Германия не отделимы), безрассудство Италии означает измену европейской (римской!) нации, о которой у нас своевременно напомнил В. В. Вейдле.

Занимая таким образом решительную анти-итальянскуюпозицию в текущем споре, мы отнюдь негорим, подобно левым группам Франции и Англии, жаждой священнойвойны. Вэтом отношении урок1914года не долженпройти даром. Внастоящее время война не только не может бытьоружием национальной политики, как заявлял пакт Келлога, но неможетвообще быть орудием политики. Ее последствиянепредвидимые; ееразрушения далеко превосходятвсе возможныерезультаты.Различие между победителями и побежденнымитеряет всякоезначение. Война есть просто взрыв культуры. До какихпределов докатится Европа после новой войны? Бытьможет, современная Абиссиния покажется для нее идеаломправа и свободы.Поэтому мы приветствуем все формы международного давления — кроме войны. Наилучшим исходом была бы,конечно,собственная Немезида Италии: пески Абиссинии,подобно снегам России, могли бы похоронить ещеодну диктатуру. Итальянский народ, ценою отрезвления от «римского»угара, мог бывернуться к своей подлинной великойтрадициихристианства и

гуманизма. Данте, а не Цезарь стоит у колыбели его национального бытия.

Есть внутреннее сродство между военной опасностью и психологией фашистских народов. Фашизм — это армия, ставшая государством и нуждающаяся в войне для оправдания своего существования. Социальный туман, окутывавший рождение новых диктатур, уже рассеивается. Социальные идеи были хороши, когда нужно было бить коммунизм, ломать буржуазную демократию. Порядок, за счет свободы, был обещан для завоевания хлеба. Это обещание осталось невыполненным. Выяснилось, что фашистское государство не спасает народ от экономическая кризиса; что огромную власть, которую собрало государство, оно не может употребить на построение нового общества. Не может, ибо само связано с капитализмом — более постыдно, чем поносимый им либерализм. Одна опека над индустрией, одна регуляция при неприкосновенности прибыли, при связи распределения со скудной заработной платой, очевидно, бессильны преодолеть капитализм. Вот почему, по отзывам многих наблюдателей, в Германии и Италии начинается известное разочарование в новом режиме. В Германии хозяйственные затруднения принимают, уже тяжелые формы, И фашизм должен двигать свои полки, собранные для штурма капитализма, по линиям наименьшего сопротивления — против эфиопов или евреев. Но ни эфиопской кровью, ни еврейским унижением не накормить голодных и не насытить проснувшегося чувства социальной справедливости. Изнашивание диктатур — один из отрадных проблесков сегодняшнего дня.

К сожалению, кризис фашизма не искупается работой и волей демократии. За истекший год мы можем занести в наш актив лишь начало бельгийского опыта, где молодежь всех партий объединилась для экономической реформы. В Америке Рузвельт продолжает свою борьбу, при возрастающих трудностях и при оппозиции справа и слева. Хватит ли у него сил и решимости вывести из хаоса величайшую демократиюмира?Если да, Америка станет новым — подлинно «третьим» — фокусом мировой кристаллизации. Если нет, — скажем себе: задача социальной реконструкции рассчитана на столетие.

К сожалению, несомненный хозяйственный подъем Англии связан — хотя бы отчасти — с ростом военной промышленности. И Франция продолжает биться в право-левой лихорадке; фетиши столетних знамен заменяют для нее реальные программы действий. До сих пор, при несомненной победе идеи управляемого хозяйства (Лаваль нормирует цены!), государство не выходит из мелкой штопки в конец износившегося строя, а терзающая его партии — и слева и справа и из «пореволюционного» центра в своей программе не идут дальше лозунгов. Франция все еще ждет своего Рузвельта, который один может спасти ее от бесплодной гражданской войны.

* * *

Человеческому сердцу свойственно искать «отрадных явлений», н от сгустившихся над Европой туч хочется отдохнуть на вестях, доходящих с нашей родины. В «отрадных явлениях» нет недостатка. Каждый день приносит известие о новой реформе, о новой победе здравого смысла над остатками коммунистической доктрины. Дисциплина в школе, чины в армии, выдвижение по службе, а не по партийному стажу. Каждый день овна за овцой выводятся из избы башкира, по известному анекдоту, и обитателям избы, вероятно, кажется, что они дышат чистым воздухом. Впрочем, важно отметить: до сих пор реакция не коснулась основ созданного революцией хозяйственного строя. Государственный капитализм и коллективистическое земледелие остаются нетронутыми. В экономической области Сталин, подобно Лавалю, ограничивается мелкой штопкой. Отмена карточек, колхозный рынок — как не раз в прошлом, государство дает передышку голода, прикрывает рубище нищеты, в котором живет страна, не открывая действительных перспектив зажиточности. Есть даже класс населения, положение которого явно ухудшается: это класс, именем которого все еще правит диктатор, несчастный, обманутый, русский пролетариат.

