Левитин-Краснов А. Э. Правильные весы. Памяти Николая Павловича Иванова (1905-1990)

sine anno

Разбивка страниц настоящей электронной книги соответствует оригиналу.

А. Краснов Левитин

ПРАВИЛЬНЫЕ ВЕСЫ

ПАМЯТИ

НИКОЛАЯ ПАВЛОВИЧА ИВАНОВА

(1905 -1990)

Люцерн

ПРАВИЛЬНЫЕ ВЕСЫ

«Да будут у вас правильные весы, и правильные ефа и бит»

Иезек. 45, 10.

После долгого отсутствия я в Москве. Все то же. Люди. Церкви. Наблюдения. Писанина. Мне говорит один из моих молодых друзей: «А я бесе­довал о Вас с Ивановым. Он помнит, хорошо пом­нит Вас». Разговор на Тверской. Близ Белорусско­го вокзала. Ресторан «Рыбка». И вдруг неожидан­но я вскакиваю. Говорю: «Берем такси, едем к Иванову». — «Как? Сейчас?» — «Да. И немедленно». Сказано — сделано. И мы трое. И тотчас поехали.

___________

Николай Павлович Иванов.

С ним меня связывали долгие и сложные отношения. Сентябрь 1945 г. Только что кончилась война. Начало новой эпохи. Нечто новое. И кон­кордат. Для нас, церковников, начало новой эры. После непрестижных насмешек, плевков, беско­нечных издевательств и официальных кощунств —

5

головокружительная перемена. Сталин обменива­ется любезными письмами с только что избранным Патриархом, по России открываются храмы, в Бо­гоявленском соборе почти каждое воскресенье ру­кополагают архиереев. Говорят о предстоящем от­крытии Троице-Сергиевой лавры.

А в Москве, в Новодевичьем, открыта после почти 30-летнего перерыва православная духовная академия — или православный богословский ин­ститут. Со всех сторон России устремляются туда церковники, которые ждали этого момента, кто десять, кто двадцать, а кто и все тридцать лет. И вот, среди них я, приезжий из Ташкента питерец, недавний обновленческий диакон, а ныне заведую­щий литературной частью Ташкентского театра, до войны учитель, аспирант, доморощенный бого­слов, в кожаной крутке, в кожаных брюках, в тю­бетейке, «у врат обители святой» Московского Но­водевичьего монастыря, у бывших игуменских по­коев. Здесь должен открыться новый институт. Там много людей. Разных людей. Всех возрастов. Пожилые люди с наружностью типичных псалом­щиков, недавние учителя, в очках и в пенсне. Мальчики с елейной наружностью, похожие на послужников или иподиаконов. Убеленные прото­иереи, прервавшие образование в революционные годы.

«Какая смесь одежд и лиц,

Племен, наречий, состоянья,

Из хат, из келий, из темниц...»

(А. С. Пушкин)

6

И здесь неожиданное знакомство. Человек не­высокого роста, даже мне, малорослому, он по плечо. Плотный. С лысиной. Лицо интеллигентное, слегка подергивающееся тиком, — и в то же время чисто русское. Речь быстрая, остроумная, изоби­лующая тонкими наблюдениями. Замечания мет­кие, находчивые, быстрота соображения. С перво­го раза вызывает симпатию. Мы оба держали эк­замен. Ректор поздравил нас с поступлением. Но проходит месяц. Мое поступление в институт было аннулировано по проискам тогдашнего «хозяина Русской Церкви» Н. Ф. Колчицкого, — обер-агента КГБ в рясе. Как острил Иванов: «Самого главно­го экзамена Вы не выдержали». А Иванов по­ступил.

Месяца через два Николай Павлович нанес мне визит. Затем последовал мой ответный визит. И началась между нами крепкая, долголетняя дру­жба.

Мы оба увлекались богословием. Он набрел на собрание редких богословских книг у какого-то старичка. Все книги из библиотеки некоего епи­скопа, исчезнувшего из Москвы во времена ежовщины. Это настоящая сокровищница богословия, — тут представлены все издания Имка-Пресс, а так­же все книги русских дореволюционных изда­тельств. Богословских, богоискательских, симво­листских. Труды духовных академий, «Тернов­ник», «Аполлон» и т. д.

