О митрополите Ленинградском и Новгородском Никодиме (Ротове), тогда ещё архимандрите, я впервые услышал летом 1959 года от ездившего в Москву прихожанина и вместе с тем регента и псаломщика нашей оксфордской церкви, впоследствии профессора русской кафедры одного из английских университетов Е.Е.Ламперта. До этого мне приходилось мельком читать в Журнале Московской Патриархии о пребывании и деятельности архимандрита Никодима в Иерусалиме в качестве начальника Русской Духовной миссии, но я как-то мало вникал в эти сообщения. Так вот, Е.Е. Ламперт вернувшись из Москвы, куда он ездил по литературным делам мне рассказал: "Вы знаете, во Внешнем отделе Патриархии сейчас назначен новый заместитель председателя Отдела митрополита Николая (Ярушевича) молодой архимандрит Никодим. Неприятная и противная личность".
     - Он произвёл на Вас такое впечатление? - спросил я.
     - Нет, я его не видел, - ответил Ламперт - но так говорят о нём в Москве в церковных кругах!
     Очевидно, Ламперт слышал такие отзывы от лиц, близких к митрополиту Николаю (Ярушевичу), в то время председателю Отдела внешних церковных сношений, что указывает на то, что уже тогда между ними назревал конфликт. Как бы то ни было, рассказ Ламперта произвёл на меня впечатление, запомнился и создал предубеждение против будущего митрополита Никодима. С ним нужно быть осторожным подумал я.
     Лично я впервые встретился с архимандритом Никодимом (будущим митрополитом), в июне 1960 года в Оксфорде. Я был только что назначен епископом Брюссельским и Бельгийским, до этого я был викарным епископом Западно-Европейского Экзархата с пребыванием в Париже. Фактически я ещё не успел вступить в управление Бельгийской епархией, когда получил известие о предстоящем прибытии в Англию монашеской делегации из России и одновременно пожелание Владыки Антония из Лондона, чтобы я приехал для участия в приёме делегации. Что я и сделал, отправившись из Парижа в Оксфорд. До этого я в течение восьми лет обслуживал местный оксфордский православный приход в качестве иеромонаха и архимандрита.
     Монашеская делегация в составе архимандрита Никодима - главы делегации, архимандрита Филарета (будущего митрополита Киевского) и иеромонаха Варфоломея (впоследствии архиепископа Ташкентского) приехала в Англию по приглашению англиканских монашеских общин. Это был ответный визит англиканским монахам, которые до этого побывали в России (Владыка Василий не любил писать - СССР) по приглашению Московской Патриархии. Архимандриту Никодиму было тогда тридцать лет, остальные члены делегации были немного старше, но архимандрит Никодим явно занимал руководящее положение, что, в прочем было для него вполне естественным как для главы делегации.
     Не буду подробно описывать двухнедельное пребывание архимандрита Никодима в Англии, это выходит за рамки настоящего рассказа, да и годы изгладили многие подробности; остановлюсь только на некоторых моментах личного характера. К нам в Оксфорд монашеская делегация прибыла в субботу 16 июня 1960 г. Они остановилась в англиканском монастыре Каули-Фаверс (здесь же остановился и я), служили воскресную всенощную и литургию в нашей Патриаршей церкви, помещавшейся в доме святителя Григория Нисского и преподобной Макрины. Вечером за ужином, в тесном кругу, завязался разговор на экуменические темы. Милица Владимировна, жена профессора Оксфордского университета Николая Михайловича Зернова, спросила архимандрита Никодима, как он смотрит на совместную молитву с инославными и в частности с англиканцами. Ответ архимандрита Никодима был очень сдержанным и вместе с тем показательным, насколько его взгляды эволюционировались впоследствии "Каноны Православной Церкви - сказал он - запрещают всякое молитвенное общение с лицами, не принадлежащими к ней, и я строго придерживаюсь этого правила. И поскольку до сих пор не было никакого церковного постановления, я не молюсь, когда бываю в инославных храмах. Но вообще весь этот вопрос о совместной молитве и экуменизме обсуждался в Синоде. Так что будем ждать, что будет постановлено".
     Ответ этот не удовлетворил присутствующих, и Милиция Владимировна обратилась ко мне с вопросом: "А Вы Владыко, что думаете?" "Апостол Павел, (сказал я) пишет -Непрестанно молитесь! -Я не понимаю, почему мы должны прекратить эту непрестанную молитву, когда бываем в инославном храме! Но лично я, стараюсь молиться не совместно с инославными, но сам по себе"
     "Слушайте, слушайте, что говорит Владыко!" - воскликнула Зернова. Архимандрит Никодим не возражал. Вообще он показывал уважение к моему епископскому сану и держался с некоторым смирением, хотя и с авторитетом.
     Вечером в воскресенье 20 июня в саду дома святителя Григория Нисского был устроен прием, пришло много народу, преимущественно англичане, среди них оксфордский епископ Карпентер, профессор университета, и много других гостей. Все три члена монашеской делегации выступили с автобиографическими речами на русском языке, тут же это переводилось на английский. Они рассказывали свой жизненный путь, кто они такие и прочее. Архимандрит Никодим, да и другие, говорили довольно гладко и сравнительно интересно. Я сказал об этом проф. Н.М. Зернову. "Да это так, - ответил тот, - но очень они это примитивно выражали. По-мужицки!" Академическому, профессорско-студенческому нашему приходу, да и вообще англичанам, было не так легко угодить.
     На следующий день наши гости уезжали в Лондон. И тут возник серьёзный вопрос с транспортом. Дело в том, что архимандрит Никодим категорически заявил, что он не согласен, чтобы водителями (шофёрами) на предоставленных делегации машинах были женщины. Англичане ответили, что это .... (в оригинале с правками Владыки текст не читаемый)....был неумолим. Один из гостей сказал: "У нас есть насчёт этого категорическое предписание из Патриархии, я не хочу попасть в скандал, чтобы нас потом сфотографировали и говорили, что мы разъезжаем с женщинами!"
     Думаю, что такая психология объясняется незнанием условий западноевропейской жизни, а отчасти просто нравами тогдашней Русской Церкви. Своего рода провинциализмом, ведь это было, чуть ли не первое путешествие архимандрита Никодима на Запад. Во всяком случае, впоследствии архимандрит Никодим "развился" и совершенно потерял свои предубеждения против женщин - шофёров.
     Я тогда тоже поехал в Лондон, если не ошибаюсь, в одной машине с ним и с архимандритом Филаретом. По дороге много беседовали о религиозной жизни в России, о положении Церкви и т.д., но сдержанно и довольно поверхностно. И он, и я избегали острых вопросов: я, - не желая при первом знакомстве ставить его в трудное положение, он - по свойственной ему осторожности и сдержанности. Среди другого он спросил меня "Почему Владыка Антоний (Лондонский) упорно отказывается посетить Москву, когда его приглашает Патриархия?" Я, ответил, что епископ Антоний боится своих прихожан, они будут его обвинять в "советофильстве", а есть и такие что отпадут к карловчанам. "Пускай Владыка Антоний не боится! - воскликнул архимандрит Никодим, - он не вернётся из Москвы большевиком".
     В субботу - воскресенье (25-26 июня) владыка Антоний, я и вся монашеская делегация служили вместе всенощную и литургию в лондонском Патриаршем приходе. Особых воспоминаний у меня от этой службы не сохранилось, кроме того, что на ней хорошо проповедовал архимандрит Филарет. Почему не проповедовал сам архимандрит Никодим (как глава делегации) мне сказать трудно.
     Уже через несколько дней после этого монашеская делегация вернулась в Москву, а я уехал в Париж, откуда вскоре отбыл в Брюссель. В Бельгии я пробыл недолго и 16 июля вылетел через Париж в Москву, куда был приглашён Московской Патриархией на праздник Преподобного Сергия. Подводя как бы итоги нашей первой встречи с архимандритом Никодимом, я могу сказать, что он произвёл на меня впечатление неглупого и способного человека, средне культурного и богословски образованного, интересного собеседника, но мне и в голову не приходила (тогда) его дальнейшая блестящая и головокружительная церковная карьера и даже то, что он может быть в ближайшее время хиротонисан во епископы. Он мне казался для этого слишком молодым. Вообще я должен признаться, что во многом недооценил тогда его умственные способности и даже душевные качества. Создались ли между нами в результате нашей встречи личные дружественные и откровенные отношения ? И да, и нет, отвечу я и ответ этот будет верен для всего периода наших отношений, с той только большой разницей, что если тогда "нет" преобладало над "да", то впоследствии и чем далее, тем более это "да" перевесило "нет". Но всецелого "ДА" мы так никогда и не достигли...
     Ещё до отлёта моего в Москву (проездом через Париж ) нас всех потрясли неожиданные известия. По непонятным для нас причинам митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич), второй человек после Патриарха Алексия и его общепризнанный преемник, всемирно известный своей деятельностью, был уволен 21 июня 1960 года от должности Председателя Отдела внешних церковных сношений и на его место назначен архимандрит Никодим. Более того, 10 июля, он был хиротонисан во епископа Подольского, викарного Московской епархии. И всё это происходило в то время, когда он с делегацией находился в Англии. Получается, что его назначение на должность председателя "иностранного отдела" произошло за восемь дней до отъезда в Лондон. Знал ли он о своём назначении? Трудно сказать, вероятнее, что да, но, во всяком случае, он о нём молчал и не делал на него ни малейшего намёка.
     В Париже в нашем Экзархате, отставка митрополита Николая вызвала большую тревогу, и хотя смысл и обстоятельства её были не вполне ясны, чувствовалось, что наступает какая - то беда для Церкви. И это ощущение оказалось верным! Начиналось хрущёвское гонение, оно началось на полгода ранее, но мы в Париже тогда этого не знали. Увольнение митрополита Николая было только его ярким проявлением.
     О моей поездке в Россию с 16- 30 июля 1960 года и о моих встречах, разговорах с епископом Никодимом я уже писал и не хочу их здесь повторять, хотя для характеристики его они дают яркий материал.
