Лосский Н.О. Зло и добро в произведениях Достоевского

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Н. О. Лосский

ЗЛО И ДОБРО В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ДОСТОЕВСКОГО

(К 75-летию со дня смерти Достоевского)

В произведениях Достоевского осуществлено крайне яркое изображение самых разнообразных видов зла в человеческой жизни. Наблюдая нигилизм и революционное движение в России, Тургенев, человек мягкого характера, -изобразил идеалистическую сторону этих явлений и осуждение их производил в форме беззлобного юмора. Прямо противоположный характер имеет отношение к ним Достоевского: в «Бесах» он ярко обрисовывает сатанинскую сторону революционного разрушения устоев русской жизни. Если кто-либо мало знаком с этою стороною истории России во второй половине XIX века, тому стоит прочитать книгу Глинского «Революционный период русской истории» (от 1861 до 1905 года).

Не только социальное зло, также и зло в индивидуальных отношениях людей изображено Достоевским с потрясающею силою. Вспомним, напр., разные виды гордости, особенно крайнюю гордыню Ставрогина, душевные раны Настасьи Филипповны, Екатерины Ивановны, Грушеньки и возникшие из них извращения их характера, убийство, произведенное Раскольниковым и муки его души, когда он, стараясь скрыть свое преступление, испытывает отчуждение от всех людей, даже от любимой матери и сестры; различные виды унижения человека, напр., капитана Снегирева или Мармеладова, неспособного преодолеть свой алкоголизм. Многие люди, читая романы Достоевского с увлечением, тем не менее бывают так потрясены, что откладывают продолжение чтения недели на две, чтобы отдохнуть от мучений, пережитых ими в воображении. Картины зла и страданий стоят в произведениях Достоевского на границе эстетической восприимчивости человека подобно тому, как трудно смотреть на картину Репина «Иван Грозный, смертельно ранивший своего сына».

Победоносцев, бывший в дружеских отношениях с Достоевским, обеспокоился, прочитав в «Братьях Карамазовых» главу «Бунт». В ней Иван Карамазов в беседе с братом своим Алешею перечисляет всевозможные ужасы и несовершенства человеческой жизни и, как бы укоряя Бога за то, что в мире есть .возмутительное зло, напр., истязания детей, «Почтительнейше возвращает» Богу «билет»: он не принимает мира, сотворенного Богом. Победоносцев написал Достоевскому, лечившемуся в это время в Германии и Эмсе, письмо, тревожно спрашивая: «Что можно ответить на все эти атеистические положения?» Достоевский сообщил ему, что

16

в шестой части романа «Русский инок», будет дано опровержение в художественной картине; при этом, однако, он опасается «буду ли понятен» и потому «будет ли она достаточным ответом».

Опасение Достоевского, что его художественное оправдание мира не будет понято читателями, вполне обосновано. Ведь даже читая Евангелие, в котором образ Христа предстает пред ними с живою убедительностью, многие люди не отдают себе отчета в том, что и наше грешное царство бытия не так плохо, чтобы следовало «возвращать билет» Господу Богу. Поэтому для зашиты мира от пессимистов, воображающих, что Богу следовало бы создать более совершенный мир, нужно к художественному оправданию мира прибавить еще философское оправдание его, производимое в теодицее. Название этой науки довольно дерзкое: в переводе на русский язык оно означает «оправдание Бога». В философской литературе есть много попыток выработать теодицею. Однако, этот отдел философии особенно труден и потому многие теодицеи, даже и выработанные великими философами, не удовлетворительны, напр., есть учение, что зло наряду с добром есть необходимый элемент мира вроде того, как в музыке диссонанс может увеличить красоту гармонии. Против такой теории Иван Карамазов правильно возразил бы: «не надо мне такой красоты, ради которой нужно производить возмутительные истязания детей». Замечу здесь по пути, что мною осуществлена попытка выработать теодицею в книге «Бог и мировое зло», напечатанной в 1941 году. (Непроданные экземпляры ее погибли в Берлине от бомбардировки во время второй мировой войны).

