Скурат К.Е., проф. Константинопольский Патриархат и проблемы диаспоры

ИЗ ЖИЗНИ ПРАВОСЛАВИЯ ЖМП, 1989,№9

Константинопольский Патриархат и проблема диаспоры

На заседании Комиссии Священного Синода по христианскому единству, проходившем 29—30 мая 1989 года под председательством митрополита Киевского и Галицкого Филарета, Патриаршего Экзарха Украины. обсуждался вопрос о православной диаспоре, который входит в повестку дня очередного IV Всеправославного Совещания. Достижение единомыслия Поместных Православных Церквей по этому вопросу невозможно без глубокого исторического анализа и исследования канонической стороны проблемы. С целью выяснения некоторых аспектов этого вопроса мы публикуем критические заметки профессора Московской Духовной Академии доктора церковной истории К. Е. Скурата на книгу известного богослова Константинопольской Церкви митрополита Сардского Максима, в которой выражена позиция Вселенского Патриархата.

Уже первые страницы труда свидетельствуют о его крайне тенденциозном направлении. Хотя автор и говорит о несправедливости, неприемлемости и непонятности утверждения или опасения, «что Вселенский Патриархат являет или может явить собой нечто вроде -восточного папизма"», отвергаемого «святыми правилами и историей Православия», тем не менее сам является его идейным сторонником.

По словам митрополита Максима. «Вселенский Патриархат является первым Престолом и обладает особым авторитетом», он представляет собой «главу и центр» всего Православия.

Во взаимоотношениях Поместных Автокефальных Церквей он усматривает два разных аспекта: отношения их между собой и отношения с Вселенским Патриархатом. Только через этот Патриархат, «в общении и в контакте с ним Поместные Православные Церкви связаны между собой, составляя тело Единой Святой Соборной и Апостольской Православной Церкви». Но это еще не все. Автор, видимо, опасается, что его утверждения об отношении к Константинополю прочих Церквей могут неправильно быть истолкованы, и поэтому поясняет их на примере: «Тульская епархия Московского Патриархата,— пишет автор,— не является Автокефальной Церковью, но обладает всей полнотой церковной жизни; в лице своего епископа она равна по достоинству и органически связана со всеми Церквами, обладающими той же апостольской преемственностью, теми же таинствами, тем же преданием, той же верой... Иными словами, в Поместной Церкви действительно присутствует... вся Церковь, однако епископ Тульский не равен по достоинству Патриарху Московскому, ибо один из них ..подчинен", а другой является „первым". Точно также Патриарх Московский как Патриарх (но не как епископ) не равен по достоинству Патриарху Александрийскому, ибо в порядке церковной последовательности один занимает пятое место, а другой — второе». Автор упоминает Александрийскую Церковь, но совершенно ясно, что он имеет в виду дальнейшую субординацию, говоря далее: «Во Вселенской Церкви Поместные Церкви обладают различными ..достоинствами" и определенной иерархической ступенью».

Удивительно не только это утверждение автора, но и его заявление, что «первопрестольную роль Вселенскому Патриархату» отводят Поместные Православные Церкви. «Сама история,— пишет митрополит Максим,— свидетельствует и провозглашает, что жизнь Вселенского Престола настолько тесно связана с жизнью и историей подлинного православного христианства... что. можно сказать, в ней претворяется и поддерживается вся история Православной Церкви». Итак, в Православной Церкви нет «демократического равенства», «хотя при этом никоим образом не нарушается кафоличность и полнота каждой Поместной Церкви, каково бы ни было ее место в этой иерархии». «Православная Церковь... признает первого епископа во Вселенской Церкви, Им является после раскола епископ Константинопольский», которому принадлежат «особое место и особые права». Игнорировать это, с точки зрения Сардского митрополита, «неприемлемо и непонятно».

«Доказав» преимущества Константинополя, автор делает «снисходительный» вывод: «Вселенский Престол никогда не рассматривал свой примат как средство удовлетворения своих претензий и навязывания абсолютной власти в Церкви и церковном порядке в ущерб другим Православным Церквам. Он рассматривает этот примат лишь как примат самого смиренного ..служения" в духе любви, мира, взаимоуважения, во имя блага. славы и величия Святой Кафолической Православной Церкви Востока».

Таким образом, цель книги — обосновать главенство Константинопольского Патриархата в православном мире. Однако при объективном исследовании исторических фактов и церковных канонов оснований для таких претензий нет.

