Том 1. После раскола

За 900 с лишним лет, прошедших со времени крещения Руси, Русская Церковь знала до 1922 года только один великий раскол, потрясший сверху донизу все здание Церкви, - старообрядческий раскол XVII века. С тех пор давно уже в Русской Церкви никто не думал о возможности нового раскола. Еще полгода назад никто не думал о возможности раскола, еще в апреле, когда уже стали поговаривать о расколе, Введенский и Боярский определенно заявили, что "раскола нет", а есть "разномыслие". И вот раскол стал фактом к вечеру 18 мая 1922 года.

В этот вечер в одном из номеров гостиницы, где остановился Введенский, собралось несколько духовных лиц: помимо Введенского, Белкова и Калиновского, здесь появились еще два человека: один из них - это наш "старый знакомый" В.Н.Львов, бывший обер-прокурор Синода во Временном правительстве. В дни гражданской войны В. Н. Львов отсиживался в Крыму, потом уехал за границу. В 1921 году он становится сменовеховцем и в конце года вновь появляется в Москве. Такой же шумный, крикливый, самоуверенный, как был, В. Н. Львов снова начинает увиваться вокруг Православной Церкви, стремясь заработать на начинающемся расколе политический капитал. Вскоре после Львова в гостиницу прибыл тучный, невысокого роста старик, при его появлении все почтительно встали и подошли под благословение. Это был преосвященный Леонид, епископ Вернинский, который, согласно резолюции патриарха, должен был временно принять дела Московской епархии.

88

Обновленческое движение Русской Церкви изобилует анекдотами. Неожиданное появление епископа Леонида во главе раскола - это, безусловно, из всех этих анекдотов - самый забавный.

Епископ Леонид (в миру Евгений Дмитриевич Скобеев) был типичным представителем старорежимного епископата. За 72 года своей жизни (он родился в 1851 году) епископ никогда не только не выражал никаких симпатий обновленцам, но, наоборот, всегда был крайним консерватором и убежденным монархистом. "Каждым третьим словом, которое он произносил, было: государь-император", - рассказывал А. И. Введенский. Окончив в свое время Военно-юридическую академию, Евгений Дмитриевич в течение долгого времени был офицером, служа в частях, стоявших в Царстве Польском. Приняв после смерти невесты монашество и став магистром богословия, о. Леонид проделал обычный путь высокопоставленного монаха: будучи в течение длительного времени ректором Виленской духовной семинарии, он был хорошо известен патриарху Тихону. В 1920 году он был рукоположен во епископа - викария Владимирской епархии, а в 1921 году был назначен епископом Вернинским (гор. Верный - Алма-Ата). Он не смог поехать в свою епархию, так как связь Москвы со Средней Азией была в это время из-за гражданской войны крайне затруднена. Когда возник план церковного переворота, питерцы и примкнувший к ним С.Калиновский оказались перед трудно преодолимым препятствием: не было ни одного епископа, который согласился бы их возглавить. Правда, заядлым обновленцем был издавна епископ Антонин Грановский, но, как мы видели, он до самого последнего времени не давал окончательного согласия на сотрудничество с живоцерковниками. Кроме того, этот человек, независимый, смелый, обладающий темпераментом бунтаря, всегда возбуждал в живоцерковниках чувство, близкое к страху, "никогда нельзя было знать, что он выкинет" (выражался А. И. Введенский).

89

Тут-то и всплыло неожиданно имя захолустного епископа, случайно проживавшего в то время в Москве. Епископ Леонид был удобен для живоцерковников и еще в одном отношении: имя Антонина, "смутьяна" и бунтаря, было слишком одиозным, оно могло сразу насторожить патриарха; имя же решительно ничем не замечательного епископа Леонида придавало всей живоцерковной затее в глазах патриарха сравнительно безобидный характер. Так или иначе, теперь епископ Леонид был единственным человеком, который придавал совершившемуся перевороту видимость законности. А. И. Введенский (от петроградской группы) и С. Калиновский (от имени московского "прогрессивного" духовенства) почтительно приветствовали в его лице главу нового церковного управления. Затем началось "распределение портфелей". А. И. Введенский и В. Д. Красницкий (все еще не вернувшийся из Ярославля) были назначены заместителями председателя, С. Калиновский и Е. Белков были назначены членами Высшего церковного управления. В. Н. Львов дал понять, что он мог бы оказать очень ценное содействие новому Управлению, так как имеет опыт в церковной реформации. Намек, однако, "не поняли" и в состав Управления В. Н. Львова не включили. А. И. Введенский сообщил, что на другой день патриарх должен быть переведен в Донской монастырь и новое Управление начнет функционировать в Троицком подворье. Тут же было решено, что тотчас после водворения в подворье Управление поведет переговоры с епископом Антонином о совместной работе, не включая его, однако, в свой состав. Так окончилось 18 мая 1922 года - первый день раскола Русской Церкви.

Второй день раскола ознаменовался также рядом событий: рано утром из Ярославля явился страшно недовольный тем, что действовали без него, В. Д. Красницкий. Он тут же предложил включить в состав Высшего Церковного Управления прот. Поликарпова, которого он считал своим сторонником. Это предложение было принято.

90

В ночь на 19 мая из Троицкого подворья был вывезен Святейший патриарх Тихон. Перевезенный в Донской монастырь, патриарх был заключен под строжайшей охраной, в полной изоляции от внешнего мира, в небольшой квартирке над монастырскими воротами, в которой раньше жили архиереи, находившиеся на покое. Только один раз в день, в 12 часов, заключенный патриарх выходил на балкон; каждый раз при этом он видел вдали группы людей, склоняющих головы при его появлении; им он издали посылал благословение. В таких условиях предстояло ему пробыть ровно год.

Днем 19 мая члены Высшего церковного управления, или, как его начали сокращенно называть, ВЦУ, переехали в Троицкое подворье. Здесь их ждал сюрприз: в розовой гостиной - в той самой, в которой их принимал накануне патриарх, их встретил Антонин Грановский, который безапелляционно заявил, что он решил возглавить новое Высшее церковное управление, открыл первое заседание и сразу начал всем распоряжаться, ведя себя так, точно он находился в завоеванной стране. Инициаторы церковного переворота не решились возражать, а А. И. Введенский даже выразил по этому поводу свою радость. Так начал функционировать новый высший орган Русской Церкви. Не приходится долго говорить о том, что этот орган не имел никаких канонических оснований для своего возникновения. Резолюция патриарха, на которую любили ссылаться обновленческие канонисты, уполномочивала троих священников (Введенского, Белкова и Калиновского) лишь принять канцелярию для передачи ее заместителю патриарха митрополиту Агафангелу. Что касается епископа Леонида, то он был уполномочен только управлять одной Московской епархией до прибытия в Москву епископа Иннокентия, правда, митрополит Агафангел в Москву, как мы увидим, не прибыл; однако живоцерковники даже не подождали возвращения из Ярославля Красницкого - и тут же сформировали свое ВЦУ. Впрочем, идеологи "Живой Церкви" обычно не

91

очень настаивали на ее каноничности - в то время в ходу был термин: "церковная революция". Бывают в истории церкви, говорили живоцерковники, такие моменты, когда канонические нормы неприменимы. Сама грандиозность задачи - обновление церкви вполне искупает все канонические погрешности. Во всем этом идеологи "Живой Церкви", безусловно, были правы. Беда, однако, в том, что, как увидим ниже, ВЦУ с первых же дней своей деятельности стало проводить глубоко ошибочную, идейно порочную линию.