Вспоминая слова Победоносцева, что трудно защитить мир против обличений его несовершенств, высказанных с такою силою Иваном Карамазовым, поставим вопрос, вполне ли обосновано опасение Победоносцева. Старца Зосиму Достоевский изобразил с теми великими свойствами, какие присущи святым людям: он проявляет не только ум, но и мудрость; в беседе с Димитрием Карамазовым он обнаружил прозорливость, когда поклонился «великому будущему страданию» его. Еще полнее и разнообразнее изображены достоинства Алеши Карамазова, этого, по словам Достоевского, «раннего человеколюбца», имя которого стало нарицательным. Видя юношу, способного к деятельной любви, мы говорим «это — Алеша Карамазов». Однако, нельзя не признать, что люди, которых можно назвать воплощением добра, встречаются редко, и подвиги добра, проявляемые людьми в катастрофических положениях, тоже принадлежат к числу исключительных явлений. Тем не менее можно решительно утверждать, что добра даже и в нашем грешном царстве бытия гораздо больше,

17

чем зла. Поведение хорошего семьянина, особенно матери или няни, ухаживающей за детьми, поведение каждого человека, врача, чиновника, рабочего, добросовестно исполняющего свои обязанности, есть добро, столь необходимое, что без него жизнь была бы невозможна. Но это добро, скромное и потому не замечаемое нами, вроде того, как мы дышим воздухом и не отдаем себе отчета, какое великое благо — воздух. Вот почему многим людям кажется, будто зла на свете больше, чем добра. И правильно опасался Достоевский, что в умах многих людей образы старца Зосимы и Алеши Карамазова не будут опровержением недовольства миром Ивана Карамазова. Как это ни парадоксально, можно утверждать, что Достоевский опровергает Ивана Карамазова именно в тех случаях, когда дает яркое, конкретно художественное изображение зла, напр., описывая недостойное поведение Гани, не могшего перенести того, что Настасья Филипповна бросила в огонь деньги, данные ей Рогожиным, или нанесшего пощечину князю Мышкину, помешавшему ему ударить сестру. Конкретное изображение зла изобличает внутреннюю недостойность зла, и помогает воспринимать зло эстетически, как нечто комическое, на,пр.,, тщеславие, или трагическое, или траги-комическое; так воспринимая зло, мы начинаем понимать мудрое строение мира.

Судьба человека, как ее изображает Достоевский, зависит от его отношения к Богу. В своей книге о Достоевском я посвятил этому вопросу три главы, рассматривая жизнь Ставрогина, Ивана Карамазова и Версилова. Ставрогин отрицает бытие Бога. Различие между положительною ценностью добра и отрицательною ценностью зла он совершенно утратил и в письме к любящей его Даше он сообщил, что может одинаково испытывать удовольствие, как от доброго, так и от злого дела. Сила и независимость Ставрогина, проявляемая им много раз, производит такое впечатление, что личность его для многих читателей и особенно читательниц становится обаятельною. Происходит это потому, что в дореволюционной России самая существенная глава «Исповедь Ставрогина» не была напечатана. В ней рассказано, как Ставрогин растлил одиннадцатилетнюю девочку и, когда она, считая себя великою грешницею, повесилась в чулане, Ставрогин, сидя в соседней комнате и зная, что она делает не предпринял ничего, чтобы спасти ребенка. Эта глава была существенно необходима Достоевскому, как великому художнику. Она показывает извращенность души Ставрогина и уничтожает возможность обаяния его. Жизнь его должна была закончиться самоубийством и притом в самой отвратительной форме: он повесился.

18

Своим ярким изображением зла Достоевский вызывает в читателе не только нравственное осуждение его, но и эстетическое отталкивание от него. Главный революционер, подстрекатель к разрушению устоев -общественной жизни, Петр Верховенский, всеми своими поступками и даже внешнею формою их производит впечатление воплощенного в человеческом виде беса. Такова, напр., его Суетливая подвижность. Мне вспоминается по этому поводу следующий забавный эпизод. В 1922 году наша семья летом жила в Царском Селе. Писатель Иванов-Разумник, у которого был там дом, пригласил меня провести у него вечер, говоря, что у него будут одна известная -писательница и поэт Клюев. Писательница рассказала, как она накануне была на антирелигиозном митинге. После большевицких ораторов выступил глава живоцерковников, священник Александр Введенский. Он опровергал атеистов по существу хорошо, но был чересчур подвижен. Позади писательницы сидел басистый протодиакон. Он не выдержал и громогласно заявил: «Егозлив, аки бес!». Вот и Петр Верховенский был егозлив, как бес.

Демонизм и горделивый титанизм пользуется успехом у многих людей и занимает много места в литературе всех народов. Пушкин в маленьком стихотворении «Демон», написанном в 1823 году, так изображает характер своего приятеля, одного из сыновей генерала Раевского:

Он звал прекрасное мечтою,

Он вдохновенье презирал;

Не верил он любви, свободе;

На жизнь насмешливо глядел —

И ничего во всей природе

Благословить он не хотел.