     (См. "Воспоминания о митрополите Николае (Ярушевиче)")

Вернувшись в Париж после поездки, я сделал в Экзархате подробный доклад о моих впечатлениях, о состоянии Церкви в России и о моих разговорах с митрополитом Николаем и епископом Никодимом. Известия о хрущёвском гонении, о котором на Западе в это время почти ничего не знали, всех в Экзаршем совете огорчило, а рассказы о моих встречах с епископом Никодимом усилили у нашего Экзарха отрицательное и даже враждебное чувство к его личности (которое впрочем, он имел и до этого). Скажу прямо, лично я этого чувства не мог вполне разделить. Конечно, роль епископа Никодима представлялась довольно некрасивой, ибо даже если он активно не участвовал в советской акции увольнения иерарха (а это наиболее вероятно в результате его пребывания в Англии), то он тем не менее и несомненно облегчил Куроедову и компании выполнение их намерений т.е. дав согласие занять место увольняемого митрополита. И Куроедов явно знал это заранее, знал также, что найдёт в лице епископа Никодима человека, более приемлемого для новых властей, чем митрополит Николай. Критика епископа Никодима в адрес уволенного митрополита Николая оправдывала во многом перед общественностью этот шаг. Тем не менее, объективность требует признать, что в этой критике личности и деятельности митрополита Николая епископ Никодим был во многом прав.
     Одна небольшая поправка к этому необходима, митрополит Николай, несмотря на все свои человеческие немощи, был очень талантливым образованнейшим человеком, выдающимся иерархом большого ума и обаятельной личностью! И самое главное, он был уволен вовсе не из-за своих личных или административных недостатков, а по требованию Советских властей, недовольных его борьбой с безбожием и его сопротивлениям хрущёвским гонениям.
     Епископ Никодим в будущем исполнил своё обещание, данное мне при нашем знакомстве и встречах, он был всегда доброжелательно настроен к Западно-Европейскому Экзархату и своё обещание держал.
     Тяжёлым камнем лежало, однако, на всех нас его вероятное участие в удалении митрополита Николая.
     Следующая встреча моя с епископом Никодимом произошла в Париже в ноябре 1960 года, куда он приезжал для участия в хиротонии во епископа Медонского архимандрита Алексия (Ван дер Менсбрюгге). Держал епископ Никодим себя скромно и ничем особенно не выдавался. Вполне естественно, - он был ещё только викарным епископом подольским. В алтаре он мне сказал, что осенью 1961 года состоится Всеправославное совещание на острове Родос и, что я буду назначен Патриархией, наряду с ним, быть представителем Русской Православной Церкви на этом Совещании.
     "Мы очень оценим, - добавил он, - Ваше участие в Совещании как человека, хорошо знающего греческий язык и вообще хорошо знающего греков, как прожившего много лет на Афоне. Надеюсь, мы будем сотрудничать по братски. "Я ответил, что он может на это рассчитывать и, что я сделаю всё, что в моих силах, на благо Церкви.
     И действительно я получил приглашение из Патриархии прибыть на Родосское совещание и в двадцатых числах сентября 1961 года вылетел из Парижа в Афины. Здесь я и встретился с владыкой Никодимом, незадолго до того возведённым в сан архиепископа Ярославского и Ростовского, а также с другими членами нашей делегации (епископом Алексием Таллиннским, протопресвитером Виталием боровым и т.д.) непосредственно прибывшими из Москвы.
     Должен заметить, что ещё до моего выезда раздался звонок А.С.Буевского (Моск.Патриархия) в Париж нашему Экзарху, владыке Николаю. Буевский спросил, будет ли приемлемо для меня, если во главе делегации будет поставлен архиепископ Никодим? Вопрос этот объясняется тем, что архиепископ Никодим был моложе меня и по епископской хиротонии, и по возведению в сан архиепископа, но вместе с тем ещё не был постоянным членом Синода, что давало бы ему старшинство. Владыка Экзарх, поговорив со мной, ответил от моего имени, что для меня это вполне приемлемо, ни за каким первенством я не гонюсь и даже считаю вполне нормальным, что во главе делегации будет человек непосредственно из Патриархии, знающий лучше меня настроения современной Русской Церкви и решения Синода в связи с Всеправославным совещанием. "Во всяком случае, - добавил Буевский - архиепископ Никодим будет во всём, совещаться с Владыкой Василием и действовать совместно с ним".
     Действительность, однако, показала, что совместная работа с архиепископом Никодимом, оказалась очень трудной. Объясняю это главным образом тогдашней его молодостью, ему было менее 32 лет. Сказывалась неопытность, и даже незрелость. (Уже гораздо позже на встречах, Всеправославных совещаниях мы работали дружно и по- братски) А сейчас он чувствовал себя, очевидно непрочно в новой для себя роли главы столь представительной делегации, может быть, боялся, что я займу его место и поэтому хотел всячески показать свою власть ! Старался вести все переговоры с греками сам, даже не уведомляя меня об их содержании. Однако он недостаточно знал по-гречески; болтать на простые житейские темы он научился в свою бытность в Иерусалиме, но вести богословский разговор или понимать богословский доклад он был не в состоянии. (Это он сам признавал), Несмотря на это он почему то избегал моей помощи в переводе, видимо чтобы на допустить меня к своим переговорам с греками, и пользовался переводчиком Моск.Патриархии Алексеевым, который знал только английский язык и почти был не знаком с богословскими терминами. Всё это началось ещё на пароходе, который вёз нас из Пирея на Родос. Архиепископ Никодим вел во время этого путешествия долгие переговоры с двумя греческими "тузами "константинопольской делегации, митрополитами Мелитоном Халкидонским и Хризостомом Мирликийским (Константинидисом). Переводил Алексеев, ни я, ни епископ Алексий Таллиннский не приглашались. По прибытии на Родос я заявил архиепископу Никодиму: "Владыко, Вы всё время ведёте какие-то переговоры с греками, о которых я даже не осведомлён. Это неудобно, я такой же член делегации, как и Вы".
     "Вы не правы, - ответил архиепископ Никодим, - это частные закулисные разговоры, каждый имеет право их вести". Я рассказал об этом другому члену нашей делегации, епископу Алексию. Он тоже был недоволен образом действия арх. Никодима. "Но Вы Владыко, имеете передо мной то преимущество, что можете выказать Ваше недовольство Никодиму, а я не могу" - заметил он.
     На том же пароходе, неожиданно, ко мне подошёл член болгарской делегации, епископ Парфений, большой ревнитель Православия и вместе с тем противник архиепископа Никодима.
     "Вы знаете - сказал он мне, - что вчера арх.Никодим говорил нам
     (болгарской делегации) против Вас! Говорил, что с Вами нужно быть очень осторожным, ничего Вам не рассказывать, так как Вы человек Западной формации и сказанное Вам станет всем
     известным". "Может быть, - ответил я, - но я никогда не говорю, кто мне это сказал".
     Нужно сказать, что на образ действий арх.Никодима оказывал большое влияние и давление член нашей делегации служащий "иностранного" Отдела Патриархии , некто И.В. Варламов, пренеприятная и нахальная личность. Видимо он был чекист, во всяком случае, присланный органами советских властей, чтобы наблюдать за действиями архиепископа Никодима и прочими членами делегации. Он всё время занимался пропагандой и рекламой советских порядков, а с нашими архиереями говорил, почему- то в начальническом тоне. Со мною он был корректен, хотя относился ко мне с трудно скрываемым подозрением. Как бы то ни было, я решил после моего разговора с архиепископом Никодимом ни во что самому не вмешиваться, никаких услуг не предлагать, а оставить архиепископа выпутываться самому, как он хочет.
     И такой образ действия принёс свои плоды, архиепископ Никодим был вынужден обращаться ко мне. Так на одном из первых заседаний Совещания, вернее даже перед началом его, он неожиданно даёт мне длиннейший документ на многих страницах и говорит: "Это официальная позиция Русской Православной Церкви по всем вопросам, касающимся Всеправославного Совещания. Я буду читать его по-русски абзацами, а Вы переводите по-гречески". Я мог бы, конечно возразить, что нельзя передавать такой важный документ в последний момент. Как член Московской Патриархии я должен быть заранее осведомлён и ознакомлен с ним, и то, что Вы от меня до сих пор его скрывали, некорректно. К тому же очень трудно и утомительно синхронно переводить текст такого сложного богословского содержания без предварительного с ним ознакомления....а поэтому (я подумал), обращайтесь к Вашему официальному переводчику Алексееву, он будет переводить на английский, а кто-нибудь из греков переведёт с английского на греческий. Но я не стал пререкаться с арх.Никодимом и согласился помочь ему переводом, сказав только, что сходу переводить трудно. На что он мне ответил "Ничего, я уверен, Вы справитесь". И действительно с Божией помощью я справился! Архиепископ Никодим это оценил и даже любил впоследствии рассказывать как точно я переводил, так как присутствующий на выступлении профессор Халкинской Богословской школы Фотиадис (знавший по- русски) имевший под руками текст выступления в оригинале, выражал удивление синхронности перевода и его правильности.
     Что касается самого содержания выступления арх. Никодима то оно носило, в общем, безупречно православный характер, ставило ряд вопросов важных для жизненных интересов Православия, отстаивало интересы Русской Православной Церкви в рамках всеправославного единства. К сожалению, там была и политическая часть с обычными полемическими выпадами против империализма, колониализма и т.д., сопровождаемыми очень резкими выражениями. Переводя эту часть доклада, я эти резкости систематически опускал. Архиепископ Никодим этого не заметил, но я ему сам потом сказал об этом: "я это сделал потому, что иначе Ваш доклад произвёл бы неблагоприятное впечатление "В ответ он сделал недовольную мину, но ничего мне не сказал. Он был достаточно умён, чтобы понять, что я говорю правду.
     Другой острый вопрос возник ещё в связи с обсуждением программы будущего Всеправославного Собора. Там бал пункт: Атеизм и борьба с ним. Был ещё пункт: Масонство и отношение к нему. Вопрос об атеизме и особенно о борьбе с ним обеспокоил арх. Никодима и ещё более "официального представителя "иностранного отдела" Варламова, так как он придавал ему политический характер как подспудному предлогу для борьбы с СССР и с советской властью. Поэтому арх. Никодим вдруг стал энергично хлопотать, но не на общих заседаниях Совещания, а в комиссиях, чтобы этот вопрос был снят с программы Собора и даже вообще не обсуждался на пленарных заседаниях.