В первые же дни после сформирования ВЦУ перед деятелями раскола встала трудная задача: надо было разъяснить рядовому духовенству и верующему народу смысл совершившегося переворота. 23 мая состоялась первая встреча членов ВЦУ с московским духовенством: в этот день состоялось собрание духовенства Хамовнического района. Введенский и Красницкий, выступившие с докладом, были встречены обструкцией; духовенство этого района категорически отказалось поддерживать ВЦУ. Примерно такая же картина наблюдалась и в других районах. Представители питерской группы несколько раз совершали литургию в московских храмах, однако всякий раз, как только кто-либо из них начинал говорить проповедь, слова проповедника перекрывались протестами верующих - каждое подобное богослужение превращалось в скандал; милиция являлась постоянным гостем на этих служениях. Не лучше обстояло дело и на диспутах. Обновленческих ораторов прерывали криками, осыпали ругательствами, бомбардировали оскорбительными записками.

О той атмосфере, которая господствовала тогда на диспутах, дают довольно верное представление два объективных наблюдателя: толстовец Ив. Трегубов, сотрудничавший тогда в "Известиях", и писательница О. Форш.

"- Правительство, объявляемое вами безбожным, - говорил Антонин 10 июня 1922 года в Московской консерватории, - предоставляет нам полную свободу, как во внутренней, так и во внеш-

92

ней организации. Оно требует от нас только того, чтобы мы не враждовали против него. Если же Троицкое подворье до сих пор страдало, зажималось в тиски, то только потому, что оно было явно оппозиционно по отношению к советской власти... Широкие массы верующих, воспитанные на старых основах царизма, жалуются на власть, что она прижимиста, но почему? Потому что вы ершитесь против нее. И я уверен, что если бы Врангель пришел к нам, то духовенство с хоругвями вышло к нему навстречу.

- Верно! - кричат одни. - Неверно! - кричат другие. Поднимается сильный шум. - Вы не хотите сознаться, - говорит Антонин. - ...Особенно много неприятного нам пришлось выслушать о расстреле пяти человек из одиннадцати, приговоренных к расстрелу, и главным виновником сочли меня. Нет, друзья, виноват в расстреле не я, а вы (крики: "Вы"). И доказательство этому следующее: я ставлю себе в заслугу, что я спас по крайней мере шесть человек (громкие аплодисменты). Когда был произнесен приговор, я имел беседу с властями и ходатайствовал о помиловании и смягчении участи осужденных. Мне сказали, что помиловать всех нельзя, и спросили, за кого я ходатайствую. Я ответил, что мне все одинаково дороги, и я прошу всех их помиловать. После того здесь, в этом зале, были два диспута. Вы не стеснялись высказывать антисоветские настроения и этим отяготили судьбу осужденных... В заключительном слове Антонин огласил следующую, полученную им записку: "Лжеепископ Антонин, мерзавец и убийца. Идти против большевиков - это признать Христа и Ему служить". При личном свидании со мной Антонин передал мне и другие записки. Большинство из них ругательные. Но есть и сочувственные". (Известия, 1922, 11 июня, №128, с.З. Трегубое. Задачи новой церкви.)

Не менее колоритно изображает один из диспутов, происходивших летом 1922 года в Петрограде с участием А. И. Боярского и А. И. Введенского, Ольга Форш.

93

"Темно в окнах. Взволнованы, - читаем мы в ее рассказе "Живцы", - необычайны солдатские лица, бороды староверов рядом с матросами и буденовскими шапками. Полна зала вздохов, волнений. То тут, то там возгласы: "Без Агафангела рукоположение неправильно! Патриарх не благословил..." На эстраде любимый рабочий батюшка (конечно, Боярский). Кричит одна: перекрестись, батюшка, священнику речь крестом начинать. Вскинул назад волосы, чуть улыбнувшись, перекрестился рабочий батюшка и снова апокалиптическое, как заклинание, имя: А-га-фан-ге-ла".

Говорит главный (Введенский) в черном подряснике, в белых башмаках. Крест кокетливо, на тонкой цепочке, чуть-чуть, как брелок. Революционно - нет, митингово - говорит об изъятии ценностей, о черносотенной пропаганде, о Соборе в Карловцах, где духовенству предложена была тактика белых генералов: восстановить дом Романовых. От быстроты то воздетых, то опущенных рук струятся складки подрясника, широкий рукав общелкивает запястье, голос пронзительно бьет по слуху. В конце речи он побеждает, большинство вовлекается в истерический его вихрь... Протоиерей кончил речь. Вдруг, побледневший, он выкликнул: "Какая гибель, какая пустота в душе без Христа!" Как-то покачнулся, минуту казалось - упадет и забьется. Нет, дошел. Сел и вдруг жалко улыбнулся. Улыбка, беспомощная и замученная, на миг сделала его похожим на одного из безумных апостолов Врубеля". (Форш О.Д. Летошний снег. М.-Л., 1925, с.113-114.)

Положение ВЦУ, надо сказать, было нелегким: крайне недоброжелательно и недоверчиво встреченное верующим народом, оно должно было выслушивать выговоры и властные окрики и с другой стороны.

"Войдя в стены Троицкого подворья, новое ВЦУ, к сожалению, проявило микроскопическую долю революционной энергии, - свысока поучал ВЦУ расстрига М. Горев в яв-

94

но инспирированной свыше статье. - В деле полного устранения нынешней правящей клики епископов оно не сделало почти еще ничего. В этом отношении обер-прокурор при Временном правительстве действовал смелее и решительнее. Окруженное контрреволюционным кольцом приходских советов ВЦУ должно было действовать гораздо смелее и решительнее, чем Львов. Конечно, очень хорошо, что священник Красницкий, заглянув под кровать архиепископа Никандра, обнаружил там, вместе с английскими и американскими мешками, очень тонкую ниточку, тянувшуюся из патриаршего подворья к заграничным капиталистам и биржевикам, но было бы еще лучше, если бы тот же священник Красницкий заглянул в провинциальные углы и везде пресек самую возможность со стороны церковных князей контрреволюционных мятежнических посланий и воззваний... Утверждение Президиумом ВЦИК приговора в отношении пяти осужденных из одиннадцати, приговоренных московским Губревтрибуналом к высшей мере наказания, должно не только отрезвить некоторые горячие контрреволюционные поповские головы, но и преподать уроки элементарной политической азбуки новому ВЦУ. Оно должно почище выметать свои авгиевы конюшни. В дальнейшем оно должно сделать совершенно невозможными какие-либо мятежнические действия со стороны правящей епископской клики..." (Известия ВЦИК, 1922, 2 июня, №121, с. 2, Горев Мих. Агония церковной контрреволюции.)