Впервые о Константинопольском епископе с почтением отозвались отцы II Вселенского Собора, 3-е правило которого гласит: «Константгюпольский епископ да имеет преимущество чести по Римском епископе. потому что град оный есть новый Рим». Подразумевается весьма большая честь; но о власти ни здесь, ни в других правилах того же Собора ничего не говорится. в то время как о власти епископов прочих известных Церквей (Александрийской. Антиохийской. Асийской. Понтийской и Фракийской) говорится ясно и определенно (2-е правило)¹. Впрочем, можно предположить, что отцы II Вселенского Собора сказали свое слово и о власти, вернее, о пределах власти Константинопольского епископа. Основанием для такого допущения служит свидетельство Сократа Схоластика: «Нектарий (преемник святителя Григория Богослова, рукоположен отцами Собора.— К. С.),— пишет церковный историк,— получил в управление столицу и Фракию»². Немного ниже он делает существенное дополнение: «Бывшие на Соборе епископы определили еще, чтобы, в случае нужды, дела каждой области решал Собор епископов той же обла-

сти» (Сократ Схоластик. Церковная история. Саратов, 1911, кн. V, гл. 8, с. 295).

Тем не менее Константинопольский Предстоятель, используя свое положение столичного епископа, продолжал распространять свою власть на соседние области. Ко времени IV Вселенского Собора ему фактически уже подчинялись не только фракийский диоцез, но также Асийский и Понтийский. Известно, что многие Ефесские епископы (Асийский диоцез) были рукополагаемы или в Константинополе, или Константинопольским епископом, а экзарха Понтийского епископа Кесарии Каппадокийской Фалассия избрал и рукоположил Константинопольский епископ Прокл (434— 447) 3 Отцы IV Вселенского Собора 28-м правилом санкционировали фактическую власть Константинополя, «праведно рассудив, да град получивши честь быти градом царя и синклита и имеющий равные преимущества с ветхим царственным Римом, и в церковных делах возвеличен будет подобно тому, и будет вторый по нем».

Именно это правило Сардский митрополит считает краеугольным камнем для возвышения Константинопольской кафедры. По его словам, «28-й канон отразил почитание, оказываемое восточными епископами епископу столицы государства», и зафиксировал «привилегии и права Константинопольского Престола, передавая ему в подчинение церковные диоцезы Понта, Асии и Фракии, а также „епископов, проповедующих неверным"». «Святой канон,— заявляет автор,— ясно повелевает: „епископы вышеупомянутых епархий в варварских странах должны посвящаться Святейшим Престолом Константинопольской Церкви ", то есть чтобы этот Престол посвящал также епископов не внутри вышеупомянутых епархий, но и за их границами». Отныне, делает вывод автор, административная и судебная юрисдикция Константинополя старта распространяться все шире и шире, поскольку «любая страна, расположенная за пределами какой-либо определенной юрисдикции, церковно подчиняется первому Престолу, Константинопольской Церкви». Чтобы сильнее аргументировать это заявление, митрополит Максим ссылается на 36-е правило VI Вселенского Собора, подтвердившего решения II и IV Соборов о патриарших престолах.

Однако история возникновения 28-го правила и его содержание приводят к иным выводам.

28-е правило явилось не «отражением почитания» Константинополя восточными епископами, а лишь— кал это проскользнуло, только с другим знаком, в утверждениях самого автора—санкцией (вернее, ограничением) действий епископов столичного града4. Нужно учесть обстановку в церковном мире ко времени IV Вселенского Собора: низложение Диоскора Александрийского, шаткое положение Максима Антиохийского, поставленного при живом предшественнике — Домне, сомнительная из-за связи с Диоскором репутация Ювеналия Иерусалимского... На этом фоне столичному епископу не составляло труда расширить свое влияние, и Патриарх Константинопольский Анатолий (449—458) «извлек из обстоятельств все возможное для возвышения своей кафедры»5. Однако при строгой объективности подчинение Понтийской, Асийской и Фракийской областей следует расценивать не как расширение власти Константинопольского Патриарха, но, вопреки мнению митрополита Максима, как ее сужение: признав власть Константинополя над упомянутыми областями, отцы IV Вселенского Собора тем самым ограничили его владения. А во избежание

дальнейших притязаний столичного епископа отцы сделали существенное добавление: «...от вышереченного Святейшего Престола... да поставляются... токмо митрополиты» названных, а не каких-либо иных диоцезов.

28-е правило, кроме того, проясняет альтернативу, провозглашенную 9-м и 17-м правилами, по которым внутрицерковные конфликты должны разбираться экзархом или в Константинополе: «престол царствующего Константинополя» и экзарх как бы противопоставлены. 28-е правило, установив власть Константинополя в трех диоцезах, имело целью предупредить недоразумения.