     Неожиданно Он встретил решительного противника в лице Митрополита Алеппского Илии, в будущем Патриарха Антиохского. Последний горячо заявлял - я сам был тому свидетель, что борьба с атеизмом есть одна из главных задач нашего времени, и что архиерейская совесть не позволяет ему, чтобы этот вопрос был, вычеркнут из программы будущего Собора. И, тем не менее архиепископу Никодиму удалось (не знаю каким способом) переубедить Митрополита Илию, и он замолчал. Вероятно, арх. Никодим говорил ему, что обсуждение вопроса о борьбе с атеизмом может вызвать репрессии против Русской Православной Церкви и сделает невозможным её участие на предстоящем соборе. Вероятно эти же "веские" аргументы подействовали и на других участников Совещания, и вопрос об атеизме был просто, вычеркнут из программы, без всякого обсуждения на пленарных заседаниях.
     Что же касается масонства - "то его в современной России нет, оно нам неизвестно, масонство существует только на Западе, следовательно, это вопрос не обще православного интереса, (а только местного) и потому его не следует помещать в программу обще православного Собора ". Так убеждал архиепископ Никодим, и его послушались. Вообще его больше интересовали церковно-практические вопросы (юрисдикция, константинопольские притязания, автокефалия и т.д.) нежели чисто богословские. Поэтому он предложил мне участвовать в богословской комиссии, где, в сущности никаких острых вопросов не было. Характерным эпизодом была пресс-конференция архиепископа Никодима. Активным организатором был всё тот же Варламов. Его "тактика "была цинично простая. "Мы предложим слушателям,- говорил он нам громко и не стесняясь, - побольше бутербродов с икрой, затем водки тоже побольше, и когда хорошенько нажрутся и напьются, тогда и начнём говорить. Так они лучше воспримут..." На пресс- конференцию я не пошёл, да архиепископ Никодим меня специально на неё и не приглашал. Передавали, что он говорил неплохо и находил всегда, что ответить, правду или неправду - это другой вопрос. А когда один западногерманский журналист спросил его, правда ли, что между Московской и Константинопольской Патриархиями натянутые отношения, он резко ответил: "Вы это спрашиваете, потому что желаете, чтобы эти отношения продолжали быть натянутыми и стали ещё хуже. Должен вас разочаровать, Вы этого никогда не дождётесь. Если между нашими Патриархатами и возникают иногда разногласия, то мы их братски улаживаем путём взаимных переговоров, а в будущем надеемся достигнуть полного единомыслия. "Такого рода ответы очень нравились грекам, и они начали провозглашать архиепископа Никодима "великим дипломатом".
     В конце Совещания архиепископу Никодиму ещё раз пришлось прибегнуть моей помощи. К нему обратился священник Сергий Хейц с просьбой принять его в юрисдикцию Московской Патриархии. В Константинопольскую его упорно не принимали по сложным каноническим причинам. Отец Хейц не был участником Всеправославного совещания, но приехал специально на Родос, чтобы встретиться и поговорить с архиепископом Никодимом, который и вёл с ним переговоры при помощи переводчика Алексеева. Но скоро они совершенно запутались и зашли в тупик, так как Хейц не знал по-английски, а Алексеев по-французски. Пришлось позвать меня на помощь.
     Молодой, полный сил и энергии Владыка Никодим не ходил, а почти бегал по коридорам и помещениям, где происходило наше Совещание, так что я с трудом за ним поспевал. Я ему заметил: "Владыко, не бегайте так. С греческой точки зрения это неприлично для архиерея. Архиерей должен ходить важно, медленно, степенно. А то Вас будут осуждать!" Но архиепископ Никодим не придал значения моим словам. Тридцать лет спустя, в июне 1973 года, после пережитого им первого инфаркта, я встречал его в брюссельском аеропорту, и на этот раз он шёл так медленно, что я должен был всё время замедлять шаг, чтобы не оставлять его позади. Я напомнил ему наш разговор на Родосе и как я советовал ему не бегать. "Да. Вы совершенно правы, - ответил он, - и теперь доктора запрещают мне быстро ходить." Отмечу ещё его умение разговаривать с людьми совершенно отличного от него духа. Тогда, на Родосе присутствовал в качестве корреспондента некий священник из Америки о. Георгий, фанатичный карловчанин и враждебно настроенный против Московской Патриархии и архиепископа Никодима в частности. По просьбе этого священника он был принят наедине архиепископом Никодимом. не знаю, что и как тот ему сказал, но о.Георгий в результате разговора попросил у него благословения и потом в Париже рассказывал, что встретил в лице Владыки Никодима подлинного архиерея. Наряду с такой психологической тонкостью в разговорах с совершенно иногда чуждыми ему людьми, не могу умолчать об одном эпизоде, свидетельствующем о некоторой незрелости архиепископа Никодима в ту эпоху.
     Когда мы ещё плыли на пароходе на Родос, помню, архиепископ Никодим и архимандрит Пётр (Люлье, будущий епископ Корсунский в Париже) сидели на палубе, громко разговаривали и хохотали. Отец Пётр издевался над нашим Экзархом в Париже, митрополитом Николаем (Ерёминым), изображая его как грубого, невежественного человека, как он выражался - "казака" ...а архиепископ Никодим громко хохотал. Так как отец Пётр в то время плохо говорил по-русски, а владыка Никодим недостаточно владел греческим, они попросили меня переводить их разговор (я сидел недалеко от них). Я начал было переводить, но быстро убедился, что разговор продолжает носить недопустимый характер издевательства над нашим Экзархом, да ещё во всеуслышание, прекратил переводить. Со стороны владыки Никодима здесь проявилось отсутствие чувства ответственности и сдержанности - качеств, которыми он стал обладать впоследствии, а о. Пётр знал, наверняка, что его разговор понравится архиепископу Никодиму. И как ни странно, несмотря на все трудности совместной (первой) работы с владыкой Никодимом, на его неопытность и самоуверенность, на его страх перед приставленным к нему Варламовым, его боязнь "провалиться" в глазах советских властей (не оправдать их доверие) что касалось его первого "выступления" во Всеправославном масштабе.... я готов признать, что он авторитетно, твёрдо, умело и вместе с тем тактично защищал на Родосе дело Православия в целом и достоинство РПЦ в частности. Особенно, что я оценил тогда, как он твёрдо противостоял притязаниям Константинополя на почти что "папский" примат, на его попытки монополизировать дело подготовки и созыва Собора. Он это проводил твёрдо по существу, но мягко и тактично по форме, так что единство Православия не только не было нарушено, но вышло даже усиленным. Среди греков, хотя и не всех, он приобрёл авторитет и уважение.
     Следующая моя встреча с владыкой Никодимом произошла уже летом 1962 в Париже, куда он приехал на сессию Комитета Всемирного совета Церквей. Находившийся в то время в Париже С.Н.Большаков, человек с большими связями и с которым я был хорошо знаком по Оксфорду, (мы были соседями), предложил мне устроить встречу между архиепископом Никодимом и кардиналом Тиссераном, с которым сам Большаков был в хороших отношениях. Тиссеран отдыхал в то время во Франции, в Лотарингии, недалеко от города Мец, откуда был сам родом. Я был тоже с ним знаком и поэтому ответил Большакову, что в это дело не хочу вмешиваться, не знаю согласится ли архиепископ Никодим на подобную встречу так как вопрос мог быть для него довольно деликатный. Я предложил Большакову, если он хочет устроить встречу, самому поговорить с арх.Никодимом. Большаков так и сделал и... владыка Никодим охотно согласился на знакомство и встречу с кардиналом Тиссераном. И действительно, после окончания сессии Комитета 18 августа 1962 года архиепископ Никодим и я, никем не сопровождаемые и никому ничего не говоря, выехали поездом в Мец.
     На вокзале в Меце нас встретил шеветоньский иеромонах о.Фёдор Штротман, и мы с ним отправились на квартиру друзей Большакова, где нашли кардинала Тиссерана. самого Большакова и ещё несколько католических духовных лиц. Нас ждали с обедом, но мы, архиепископ Никодим, кардинал Тиссеран и я, пошли сначала в соседнюю комнату поговорить. Большаков был ужасно огорчён, что его не пригласили присутствовать на беседе, он несколько раз стучался и врывался в дверь, говоря, что нас, ждут к обеду, но я твёрдо отвечал: "Пусть ждут". Мы как- то, не сговариваясь, сразу перешли к делу, к вопросу о посылке наблюдателей на Ватиканский собор, который должен был открыться через два месяца. Архиепископ Никодим сказал, что этот вопрос ещё не решён РПЦ, но что прежде чем принять то или иное решение, Патриарх и Синод должны знать, чем будет заниматься предстоящий Ватиканский Собор. Какова будет его программа и каковы задачи? Не будут ли на нём приняты решения политического характера в духе холодной войны, которые сделают присутствие на нём наблюдателей от Русской Церкви невозможным, и они будут вынуждены уйти? И лучше совсем не посылать никого, чем послать, а потом уйти и это меньше нарушит отношения между нашими Церквами. Кардинал Тиссеран ответил: "Никакого политического характера Собор не будет иметь и никакой политической борьбы против советской власти Собор вести не намерен. Правда, я не могу ручаться, что среди многочисленных епископов и участников Собора, не найдётся несколько человек, которые попытаются это сделать. Мы не можем им этого запретить, каждый свободен, говорить, что хочет. Попробуем их отговорить, от этого и Собор как таковой по этой линии не пойдёт. Скажу для примера, что в своих проповедях я вообще никогда не говорю о советской власти или о коммунизме, ещё реже о марксизме, зато постоянно выступаю против атеизма. Так и на Соборе будут говорить об атеизме, а не о советской власти" "Это ваше полное право, - ответил архиепископ Никодим, - против этого мы совсем не возражаем, наоборот. Нам только важно чтобы Собор не провозгласил крестового похода против коммунизма и советской власти. Ваши заверения нас скорее успокаивают".
     Архиепископ Никодим был явно доволен, разговор прекратился, мы перешли в соседнюю комнату обедать. За столом мы больше не касались будущего Ватиканского собора и общецерковных тем вообще. Несмотря на всеобщее любопытство и в частности Большакова мы совсем не раскрывали сути наших переговоров происшедших наедине.