ВЦУ не осталось глухим к "увещеваниям" Мих. Горева и его покровителей. Тотчас после сформирования нового органа реформаторы принялись за борьбу с контрреволюцией. Главную роль в этой борьбе взял на себя заместитель председателя ВЦУ протоиерей В. Д. Красницкий. Уже в первые дни существования ВЦУ выработался известный шаблон в деятельности заместителя председателя. Обычно о. Красницкий выступал с докладом на собрании духовенства того или иного благочиннического округа. В своем докладе В. Д. Красницкий излагал историю возникновения ВЦУ,

95

его структуру и его задачи. Говорил он ясно, спокойно, хорошим литературным языком, но без всякого пафоса и воодушевления; свою речь он обычно иллюстрировал документами, которые вынимал из объемистого портфеля, лежавшего всегда против него на кафедре. Если бы не ряса и наперсный крест, могло бы показаться - хозяйственник из треста делает доклад на производственном совещании. После доклада начинались прения и предлагалась резолюция. Главные оппоненты Красницкого через несколько дней обычно арестовывались и высылались из Москвы. Таким образом был выслан, например, протоиерей Счастнев, особенно рьяно возражавший Красницкому на собрании духовенства Хамовнического округа 23 мая 1922 года. Надо сказать, что Красницкий не только не скрывал того, что пишет на своих идейных противников политические доносы, но даже это ставил себе в особую заслугу. Часто он открыто угрожал с кафедры своим противникам, что об их контрреволюционной деятельности будет сообщено гражданской власти. Если учесть, что, согласно живоцерковной фразеологии, ВЦУ являлся органом "церковной революции", а Красницкий, разумеется, главным революционером, то это означало, что Красницкий фактически грозил политическими доносами всем инакомыслящим. В качестве примера подобных доносов можно привести хотя бы постановление ВЦУ от 6 августа 1922 года, принятое по настоянию В. Д. Красницкого. "В связи с контрреволюционной агитацией, ведущейся около храма Христа Спасителя в Москве и в самом храме, постановлено: а) считать причт храма виновным в допущении агитации и непринятии мер к недопущению таковой; б) протоиереев: настоятеля храма Арсеньева, Хотовицкого и Зотикова перевести в Семиреченский край в распоряжение местного духовного начальства; в) просить Наркомат юстиции произвести следствие о контрреволюционной деятельности при храме Христа Спасителя". (Живая Церковь, 1922, №6-7.) Интересно отметить, что

96

настоятелем храма Христа Спасителя, на место прот. Арсеньева, был назначен никто иной, как сам "революционнейший" о. Красницкий. С июня 1922 года Красницкий, выполняя желание Мих. Горева, начинает "заглядывать" в медвежьи углы; совершать гастроли в провинцию. Здесь он действует теми же методами, что и в Москве. Можно указать, например, что посещение Красницким городов Тулы и Ярославля сопровождалось многочисленными арестами среди духовенства. Если учесть при этом, что арестовывались далеко не все те, на кого доносили Красницкий и его друзья, что из тех, кто был арестован по его доносу, многие потом освобождались, так как органами ГПУ не было найдено причин для репрессий, то вряд ли можно удивляться тому, что имя Красницкого вскоре стало одним из самых ненавистных имен для всей русской церкви. "Никто не компрометирует нас так, как Красницкий", - говорил Введенский. Между тем именно Красницкий стал главным лидером ."Живой Церкви", оттеснив на задний план в первые месяцы после переворота всех остальных руководителей. "Агитация и организация!" - таков лозунг, провозглашенный им с церковной кафедры. По его инициативе был учрежден особый институт уполномоченных ВЦУ, которые назначались фактически самим Красницким из священников-живоцерковников, пользующихся доверием власти, в тесном контакте с которой они действовали. Уполномоченный ВЦУ по Московской области был "сам" В. Д. Красницкий, по Петрограду - прот. о. Михаил Гремячевский и т.д. Такими методами приводили непокорное духовенство к верности новой церковной власти. О том, насколько принципиальными людьми были "обращенные" таким образом в "Живую Церковь" духовные лица, можно судить хотя бы по двум следующим примерам: в журнале "Живая Церковь" №2 сообщалось, что Ревтрибунал гор. Иваново-Вознесенска постановил привлечь к ответственности за сокрытие церковных ценностей местного епископа Иерофея, "занявшего крайне реакционную позицию". Однако в №3,

97

вышедшем через две недели, уже была напечатана статья Иерофея "Нужен ли патриарх", выдержанная в духе стопроцентной живоцерковной идеологии. Таким образом, для "перемены позиции" епископу понадобилось ровно две недели. Как тут не вспомнить гоголевского смотрителя богоугодных заведений, который хвастался тем, что больные у него, "как мухи, выздоравливают".

Такой же "победой" главного "смотрителя" "Живой Церкви" В. Д. Красницкого было обращение им "в свою веру" епископа Белевского Виталия (будущего обновленческого первоиерарха). Всякий, кто знал преосвященного Виталия в какой бы то ни было период его долгой жизни, может засвидетельствовать, что он всю жизнь был крайним консерватором, который не только никогда не помышлял ни о каком обновлении Церкви, но даже (по ограниченности своего кругозора) не мог понять, что подразумевается под этим термином. Это не помешало ему номинально возглавлять обновленческую церковь на протяжении 12 лет. Сразу после посещения Тулы В. Д. Красницким епископ Виталий становится ярым живоцерковником. Большинство духовенства и рядовые верующие, однако, с негодованием отворачивались от живоцерковников, особенно болезненно была воспринята попытка "Живой Церкви" укорениться в Петрограде. Здесь мы подходим к одной из самых мрачных и трагических страниц в истории Русской Церкви; к сожалению, долг честных историков не позволяет нам ее пропустить.

Первым вопросом, который встал сразу же после сформирования ВЦУ перед вождями "реформации", был вопрос о подчинении Управлению Петроградской церкви. Вопрос этот имел сугубое значение, так как Петроград тогда еще не утратил своего значения церковной столицы, он все еще был главным центром религиозной интеллигенции в России; кроме того, Петроград являлся колыбелью обновленческого движения - и от того, как будут приняты там "московские новости", зависело многое. Между тем из Питера

98

приходили в Москву тревожные вести: говорили о резко отрицательном отношении к перевороту митрополита Вениамина, о сдержанном отношении к нему питерских церковных либералов. А. И. Боярский - самый авторитетный после Введенского лидер обновленчества - не только отказался в свое время выехать вместе с членами петроградской группы в Москву, но и при известии о сформировании ВЦУ занял весьма сдержанную позицию. 24 мая было принято решение послать в Петроград А. И. Введенского; при этом ВЦУ рассчитывало не только на популярность знаменитого проповедника в кругах питерской интеллигенции, но и на личную его близость к митрополиту Вениамину. Он выехал в Петроград в тот же день, с вечерним поездом, имея в кармане следующий документ:

"Российская Православная Церковь. Высшее Церковное Управление. Москва. Троицкое подворье. №17. 24 мая 1922 года

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Дано сие протоиерею Александру Иоанновичу Введенскому, настоятелю церкви Захарии и Елизаветы в Петрограде в том, что он, согласно резолюции Святейшего Патриарха Тихона, является полномочным членом ВЦУ и командируется по делам церкви в Петроград и другие местности Российской Республики.

За Пред. ВЦУ: епископ Леонид,

Печать. Секретарь: Невский.

(См.: Введенский. Церковь и революция, Пгр., 1922, с. 23.)