Что касается юрисдикции Константинополя в «варварских странах», то, как ясно следует из 28-го правила, имеются в виду иноплеменники «вышереченных областей», то есть жители Понта, Асии, Фракин, а не других каких-либо территорий. Вот что пишет известный русский церковный историк профессор В. В. Болотов: «Все митрополиты (упоминавшихся выше диоцезов.— К. С.) избираются по канонам епи скопами своих епархий и представляются Константинопольскому Патриарху, который утверждает и рукополагает их. Исключение сделано только для епископов у инородцев, поселившихся в этих диоцезах. Неустроенность этих епархий заставила непосредственно подчинить их Константинополю, а не митрополиту»6 Справедливость этого рассуждения подтверждает многовековая история, в которой нет фактов, свидетельствующих в власти Константинополя над всей диаспорой. Подобные притязания явились лишь в начале 20-х годов текущего столетия.

Что касается ссылки на 36-е правило VI Вселенского Собора, то в нем речь идет о первенстве чести. а не власти. Видеть в словах, относящихся к Константинопольскому Престолу: «И якоже сей (то есть как Древний Рим.— К.. С.), да возвеличивается в делах церковных, будучи вторым по нем», указание на преимущества власти Константинополя перед другими Патриархатами может только тенденциозное восприятие. Здесь уместно напомнить слова из Окружного Патриаршего и Синодального послания самой Константинопольской Церкви по поводу энциклики папы Льва XIII о соединении Церквей: «Епископ Римский равночестен епископу Церкви Константинопольской и епископам прочих Церквей»⁷.

В церковном сознании все пять Патриархов воспринимались всегда как равные. На Востоке, вероятно с VI века. существовала идея так называемой «пен-тархии» (теории пяти чувств), согласно которой тело Церкви управляется пятью Патриархами в союзе мира (Еф. 4, 3) так, что каждый имеет свою особую сферу деятельности. По мысли Феодора Вальсамона, «первый не главенствует над вторым, ни второй над третьим».

Однако история на Востоке складывалась так. что Патриарх столицы стал посягать на подчинение себе не только «варваров», но и самостоятельных Поместных Церквей.

Обстоятельства эти известны: в VII веке Александрийский. Антиохийский и Иерусалимский Патриархаты оказались во власти мусульман и церковная жизнь в них почти угасла. Единственным Патриархом в пределах Византийской империи оставался Архиепископ Константинопольский. Несмотря на определение 37-го правила VI Вселенского Собора, чтобы «варварския нашествия» никем не использовались для стеснения «преимуществ председания» и управления других иерархов в их пределах, исключительное положение Константинопольского Патриарха располагало к духовному господству. С падением Византийской империи Константинопольский Патриарх не только не лишился первенства чести, но и получил политические права, когда оттоманское правительство объявило его главой (милет-баши) всего православного населения империи. Прочие Восточные Патриархи могли сноситься с Портой только через Константинопольского Патриарха, что также укрепляло почву, на которой продолжалось возвышение Константинополя на Востоке в пределах Оттоманской империи.

Все эти внешние факторы если и имели значение, то лишь временное и местное. С церковной точки зрения Константинопольский Патриарх не мог быть «главой и центром» всего Православия. Предстоятели других Церквей всегда это сознавали. Показательно выступление в 1899 году митрополитов Антиохийского Патриархата с «Мирным посланием», в котором они в решительных тонах напомнили о независимости своей Церкви в делах внутреннего управления, и в частности в праве избрания Первосвятителя. До этого Константинополь настойчиво рекомендовал своих кандидатов; в 1899 году, когда Патриархом был избран араб Мелетий, вмешательству греков был положен конец.

Неверно также и утверждение митрополита Максима, что Поместные Православные Церкви связаны между собой через Вселенский Патриархат.

Все Автокефальные Православные Церкви равны в своих правах и как равные вместе составляют Единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь. Между собой они связаны не через Константинополь, а через единое Основание (1 Кор. 3, II) и Главу Церкви (Еф. 1, 22—23) Господа нашего Иисуса Христа.