     Помню, как за столом архиепископ Никодим высказывался против женатого духовенства, он его не любил, я возражал, а кардинал соглашался с владыкой. Здесь уже стали проявляться его католические симпатии. В тот же день мы с архиепископом вернулись поездом в Париж, и попали к началу всенощной на Преображение. И действительно, как следствие этой встречи архиепископа Никодима с кардиналом Тиссераном, наблюдатели Русской Православной Церкви два месяца спустя прибыли на ватиканский собор.
     Следующая моя встреча с владыкой Никодимом, незадолго до этого возведённым в сан митрополита, назначенного Минским и Белорусским, состоялась на Втором Родосском совещании в конце сентября 1963 года. МитрополитНикодим приехал на этот раз из Москвы один, его не сопровождали ни переводчики, ни какие бы то ни было "Варламовы". Я был вторым представителем Русской православной Церкви, других не было. Скажу прямо, весь его образ действия, манера держаться по отношению ко мне резко отличались от того как он действовал на Первом Родосском совещании. Он знакомил меня заранее с документами, советовался со мной, привлекал к переговорам с греками (даже "закулисным", как он их называл). Сохранилась фотография, где мы сидим впятером за отдельным столиком - митрополит Никодим, митрополит Мелитон Халкидонский, председатель Совещания, митрополит Юстин Ясский, ещё один константинопольский митрополит и я - и живо обсуждаем между собой программу Совещания. Чем объясняется такая перемена в поведении Владыки Никодима, точно сказать трудно, может быть, тем, что он был один и никто за ним не "наблюдал", но это объяснение мне кажется недостаточным. Скорее в нём самом произошла, какая - то внутренняя перемена, во всяком случае, в дальнейшем у меня не было с ним серьёзных трудностей.
     Второе Родосское Совещание, в отличие от Первого, было малочисленным, и главным пунктом программы была посылка наблюдателей на недавно открывшийся Ватиканский Собор. Кроме того Константинополем был выдвинут новый вопрос о начале богословского диалога с Римом. По вопросу о наблюдателях возникло много разногласий между Церквами большинство было против .В большой степени благодаря стараниям митрополита Никодима был найден компромисс. Решено было, что за каждой поместной Православной Церковью признаётся право посылать или не посылать наблюдателей. Владыка Никодим даже настоял на том, чтобы наблюдатели были бы не в епископском сане, так как положение наблюдателя несовместимо с епископством. Это свидетельствует о том, что в то время митрополит Никодим держался умеренных взглядов по отношению к римо-католикам. Относительно диалога с Римом было достигнуто принципиальное согласие, но так как этот вопрос не стоял в программе конференции, было постановлено передать решение на следующее Всеправославное совещание в будущем году . Не обошлось без трудностей в обсуждении проблемы , а именно со стороны митрополита Ловчанского Максима ( будущий Патриарх Болгарский). Он затруднялся принимать решение, которое предварительно не обсуждалось, и не было одобрено Болгарской Церковью. Он то и дело вскакивал с места, подвигался к митрополиту Никодиму и шептался с ним. Владыка Никодим советовал, настаивал согласиться, говоря, что решение только принципиальное . Наконец даже раздражился и митрополит Максим уступил ! ( потом митрополит Никодим говорил мне о своём недовольстве поведением митрополита Максима - "Это неприлично", - сказал он ).

К сожалению, благоприятное впечатление от митрополита Никодима и его инициативного действия на Всеправославном совещании, у меня было испорчено. Произошло это в результате последнего разговора, который мне пришлось иметь с ним всецело начатый по его же инициативе. Дело в том , что в течении работ Совещания я избегал ставить митрополиту Никодиму какие бы то ни было вопросы о положении Церкви в России. (Сам митрополит этих разговоров никогда сам не подымал) Лично я не хотел ставить его в трудное и неловкое положение, не заставлять его говорить неправду. Однако по окончании Совещания нам пришлось вместе поехать в афинский аэропорт, он летел в Москву, я в Брюссель. Нас никто не сопровождал, мы были вдвоём, и неожиданно нам пришлось ждать несколько часов отлёта наших самолётов. И вдруг митрополит Никодим по своей инициативе и без всякого повода с моей стороны начал мне рассказывать о положении Церкви в современной России. "Я знаю, - сказал он, - что у вас на Западе сложилось убеждение , что в Советском Союзе происходит гонение на Церковь.( А это было как раз во времена хрущёвского правления и всяческого гонения, когда церкви закрывались тысячами - прим. А.В ) На самом деле, это не так! Неправильно говорить о закрытии приходов. То, что происходит нужно назвать словом "перераспределение" или укруплением самих приходов ради пользы церковной жизни. Например, бывает, что иногда в сравнительно небольшой местности действуют две церкви, рядом одна с другой на расстоянии нескольких сот метров. Это нецелесообразно! Одна церковь даже мешает другой, поэтому мы объединяем оба прихода и потому приходится закрывать один из храмов. Бывает, что где-нибудь в сельской местности действует храм, а прихожан и верующих очень мало, они не могут ни содержать духовенство, ни ремонтировать храм и даже сами просят его закрыть. Тоже самое происходит и с семинариями. Некоторые из них, как Вы, наверное, знаете, закрылись, но это потому, что в них не поступало достаточное количество семинаристов, они пустовали. После войны 45 года был процесс, когда был большой недостаток в духовенстве, тогда открыли много семинарий ... ну, а сейчас духовенства много, нет необходимости в стольких семинариях..."
     До сих пор я слушал молча, а тут не выдержал! И сказал, что не могу поверить, что у нас достаточно духовенства и поэтому не нужно семинарий. Наоборот я слыхал что некоторые пастыри Церкви просили открыть новые семинарий. Не помню, что ответил митрополит Никодим, кажется нечто невнятное. Недоумеваю до сих пор, почему митрополит Никодим счёл нужным дать мне столь неправильную информацию о Церкви в России? Допустим даже, что отдельные случаи закрытия церквей по указанным им причинам (две церкви рядом или мало прихожан для их содержания?) и бывали, но это единичные случаи. А на деле происходило массовое насильственное закрытие приходов, уничтожение храмов (около половины существующих) и т.д. Я мог бы понять, если бы митрополит Никодим говорил эту ложь публично, на пресс-конференции, но почему он говорил это мне наедине? Неужто он думал, что я ему поверю? Единственное объяснение, что ему было так приказано в Москве у Куроедова и он счёл "благоразумным" исполнить предписанную "информацию".
     Весной 1964 года приезжал из Берлина Экзарх Средней Европы архиепископ Сергий (Ларин), красочная личность, бывший обновленческий епископ, принятый в Патриаршую Церковь как простой монах и только потом вновь хиротонисанный во епископы. Он был человек с крупными коммунистическими связями, но, тем не менее, независимый и осведомлённый. Я был тогда в Париже, виделся с ним, но мы с ним разговорились только в аэропорту Бурже, пришлось ждать самолёта (как и с митрополитом Никодимом ). Более часа мы с ним провели в интереснейшей беседе с глазу на глаз. Владыка Сергий с большой откровенностью стал рассказывать о происходящем в России, как за последние годы усилились гонения на Церковь, массовом закрытии храмов, насилиях, арестах и т.д. "Кто же главный виновник этих гонений?" - спросил я. "Хрущёв, -_ категорически ответил архиепископ Сергий .- Это всецело его дело".
     И тут же он самым резким образом начал критиковать Хрущёва не только за его антицерковную политику, но и за всё его управление. Затем он продолжил: "Я знаю благодаря моим связям, что против него всеобщее недовольство и даже в высших сферах. Так долго продолжаться не может. Должна быть перемена". Помню, как я был поражён смелостью, с которой "советский" архиерей высказывается о главе советского правительства, это был единственный случай такого рода, с которым мне пришлось вообще сталкиваться. А впоследствии я поражался. Как он предсказал падение самого Хрущёва за шесть месяцев до того, как оно случилось. Но наиболее ценным для меня было его указание на Хрущёва, как на главного виновника гонения на Церковь. Мы тогда хорошо видели, что происходит нечто ужасное, настоящее уничтожение остатков выжившей в Советском режиме Церкви, но какова роль самого Хрущёва, было нам тогда не ясно. Во многом мешала его репутация, как антисталинца и либерала "оттепели", а тут владыка Сергий сказал всё прямо и без обиняков. Спасибо ему! Я ещё спросил его: "Вы так говорите. А вот митрополит Никодим был недавно на Западе и дал интервью, что никаких преследований веры и Церкви нет в России.." "Как ему не стыдно воскликнул в ответ архиепископ Сергий, - как он себя этим унижает!
     Если ты уже не можешь сказать правду, то молчи. Зачем давать интервью. Я никогда не даю интервью".

В течение 1964 года мне пришлось ещё несколько раз встречаться с владыкой Никодимом ( уже митрополитом Ленинградским и Ладожским,а вскоре "и Новгородским"). Мы встретились в марте в Голландии, в Дрибергене, где происходила какая-то не то экуменическая, не то миротворческая конференция. Он меня вызвал на эту конференцию повидаться с ним и я приехал вместе с игуменом ( впоследствии архимандритом) Корнилием. Во время нашей встречи с владыкой Никодимом, игумен Корнилий показал ему газету, где впервые были опубликованы обращения верующих из Советского Союза о преследованиях в Минской области и особенно в Почаеве.
     Митрополит Никодим бегло просмотрел текст и вдруг совершенно растерялся, потерял своё обычное самообладание, по всему стало ясно, что текст этот он видит впервые. "Да, это нужно проверить...- насколько это, правда и как попало за границу",- несвязно говорил он, а потом взял документ и удалился. Вернувшись через несколько часов, он уже совершенно спокойно говорил :"Всё это антисоветская пропаганда в атмосфере холодной войны, а скорее просто фальшивка сфабрикованная на Западе. В ней масса неточностей и неправды, не надо этому верить!"
     В конце сентября того же года Патриарх Алексий совершал по приглашению Англиканской Церкви поездку в Англию в сопровождении целого ряда лиц и во главе с митрополитом Никодимом. Чтобы встретиться с Патриархом я тоже поехал в Лондон. Здесь я был принят Патриархом, несколько раз говорил с митрополитом Никодимом.