25 мая 1922 года А. И. Введенский, тотчас по приезде в Петроград, явился к митрополиту. Тревожно было в это время в Александро-Невской Лавре, где жил митрополит. Только что происходило вскрытие мощей святого благоверного князя Александра Невского, которое, впрочем, про-

99

шло без особых инцидентов. Несколько дней назад митрополит получил известие о том, что он привлечен к суду за сопротивление изъятию из храмов ценностей, и с него была взята подписка о невыезде из Петрограда. Митрополит, однако, был совершенно спокоен и по обыкновению служил почти каждый день литургию в своей крестовой церкви. В тот день был праздник Вознесения Господня, и митрополит служил литургию в соборе. Он казался несколько утомленным; однако принял Введенского сразу; он говорил вежливо, но холодно, без обычной ласки, и, благословив своего когда-то любимого священника, не дал ему обычного целования. Несколько смущенный в начале беседы, А. И. Введенский затем быстро пришел в себя и произнес перед митрополитом целую речь (ее можно было бы повторить и перед десятитысячной аудиторией). Митрополит слушал молча и только тогда, когда А. И. Введенский показал свой мандат, задал вопрос: "А почему здесь нет подписи Святейшего патриарха?" - "Но зато ВЦУ есть, а патриаршая резолюция дана черным чернилом на белой бумаге", - быстро сказал Введенский, но митрополит, поднявшись, молча благословил священника и отпустил его движением руки...

А через несколько дней, в воскресенье 28 мая 1922 года, с церковных амвонов было оглашено следующее послание митрополита к своей пастве:

"ПОСЛАНИЕ К ПЕТРОГРАДСКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ПАСТВЕ

Да все едины будут, яко же Ты, Отче, во Мне и Аз в Тебе, да и тии в нас едино будут (Иоанн 17,11).

Тревожно бьются сердца православных, волнуются умы их. Сообщение об отречении Святейшего Патриарха Тихона, об образовании нового высшего церковного управления, об устранении от управления епархией Петроградского митрополита и т.п. вызывает ве-

100

ликое смущение. Вместе с вами, возлюбленная паства, переживаю сердечную тревогу, со скорбью наблюдаю волнение умов и великое смущение верующих. Чувствую вашу чрезвычайную потребность слышать слово своего архипастыря по поводу всего переживаемого церковью. Иду навстречу этой потребности. От Святейшего Патриарха никакого сообщения об его отречении и учреждении нового высшего церковного управления до сего времени мною не получено, поэтому во всех храмах епархии по-прежнему должно возноситься его имя. По учению церкви епархия, почему-либо лишенная возможности получить распоряжение от своего Патриарха, управляется своим епископом, пребывающим в духовном единении с Патриархом. Епархиальный епископ есть глава епархии. Епархия должна быть послушна своему епархиальному епископу и пребывать в единении с ним. "Кто не с епископом, тот не в Церкви", - говорит муж апостольский Игнатий Богоносец. Епископом Петроградским является митрополит Петроградский. Послушаясь ему, в единении с ним - и вы будете в Церкви. К великому прискорбию, в Петроградской церкви это единение нарушено. Петроградские священники: протоиерей Александр Введенский, священник Владимир Красницкий и священник Евгений Белков, без воли своего митрополита, отправились в Москву, приняв там на себя высшее управление церковью. И один из них, протоиерей А.Введенский, по возвращении из Москвы, объявляет об этом всем, не предъявляя на это надлежащего удостоверения Святейшего Патриарха. Этим самым по церковным правилам (Двукр. собор; прав. Вас. Великого) они ставят себя в положение отпавших от общения со святой церковью, доколе не принесут покаяния пред своим епископом. Такому отлучению подлежат и все присоединяющиеся к ним. О сем поставляю в известность протоиерея А.Введенского, свящ. В. Красницкого и свящ. Е. Белкова, чтобы они покаялись, и мою возлюбленную паству, чтобы никто из них не присоединялся к ним и через это не отпал от общения со святой церковью и не лишил себя ее благодатных даров.

Слушайтесь Пастыреначальника нашего Господа Иисуса Христа. Да будете все едины с вашим архипастырем. Чтобы

101

никто из вас не погиб, слушайте своего епископа со слов Господа. "Слушающий вас Меня слушает" (Лк. 10,16). Блюдите единение веры в союзе мира (Ефес. 40,3). И Бог любви и мира да будет с вами.

Вениамин митрополит Петроградский,

15/28 мая 1922 г. "

(Петроградская Правда, 1922, 30 мая, №118.)

А на другой день, в понедельник 29 мая 1922 года, Петроград облетела весть об аресте митрополита. Он гулял в этот день, как ежедневно, на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры - побывал на могиле блаженного Матфея, когда запыхавшийся келейник принес ему известие о том, что в митрополичьей канцелярии происходит обыск. Перекрестившись, митрополит пошел в канцелярию, в которой несколько человек рылось в бумагах. А. И. Введенский также был здесь - в качестве представителя ВЦУ он явился принимать канцелярию. Завидев митрополита, он подошел к нему под благословение. "О. Александр, мы же с вами не в Гефсиманском саду", - спокойно сказал владыка, не давая своему бывшему любимцу благословения, а затем все с тем же спокойствием выслушал объявление о своем аресте.

Митрополит был арестован 29 мая 1922 года, и в тот же день вступил в обязанности управляющего Петроградской епархией викарный епископ Ямбургский Алексий (впоследствии Святейший патриарх).

Историки сродни гробокопателям: им очень редко приходится иметь дело с живыми людьми. "История не любит живых имен", - говорил еще Н.М.Карамзин, основоположник русской историографии. В тех же случаях, когда, в порядке исключения из правила, историку приходится иметь дело с живыми людьми, он обязан, как и всегда, говорить правду и только правду, независимо от того положения, которое занимает здравствующий исторический деятель. Постараемся не отступить от этого принципа и в данном случае [14]. Мы не будем излагать здесь биографию патриарха, так как она неоднократно и достаточно полно из-

102

лагалась на страницах "Журнала Московской Патриархии"; укажем, в частности, на статью "Первосвятитель Русской Церкви" (к восьмидесятилетию патриарха Алексия), в которой жизненный путь юбиляра описан достаточно подробно и тщательно. В те дни, когда Русская Церковь праздновала восьмидесятилетие своего предстоятеля [15], были написаны также следующие строки, которые мы нынче считаем целесообразным привести здесь.

"НЕОПУБЛИКОВАННАЯ СТРАНИЦА ИЗ ЖИЗНИ ПАТРИАРХА АЛЕКСИЯ

Я Анатолий Левитин, православный христианин, отвечая за каждое написанное здесь слово перед Богом и своей совестью, взирая на образ Божией Матери Иверской, пишу следующее.