Сравнение отношения Тульского епископа к Московскому Патриарху с отношением последнего к Александрийскому Патриарху вызывает — и в. свете практики. и в свете канонов — только недоумение. Если следовать логике митрополита Максима, Патриарх Московский — пятый по диптиху — подчиняется первым четырем, но все стоящие после него должны подчиняться ему. Ничего подобного история Церквей не знает. Каноны со всей определенностью подчеркивают независимость Автокефальных Православных Церквей от других Автокефальных Церквей и зависимость епископов той или иной Поместной Церкви от «первого» епископа той же Церкви. Так, 34-е Апостольское правило ясно говорит об административной самостоятельности Поместных Церквей: «Епископам всякого народа подобает знати первого в них. и признавати его яко главу, и ничего превышающего их власть не творити без его рассуждения: творити же каждому только то, что касается до его епархии и до мест к ней принадлежащих. Но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие, и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец и Сын и Святый Дух». То же -говорится и в 9-м правиле Антиохийского Собора: Правила четко выражают один принцип: дела Поместной церкви решаются ее епископатом во главе с первым епископом. . Так определенно указаны центр и радиусы гною церковного управления, направленного к поддержанию правильного течения христианской жизни.

В других правилах не менее решительно подчеркивается мысль, что внутренние вопросы Поместной Церкви решают ее иерархи, 2-е правило II Вселенского Собора прямо запрещает всем Поместным Церквам — «областным епископам» — простирать власть «на Церкви за пределами своея области... яко дела каждыя области благоучреждати будет Собор тоя же области». Это определение весьма важно, так как именно II Вселенский Собор выразил православное учение о единстве Церкви, Феодор Вальсамон пишет: «Итак, заметь из настоящего правила, что в древности все митрополиты епархий были независимы (автокефальны) и рукополагаемы были своими собственными Соборами»8. Такими независимыми Церквами во времена II Вселенского Собора «были Церкви,— по замечанию профессора С. Троицкого,— если не во всех Римских провинциях (а их было около 100), то во всяком случае во всех 14 диоцезах Римской империи»".

Размышляя о Поместных Церквах, отцы Церкви всегда верили и «судили, что ни для единыя области не оскудевает благодать Святаго Духа, чрез которую правда иереями Христовыми и зрится разумно, и содержится твердо».

Приведенные факты свидетельствуют, что Константинополь никогда не имел «особых прав» во Вселенской Церкви. Он пользовался лишь особой честью. которую действительно нельзя игнорировать. Не безупречно и заявление Сардского митрополита о смиренном служении Вселенского Престола в духе любви и мира на благо Кафолической Церкви Востока. Достаточно, не забираясь в глубину веков, обратиться к фактам нашего столетия. В 1923 году Константинополь. нарушив волю Русской Церкви, даровал автономию ее епархиям, оказавшимся в пределах государств Финляндии и Эстонии; в 1924 году провозгласил автокефалию Польской Церкви; в 1935 году отторг Латвийскую епархию. Открытым посягательством на права Русской Церкви было учреждение грамотой Патриарха Фотия в 1931 году так называемого «Западноевропейского Экзархата для русских приходов». Эти посягательства были продолжены решениями Патриарха Максима V в 1947 году и Патриарха Афинагора в 1971 году.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 «Областные епископы да не простирают своея власти на Церкви за пределами своея области и да не смешивают Церквей: но, по правилам. Александрийский епископ да управляет церквами токмо Египетскими; епископы восточные да начальствуют токмо на Востоке» (2-е правило II Вселенского Собора ).

2 Впрочем, это сообщение Сократа подвергается сомнению. См.: Троицкий С. По поводу неудачной защиты ложной теории,— ЖМП. 1944, № 12. с. 29.

3 Профессор В. В. Болотов пишет, «что в 421 году был выхлопотан у императора Феодосия Младшего закон, по смыслу которого никакие церковные действия в Асии, Фракии и Понте не могли происходить без ведома Константинопольского епископа». См.: Болотов В. В. Лекции по Истории Древней Церкви. СПб., 1913, т. III, с. 227.

4 Об обстоятельствах происхождения 28-го правила см.: Замечания к докладам Православных Поместных Церквей по теме «Православная диаспора»: Материалы заседания Комиссии Священного Синода по вопросам христианского единства от 22—23 апреля 1980 г.. Москва. «Халкидонский Собор,— говорится в упомянутых „Замечаниях",— авторизовал лишь 27 канонов. Это подтверждают все древнейшие канонические сборники — греческие, латинские, славянские и арабские. Так. например, один из наиболее древних собраний священных канонов — „Синтагма в 50-ти титулах", принадлежащая перу Патриарха Константинопольского Иоанна Схоластика (565—577), содержит только 27 канонов Халкидонского Собора. (Бенешевич В. И. Синтагма в 50 титулах и другие сборники Иоанна Схоластика. СПб., 1914, с 26—32). Независимо от Синтагмы Иоанна Схоластика столько же канонов называет племянник папы Вигилия

ЖМП,1989,№10

Константинопольский Патриархат и проблема диаспоры.