В обществе такой горделивый скептик, обыкновенно, имеет больше влияния, чем люди, верящие в силу добра и защищающие его. Также в художественной литературе поэты нередко изображают титанизм сочувственно. Вспомним, напр., Байрона. Но удивительно и странно, когда так понимают характер Ивана Карамазова, говоря, что его «самоутверждающаяся гордыня представляет собою соблазнительный образ человека, находящегося по ту сторону добра и зла». Такие заявления показывают, как поверхностно люди читают произведения великого художника. Достоевский ясно показывает, что Иван Карамазов, в отличие от Ставрогина, любит добро, культуру и природу; в нем есть могучая жажда жизни, но при этом ум его не может решить, как совместимо

19

бытие Бога с существованием зла в мире, и потому он позволяет себе горделиво критиковать строение мира, как бы укоряя Бога за мировое зло. Старец Зосима понял этот источник «бунта» Ивана и правильно сказал ему: «Благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукою мучиться, горняя мудрствовати и горних и скати, наше бо жительство на небесех есть. Дай вам Бог, чтобы решение сердца вашего постигло вас еще на земле, и да благословит Бог пути ваши». Иван встал, принял благословение от старца и поцеловал его руку. Любя добро, он стоит на пороге любви к Богу. Митрополит Антоний Храповицкий понимал эти стороны произведений Достоевского и написал Словарь к его произведениям.

О Достоевском говорят, что он любит изображать две бездны, борющиеся в душе русского человека, как имеющие «одинаковое право на существование» и таким образом, дал «психологическое оправдание революции». Опять-таки подобные заявления свидетельствуют о крайне поверхностном знакомстве с творениями Достоевского. Писатель, увлекавшийся проблемами религиозной философии, Мережковский, в своей трилогии «Христос и Антихрист» так изображал две бездны в составе всего мирового бытия:

Небо вверху, небо внизу,

Звезды вверху, звезды внизу,

Все, что вверху, — все и внизу.

Эта мысль, истолкованная в духе некоторых представителей древнего гностицизма, ведет к дьявольскому соблазну, именно к учению, что есть два пути к совершенству и святости: один путь — обуздание своих страстей, другой путь, — наоборот, изживание страстей до последних пределов. Один писатель даже обвинил Мережковского в «каинизме». Мережковский понял эту опасность и в дальнейших своих произведениях перестал говорить о небе внизу. Что же касается Достоевского, он всегда, говоря о двух безднах в человеке, напр., о возвышенной красоте Мадонны и о сомнительной красоте «Содома», резко осуждает тех, кто соблазняется «Содомом».

Надо вообще заметить, что соблазн вступить на путь горделивого титанизма или на путь погони за «Содомскою» мнимою красотою действует на тех людей, у которых уже есть в подсознании наклонность к этим пагубным страстям. Особенно легко соблазнить человека к увлечению сексуальными страстями. У Достоевского нет и намека на такой недостаток. Страхов, много работавший вместе с Достоевским и в глубине души ненавидевший

20

его, писал, что Достоевский не понимал прелести женской красоты. В действительности у Достоевского есть замечательные, утонченные изображения обаятельности, напр., Настасьи Филипповны, Аглаи, Екатерины Ивановны, Грушеньки. При этом сексуальную распущенность и безответственность он изображает в эстетически отталкивающей форме; вспомним, напр., внешность Федора Павловича Карамазова и поведение его.

Яркое художественное изображение зла, как сказано, может соблазнять людей, однако, лишь тех, в душе которых уже гнездятся, хотя бы в зародыше, страсти и идеи, ведущие к данному злу. Достоевский своим изображением зла искусно изобличает нравственно и эстетически отвратительный характер его. Вспомним, напр., цинизм акушерки Виргинской, проявленный ею во время родов жены Шатова, или поведение группы нигилистов с Лнтипом Бурдовским во главе, который ошибочно считая себя незаконным сыном Павлищева, пришел со своими приятелями к князю Мышкину (в романе «Идиот») с целью нахально требовать от князя наследства Павлищева. Князю, человеку деликатному и застенчивому, у которого в это время как раз было много гостей, стало так стыдно за поведение этих нигилистов, что он «в первое мгновение даже и поглядеть на них боялся». Особенно отталкивающий характер имеет убийство Шатова и гроте Петровско-Разумовской Академии, организованное Петром Верховенским; точно так же нравственно и эстетически отталкивает идеология Шигалева, изложенная им в собрании революционеров. Согласно его идеалу общественного строя, все обязаны следить друг за другом и доносить друг на друга; гениальные люди, выделяющиеся своими талантами из общей массы, считаются вредными для общества, потому, что они нарушают принцип равенства. В нормальной человеческой душе такие формы общественного зла вызывают отвращение к нему. Те, кто говорят, что яркое, художественное изображение этого зла Достоевским вдохновило революционеров, не знают истории революционного движения в России. Достоевский описал ужасное извращение души, уже существовавшее в его время в лице Нечаева, который организовал убийство студента с целью объединить членов устроенной им революционной ячейки путем совместно произведенного страшного преступления. А раньше Нечаева уже в 1862 году исступленным революционером был Чернышевский в то время, когда появилась жестокая прокламация «Молодая Россия». В ней предлагается вооружаться топорами, чтобы истреблять всех, кто препятствует перевороту, ведущему к общественному благу, особенно уничтожить всю царскую семью. Грубая прокламация была составлена неким Заич-