Если государственный капитализм остается неприкосновенным, в чем же социальный смысл нового Сталинского курса?

Прежде всего в перемене социальной базы, на которую опирается власть. Не пролетариат, не партия, не молодежь — как еще недавно — но «знатные» люди, удачники, сделавшие карьеру, поднятые вверх народной волной. Поскольку государство в России — все, все «знатные» люди — служилые, хотя назвать их бюрократией было бы противно духу этого слова. Несомненно, что в России пробились наверх люди инициативы, воли, талантов, биологическая ценность которых уравновешивается лишь их бессовестностью. Они строят Сталинскую Россию, не имеющую ничего общего с коммунизмом. На неравенстве, на отборе сильных, на строгой социальной иерархии, на чувстве государственного патриотизма, на культе армии. Если бы русское царство вызывало в нас сочувственные воспоминания, мы могли бы приветствовать безоговорочно чересчур знакомые черты в национал-социалистическом государстве СССР. Основные формы его структуры — служба и тягло — уводят нас в глубину допетровских столетий. И, как в старой Москве, в отличие от авторитарных демократий Запада, расстояние между тяглом и службой все углубляется. По-прежнему иерархия крепостного государства давит непомерной тяжестью на угнетенную массу народа. Интеллигенция сплотилась вокруг трона во имя технической революции сверху, смысл которой — индустриализация России. Последняя черта, сообщающая всему общественному типу СССР столь динамически характер, ведет нас прямо в XVIII век. Лишь там мы найдем столь характерное для современности сочетание: оды Фелице и послания о «пользе стекла».

Одно остается для нас неясным из зарубежной дали, и это неясное — самое волнующее и важное: это прочность нового «термидорианского» строя. Как относятся к власти, как переносят ее или борются с ней те классы, на хребте которых покоится ее пирамида? Угрожает ли Сталину новая революция рабочих и крестьян? Или, точнее: угрожает ли России новое пораженчество народных масс при первом вооруженном столкновении? Мы этого не знаем. Мы видим только, что диктатура готова идти на все, что вчера было символом контрреволюции, кро-

ме одного:отказа от террора. По-прежнему поезда увозят в ссылку бесчисленных узников, по-прежнему расстреливают мелких преступников. Время от времени массовые облавы вырывают из столиц — и из жизни —то левых,то правых,действительных или мнимых врагов власти: троцкистов — студентов или бывших дворян. Если эта свирепость, столь не идущая к стилю современной контрреволюционной государственной пропаганды, обоснована в реальных, нам неведомых опасностях, тогда это значит: новая пирамида угрожает обвалом, и преждевременно делать ставку на стабилизацией революции. Но,можетбыть, это просто привычная реакция деспотизма, уже бессмысленная и ничем не оправданная.

Не будучи ни троцкистами, ни сменовеховцамимы не имеем основания ни для отчаяния, ни для восторгов в оценкенынешнего дня России. Для нас, сторонников «персоналистического социализма», неприемлемы самые основы новой социалистической деспотии. Несмотря на дифирамбы советской интеллигенции, мы не можем присоединить свой голос к хору

ликующих, праздно болтающих,

обагряющих руки в крови.

Но мы признаем огромный шаг вперед, проделанныйсо времени военного коммунизма и даже последнего года пятилетки (1933). Признаем торжество здравого смысла, воскрешение некоторых вечных, элементарных начал обще-человеческой культуры... Признаем и творческий подъем технического русскогогения, огромную работу, совершающуюся в России во всех сферах научно-технического строительства. Ни духовный, ни политический облик новой России еще не установился.Нам остается пристально вглядываться в туманные черты России, слушать противоречивые голоса, доходящие оттуда, осмысливать их — и накоплять внутреннюю собранность, всегда готовую разрешиться в действие.

________________

Страница сгенерирована за 0.03 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com