В первой главе своей книги митрополит Максим излагает общие предпосылки экклезиологии, подчеркивая, что в ранней Церкви всякая власть «была сконцентрирована вокруг лица Иисуса Христа», который оставался «единственным священнослужителем». Апостол Павел отождествляет евхаристическое собрание с Церковью. Кафолическая Церковь там, где Божественная Евхаристия и апостольское учение. Все совершаемое в Церкви «действительно лишь при утверждении епископа», ибо он от Христа. Единство Поместных Церквей в Единой Кафолической и Вселенской Церкви осуществляется через единство со Христом и верность ранней Апостольской Церкви. Оно является «горизонтальным распространением каждой Церкви».

Во второй главе речь идет об организации Церкви первых веков.

До середины II столетия христиане сельской местности находились в постоянном евхаристическом общении с христианами города, посещая ту церковь, где Божественную Евхаристию совершал епископ. Но по мере распространения христианства стали назначать пресвитеров в возникавшие вокруг городов новые общины сначала с целью катихизической («странствующие пресвитеры»), а затем и литургической («постоянные пресвитеры»). Эта практика была вызвана к жизни и тем, что в результате гонений нередко христианские общины лишались епископов. Одновременно увеличилось и число епископов в небольших городах, больших деревнях, то есть в районах, расположенных за пределами городских центров. По власти эти епископы «были равны епископам больших городов». С середины II века появляются сельские епископы — хорепископы, которым рекомендуется ставить только «низшее духовенство». Епископы меньших городом обязанные «своим происхождением и... возникновения епископам более обширного городского центра, оставались под его надзором». Это обстоятельство автор увязывает с отношением Церкви-Дочери с Церковью-Матерью. Ранние Церкви имели характер поместный, сознавали свою полноту, но не порывали «общего единения Церквей», Привилегированное место занимали Церкви, непосредственно связанные с апостольской эпохой («апостольские»), но не умолялась и полнота Церквей-Дочерей. Церковь «по всему миру» состоит «из членов единого Тела Христова». Это Кафолическая Церковь, осуществляющая вселенскую миссию «от имени Христа Воскресшего». Одним из выражений единства Церквей служили Соборы, которые и сохраняли, и формулировали «внутренние признаки единства Соборной Церкви и в то же время основывали общепризнанную церковную традицию».

Первый Вселенский Собор в 4-м правиле назвал митрополита «первым», или епископом «первого Престола». Такого наименования в этом правиле нет, из него только можно вывести подобное,

Окончание. Начало см.: ЖМП, 1989, № 0.

Позднее, в IV веке появляется более высокая «функция» — экзарха, а в V веке Патриарха. Формы церковной администрации развивались в соответствии с политической организацией. При святом Константине Великом все государство было разделено на соподчиненные административные единицы: префектуры (их было 4: Восточная, Иллирийская, Италийская и Гальская), диоцезы, провинции и общины. Во главе каждой соответственно стояли: префект (ипарх), викарий (экзарх), губернатор (эпарх) и консул (парохий). Епископ митрополии — столичного города провинции — вначале назывался «первым» епископом района (34-е Апостольское правило), а вскоре на Востоке стал именоваться митрополитом. Сардикийский Собор 347 года ввел в употребление новое звание «экзарх провинции» в качестве синонима званию митрополит. «Но значение экзарха быстро возрастало, и он занял промежуточное положение между митрополитом и патриархом». Экзархами стали называть «епископов гражданских диоцезов».

Эта историко-каноническая справка, которую дает во второй главе автор, воспринимается как компетентное и объективное описание. Однако дальнейшие суждения вызывают недоумение. Так, автор заявляет, что отцы Первого Вселенского Собора, признав административные «режимы» Александрийской и Антиохийской Церквей, «настояли и на примате Церквей в диоцезах Асии, Понта и Фракии». И далее: «В эпоху Никейского Собора. эти митрополиты были совершенно автономными, независимыми и пользовались теми же правами и привилегиями, что и епископы Рима, Александрии, Антиохии». Прежде всего здесь бросается в глаза внутреннее противоречие. Если действительно Церкви упомянутых диоцезов пользовались теми же правами, что и Церкви древнейших кафедр, то Собору оставалось только свидетельствовать об этом или узаконить, а не настаивать. Если же ему понадобилось настаивать, то, значит, тех же прав они не имели. О привилегиях епископов Римского, Александрийского, Антиохийского (правило 6) и о чести Иерусалимского (правило 7) ясно сказано в решениях Собора. Почему же не названы в правилах епископы тех диоцезов, примат которых нужно было отстаивать? Видеть в словах 6-го правила: «... и в иных областях да сохраняются преимущества Церквей» указание на Асию, Понт и. Фракию будет некоторой натянутостью. Даже если понимать это указание в свете 2-го правила Второго Вселенского Собора. где данные диоцезы уже названы, условность до конца не будет снята. Под «иными областями» отцы могли иметь в виду и области Северной Африки (Карфаген) или Северной Италии (Милан). Короче говоря, нельзя ни отрицать того, что отцы Первого Вселенского Собора в своих определениях предполагали «преимущества Церквей» в Асии, Понте и Фракии, ни утверждать тем более, с такой решительностью, как это делает автор.