В 1921 году я слышал от Александры Васильевны Волковой, проживавшей в Ленинграде по 3-й Линии Васильевского острова, 10, кв. 8, следующее: Александра Васильевна, хорошо и давно знавшая епископа Алексия, рассказывает, что тотчас после его вступления в должность управляющего Петроградской митрополией, он был вызван в некое нецерковное учреждение (помещавшееся по Гороховой ул., 2) и ему был предъявлен ультиматум: трое священников, отлученных митрополитом от церкви, должны быть восстановлены в своих правах - в противном случае митрополит будет расстрелян. Епископ Алексий, ссылавшийся сначала на свою некомпетентность, затем просил дать ему неделю на размышление. Эта просьба епископа была удовлетворена. Затем, на протяжении недели, происходили совещания в Епархиальном совете, причем по указанному вопросу мнения разделились. Викарные епископы - собратья владыки Алексия - также не могли установить по этому поводу единой точки зрения. В конце концов, в Епархиальном совете победила та точка зрения, что необходимо идти на все для спасения жизни владыки-митрополита. Через несколько дней епископ Алексий информировал близких ему людей о том, что им принято решение восстано-

103

вить в общении с церковью отлученных - А. И. Введенского и его товарищей. При этом родной отец епископа Алексия В.А.Симанский сказал своему сыну: "Ты, Алексий, должен заручиться официальным документом за подписью членов Епархиального совета". Однако епископ отверг этот совет, заявив, что требовать документ означало бы демонстрировать недоверие к духовным лицам.

В результате епископ Алексий составил соответствующее послание к петроградской пастве (текст его см. ниже).

Когда епископ узнал, что митрополит Вениамин все же приговорен к расстрелу, он разрыдался, как ребенок.

Все сказанное мне А.В.Волковой, умершей в феврале 1932 года, вполне подтверждается тем, что я слышал впоследствии от А. И. Введенского, а также от двух ныне здравствующих иерархов [16] Русской Православной Церкви.

9 ноября 1957 года".

Как бы то ни было, 4 июня 1922 года в праздник Троицы в Лаврском соборе среди молящихся распространялось следующее воззвание епископа Алексия:

"Обращение к петроградской православной пастве.

В настоящее время петроградская православная паства находится в чрезвычайном волнении, которое в иных местах переходит в открытые выступления, как мне официально сообщено государственной властью и некоторыми представителями духовенства, в выступления, явно нарушающие общественный порядок и тишину, навлекающие подозрения в политических побуждениях.

Такие обстоятельства могут принести губительные последствия для всей церкви. Новые беды и испытания лягут не только на прямых виновников нарушения общественного порядка, но, может быть, и на многих невинных в чужих преступлениях.

Я обращаюсь ко всем верующим с архипастырским призывом к миру. Мир имейте и любовь христианскую между со-

104

бой и успокойтесь в сознании, что я, как архипастырь ваш, стою на страже блага церкви и уповаю с Божьей помощью это благо охранить и дать мир, к которому так стремится душа христианская.

Одним из поводов к волнениям и смущениям послужило, между прочим, известное послание митрополита Вениамина от 15 мая, где он объявляет отпавшими от церковного общения протоиерея Александра Введенского и всех присоединившихся к нему. Основанием к этому посланию для Владыки была недостаточная наличность доказательств в том, что протоиерей Александр Введенский участвует в Высшем Церковном Управлении, имея на то благословение Патриарха Тихона. Рассмотрев данные, представленные мне прот. А. И. Введенским, и приняв во внимание новые доказательства, что такое благословение имелось налицо, я нашел возможным как непосредственный и законный преемник Владыки Митрополита Вениамина по управлению Петроградской епархией подвергнуть это дело новому рассмотрению. Протоиерей Введенский представил мне прошение, в коем он свидетельствует, что он желает быть верным сыном Православной Церкви, пребывает в каноническом общении со своим епископом и что сам он никогда не прерывал этого общения и просит разрешить то тягостное недоразумение, которое произошло в настоящее время в связи с его действиями. Владыка Митрополит сам считал достаточным для восстановления общения с прот. Введенским и теми, кто с ним действовал, представления ими исчерпывающих доказательств того, что они имели благословение Святейшего Патриарха.

Ввиду исключительных условий, в какие поставлена Промыслом Божиим церковь петроградская, и, не решаясь подвергнуть в дальнейшем мире церковном какого-либо колебания, я, призвав Господа и Его небесную помощь, имея согласие Высшего Церковного Управления, по преемству всю полноту власти замещаемого мною Владыки Митрополита, принимая во внимание все обстоятельства дела, при-

105

знаю потерявшим силу постановление Митрополита Вениамина о незакономерных действиях прот. Александра Введенского и прочих упомянутых в послании Владыки Митрополита лиц и общение их с церковью признаю восстановленным. В тяжелую минуту церковных смут соединимся в любви друг к другу, будем молиться, чтобы грядущий православный церковный Собор успокоил все мятущееся и дал новые благодатные силы всем нам служить Господу и миру церковному. "Тем же убо, - по апостолу, - мир возлюбим и яже к созиданию друг ко другу". (Римл.14,19)

Управляющий Петроградской епархией Алексий,

епископ Ямбургский.

Настоящее обращение благословляется прочитать во всех церквах.

Епископ Алексий.

В праздник Троицы 4 июня 1922 года А. И. Введенский уже совершал литургию в своей церкви, а вечером выступал перед многотысячной аудиторией во Дворце Урицкого (бывший Таврический дворец). -

Аршинные буквы афиш извещали о предстоящем выступлении знаменитого оратора, имя которого в эти дни облетело всю мировую прессу; толпы людей осаждали подъезд дворца, - в большом зале бывшей Государственной Думы, под восторженные крики "психопаток", выходил на трибуну прославленный вития, а недалеко, через несколько улиц, в тюремных камерах томились митрополит Вениамин, которому Введенский был в значительной степени обязан своей карьерой, 84 петроградских священника и большое количество представителей религиозной интеллигенции. Является величайшей загадкой, каким образом А. И. Введенский - добрый, сердечный человек, к тому же - искренне религиозный, мог с такой непостижимой легко-

106

стью переступать через людское горе - слезы и кровь. И думается, что разгадка в том опьяняющем действии, которое оказывал на него успех... "А вы знаете, хорошо быть триумфатором, хорошо..." - говорил он одному из авторов как-то с мечтательной улыбкой, видимо, вспоминая свои прошлые "триумфы". Эта болезненная жажда успеха странно сочеталась у него с религиозным порывом. "Если взять мою внутреннюю жизнь, то она вся полна света, и внешним выражением ее является успех, иногда триумфальный успех", - записывал он 12 сентября 1939 года в дневнике, в день своего пятидесятилетия.

Успех был необходим его мятущемуся декадентскому сознанию, как единственное, что могло примирить его с пустотой жизни.

Жизнь пуста, безумна и бездонна,

Выходи на битву, старый рок!

И в ответ - победно и влюбленно

В снежной мгле поет рожок.

А. Блок

Серебряный рог - рог успеха - пел Введенскому вечером 4 июня 1922 года. В этот день одаренный проповедник превзошел самого себя. Его речь, впоследствии изданная отдельной брошюрой под заглавием "Церковь и революция" [17], звучит даже в стенограмме; произнесенная с кафедры эта речь буквально заворожила слушателей. Оратор начал с праздника Троицы - праздника, который является днем рождения Церкви (мы приводим выдержки из этой речи, так как брошюрка, изданная около 40 лет назад тиражом в пять тысяч экземпляров, уже давно стала библиографической редкостью).