Мы погрузились в школьное богословие, и, наряду с этим, в труды Булгакова, Бердяева, Фло­ренского, Тареева и т. д.

7

«Меж ними все рождало споры

И к размышлению влекло».

Я обычно приходил к нему раза два в неделю, —   он жил в Долгом переулке, в районе Новодеви­чьего, — в семье жены.

Все здесь было проникнуто старой Москвой. Тихая улица, деревянный двухэтажный дом. Семья жены. Ее родители: Бессоновы — старинная, мос­ковская мещанская семья. Отец и мать. Запомни­лись они мне. Особенно мама: Варвара Алексеев­на. Гостеприимная, ласковая, несказанной добро­ты. Сын, только что пришедший из армии, другой —  так и остался на поле боя. Семья дочери. И, на­конец, покойный Николай Павлович с женой.

Его жена Елена Павловна — бухгалтер, — чу­десная, религиозная, обаятельная, — это одна из лучших женщин из всех, кого я знал. Я боюсь ос­корбить ее скромность (ведь она жива) и эти стро­ки могут попасть ей на глаза.

И сам Николай Павлович. Он из Пензы. Из скромной, интеллигентной семьи. Мать его, кото­рую он обожал, дочь директора Пензенской гимна­зии. А Коля Иванов в детстве был живым любо­знательным мальчиком, много читавшим, очень способным. Но и глубоко религиозным. Когда-то, в ранней юности, мечтал о монашестве. Потом при­шли девушки. И мечты о монашестве были остав­лены.

В 20-е годы, время церковной смуты, Нико­лай был в курсе всех церковных дел. Много раз слушал Антонина и Введенского. Но к обновлен­цам не пристал. Чуткого, умного мальчика оттолк­-

8

нули пошлость раскола, циничное приспособленче­ство, подлизывание к советской власти. Он остал­ся верен духу своей строго православной семьи.

Потом переезд в Москву. Поступление в Уни­верситет. Знакомство с московской церковной молодежью. Он находит в этой среде много дру­зей. И главное — девушка Леночка Бессонова, чу­десная, милая москвичка.

Большая, чистая любовь. Она его невеста. Это роман в духе 19-го века. Порча нравов, царство­вавшая в первые годы революции, совершенно не коснулась молодой четы. И вдруг удар. Николая арестовывают по доносу мерзавца, священника об­новленца. Пять лет лагерей. Он там становится то­пографом. Приобретает новую специальность. Ре­лигиозность его усиливается. Между прочим, в ла­гере возникает его дружба с известным русским архиереем, архиепископом (впоследствии митро­политом) Мануилом Лемешевским. И вот, нако­нец, освобождение. Перед ним дилемма. Что де­лать? Остаться на лагерной работе, в провинции, или ехать в Москву, к невесте. После некоторых размышлений и колебаний он в Москве. Многое изменилось. Мать его умерла. Единственный близ­кий человек — Леночка Бессонова. И больше нико­го. И она тянется к нему. И совершается брак. Брак двух глубоко верующих, русских людей, со­единивших свою жизнь навеки, до гробовой доски.

Супруги ведут трудовую жизнь обычных со­ветских людей (он в качестве инженера-топографа, она в качестве бухгалтера). Но вот наступает вой­на. Она приносит много горестей и бед. И в 1942 году неожиданно светлая страница. Во всех газетах

9

в Октябрьский праздник приветственная телеграм­ма Сталину митрополита Сергия — Патриаршего Местоблюстителя. А через полгода обмен теле­граммами между митрополитом Сергием и Стали­ным. Это сенсация. Собственно говоря, ничего не было нового в том, что Церковь демонстрирует свою лояльность по отношению к власти, новость в том, что эти декларации встречаются не с насме­шками и грубыми ругательствами газетчиками (обвинениями в двурушничестве, карикатурами и т.д.), а выражениями благодарности, составлен­ными в дипломатических, вежливых выражениях. Сталин благодарит за «заботу о Красной армии». Это означало начало перелома в отношении Церк­ви. Николай Павлович, вернувшись из очередной командировки, приветствовал жену восклица­нием: «Отсиделись!»