21

невским. Однако, недавно из ценной книги Валентинова «Встречи с Лениным», напечатанной Чеховским издательством, можно узнать, что варварский тон прокламации был выражением настроения Чернышевского: говоря о революционном перевороте, он именно указывал на такое оружие, как топор. Две бездны в душе Чернышевского — один из примеров того зла, которое с сокрушением отмечал Димитрий Карамазов: слишком широка природа человека, — «я бы ее сузил», говорил он. В самом деле, Чернышевский способен был в индивидуальных личных отношениях вести себя, как святой, а в фанатической борьбе за свой общественный идеал проповедовать безграничную жестокость.

В произведениях Достоевского есть особенно много изображений гордыни человеческой и тех извращений, даже болезненных состояний, которые она может вносить в душу человека. Я не буду приводить примеров, потому что этот вопрос особенно подробно рассмотрен в моей книге «Достоевский и его христианское миропонимание», а также в книге «Условия абсолютного добра» в главе «О природе сатанинской», которая вся построена на примерах из творений Достоевского. Укажу только на мысль психиатра Николая Евграфовича Осипова, жившего после революции в Праге и умершего там в 1933 году. Он напечатал статью «Больное и здоровое у Достоевского». В ней он доказывает, что описанные Достоевским искажения, происходящие в характере человека под влиянием тяжелых душевных ран (травмы, выражаясь в духе теорий психоанализа), суть не душевные болезни, а психо-неврозы, и творчество Достоевского, показывающее источник их, тем самым учит человека, как нужно восстановлять свое душевное здоровье.

В начале статьи я сообщил ошибочное описание Победоносцева, что «бунт» Ивана Карамазова Достоевскому не удастся опровергнуть, а в заключение стоит привести мудрую мысль Победоносцева, высказанную в беседе с Елизаветою Пиленко; в эмиграции в Париже она стала монахиней; это — мать Мария Скобцова. Родители ее были в дружбе с Победоносцевым. Тринадцатилетнею девочкою она сидела однажды в кабинете Победоносцева и говорила ему, что хочет в своей жизни «служить человечеству». На это Победоносцев сказал ей: «Ах, Лизанька, Лизанька, легко н приятно любить дальних, а ты постарайся полюбить ближних». Действительно, в отношениях людей друг к другу высшее проявление есть индивидуальная личная любовь человека к человеку, но именно она то с большим трудом достигается людьми, разве в семье, такова любовь к жене, к мужу, к детям, да и то не во всех семьях. Достоевский много и в разных своих произве-

22

дениях занимается вопросом об этой трудности любви к ближнему. Иван Карамазов говорит: «чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое — пропала любовь».. Почему? да по самым ничтожным мотивам, напр., потому, что человек долго ест за обедом или, если он страдает, то унизительное страдание его мы готовы признать, а страдание возвышенное в редких случаях мы допустим, потому что, напр., посмотрим на лицо человека и увидим, что лицо у него не такое, какое по моей фантазии должно быть у человека, страдающего за идею.

В последние годы жизни Достоевского множество лиц обращались к нему лично или письменно, прося у него советов в трудных случаях духовной жизни. Он стал своего рода старцем, подобным старцу Зосиме. И до сих пор он имеет такое же значение уже не только для русских, но и для всех народов, потому что его произведения дают повод для осознания неисчерпаемого множества ценных идей. Об этом свидетельствует появление все новых и новых исследований о его творчестве.

Обозревая творчество всех народов европейской культуры, можно утверждать, что самый великий представитель художественной литературы — Шекспир, а следующий за ним — Достоевский.

Н. О Лосский.

23