"Церковь Христова, церковь Господня выходит перед нами юной, прекрасной девушкой, - пламенно импровизировал оратор, - в светозарной одежде, с белыми лилиями в руке. Как ясен ее взор, сколько огня любви в ее поступках. И мы видим это победное шествие юной невесты Христовой. Церковь Христова вошла в мир, чтобы из вер-

107

тепа, из кабака сделать его светоносным чертогом нездешней правды... А ведь в сущности предприятие апостолов - будем говорить языком человеческим - было по своему замыслу безумием: 12 рыбаков, малограмотных, закидывающих свои неводы в спокойные галилейские воды, выходят со всемирным неводом поймать все человечество. Перед ними был гордый Рим, перед ними были культурные Афины, против них была вся цивилизация, все Платоны с их достижениями, вся красота античной культуры, вся мощь римской государственности и, наконец, весь пышный букет мистических и иных ересей и сект, что такой волной заливают римское государство к моменту появления христианства.

Какое новое слово могло христианство сказать миру? Какую новую правду, новую истину могли эти грязные, неученые 12 галилейских рыбаков представить? И помните то слово, с которым вышел к Господину Истины античный мир в лице Пилата? Вот перед ним стоит Истина, сама Истина, вся сплошь написанная огненными заглавными буквами, а скептический, холодный ум много думавшего, много видевшего и ничему не верившего римлянина холодно бросает: что есть истина? И не ожидая ответа, поворачивается Пилат, чтобы осудить Христа. Разве мы не имели все основания полагать, что, когда ученики этой единой Истины, конечно, без конца слабейшие, чем сама эта Истина, войдут и скажут не одному Пилату, а всем Пилатам, всей античности: с нами истина, то вот эта античность должна была бы так же повернуться спиной к этим галилейским рыбакам и сказать: что есть истина? А мы видим, наоборот, мы видим, как шатается престол за престолом в римском государстве, как одна попытка за другой задушить христианство кончается ничем. Мы видим Домицианов и Диоклетианов с сверкающим мечом, чтобы сразить зарвавшихся безумцев, и мы слышим из глубины веков, слышим этот звон, трагический и страшный, с которым падают эти мечи из рук Домицианов и Ди-

108

оклетианов. Кто вырвал этот меч? Какой новый меч противопоставило христианство этой силе язычества? Та же самая истина, ибо, если апостолы были слабы как человеки, если они были иногда просто неграмотны, они были теми, кто верили в истину, шли за истиной, обладали истиной, и эта истина победила мир. Это была истина любви. Они бросили в мир это благословенное имя Непостижимого Бога - Любовь. Это так просто. Это так просто, но и так трудно; это так трудно, но и так радостно; это так радостно и так пленительно, что весь мир поверил этому, - и к IV веку мы видим у ног Иисуса Христа склоненным весь мир... Так было. А дальше? Дальше случилось роковое, неизбежное - раз это было, ибо в истории нет ничего случайного. Это знаем все мы - и верующие, и неверующие. Мы видим, как подошли к Церкви Господней льстивые, как подошли к Церкви Господней лукавые, как подошли к Церкви Иисусовой не полюбившие ее, а только сказавшие: люблю тебя. Или, как прекрасно заметил один учитель христианский: "За Церковью Господней стали ухаживать не ради ее красоты, а ради ее приданого". Церковь стала такой огромной силой, что из политических соображений стало в высокой степени важным для византийских императоров видеть в церкви не некоторую, хотя бы и священную оппозицию, но свою сначала союзницу, а потом... пленницу; оковало государство Церковь, и на белоснежные одежды невесты Господней - смотрите внимательно! – наклады-

109

ваются кандалы и цепи. К Церкви Господней подходят все эти византийские, лонгобардские, франкские монархи, они приносят добычу - золото и серебро и те драгоценности, что в неправедных боях добывали силой воинской, они приносят ей, как дар, они золотят ее купола, они драгоценностями расцвечивают ее стены, они дают ей бесконечное количество земель и рабов, но... Посмотри, разве ты не видишь, когда какой-либо льстивый император целует благоговейным поцелуем руку невесты Господней, он в то же время накладывает на нее кандалы и цепи, пусть золотые... Церковь попадает в плен к государству. Церковь держится скованной, в клетке. Да, эта клетка громадная; она такая большая, что может показаться, что ее нет... Да, кандалы, оковы и цепи, они не железные, не стальные, чтобы сразу было видно их безобразие. Они, может быть, подобны тонкой паутинке золотой ниточки, но она металлическая и держит крепко.

И попала птица Господня в руки человеческие, и не могла она больше взлетать орлиными крылами своими, не могла парить она больше над миром и возвещать миру правду. Были отдельные голоса святых, праведных и богоносных, здесь и там говорящих и кричащих и убегающих в пустыни, чтобы не видеть этого порабощения Церкви государством. Это были те немногие путеводные огни, что все горели и горят в небе церковном. Но это меньшинство, а большинство - большинство стало благополучно прислуживать, служить и выслуживать милости у всевозможных императоров и королей, будь то Византия, будь то Западная Франция или наша северная русская церковь... И вот в эту минуту проходят передо мной эти богоносные праведники, эти смиренные русские святые: Ионы, Филиппы, Сергии Радонежские, подвигами своими спасавшие себя и других, молящиеся, постящиеся, забывшие себя и отдающие свою душу в едином порыве любви к Богу. Радостно знать, что в книге истории нашей есть эти солнечные страницы, такие солнечные, что когда касаешься до них, то потом кажется, что эти грешные пальцы тоже сквозят, тоже светятся их теплом и светом. И все же вспоминается мучительное и мрачное, с чем перемешиваются эти немногие страницы" (с. 5-9).

После этого пламенного предисловия А. И. Введенский рассказал аудитории об уже известных нам из предыдущей главы обстоятельствах раскола. Овации были дружными, не совсем приглядная действительность потонула в волнах пламенного красноречия. Несколько иначе встретили

110

А. И. Введенского на собрании петроградского духовенства, которое происходило в эти же дни в Сергиевом подворье на Фонтанке. Здесь его перебили на первом же слове. Крики и шум заглушили "пламенное красноречие".

"Представьте себе, - вспоминал А. И. Введенский, - я им хотел сказать: в ваших интересах я действовал, ваши глупые головы спасал. Куда там, зарычали, как звери, двинулись на меня с кулаками. Ну, я вижу, надо убираться. Смотрю, вблизи меня знакомый священник, тоже окончивший университет; беру его под руку: о. Серафим, пойдемте. А он мне: я с вами никуда не пойду, - вырвал руку и отошел. И вот стою я один перед разъяренной толпой. Тут подскочил ко мне Боярский - старый друг. "Что такое, что такое; я пойду с тобой, о. Александр, иди-ка за мной". Распростер руки и кричит: "Отцы и братья! человека не троньте! человека не троньте!" - и провел меня к выходу. Вышли на лестницу - а там полным-полно разъяренного народа. Какие-то две женщины подскочили ко мне и истерически крикнули: "О.Александр, спасите владыку митрополита!" - я положил им руку на голову - и опрометью бежать - гонятся за мной. Представляете себе картину: какой-то молодой священник в белом подряснике и плисовых сапогах бежит по Невскому, а за ним с диким ревом толпа: "Бей! Лови! Держи его!" Наконец я вскочил на ходу в трамвай и уехал..."

9 июня 1922 года в Государственной филармонии началось рассмотрение дела митрополита Вениамина, а также группы духовных лиц и мирян, привлеченных к ответственности по обвинению в сопротивлении изъятию церковных ценностей.