Действительно, по сравнению с недвусмыс­ленными угрозами, что религиозные предрассуд­ки будут изжиты в течение 3-ей пятилетки, это был огромный прогресс. В 1945 году происходит открытие в Москве православного богословского института. Н. П. Иванов один из первых подает туда заявление. В его жизни открывается новая страни­ца. Н. П. Иванов с жаром принимается за учебу. Че­ловек интеллигентный, начитанный, глубоко увле­ченный богословскими проблемами, он, разумеет­ся, быстро выходит на одно из первых мест по ус­певаемости. И в то же время перед ним возника­ет новое, неожиданное препятствие: православная академия 40-х годов соединяет строгую полити­ческую лояльность, которой порой переходит в прямое сикофанство с необыкновенным консер-

10

ватизмом в богословских вопросах. (Сикофант —  в древне-греческой трагедии классическая фи­гура доносчика).

Здесь цели представителей МГБ и крайних консерваторов неожиданно совпадают: и те и дру­гие хотят превратить Церковь в музей, глубоко чуждый молодым поколениям, приспособленный лишь для обслуживания невежественных старич­ков и старушек. Всякая живая мысль поэтому вы­травлялась. Преподавание проводилось по шпар­галкам столетней давности.

Катехизис Филарета. Учебник Малиновского. Догматическое богословие митрополита Макария, —    таковы непререкаемые авторитеты московских богословов. Н. П. Иванов прослыл тотчас в этой среде вольнодумцем.

Ему удалось сохраниться в академии, но его ущемляли как могли. И для кандидатской диссер­тации ему дали тему не по догматическому бого­словию, к которому лежало его сердце, а тему по истории Русской Церкви: «Автокефалия Русской Церкви».

Но вот наступает 1950 год. Окончание духов­ной академии. Он получает назначение преподава­телем духовной семинарии в Саратов. Он достиг того к чему стремился. Он преподает с увлече­нием. В короткий срок он становится любимцем своих учеников. Обращают на него внимание и некоторые заправилы из «высоких учреждений». Следует лестное предложение установить с ним связь. Категорический отказ. А в 1956 году — от­ставка. Ему приходится расстаться с Саратовым.

И вот он опять в Москве. Пути ведут в мос-

11

ковскую духовную семинарию и тут им начинает заниматься Н. Ф. Колчицкий — самое высокое лицо в то время в Русской Православной Церкви. Он управляет делами Патриархии. Кроме того, он заведует Учебным Комитетом Патриархии. Долгие переговоры. Колчицкий с ним играет, как кошка с мышкой. То обещает все на свете, то берет назад свои обещания. Оканчиваются переговоры полным разрывом. И наш кандидат богословия остается безработным.

Но, к счастью, времена уже несколько другие. Открываются новые возможности. Николай Пав­лович решил постучаться в двери журнала Москов­ской Патриархии. Там дух несколько иной. Во гла­ве журнала, как и других идеологических учрежде­ний, стоит митрополит Крутицкий Николай. Колчицкий, к счастью, не имеет отношения к учрежде­ниям, соприкасающимися с Западом. Здесь надо показывать либерализм, производить впечатление, что кое-что изменилось с 1953 года (смерть Сталина) и с 1956 года (XX партсъезд). Проводниками этого нового духа являются в широком масштабе митрополит Николай («министр иностранных дел» Русской Церкви), и его помощник Анатолий Васи­льевич Ведерников, хорошо знающий Иванова со студенческих времен. И вот, Н. П. Иванов становит­ся одним из главных сотрудников журнала. Он за­нимает эту должность в течение десяти лет, а впо­следствии, до самой смерти, работает в журнале в качестве сверхштатного сотрудника. Его обязан­ности были многообразны.

Во-первых, он был автором ряда статей на ре­лигиозные, церковно-исторические, юбилейные те-

12

мы. Как мы писали выше, журнал был несколько более свободен, чем другие религиозные учрежде­ния (семинарии, академии и прочие), — однако, суровая цензура довлела и над ним.