В третьей главе митрополит Максим обращает внимание читателя на факты, содействовавшие возвышению Константинопольского епископа, а именно: положение его как столичного епископа, его посредничество между императором и приезжавшими в столицу по своим делам епископами; наличие при нем в Константинополе «постоянного синода», поднимавшего авторитет столичного епископа перед другими иерархами; личный авторитет выдающихся епископов Константинополя (например, святителя Иоанна Златоуста).

Иначе говоря, автор стремится показать, что с IV века Константинополь становится не только политическим центром империи, но и новым центром «Церквей Восточного государства», «первым центром Кафолической Церкви греческого Востока», «духовным центром» и т. д. Заявления эти известны, но для доказательства их справедливости автор нередко или приводит факты сомнительного характера, или произвольно их изъясняет. Так, в уста святителя Григория Богослова митрополит Максим вкладывает следующие слова: «Он (то есть святой Григорий.— К.. С.) считает ее (Константинопольскую Церковь.— К. С.) вторым пламенем во всей земле, которое сияет в сердце нового Восточного государства». Подобного выражения у святого Григория я не обнаружил. В произведении, на которое ссылается автор, есть очень хорошие отзывы святителя о Константинопольской Церкви, но иного характера: он именует ее «благочестивым престолом» и «досточестным престолом».

Далее митрополит Максим утверждает, что Константинопольский епископ принимал апелляции недовольных иерархов, «ибо он имел на это власть, как указывает епископ Визийский на заседании Четвертого Вселенского Халкидонского Собора». Однако епископа «Визийского» в списках участников Собора не значится'.

В 394 году в Константинополе при участии ряда епископов, в том числе Александрийского Феофила и Антиохийского Флавиана, под председательством Константинопольского Нектария состоялся Поместный Собор. Это событие рассматривается автором как первый случай осуществления «примата власти» Константинополя и утверждение порядка, установленного 3-м правилом Второго Вселенского Собора. Однако возможно и иное толкование, во-первых. Собор происходил в пределах юрисдикции Нектария, и председательство принадлежало ему как правящему епископу; во-вторых, ему было предоставлено преимущество чести перед другими восточными святителями на Втором Вселенском Соборе. Автор также усваивает святителю Иоанну Златоусту в равной мере власть как над диоцезами Понта, Асии, Фракии, так и за пределами Византийской империи — в «варварских» странах. Однако под «варварскими» странами следует понимать лишь те народы, которые были обращены в христианство благодаря миссионерским трудам святителя. Сам автор упоминает о том, что «святой Иоанн Златоуст придавал исключительное значение своим миссионерским трудам, которые он осуществлял в варварских странах».

Дальнейшие рассуждения митрополита Максима вызывают новые возражения.

Сопоставляя 7-е правило Первого Вселенского Собора и 3-е правило Второго Вселенского Собора, автор, «толкуя» слова 7-го правила «порядок чести» (в славянском: «последование чести») и 3-го правила «примат чести» (в славянском: «преимущество чести»), усматривает существенные отличия: в первом случае он видит предоставление Иерусалиму только чести (без изъятия из-под власти Кесарии Палестинской), а во втором -- предоставление Константинополю и власти (то есть изъятие из ведения Ираклии). Тенденциозность здесь очевидна.

Изъясняя 2-е правило Второго Вселенского Собора, митрополит Максим справедливо замечает, что оно было направлено против Александрийского епископа, притязавшего на власть вне своего диоцеза, в частности вмешивавшегося в дела Константинополя, что, безусловно, было антиканонично. Однако для Константинопольского епископа у автора другая мерка. «Каждый раз,— пишет он,— как этого требовали нужды Церкви — независимо от того, приглашали ли его, или же он действовал по собственной инициативе,— он вмешивался не только в дела трех диоцезов: Понта, Асии и Фракии, но и в дела трех патриарших престолов».