     В Лондоне на Темзе в день Богоявления Господне был совершён православными крестный ход и крещенское водосвятие, имевшее характер своего рода протеста и демонстрации против гонений на Церковь в Советском Союзе. Наш Экзарх архиепископ, впоследствии митрополит, Антоний возглавлял богослужение.
     Протоирей Сербской Церкви Владимир Родзянко произнес пламенную речь о преследовании Церкви (сам владыка Антоний ничего не говорил). Об этом богослужении было заранее написано в газетах, посему собралось множество народу и вообще всё дело сильно нашумело. Понятно, что вся эта демонстрация очень не понравилась большевикам, которые стали давить на Московскую Патриархию, чтобы экзарха Антония сместили с его поста. Патриархия долго не хотела вмешиваться, но, наконец, уступила с решением всё обставить "приличным образом".
     Дело облегчалось для них тем, что у владыки Антония при всех его выдающихся личных качествах как пастыря и проповедника, умеющего привлекать людей к Церкви, были крупные административные недостатки ( он не отвечал на письма , не ездил в Париж и запустил там все дела Экзархата, так что целый поток жалоб шел из Парижа в Моск.Патриархию). Однако в самой Англии дела у владыки Антония шли хорошо. Причина, по которой Куроедов требовал его удаления, крылась совсем в другом. Как бы то ни было, патриаршая делегация со Святейшим во главе отправилась в Лондон с намерением предложить архиепископу Антонию добровольно подать в отставку от должности Экзарха (оставаясь правящим архиереем в Англии). Об этой поездке узнал в Женеве наш представитель при Всемирном совете Церквей отец Виталий Боровой и страшно обеспокоился! Он подсел на самолёт Патриарха в Женеве (где он посещал Всемирный совет Церквей ) и как мне рассказывал сам о.В.Боровой, всю дорогу вел разговор с владыкой Никодимом. Он убеждал митрополита Никодима не настаивать на увольнении архиепископа Антония, так как тот пользуется огромной популярностью на Западе, в инославных и экуменических кругах, не говоря уже о православных. Отец Виталий говорил, что эта отставка нанесёт громадный вред Московской Патриархии и будет воспринята как (именно!) гонение на Церковь. "Мне удалось убедить владыку Никодима. Он обещал не вмешиваться в это дело, во всяком случае не настаивать на увольнении архиепископа Антония", - рассказывал мне о.Виталий.
     По-видимому, митрополит Никодим исполнил своё обещание и не вмешался. Накануне отъезда из Англии Патриарх принимал вечером, в присутствии митрополита Никодима, архиереев нашего Экзархата по отдельности. Когда он принял меня, я вручил ему письмо от нашего парижского архимандрита Дени Шамбо. Не читая его, Патриарх спросил: "Скажите, что произошло между о.Дени и вашим бывшим Экзархом митрополитом Николаем? Почему они разошлись и не могут работать вместе?" Я сказал, что "С владыкой Николаем не только о.Дени, но и никто не мог работать. Он был крайне подозрительный и нервный человек, а поэтому мы все облегчённо вздохнули и были рады, когда на его место был назначен владыка Антоний". Это было чистой правдой, но, зная о ситуации, мне хотелось подчеркнуть качества владыки Антония и поддержать его. "Почему, ведь он не справляется со своим делом как Экзарх?" - удивился Патриарх. Я ответил, что у него могли быть некоторые административные промахи, не отвечал на письма, не ездил в Париж и т.д., но всё это мы готовы терпеть. Важно, что он хороший пастырь и духовный руководитель, его любят и ценят не только в Англии.
     "Да, он хороший приходской батюшка", - ответил Патриарх. Хочу заметить, что при этом разговоре присутствовал и митрополит Никодим, он сидел молча и ни во что не вмешивался. Выйдя от Патриарха я понял, что положение архиепископа Антония сильно пошатнулось и решил рассказать ему о разговоре с Патриархом.
     Мы встретились с ним только на следующее утро, когда пили чай в его доме, где я остановился вместе с епископом Алексием (Ван дер Менсбрюгге). Неожиданно владыка Антоний произнёс: "Вчера Патриарх предложил мне подать в отставку и просил подготовить моё прошение и подать его". Мы были поражены, хотя после моего вчерашнего разговора с Патриархом можно было этого ожидать. И вот как Владыка Антоний рассказал подробности встречи: "Вчера Патриарх принял меня поздно вечером. Пока я ожидал приёма, ко мне подошёл Даниил Андреевич Остапов (это официально личный секретарь, наследственный лакей в семье Симанских, пресловутая личность, получившая кличку "Даниил всея Руси" или даже "Имже вся быша" прим. А.В.) Он начал подробно расспрашивать, как моё здоровье, не переутомляюсь ли я от дел, справляюсь ли с ними, не тяжелы ли для меня обязанности Экзарха и всё в таком духе". Архиепископ Антоний по скромности, естественно, ответил, что, конечно ему трудно, что он плохо справляется, что здоровье у него слабое... ( но это не имело под собой значения об отказе от экзаршества). После этого расспроса Остапов вошёл к Патриарху и сказал ему, что архиепископ Антоний сам признаёт, что не справляется со своими обязанностями и даже ими тяготится! Через несколько минут владыку вызвал Патриарх, который сразу сказал ему: "Я слыхал, что Вы не справляетесь со своими обязанностями как Экзарх и тяготитесь ими... предлагаю Вам подать прошение об освобождении Вас от обязанностей Экзарха по состоянию здоровья. Прошу приготовить это прошение к завтрашнему утру и вручить его мне до отъезда из Англии".
     "- Я так и сделал. Написал прошение и сейчас иду подавать его Патриарху", - закончил свой рассказ архиепископ Антоний (добавлю ко всему, что в последние дни он был награждён орденом Святого Владимира первой степени, официально - за организацию приёма делегации в Англии, но скорее, чтобы "позолотить пилюлю" отставки).
     А протоирей Виталий Боровой, комментируя роль Д.А.Остапова в этом деле, резонно сказал мне: "Роль Остапова, как агента Куроедова и КГБ, в организации и проведении отставки владыки Антония выявилась с полной ясностью и в полный рост. То, чего не захотел сделать митрополит Никодим, успешно проделал Остапов".
     Пребывание Патриарха в Лондоне ознаменовалось неприятными и для митрополита Никодима инцидентами.
     Дело началось с того, что архиепископ Антоний настоял, чтобы для встречи Патриарха был приглашён среди гостей митрополит Николай (Ерёмин), наш бывший Экзарх. Архиепископу Антонию хотелось "утешить" бывшего Экзарха в его отставке (он ушёл на покой за полтора года до этого) и вместе с тем дать возможность, как тот сам просил, повидаться с Патриархом и "нажаловаться" на митрополита Никодима. Официально митрополит Николай (Ерёмин) получил приглашение на встречу через архиепископа Кентерберийского Михаила Рамзея. Он считал, что митрополит Николай стал "жертвой гонений" и пригласил его как бы в "пику" владыке Никодиму, которого не выносил, считал его "темной лошадкой", хотя лично не знал.
     Столкновения между архиепископом Кентерберийским Михаилом Рамзеем и митрополитом Никодимом начались почти сразу после одного публичного выступления (или пресс-конференции), в котором митрополит Никодим стал говорить о свободе веры в СССР в "пределах конституции" ( что означало это осторожное выражение?)
     В ответ на выступление митрополита Никодима, архиепископ Михаил Рамзей сказал ему: "Мы не можем требовать от Вас, чтобы Вы публично говорили правду, но Вы не должны говорить явной лжи!" Тут митрополит Никодим вскипел и резко заявил, что он не может позволить, чтобы ему делали такого рода замечания.
     В продолжение лондонского визита такие инциденты происходили несколько раз. Как пример, на званом обеде в честь Патриарха, который устраивал архиепископ Кентерберийский Рамзей, Патриарх, естественно, сидел рядом с ним (или напротив него), но зато следующее по почёту место было отдано не митрополиту Никодиму (как полагалось бы!), а бывшему Экзарху, "жертве гонений" митрополиту Николаю. Митрополиту Никодиму было отведено место значительно ниже, рядом с английским послом в Москве. "Мы думали, что митрополиту Никодиму будет интересно и даже полезно для Церкви познакомиться и поговорить с английским послом в Москве. Тем более что тот понимает по-русски", - с наивным видом рассказывали мне впоследствии англикане. "Хотя мы думаем, что это всё "штучки" архиепископа Кентерберийского".
     Как бы то ни было, митрополит Никодим смертельно обиделся. Хотя и занял предназначенное ему место, но ничего не ел, мрачно насупился в тарелку и ни с кем не разговаривал. В результате этого случая у митрополита Никодима на долгие годы образовалось враждебное чувство к Англиканской Церкви. Должен сказать, что после ухода на покой архиепископа Кентенберийского Михаила Рамзея и назначения на его место архиепископа Коггена враждебность его к англиканству сильно смягчилась, отношения стали более нормальные, чтобы опять натянуться после введения англиканцами женского священства.

* * *

     Почти непосредственно после моего посещения Англии, я был приглашён Моск. Патриархией в Россию, где провёл две недели, с 5-20 октября 1964 года. Это была моя первая поездка после четырёхлетнего перерыва. Официально я был приглашён на вручение мне диплома доктора богословия Ленинградской Духовной Академии за моё издание греческого текста "Огласительных Слов" Преподобного Симеона Нового Богослова. Но как не покажется странным, у меня сложилось впечатление, что после прошения отставки архиепископа Антония, Патриархия искала, кого бы назначить на его место, и захотела посмотреть на меня, насколько я для них подхожу. Чувствуя это, я сделал всё возможное, чтобы провалить мою собственную кандидатуру. Я совершенно не желал быть Экзархом, а занять место уволенного и популярного владыки Антония тем более; на меня бы все обрушились.