Цензура была троякая. Всякая статья, посту­павшая в журнал, сначала ложилась на редактор­ский стол, где она подвергалась скрупулезной чистке. Причем решающий аргумент — косой взгляд в сторону «органов»: «это не пропустят», «это не пропустят», — и всякая смелая мысль вы­черкивалась. Затем кастрированная таким обра­зом, статья поступала в Совет по делам Православ­ной Церкви (Карпов), там, со своей стороны, на­водили порядки и внимательно следили, чтобы ни­чего не проскочило в статье крамольного. Так, не­льзя было в статье упоминать о закрытых храмах. Нельзя было также упоминать о храмах, которые существовали до революции, т.к. у читателя мог бы возникнуть вопрос, а где эти храмы сейчас? Нельзя было ссылаться на многие дореволюцион­ные источники, — нельзя было ссылаться и на со­ветские источники, так как в ответ следовало ка­тегорическое заявление: «Так что же, выходит, мы работаем на вас?» Нельзя было говорить о ка­ких бы то ни было реакционных высказываниях церковных деятелей, т.к. это вызывало обвинение в пропаганде контрреволюции. Нельзя было и ци­тировать гуманистические высказывания церков­ных деятелей, т.к. это вызывало обвинение в идеа­лизации религии. Нельзя было отзываться положи­тельно об инославных церквах, т.к. это означало восхваление Запада. Нельзя было отзываться от­рицательно о западных исторических деятелях в

13

прошлом и настоящем. («А вдруг они обидятся»). Работать в этой атмосфере было невероятно труд­но. Приходилось все время вертеться, крутиться, вычеркивать, вымарывать, переписывать.

Николай Петрович со свойственной ему доб­росовестностью делал все, чтобы как-то спасти по­ложение, протащить в журнал нечто стоющее, по­лезное духовенству, расширяющее его кругозор.

Увы! Это не всегда удавалось. Не могу умол­чать о том, что я многим обязан Николаю Павло­вичу. Он и Анатолий Васильевич ввели меня, веч­ного крамольника, в журнал в качестве негласно­го сотрудника. И благодаря этому мне удалось опубликовать сорок своих статей на церковно-­исторические темы.

В это время Н. П. Иванову удалось написать не­сколько ценных работ, которые прошли помимо журнала.

В 1958 году началось оживление антирели­гиозной деятельности. Это было сделано по прика­зу Н. С. Хрущева, который, таким образом, хотел воскресить времена своей комсомольской юности. Главным орудием антирелигиозной пропаганды стала безнадежно устаревшая теория, отрицавшая историческое существование не только Христа, но и всех библейских персонажей и евангельских со­бытий. Некая антирелигиозница Воропаева написа­ла изданную многотысячным тиражом книжечку под претенциозным названием «Жил ли Христос?» Эта книжечка, широко разрекламированная, реко­мендовалась как последнее слово исторической науки. Она привлекла внимание митрополита Ни­колая. Иванову было поручено написать опровер-

14

жение. Тут впервые проявился большой полемиче­ский талант Иванова. В короткий срок он овладел огромным научным материалом. Создал блестя­щее, написанное на высоком уровне опровержение мифологической теории. Этот трактат выходит далеко за рамки полемики с Воропаевой. Он, по существу, убил мифологическую теорию, — и в дальнейшем эта теория уже не появлялась на стра­ницах советской прессы.

Вскоре, впрочем, появились такие отзывы делегаций итальянской христианско-демократиче­ской партии, члены которой высмеяли эту теорию. В провале этой теории большая заслуга русского богослова Н. П. Иванова.

В эти же годы Н. П. Иванов пишет весьма се­рьезный труд по истории церковной смуты 20-х го­дов: «Владимировщина и ее значение в истории раскола». В этом труде он очень подробно и бес­пристрастно анализирует раскол пензенского архи­епископа Владимира Путяты (1919-1925 гг.), ко­торый является предшественником обновленче­ства.

Добросовестный исторический труд, изоби­лующий документами и иллюстрационными лич­ными воспоминаниями, дает колоритную карти­ну русской церковной жизни первых лет револю­ции, и без нее не может обойтись ни один историк русской церковной смуты 20-х годов. В дальней­шем Николай Павлович наряду с работой в журна­ле написал еще ряд ценных талантливых работ.

В качестве богослова Н. П. Иванов принадле­жит к русской школе мистического богословия, наиболее видным представителем которой явля-

15

ется Патриарх Сергий Старогородский (18681944 гг.).

Независимо от его общественно-политических позиций Патриарх Сергий в 90-х годах прошлого века блеснул в русском богословии как яркая звезда — основоположник новой школы. Книга. иеромонаха Сергия «Православное учение о спасе­нии» (Сергиев Посад, 1898 г.), независимо от на­шего отношения к его личности, является основой русского богословия. Н. П. Иванов в качестве уче­ника Сергия отвергает одновременно и средневе­ковую теорию сатисфакции (искупление — как удовлетворение Божьего гнева), так и протестант­скую духовно-нравственную теорию, которая сво­дит все дело искупления Христова лишь к духов­но-нравственным назидательным началам.