Все было по сложившемуся в то время трафарету: зал, битком набитый людьми, выделанно суровые лица судей, представители прокуратуры с картинно-революционной внешностью (нарочитые простые френчи, подпоясанные ремнем) и фигуры старых, буржуазных адвокатов, точно пришедших сюда прямо из старого Петербурга, совершающих

111

(при зевоте судей) глубокомысленные экскурсы в область психологии. В процессе петроградских церковников "в качестве обвинителя" выступал приехавший из Москвы Красиков, главным защитником был старая петербургская знаменитость Бобрищев-Пушкин. На скамье подсудимых сидело несколько десятков человек; состав подсудимых поражал своей разношерстностью еще более, чем на таком же процессе в Москве. Казалось, ничто в мире не могло бы соединить столь различных людей. Наряду с двумя владыками - митрополитом Петроградским Вениамином и епископом Ладожским Венедиктом (Плотниковым) - на скамье подсудимых находились настоятели Исаакиевского собора протоиерей Л. Богоявленский, Казанского собора - Н. К. Чуков (впоследствии митрополит Ленинградский Григорий), Измайловского собора - о. Чельцов, Троице-Сергиева подворья - архимандрит Сергий (бывший член Государственной Думы от фракции националистов Шеин), благочинный Бычков - цвет петроградского духовенства; далее следует упомянуть крупных представителей петроградской интеллигенции: профессора уголовного права Новицкого (председателя правления православных приходов), бывшего петербургского присяжного поверенного Ковшарова, проф. Военно-юридической академии Огнева и др. - и рядом с ними церковная мелкота - консисторские чиновники и канцеляристы. На месте защиты - рядом с почтеннейшим Бобрищевым-Пушкияым - восседал А. И. Введенский, который еще в своей знаменитой речи в Таврическом дворце публично объявил, что он берет на себя защиту митрополита Вениамина; он также просил отдать ему на поруки митрополита, но ему в этом было отказано. Удалось взять на поруки лишь престарелого протопресвитера Дернова.

- Я думал, - рассказывал впоследствии А. И. Введенский, - построить защиту на психологическом анализе характера митрополита; трудно было представить себе более некомпетентного в политике человека, чем митрополит. Вот я и хотел изобразить трагедию благочестивого, доброго

112

монаха, которым вертели, как хотели, церковники, и думаю, что защитил бы - да вот не пришлось...

Действительно, А. И. Введенскому не пришлось выступить на этом процессе, хотя его речь была бы, вероятно, очень эффектна; однако эффект, который он произвел после первого заседания, превзошел все ожидания. Когда публика спускалась с лестницы, внизу, около дверей, раздался истошный крик и звук падающего тела - это упал с окровавленной головой А. И. Введенский, в которого был брошен какой-то женщиной огромный булыжник; пострадавшего священника увезли в карете скорой помощи, а задержанная женщина оказалась экзальтированной богомолкой. На все вопросы она отвечала, что Введенский - дьявол. Этот случайный инцидент произвел большое впечатление: в журнале "Живая Церковь" была напечатана статья В. Д. Красницкого: "Первомученик живой церкви". Покушение на жизнь А. И. Введенского характеризовалось как акт террора со стороны старой церкви, и, вероятно, это злосчастное покушение значительно усугубило приговор, вынесенный обвиняемым на процессе.

Процесс происходил в накаленной атмосфере - к его концу в качестве свидетелей допрашивались вожди "Живой Церкви": А. И. Боярский, давший сдержанные показания и избегавший касаться роли отдельных лиц в деле сопротивления изъятию церковных ценностей, и В. Д. Красницкий, использовавший положение свидетеля для произнесения большой речи (суд его не прерывал.), в которой он пропагандировал "Живую Церковь" и обрушивался на контрреволюционное духовенство.

4 июля 1922 года суд удалился на совещание. Через 23 часа, 5 июля, был вынесен приговор, согласно которому митрополит Вениамин, епископ Венедикт, архимандрит Сергий, протоиереи: Н.Чуков, Чельцов, Богоявленский, Бычков, профессора Новицкий и Огнев, присяжный поверенный Ковшаров - всего 10 человек - были приговорены к расстрелу; остальные обвиняемые присуждались к

113

различным срокам наказания [18] .

Здесь бы хотелось поставить точку. К сожалению, мы не можем этого сделать: нам предстоит рассказать еще об одном ужасном факте, по поводу которого можно сказать словами Гамлета: "Страшно! За человека страшно мне". На другой день после того, как были вынесены в Петрограде смертельные приговоры, Высшее Церковное Управление приняло следующее позорное постановление, которое легло отвратительным несмываемым пятном на все обновленческое движение:

"ВЦУ, выслушав приговор Петроградского Ревтрибунала о бывшем петроградском митрополите Вениамине и других вместе с ним обвиняемых священнослужителях и мирянах Петроградской епархии, постановило:

1) бывшего петроградского митрополита Вениамина (Казанского), изобличенного в измене своему архипастырскому долгу - в том, что авторитетом своего архиерейского сана он участвовал во враждебных действиях, направленных против умирающего от голода народа, и своими воззваниями волновал пасомых, доверившихся его архиерейскому слову, от чего создавались мятежи и уличные столкновения и, пользуясь своим иерархическим положением, фальсифицируя канонические правила церкви, требовал действий, нарушающих христианский долг помощи, и тем привел к осуждению и тюремному заключению целый ряд подчиненных ему священнослужителей и мирян, лишить священного сана и монашества" (Живая Церковь, 1922, №5-6, с. 12).

Этим же постановлением лишались сана все другие осужденные на смерть священнослужители, а приговоренные к расстрелу миряне отлучались от церкви. Трудно подыскать в истории другой пример столь ярко выраженной человеческой подлости. В то же время про это чудовищное постановление можно сказать словами Талейрана: "Это было хуже, чем преступление, - это была ошибка".

Даже самый страшный враг обновленческого движения не

114

мог бы придумать ничего, что в такой степени оттолкнуло бы от обновленчества широкие массы. "Я вас видеть не могу, на вас кровь митрополита Вениамина, если вы дружите с обновленцами", - возбужденно говорила одному из авторов очень религиозная женщина, когда он семнадцатилетним юношей, увлекшись проповедями А. И. Введенского, стал приверженцем обновленческого раскола.

Кто, однако, несет ответственность за это постановление? В журнале "Живая Церковь" это постановление напечатано без подписи. Однако на той же странице помещено ходатайство ВЦУ о помиловании осужденных по петроградскому процессу, принятое в том же заседании. Это ходатайство подписано следующими лицами: епископами Антонином и Леонидом, епископом Иоанном, В. Красницким, протоиереями М. Поликарповым и К. Мещерским, управляющим делами прот. Е. Белковым. Нет ни малейшего сомнения в том, что инициатором постановления был В. Д. Красницкий. Возникает вопрос, почему же это постановление появилось без подписей? И тут мы берем на себя смелость высказать одно предположение, конечно, отнюдь не навязывая его нашим читателям. Председателем ВЦУ был в это время епископ Антонин Грановский, совершенно оттеснивший от руководства епископа Леонида. Позиция Антонина в этот период хорошо известна: он с самого начала резко выступал против Красницкого и его методов, отказываясь подписывать многие документы, продиктованные Красницким, - весьма возможно, что он отказался подписать и это постановление. В настоящее время [в 1960 г.] в Москве есть человек, который мог бы пролить свет на все обстоятельства, при которых это постановление было принято. Таким человеком является некий Константин Мещерский [умер в 1968 г.], которого считают протоиереем, служащий в храме Всех Святых в Москве на Ленинградском проспекте. Это единственный оставшийся в живых участник этого зловещего заседания ВЦУ 6 июля 1922 года. От него, однако,

115

трудно ожидать, чтобы он рассказал правду. Дело в том, что Константин Мещерский, носящий маску протоиерея, является на самом деле отъявленным провокатором, на совести которого немало жертв. Так, например, во времена Берии благодаря его ложным доносам был арестован и почти отбыл десятилетний срок наказания московский врач Александр Петрович Попов, впоследствии полностью реабилитированный, а также целый ряд других лиц.