Интересно, что иногда аргументы автора, которые он приводит в защиту своей теории, приобретают обратный смысл. Например, подчеркивая исключительное место Константинополя, автор упоминает о том, что Константинопольский Синод с согласия императора потребовал, чтобы два противника — Кирилл Александрийский и Иоанн Антиохийский — прибыли в Никомидию для примирения. Однако встреча не состоялась. а это значит, что восточные иерархи отстаивали свою самостоятельность, невзирая на согласованные действия императора и столичного епископа.

Что касается действий Константинопольского Синода, «который,— по словам митрополита Максима.— усиливал авторитет столичного епископа в глазах тех, кто к нему обращался», надо заметить следующее. Согласно древним церковным правилам (см,: 34-е Апостольское правило и 9-е правило Антиохийского Собора), епископ, даже имеющий привилегии или «начальствующий», обязан решать дела не единолично, а вместе с другими епископами. Константинопольский епископ, который не имел своего митрополичьего округа и не мог созывать епархиальных соборов, начал проводить заседания так называемого Синодос эндимус«, то есть домашнего, местного Синода, состоявшего из епископов разных мест, находившихся в данный момент по каким-либо церковным делам в Константинополе. Поскольку в эти синоды попадали епископы разных диоцезов, то и дела рассматривались на них самые разнообразные. Они «присвоили себе весьма широкую компетенцию. Отцы Собора с удивлением узнали, что Анатолий Константинопольский, следуя этому обычаю, принял к рассмотрению дело епископов Фотия Тирского и Евстафия Виритского, подлежавших юрисдикции архиепископа Антиохийского,— и решил это дело»2.

Четвертая глава книги митрополита Максима посвящена истолкованию канонических определений Четвертого Вселенского Собора. Суть рассуждений автора сводится к тому, что Константинополь в силу этих определений становится на Востоке арбитром при решении споров, возникавших в областях, «подчиненных другим престолам», надеждой и опорой Восточных Церквей. Так, по утверждению автора, в 9-м и 17-м правилах под выражением «экзарх великия области» подразумеваются «те, которые позже будут именоваться Патриархами, а не митрополиты диоцезальных областей». Константинопольскому епископу также позволено «учреждать ставропигиальные церкви в областях, подчиненных другим престолам, где еще не были освящены храмы».

Однако с древних пор и до сегодняшнего дня мнения по поводу того, как понимать наименование «экзарх великия области», расходятся. Одни (Вальсамон и др.) видят в экзархе будущего Патриарха, другие (Зонара ' и проч.) — митрополита. Думаю, что правда на стороне последних. К такому выводу приводит анализ 28-го правила того же Собора в его взаимосвязи с правилами 9-м и 17-м, где не обозначается, каких «великих областей» имеются в виду экзархи.

28-е правило ясно и определенно указывает: Поитийской области, Асийской и Фракийской. Этим дополнением и разъяснением отцы Собора предупредили могущие возникнуть недоразумения. С другой стороны, именно диоцезы Понтийский, Асийский и Фракийский были известны в дни заседаний Четвертого Вселенского Собора как церковные центры. Несколько раньше наметился еще и четвертый церковный центр — Восточный диоцез. Историческая жизнь так сложилась. что в пределах последнего диоцеза возник Патриархат Иерусалимский. Вместе с тем, если под «экзархами» понимать «Патриархов», то нужно иметь в виду и папу Римского! Ведь ни в 9-м, ни в 17-м правилах не сделано никакой оговорки о Западной Церкви. Наконец, каноны решительно запрещают епископам вмешиваться в дела Церкви за пределами своей области (см.: Апостольские правила 34-е и 35-е; правила 6-е Первого Вселенского Собора, 2-е Второго Вселенского Собора, 20-е и 39-е Шестого Вселенского Собора, 9-е Антиохийского Собора, 3-е и 11-е Сардского Собора и др.). Комментируя 12-е правило Антиохийского Собора, Вальсамон заявляет, что решения Патриархов не подлежат апелляции.

В отношении утверждения об особенной привилегии Константинополя на «ставропигию» следует заметить, что, как заявляет сам автор, она основывается не на канонах, а «была утверждена давно существующим неписаным обычаем». Если и признать, что такой обычай существовал, то на смену ему пришел другой, также «давно существующий»: учреждать Предстоятелю ставропигию только в пределах своей Церкви, Патриархата. С тех пор как Русская Церковь получила автокефалию, неизвестен случай утверждения в ее границах «ставропигии» Константинополя. То же и в истории других Автокефальных Православных Церквей. Лишь во взаимоотношениях Константинопольской и Элладской Церквей по данному вопросу в какой-то мере сохраняются «неписаные обычаи».