     На следующий день приезда в Москву я был приглашён на ужин митрополитом Никодимом на его подмосковную дачу в Серебряном Бору. Большая деревянная дача на одном островке Москва реки, покрытом сосновым лесом. У всей советской верхушки там были дачи и митрополиту Никодиму было разрешено приобрести себе этот дом под предлогом приёма иностранных гостей и важных советских чиновников. Он там жил довольно много. Дом был прекрасно обставлен, хотя в нём постоянно, что- то перестраивалось, ломалось и менялось. На даче было совершенно потрясающее собрание икон! Ничего подобного я никогда не видел.
     Меня ожидал сюрприз: П.В.Макарцев, помощник Куроедова по Совету и делам религий (или как он там в то время назывался ? Как и у "ЧЕКА", название его менялось, но сущность оставалась прежней)
     Я был удивлён неожиданной встречи. Сели ужинать, митрополит Никодим во главе стола, я направо от него, Макарцев налево, напротив меня. Видно было по всему, что он здесь бывает часто и чувствует себя как дома. Говорили, что он с митрополитом Никодимом "на ты ", но я этого не заметил. Слышал я и о том. Что владыка Никодим спаивает его и тогда добивается уступок для Церкви и разрешения тех или иных вопросов, но насколько это была правда, я не знаю. Впрочем, ( ...как отступление) это было распространённое явление в Советском Союзе, когда архиереи спаивали уполномоченных, чтобы они лучше относились к Церкви. Таким "методом" особенно пользовался, как говорят. Рижский римо-католический архиепископ. Сейчас, однако, Макарцев оставался всё время трезвым. Перед ужином стали угощать коньяком, я его терпеть не могу и отказался. "Что ж Вы, Владыка Василий, живя за границей. Забываете наши русские традиции?" - как-то язвительно заметил Макарцев. "Какие традиции возразил я, - У нас на Руси было принято перед едой пить водку, а не коньяк". Произошёл переполох, митрополит Никодим распорядился, вопреки моим протестам, принести водку и её сразу принесли из соседней комнаты. Но я категорически отказался пить (не люблю!) В продолжение ужина давали только вино.
     Разговор за столом почему-то стал принимать странный оборот, затрагивались "патриотические темы".
     Макарцев меня спросил, "Вы прибыли, конечно, на советском самолёте?" "Нет", - ответил я. - "А почему не на нашем?" - "В этот день недели нет самолёта Аэрофлота. Если бы дожидаться следующего, я бы опоздал на празднование в Лавре".- "А Вы бываете в Советском посольстве на наших больших национальных праздниках, Октябрьской Революции и Первого мая? Вас приглашают?" - "Нет, - ответил я, - не бываю, и не приглашают". - "Хотите, мы напишем. Чтобы Вас приглашали?" - оживлённо сказал Макарцев. Но тут в разговор вмешался митрополит Никодим и произнёс: "Владыка Василий, постоянно живёт за границей, и ему не нужно бывать на приёмах в посольстве. Это могло бы только повредить нашей Церкви там, прихожане стали бы смущаться. И не надо писать, чтобы приглашали". "А что, Ваши верующие, вероятно, принадлежат к старой интеллигенции, к эмигрантам?" - спросил ещё Макарцев. "Да, в большинстве это старая русская диаспора ответил я, - но есть и бельгийцы, и французы перешедшие в Православие".
     Вот в таких, в сущности, не серьёзных разговорах проходил ужин и я начал недоумевать, почему меня пригласили "на Макарцева". И вдруг митрополит Никодим как-то сосредоточился, задумался, переглянулся с Макарцевыми, помолчав минуту и каким-то серьёзным голосом проговорил, (я сразу почуял, что начинается настоящее дело ): "Удивил нас владыка Антоний своим прошением об отставке. Вот уж не ожидали. Чего это ему вздумалось? Он нас огорчил!" Сердце моё так и забилось. Ведь как мы знаем, это всё было не так и неправда. Но в свою очередь я удивился: неужто владыка Никодим так наивен, чтобы полагать, что архиепископ Антоний не рассказал мне о подлинных обстоятельствах его отставки, от кого исходила инициатива, и как всё было "хорошо" обставлено. Нет, митрополит Никодим не был так наивен, с его стороны это был сознательный маневр, чтобы я усвоил и подтвердил официальную версию: добровольную, по собственной инициативе и по состоянию здоровья отставку владыки Антония. "Насколько мне известно, - ответил я, - сам Патриарх предложил архиепископу Антонию подать прошение об освобождении от должности Экзарха. И мы все очень огорчены таким оборотом дела и его уходом". Тут в разговор вмешался Макарцев, и они вместе с митрополитом Никодимом начали критиковать владыку Антония как Экзарха (запустил все дела, не отвечает на письма, идут на него жалобы и т.д.) На что я ответил: "Как мне известно, в Англии все им довольны, да и в Париже не так всё плохо. Мы очень ценим его как человека и Экзарха, гораздо больше, чем его предшественника, митрополита Николая". "- Ну ещё бы, это был казак, ему бы шашкой рубить, а не литургию служить" - сказал Макарцев и засмеялся. "Это не так, - возразил я, - митрополит Николай по физическим недостаткам был освобождён от службы в строю и во время войны был военным чиновником. А поэтому ему никогда не приходилось "рубить". А владыку Антония мы ценим за его пастырские способности и личные качества. Кроме того, он пользуется широкой известностью и популярностью в инославных кругах западного мира. Его увольнение произведёт большой шум на Западе и будет понято как гонение на Церковь". Последний аргумент видимо произвёл впечатление на Макарцева, он задумался и сказал: "Так что же, по-Вашему, нужно делать?" На что я ответил: "Очень просто, не принять прошения архиепископа Антония и оставить его на должности Экзарха".
     На этом разговор прекратился и на лицах моих собеседников я увидел явное разочарование от моего предложения. Они обманулись в своих ожиданиях и конечно полагали, что я присоединюсь к критике архиепископа Антония, и одобрю его увольнение. Моя защита владыки Антония их разочаровала, а, следовательно, и моя готовность сотрудничать с ними. Словом моя кандидатура отпала сразу и "смотрины" провалились, чему я был только рад!
     Как ни странно, последствия нашего ужина окончились для архиепископа Антония совсем благополучно. А именно, заседание Синода, на котором , как я слыхал от сопровождавшего меня по Москве священника, где должно было рассматриваться прошение владыки Антония и назначение нового Экзарха, было в последнюю минуту отменено. Через некоторое время он был вызван в Москву, виделся с Куроедовым и Макарцевым и не только не был уволен, но подтверждён в должности Экзарха и возведён в сан Митрополита.
     Через два дня после ужина у митрополита Никодима я был на празднике Преподобного Сергия в Лавре. Разговорился во время всенощной в Троицком соборе с одним молодым иеромонахом, имя которого забыл. Ранее он состоял иеродиаконом при митрополите Никодиме. Он мне сказал "Я его любил и уважал за его большие достоинства, но потом мы с ним совершенно разошлись. Когда я пытался ему рассказывать о бесчисленных случаях притеснения и насилия над верующими, реакция его была всегда одна и та же: Сами виноваты. Дураков бьют! Никогда ни малейшего сочувствия пострадавшим за веру, всегда оправдание и защита гонителей. Верующие, со слов его, всегда сами были виноваты, потому что нарушали советские законы. Или это были обыватели, неспособные охватить всю сложность положения и путь самой Церкви в настоящее время. В конце концов, я не выдержал. Порвал с митрополитом Никодимом и ушёл от него".
     Через два дня я переехал в Ленинград на акте Духовной Академии, празднике Святого Апостола Иоанна Богослова. Сам митрополит Никодим вручил мне докторский диплом, облобызался , произнёс прочувственную приветственную речь. Всё прошло необыкновенно торжественно и пышно. На праздник Покрова я уже снова был в Троице-Сергиевой Лавре, где был совершён такой же акт, но со стороны Московской Духовной Академии. Здесь я случайно встретился и разговорился с архиепископом Калужским и Боровским Ермогеном (Голубцовым), вскоре уволенным на покой. Среди других тем я спросил его, какого он мнения о митрополите Никодиме. "Он не наш, - ответил архиепископ Ермоген. - Он служит не Церкви, а государству. Или, в лучшем случае, и тому и другому. Нам таких не нужно. Но всё же он, как ни странно, лучше многих!"
     * * *
     Едва вернувшись из Москвы в Брюссель, я должен был почти сразу вылететь в Афины, где встретился с митрополитом Никодимом, который как и я прилетел для участия в работе Третьего Всеправославного Совещания на острове Родос (с 1 по 15 ноября 1964 года). С ним прибыл архимандрит Филарет (наш теперешний Экзарх) и епископ Илия, который сейчас стал Грузинский Патриарх. Во время Совещания мы втроём обедали за отдельным столиком и вели оживлённые разговоры. Помню, что на эти дни пришлось празднование октябрьской революции. Так как эти дни попадали на субботу и воскресенье (заседаний в эти дни не было), то Митрополит Никодим решил поехать на эти дни в Афины, на приём в посольство СССР. Он заявил нам о своём намерении во время обеда. "Владыко, не делайте этого, - сказал я ему. - Вас все будут осуждать. Скажут, православный митрополит предпочёл официальный приём, общению со своими собратьями. В воскресенье кроме литургии предполагается поездка на пароходике в монастырь на остров Сими, Вам будет интересно и даже полезно для общего дела. Вы сможете пообщаться с участниками Совещания". Владыка Никодим ничего не ответил, но в Афины не поехал, а послал вместо себя одного из переводчиков. Тогда епископ Илия, остроумный по-восточному человек и любящий пошутить, стал иронизировать в присутствии митрополита Никодима и архимандрита Филарета: "Владыко Василий, как разве Вы не едите на праздник октябрьской революции? Это не патриотично! Всякий советский гражданин должен присутствовать на этом празднике". "Но я не советский гражданин", - ответил я. "Как, Вы не советский гражданин? Этого не может быть! И Патриархия это терпит, не требует от Вас принять советское гражданство? Невероятно!" Всё это владыка Илия говорил с явной насмешкой, почти издеваясь над митрополитом Никодимом. Тот всё слушал и произнёс: "Это всё не совсем так, владыка Василий волен, иметь какое он хочет гражданство, нас это не интересует".