Фигура Константина Мещерского символична: в этот первый месяц обновленческого раскола широким потоком потекли к "Живой Церкви" провокаторы и честолюбцы, подхалимы и моральные дегенераты. "Живая Церковь" стала ассенизационной бочкой русской церкви", - с сердечной болью восклицал Антонин Грановский.

*

"А-га-фан-ге-ла!" - такие крики раздавались в те времена на диспутах, как писала Ольга Форш.

Митрополит Ярославский Агафангел действительно был в то время, согласно патриаршей резолюции, юридическим главой Русской Православной Церкви. Это одно уже делает его исторической личностью, и историк церковной смуты обязан рассказать о нем.

Митрополит Агафангел (в миру Александр Лаврентьевич Преображенский) родился в 1855 году в семье протоиерея Тульской епархии. Будучи в 1922 году почти семидесятилетним старцем, митрополит Агафангел прошел к этому времени долгий и многотрудный жизненный путь. Окончив в 1881 году Московскую духовную академию, Александр Лаврентьевич женится на своей землячке, дочери тульского священника, и 15 августа 1881 года получает назначение в город Раненбург Рязанской губернии в качестве учителя латинского языка местного духовного училища. 7-го

116

декабря 1882 года его переводят в город Скопин в качестве смотрителя тамошнего духовного училища. Тихий, ровный по характеру, спокойный человек, Александр Лаврентьевич никогда не помышлял о духовном звании и, вероятно, так и провел бы всю жизнь в каком-нибудь Скопине около своей любимой жены, но вскоре его неожиданно постиг тяжелый удар: в 1884 году в один день умерла его жена и маленький сын. 7 марта 1885 года Александр Лаврентьевич принимает монашество с наречением ему имени Агафангел - вестник любви.

10 марта 1885 года новопостриженный инок был рукоположен в иеромонахи, а 4 декабря 1886 года он назначается в далекую Сибирь, инспектором Томской духовной семинарии; 14 декабря он возведен в сан игумена. Молодой монах оправдывает свое новое имя, отличаясь своей исключительной любовью к детям. "Вы, дети, - трогательно говорил он впоследствии, будучи уже архиепископом Ярославским, при посещении одной из школ, - наша радость, наше счастье и наша печаль. Вы наше будущее. Мы сходим со сцены и передаем нажитое нами вам. Оглядываясь назад, мы видим свои ошибки. Дай вам Бог избежать их". (См.: Ярославские епархиальные ведомости, 1914, №7.) 20 января 1888 года он назначается ректором Иркутской духовной семинарии, а 15 июля 1889 года появляется указ о бытии ему епископом Киренским, викарием Иркутской епархии. 10 сентября 1889 года происходит епископская хиротония. Вопреки обыкновению, эта хиротония происходит не в Петербурге, а здесь же, в Сибири, в монастыре под Иркутском. Хиротония совершена епископом Томским Макарием и местным иркутским владыкой. Вскоре епископ Агафангел назначается в Тобольск. Он остается в Сибири до 1903 года, когда переводится в Ригу. Здесь в 1906 году епископ зарекомендовал себя как либеральный и гуманный архипастырь: благодаря его стараниям была спасена большая группа молодых людей, приговоренных военно-полевым судом к смертной казни. По-

117

сле краткого пребывания затем на Виленской кафедре архиепископ Агафангел указом от 2 января 1914 года переводится в Ярославль на место архиепископа Тихона.

"Вы любили его, прошу вас и меня принять в любовь свою", - такими словами начал свою деятельность в Ярославле новый владыка". (Ярославские епархиальные ведомости, 1914, №3, с.139.) Владыка Агафангел действительно пользовался любовью духовенства и мирян Ярославской епархии, которой он правил в течение долгих лет, сначала в сане архиепископа, а с 1918 года в сане митрополита.

Получив известие о назначении его заместителем патриарха, митрополит Агафангел занял (на первый взгляд) странную позицию: не приезжая в Москву и оставаясь в Ярославле, он в течение целого месяца не подавал о себе никаких вестей. Когда в первые дни раскола в Ярославль приехал В. Д. Красницкий, владыка дал ему уклончивый, ни к чему не обязывающий ответ. Так же уклончиво отвечал он и другим живоцерковникам, которые к нему обращались. В этом отношении интересен разговор, который имел с ним ярославский протоиерей П. Н. Красотин, также примкнувший к "Живой Церкви" (впоследствии крупный обновленческий деятель), в присутствии епископа Ростовского Иосифа (Петровых).

"- Правда ли, что вы назначены местоблюстителем патриаршего престола? - спросил я митрополита Агафангела.

- Да, - и показал патриарший указ.

- Каким образом вы станете управлять церковью, когда в Москве учреждено ВЦУ?

Агафангел стал уверять, что там собрались неведомые ему лица, которые через месяц отбудут на свои места, и он с честью займет их место.

- Ваше Высокопреосвященство! Вы как будто живете на другой планете: ужели вы не знаете, как страдает Церковь, и откладываете свой отъезд на месяц?

- Я поеду в Москву через неделю, когда устрою здешние дела.

118

- Какие дела? Ведь у вас на этот счет есть викарии, могущие управлять в ваше отсутствие.

- Вы, о. Красотин, очень горячи, через месяц я торжественно приеду туда.

- А если случится что-нибудь недоброе?

- Ничего не случится.

- Не следует ли передать управление церковью старейшему епископу, раз вы не можете управлять ею?

- На это патриарх не уполномочил меня, и я не знаю, кто - старейший.

- Оставьте себе на всякий случай преемника.

- Вы беспокоитесь за церковь больше меня, а учить вам меня не следует. Вы предатель церкви".

(Вестник Священного Синода, 1925, 25 января, №1, с. 1-2.)

Поведение митрополита Агафангела действительно является совершенно необъяснимым, если не знать одной детали: в течение месяца велись секретные переговоры между Е.А.Тучковым и митрополитом Агафангелом. Е.А.Тучков, которого ВЦУ считало своей главной опорой, в переговорах с митрополитом выражал желание как можно скорее отделаться от этого несолидного учреждения и поддержать Агафангела. Однако и от Агафангела ожидался ряд уступок; он должен был заявить об отходе от политической линии патриарха Тихона. После месячных переговоров, видя, что дело не сходит с мертвой точки, митрополит Агафангел неожиданно обратился к русской церкви с воззванием, отпечатанным в какой-то подпольной типографии и очень быстро разошедшимся по Москве и по другим городам.

119