Что касается ссылок автора в подтверждение своих выводов на гражданские законы, то их значение становится понятно, если вспомнить слова четвертого деяния Четвертого Вселенского Собора: «Против канонов никакой устав не будет иметь силы; пусть каноны отцов преобладают»3.

В главе пятой митрополит Максим дает определение канонам и говорит об их функции в жизни Церкви. «Каноны — это форма, в которой неизменная сущность Церкви воплощена в изменяющихся условиях истории». Функция канонов состоит в том, что они регулируют «жизнь Церкви в ее земном аспекте», выражают ее «неизменную сущность в изменяющихся условиях», указывают путь, «которым в данной ситуации вечная неизменная сущность Церкви должка выражаться». Каноны являются творением Церкви и как таковые не могут стоять «выше самой Церкви». «Поэтому,— заключает автор,— мы можем и должны модифицировать церковные законы, но только тогда, когда они перестают выполнять свою миссию, когда они, иначе говоря, перестают выражать жизнь вечной истины». Так Церковь и поступала. Например, Шестой Вселенский Собор 2-м правилом утвердил каноны девяти Поместных Соборов, а 16-м правилом исправил 15-е правило Неокесарийского Собора. Однако эта важная работа по изменению канонов должна «проводиться с большой осторожностью и только тогда, когда в этом появляется „большая необходимость", как на это справедливо указал Филарет, митрополит Московский». Древние каноны, отмечает автор, должны «использоваться как высший образец и как ключ к пониманию духа церковного управления».

Шестая глава посвящена доказательству того, что Константинополь имел особые права не только теоретически, но беспрепятственно пользовался ими и в церковной практике. Суть ее можно выразить словами автора: «Константинопольская Церковь всегда оказывала Автокефальным Церквам помощь иногда по своему собственному желанию, иногда по просьбе спорящих партий».

Митрополит Максим приводит целый ряд примеров такой «помощи»".

Однако в приведенных фактах трудно усмотреть обращение самих Церквей с просьбой к Константинополю. Зато все время подчеркивается, что Константинопольский Патриарх является господином над всей Церковью (из письма Патриарха Калиста 1 Патриарху Тырновскому в 1355 году), «главой не только своих близких, но и дальних членов и частей» (из акта избрания в Александрийского Патриарха Матфея при Патриархе Паисии II в 1746 году'), ему якобы вверяется «общая забота и надзор над всеми Церквами» (из акта избрания на Антиохийский престол Даниила при Патриархе Самуиле в 1767 году) и т. д. Есть только одно прямое документальное свидетельство, согласно которому Антиохийская Церковь сама обращалась с просьбой к Константинополю о помощи в разрешении внутренних проблем. Цитирую слова автора: «В 1859 году, после смерти Патриарха Мефодия, в формулировку прошения антиохийского духовенства к Вселенскому Престолу входили слова: „Мы просим синод Константинопольского Патриарха избрать для них Патриарха из духовенства Оттоманской столицы"». Однако и это свидетельство вызывает большое сомнение. Содержание его приводит к мысли, что «формулировка прошения» была составлена в Константинополе и навязана Антиохии.

Ярким примером неправильного истолкования фактов служит понимание автором отношений Константинополя с Русской Православной Церковью. По его словам, до 1453 года. хотя «Митрополит Российский проявлял почти патриаршую власть, но в трудных случаях обращался к Константинополю», и дальше приводятся случаи таких обращений. Лишь возникшие после 1453 года трудности, в частности «цезаропапизм московских правителей», якобы помешали Русской Церкви «часто обращаться за помощью к Константинополю», и ему продолжала подчиняться только Киевская митрополия.

Удивительное отношение к фактам. Ведь автору должно быть известно, что Русская Церковь до 1448 года зависела от Константинополя, а Киевская митрополия продолжала зависеть до 1686 года. Не «цезаропапизм» или что-либо иное является причиной изменения отношений двух Церквей, а объявление автокефалии Русской Православной Церкви.

Совершенно неприемлемо также и обвинение в расизме, возводимое автором на Поместные Православные Церкви. Если ряд Церквей назван по имени какойлибо нации, то это еще не является свидетельством расизма. Лучшим примером может быть Русская Православная Церковь — Церковь многонациональная.

Осуждение церковной организации по национальному принципу («филетизма»), вынесенное на Константинопольском Соборе 1872 года, которое упоминает