     Отмечу ещё один эпизод мне запомнившийся. Во время Совещания, в одном из храмов Родоса совершалась всенощная и митрополит Никодим, сослужил и произнёс небольшое, но удачное слово, хотя и не без некоторой советской пропаганды. Стоящий рядом со мной проф. Братиотис (Афинского Богословского факультета) заметил мне, как бы комментируя слово владыки Никодима, но так что его хорошо услышали другие: "Хрущёв знал, кого посылал!"
     Нужно сказать, что в представлении греков, Хрущёв слыл либералом и выдающимся человеком ( роль его как гонителя Церкви была им не известна ). Поэтому слова Братиотиса носили характер похвалы митрополиту Никодиму, т.е. что Хрущёв оценил его выдающиеся способности.
     Хочу остановиться ещё на одной подробности Родосского совещания. Я читал в газетах много лет спустя утверждения Августина, митрополита Козанского, Элладской Церкви, который на Родосском совещании сам не присутствовал, будто митрополит Никодим во время этого Совещания целыми днями звонил по телефону "в Кремль". Будто бы он по телефону испрашивал инструкций советского правительства и сообщал о ходе работы. Могу засвидетельствовать, что это сущая не правда. В гостинице на Родосе моя комната находилась рядом с комнатой владыки Никодима и сквозь стену (к сожалению тонкую), я мог невольно слышать каждое слово, когда он говорил довольно громко по телефону с Москвой. Он ни разу не говорил с советскими учреждениями и лицами, а исключительно с Внешним отделом Патриархии и только с духовными лицами. Он подробно рассказывал о ходе работ на Совещании, но никаких инструкций не испрашивал. Скажу, кстати, что представители Константинопольской Патриархии постоянно звонили в Константинополь к Патриарху Афинагору и, что тот даже предписал грекам уступить и согласиться на компромиссное решение. Не говоря, уже о том, что здесь присутствовали многочисленные представители греческого Министерства иностранных дел и что греки, особенно от Элладской Церкви, с ними постоянно совещались, обращаясь за инструкциями. Это я нахожу менее нормальным.
     Вспоминаю, как на Родосе мы познакомились с одним греческим политическим деятелем, убеждённым демократом, высказывавшим нам свои, думаю, искренние русофильские, (но отнюдь не советофильские) чувства. Он открыто громил коммунизм, называл его варварскою и титаническою системой. Митрополит Никодим слушал молча и никогда не возражал. Как-то этот господин стал рассказывать о Венизелосе ( премьер-министр Греции 1864-1936гг.) и о его столкновениях с королём Константином. И вдруг митрополит Никодим спросил меня: "А кто такой был Венизелос?" Оказывается, он никогда не слыхал ни о Венизелосе, ни о Константине. Я был поражён таким пробелом, результатом односторонности советского воспитания и изоляции живущих там людей от внешнего мира.
     Чтобы покончить с "политической" стороной Родосского Совещания, скажу ещё, что когда мы уже вернулись в Афины, и я как-то утром выезжал в одной машине с митрополитом Никодимом из гостиницы, нас ожидал сюрприз. При выезде нас поджидала группа в пять-семь здоровенных мужчин, которые, завидев нас, дружно по-солдатски гаркнули: "Ясу, Никодиме!" ( что на простонародном греческом языке означает Здравствуй, Никодим) . Это была, несомненно, заранее организованная местными коммунистами демонстрация, если только не провокация греческой полиции, желавшей увидеть реакцию митрополита Никодима. Но тот никак не реагировал, а продолжал неподвижно сидеть в машине и ни один мускул на его лице не дрогнул. Мы никогда не говорили с ним об этом инциденте.
     Родосское Совещание было связано со многими передвижениями, как в самом городе, так и в паломнических поездках по окрестностям. Мы ездили с митрополитом Никодимом в одной машине, и это дало мне возможность много с ним беседовать на богословские темы. Хотя мой разговор с ним был скорее своего рода "экзаменом", который я ему делал, он очень охотно беседовал и отвечал на вопросы, которые я ему задавал, и сам он со своей стороны тоже ставил вопросы. В результате этого длинного "экзамена" я могу утверждать, что все враждебные рассказы о владыке Никодиме лиц, как о человеке невежественном в богословии, не знающем богослужения и т.д. не соответствуют действительности. Конечно, владыка был человеком скорее практического ума, нежели богословского. Он не был учёным богословом (тем более глубоким богословом) - ведь именно так в последствии его восхваляли в надгробных речах. Но он, несомненно, обладал солидными и широкими богословскими знаниями, особенно в области богослужения и церковного устава, вполне достаточными для архиерея. А архиерей ведь не профессор, с него нельзя требовать много в области богословия. Могу сказать, что с годами уровень этих знаний у владыки значительно расширился и углубился.
     Третье Всеправославное Совещание было самым большим по числу участников из всех православных совещаний такого рода. Главным предметом его работы был вопрос о начале богословского диалога с инославными: римо-католиками, англиканами и старо-католиками. Возникло много трудностей и не согласий. Только после ряда "закулисных" переговоров, дневных и ночных, чуть ли не до утра, удалось их уладить. И опять-таки в сильной степени благодаря упорству, тонкости, дипломатии и главным образом, умеренности митрополита Никодима, всегда думавшего о всеправославном единстве и о необходимости не нарушать его. В результате чего его авторитет во всеправославном масштабе, несомненно, укрепился, да и среди нашей делегации тоже. Так, когда мы по обыкновению обедали за нашими столиками, у нас начался разговор о признании Московской Патриархии греками в конце шестнадцатого века на поместных константинопольских соборах и о предоставлении ей тогда пятого места в ряду православных Патриархатов. Митрополит Никодим выразил сожаление, что Московской Патриархии не дали тогда более высокого места, и высказал мнение, что в то время можно было этого добиться. "Этого тогда не сделали, - заметил архимандрит Филарет,- потому что Вас тогда там не было. Вы бы сумели добиться".
     И чувствовалось, что он сказал это искренне, а не из лести.
     Мне вспоминается здесь другой разговор, хотя он был не на Родосе. Как-то митрополит Никодим выражал мне своё огорчение и удивление, как это старая Россия, не сумела и не успела завоевать Константинополь и водрузить крест на Святой Софии ."Теперь это, к сожалению, не возможно". - "Да, - сказал я - сначала англичане мешали, и Россия не хотела начинать большую войну из-за Константинополя, а потом когда это стало почти возможно, помешала революции".
     В чём же, однако, причина той несомненной популярности и авторитета, которым к тому времени митрополит Никодим завоевал в православном мире, в экуменических кругах и вообще на Западе? В самой Русской Церкви, как мы отчасти уже видели, если не его власть, то его нравственный авторитет был более спорным. Постараемся ответить на этот вопрос по возможности полно и беспристрастно.
     Первой и основной причиной влияния митрополита Никодима была его выдающаяся личность человека, несомненно, целеустремлённого и практического ума. Он был натурой сильной воли, тонкого понимания людей, природным вождём. В его личности было нечто гипнотизирующее, и многие поддавались его обаянию. Но это не всё. К этим основным качествам его личности присоединялась создавшаяся вокруг него легенда человека власти, первого по силе в Русской Православной Церкви и пользующегося полной поддержкой советского правительства. Эта власть часто была больше легендой, чем реальностью, но эта легенда действовала на людей. Люди любят пресмыкаться перед сильными или перед теми, кого считают сильными, особенно это распространено на Востоке, в греческом и ещё более арабском православном мире. Наконец, нужно прямо сказать. На многих действовала широко применяемая им система щедрой раздачи подарков. Он возил их за собой всюду, раздавал их направо и налево, располагал крупными денежными средствами, водка, коньяк и "бутерброды с икрой" и дорогие сувениры. И ведь ни один из русских архиереев, выезжавших из СССР за границу, такими средствами не обладал. Конечно всё это было довольно примитивно, но на многих действовало, более импонировало, чем подкупало. Но в самой России популярность митрополита Никодима, как мы уже отчасти видели по отзывам о нём, была значительно меньшей.
     Нам пришлось лететь вместе на том же самолёте из Афин до Брюсселя после окончания Родосского совещания. По дороге он разговорился и начал рассказывать о Патриархе Алексии, вернее, жаловаться на трудности с ним: "Мы все жалеем , что патриарх Сергий так скоро умер. Если бы он прожил дольше, он многого бы добился для Церкви. А Патриарх Алексий робкий и равнодушный человек, он аристократ и барин, а поэтому смотрит на Церковь как на свою вотчину. Он считает, что может в ней распоряжаться, как ему вздумается. К архиереям он относится свысока, чуждается их, считает невеждами. Странная вещь, сам же их выбрал, сам их рукоположил, а теперь чуждается их. Свои аристократические связи ставит выше церковных отношений. Вспомните, как он в Лондоне после церковной службы снял себя патриарший крест и дал протоирею Владимиру Родзянко, долго разговаривал с ним. Там в алтаре, сослужили ему наши заслуженные, старые священники, никого из них Патриарх ничем не наградил и не сказал им ни сова. А протоирей Родзянко даже в нашей Церкви не состоит. И всё только потому, что дед о. Владимира был соседом отца Патриарха по новгородскому имению. Я был глубоко возмущён!" - закончил свой рассказ митрополит Никодим (который меня немало удивил).
     Из отзывов о митрополите Никодиме одним из наиболее верных и интересных я считаю мнение о.Ливерия Воронова, профессора догматики Ленинградской Духовной Академии, несомненно умного и богословски образованного человека, проведшего более десяти лет в лагерях. Он хорошо знал митрополита Никодима. Мы летели с о.Ливерием в последних числах августа 1966 года из Москвы в Белград для участия в Межправославной комиссии по подготовке диалога с англиканами. Как обычно в таких случаях, разговорились, что в советской обстановке бывало очень трудно. О.Ливерий давал о владыке Никодиме вполне положительный отзыв, признавал его способности, его заботы о Духовной академии, его поддержку профессорам, но вдруг заключил: "А всё же скажу Вам, непроницаемый это человек. Невозможно понять, что в нём!" Я с ним согласился. В Белграде и в других местах Югославии, которые мы посетили о.Ливерий и я , были поражены, насколько положение Церкви там лучше, чем в России. Крестный ход в Белграде с массовым участием детей, смелая речь епископа Василия к народу в монастыре Жича, открывающиеся семинарии и т.д. Особенно поражался о.Ливерий: "У нас это совершенно не мыслимо. Какая разница!"