Он отстаивает мистически-благодатную тео­рию, согласно которой не Богу, а людям надо бы­ло открыть путь к Божественной любви. На этой точке зрения Николай Павлович твердо стоял и с этой верой умер.

Как я указывал в начале настоящих воспоми­наний, я имел свидание с Николаем Павловичем 7-го апреля 1990 года в Москве. Это была послед­няя наша встреча Он был бодр, энергичен, но не де­лал никаких иллюзий насчет своего состояния. Считал, что проживет до осени. Он хотел к этому времени издать только что законченный им боль­шой труд по богословию. Предлагал его мне для прочтения. Я отказался, руководствуясь, быть мо­жет, чувством ложной щепетильности: пишущий человек не должен читать труд по своей специаль­ности, пока он не опубликован. И раскаиваюсь в

16

этом. Видимо, это очень интересный, творческий труд. Как известно, Николай Павлович ошибся в своем прогнозе: его смерть последовала не осенью. Он умер 2-го мая 1990 года. Я был тогда еще в Москве. Видел его умершего. Присутствовал на похоронах. Молился.

Мечтой Николая Павловича с детства было служение Церкви в священном сане. По натуре он был очень церковный человек: он знал богослу­жение как профессиональный псаломщик, стихи­ры и ирмосы он знал наизусть. Но только на старо­сти лет ему удалось осуществить свое призвание. В Саратове, в то время, когда он был преподава­телем в семинарии, правил епархией епископ (впо­следствии митрополит Гурий Егоров), — один из самых своеобразных архиереев Русской Церкви. Ученый монах, воспитанник дореволюционной Пе­тербургской духовной академии, он был популяр­ным человеком среди питерского духовенства еще в 20-е годы. Кто из верующих людей Питера не знал трех братьев: Гурия, Льва и третьего брата, профессора путей сообщения Егорова (также глу­боко верующего, церковного человека)? Тяжкий жизненный путь предстоял братьям архимандри­там: о. Лев скончался в застенке, а о. Гурий про­вел долгие годы в лагерях и лишь на старости лет стал архиереем. Владыка Гурий обратил внимание на глубоко религиозного, образованного препода­вателя Саратовской семинарии. И он, по просьбе Николая Павловича, рукополагает его в диакона.

Впоследствии, уже в последние годы жизни, он сближается еще с одним своеобразным архи­ереем: митрополитом Ярославским Иоанном

17

Вендландом, с которым он когда-то учился в ду­ховной академии. Человек высокой культуры, из семьи остзейских баронов, владыка Иоанн также понял своеобразный характер Николая Павлови­ча и он рукополагает его в священника в своей епархии, в городе Переславле-Залесском. А неза­долго до смерти о. Николай был возведен в сан протоиерея. Формально ничего не изменилось в жизни Николая Павловича. Он никогда не служил на приходе, не был штатным священником. Он по-прежнему занимается научной, богословской рабо­той.

Но в его духовной жизни произошла большая перемена. Он совершает литургию, постоянно при­общается Святых Таин, становится мягче, добрее, ближе к Богу.

Впрочем, и раньше, еще будучи в сане, Нико­лай Павлович был истинным христианином. Это испытал неоднократно и я. Имея с ним разномыс­лия по богословским и общественным вопросам, часто горячо с ним споря, идя с ним по разным пу­тям, в тяжелые моменты своей бурной жизни я всегда имел в его лице близкого друга, брата, род­ного человека. Он всегда помогал мне в тяжелые моменты и деньгами, и братской помощью, и под­держкой, и духовной солидарностью.

Протоиерейство и добрую его душу, и труды да помянет Господь Бог во Царствии Своем. Аминь.

Когда-то Горький в очередном демагогиче­ском порыве произнес следующую фразу: «Капи­тализм мял; душил множество талантов».

18

Насколько эти слова во много раз более под­ходят к советскому, как и ко всякому деспотиче­скому режиму.

Об одном таком таланте, придавлен­ном, измятом, страдавшем, рассказывают эти заметки.

19