     Через некоторое время мне пришлось побывать в Англии, и в передаче Би-Би-Си по русской службе я рассказывал о моих впечатлениях, о поездке в Югославию. На вопрос: "Вы не раз бывали в СССР, а теперь побывали в Югославии, можете ли Вы сравнить положение Церкви в обеих странах?" - я ответил фразой о.Ливерия, не называя, конечно, его, тем более что это было и моё впечатление: "Громадная разница (в пользу Югославии). Никакого сравнения с СССР. То, что я видел в Югославии, в смысле свободы Церкви, просто немыслимо в современной России". Моё интервью по радио было услышано в Москве и стало известно митрополиту Никодиму.
     Когда мы позже, встретились в Париже, он стал меня упрекать, что я, не зная хорошо положения Церкви в России, счёл возможным делать сравнительные оценки. Ему моё выступление по Би-Би-Си, было особенно неприятно, так как я был в Белграде в качестве главы делегации Московской Патриархии. Чтобы опровергнуть упрёк митрополита Никодима, я вынужден был ответить: "Это не только моё впечатление, такое же впечатление вынес и один из членов нашей делегации, приехавший из России. А он-то знает хорошо". "Кто именно?" - спросил митрополит Никодим. Я, конечно, отказался назвать имя, а догадаться было трудно, нас было довольно много тогда. Митрополит Никодим видя моё упорство и не желание называть имён, сразу переменил тактику. "Те, кто делает такое сравнение, упускают из виду основное различие между Югославией и Россией. В Югославии Православие - это, прежде всего быт, национальная традиция, ничем не угрожающая властям, а потому она и терпит такое Православие. А у нас это вера, идеология, мировоззрение, исповедничество даже, отвергающее самые основы строя. Власть наша видит здесь опасность для себя и потому более жёстко относится к Церкви". Должен признать, что ответ митрополита был умным, по-своему, правдивым, но в нём чувствовалось оправдание преследований Церкви. В 1968 году я снова встретился с о.Ливерием в Брюсселе. Он обратился ко мне с упрёком: "Зачем Вы передали митрополиту Никодиму, что я сказал Вам в Белграде? Я ничего не боюсь, но мне неохота получать из-за Вас выговоры". - "Я не назвал Вас по имени, у него могли быть только догадки!" - "Да, я и сам заметил, что он точно не знает, кто это сказал", - ответил о. Ливерий. Зачем митрополит Никодим производил расследования и делал "соответствующие выводы"? Мне показалось, что это не красиво. Для о. Ливерия дальнейших неприятностей не последовало, но для меня это был опыт, что митрополиту Никодиму нельзя вполне доверять и быть с ним слишком откровенным.
     Но и владыка Никодим не бывал со мною никогда откровенным до конца. Хотя я замечал, что, когда нам приходилось встречаться на Западе, мы более откровенно обсуждали церковные и личные дела, чем в СССР, где что-то нас обоих сдерживало (то ли опасения микрофонов, то ли общий гнёт советской обстановки). Но с годами митрополит Никодим становился всё более открытым. Помню в связи с этим один замечательный разговор с ним в Париже. Это было между 1965-67 годами, мы были в помещении Экзархата одни после ужина. Было около десяти часов вечера, не помню, с чего начался разговор, но, кажется, он высказывал свои обычные полуистины о положении Церкви в современной России. "Часто обвиняют архиереев в том, что они не противятся закрытию церквей, - продолжал он рассуждать, - но возможности архиереев в этом вопросе очень ограничены, больше зависит от верующих, от их активности. А её часто нету. Вот например, когда я был архиепископом в Ярославской епархии, там тоже началось закрытие церквей, и верующие стали обращаться ко мне за помощью. Я им говорю, подайте прошение, что вы хотите сохранить храм, соберите побольше подписей и тогда я смогу лучше вам помочь. И что ж Вы думаете? Мнутся, жмутся, отнекиваются, и, в конце концов, ни один не подписывает, боятся"
     Я стал возражать митрополиту, указывая на ряд конкретных случаев притеснения Церкви внутри страны и причин, по которым прихожане боятся выступать открыто в защиту. "Я тоже могу дать интервью о положении Церкви у нас, которое прогремело бы на весь мир, но я этого не сделаю, потому что это будет не на пользу Церкви, только ей повредит. Более того, я знаю, что могу войти в историю запятнанным, и это мне не безразлично, но я готов на это идти ради блага Церкви. Другого пути нет".Так мы с ним разговаривали до трёх часов ночи, когда я сам сказал, что устал и пойду спать. Мне его стало жалко, видимо ему не раз приходила в голову мысль порвать со всем и уйти с "треском", он ведь многое понимал и почти всё видел, что творилось вокруг. Впрочем, это мои предположения, даже в этом ночном разговоре он оставался таким же непроницаемым. Впоследствии он как будто бы пошёл дальше. Вспоминаю, что тогда в западной прессе на него было много нападок за его просоветские высказывания, за неправду о положении Церкви, многие его считали предателем, не доверяли. Я ему об этом сказал. "А Вы-то мне доверяете?" - спросил он с каким-то грустным и жалким выражением глаз. "Да, Владыко, лично я Вам доверяю", - ответил я. Было бы жестоко ответить иначе, да я и не мог сказать, что в основном ему доверяю.
     Как-то в Женеве, вероятно в 1969 году, я встретился с секретарём Всемирного Совета Церквей Виссертом Хуфтом. В связи с этим хочу вспомнить эпизод достаточно интересный для характеристики митрополита Никодима и усвоенной им советской привычки говорить ложь без всякой к тому необходимости, не замечая того и не помня обстоятельств и окружения, где она произносилась (публичные высказывания можно было оправдать и по-человечески понять или извинить). Господин Виссерт Хуфт мне рассказал, что когда он был в Одессе в 1964 году на заседаниях Комитета, он с группой других членов ездил в Почаев, где монахи подали ему жалобу на притеснения властей. Через некоторое время я сам оказался в Москве и у меня с митрополитом Никодимом завязался разговор о Почаеве. Митрополит Никодим горячо оспаривал почаевские протесты и говорил мне, что они исходят не от монахов. Тогда я сказал ему: "Виссерт Хуфт сам мне сказал, что они были ему вручены в Почаеве самими монахами, и эти документы он вывез за границу. Зачем ему говорить неправду?" "Не может быть, - ответил митрополит Никодим, - Виссерт Хуфт никогда не был в Почаеве. Участники Одесского совещания, правда, просились посетить Почаев, но им пришлось отказать, так как их было слишком много. Никто из них не был в Почаеве". Уже значительно позже, в 1972 году я встретился в Женеве опять с Виссертом Хуфтом, за ужином мы сидели, рядом и я решил спросить его: "Вы, правда, были в Почаеве в 1964 году после заседания Комитета в Одессе?" "Конечно, был!" - ответил он. "А вот митрополит Никодим утверждает, что никого не пустили и Вы не были". Виссерт Хуфт улыбнулся и сказал: "Митрополит Никодим не может не знать, что все участники заседания просились поехать в монастырь, но разрешили только пятерым, в том числе и мне. И митрополит Никодим сам нас сопровождал в Почаев. Помню даже, как показывая нам монастырь и вид на местность, он процитировал нам русское стихотворение, что здесь Русь, здесь Русью пахнет. И там же мне монахи вручили свои жалобы, но митрополит Никодим, конечно, этого не видел. Но он не мог забыть о нашем совместном посещении Почаева". Мне трудно, да и излишне, что-либо прибавить к этому рассказу, комментарии тоже излишни. В правдивость Виссера Хуфта я не сомневаюсь, такой факт как посещение Почаева иностранцу выдумать довольно сложно.

* * *

     О Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1971 года, когда был избран Патриарх Пимен, и о роли на нём митрополита Никодима я уже подробно писал. В "послесоборный" период, то есть от лета 1971 года до смерти владыки Никодима в Риме 5 сентября 1978 года, мне неоднократно приходилось с ним встречаться. Правда, со времени своего первого инфаркта весной 1973 года он стал сравнительно реже путешествовать, и вынужден был даже уменьшить объём своей деятельности. Он отказался в пользу митрополита Ювеналия от должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений, но зато назначение Экзархом Западной Европы поставило его в более тесную связь с нами. О его отставке от должности председателя "иностранного" Отдела я впервые узнал от него в Брюсселе в июне 1973 года, куда он приезжал на какую-то "общественную конференцию по безопасности в Европе", что любопытно он был в составе делегации не по церковной линии. Я не расспрашивал владыку Никодима, что там обсуждалось, всё равно ничего не изменишь, только расстроишься. Но и он меня ни к чему не привлекал. Итак, почти первое, что он мне сказал на аэровокзале, где я его встречал, было то, что он больше не во главе "иностранного" Отдела. "Но, - начал он объяснять с какой-то даже наивностью, - это не нужно понимать, будто бы его "понизили", нет, только перераспределили работу, а он всё равно будет стоять во главе". "Кому же писать по делам?" - спросил я его. "Митрополиту Ювеналию, а в случае чего важного - мне", - был ответ.
     Как известно в феврале 1974 года из современной России был выслан Солженицын. Сам факт был возмутителен, но мне и в голову не пришло бы против этого факта протестовать (не архиерейское это дело заступаться за писателя), если бы не одно обстоятельство. У Солженицына и без меня было много защитников, не говоря уже о том, что всяческие протесты против советской власти были совершенно бесполезны. Но меня возмутило до глубины души, что в эту историю неожиданно вмешался митрополит Крутицкий и Коломенский Серафим и "как митрополит Русской Православной Церкви одобрил высылку Солженицына". Поэтому я тоже "как архиепископ Русской Православной Церкви" в телеграмме Патриарху Пимену от 17 февраля выразил своё "глубокое огорчение" поступком митрополита Серафима. Почти одновременно с этими событиями я получил из Московской Патриархии приглашение приехать в Москву. Тут я должен объясниться: в предыдущий мой приезд в октябре 1973 года (с туристической визой на пять дней) я как обыкновенно просил о её продлении. "Продлим, - ответил мне митрополит Никодим, - мировые вопросы разрешаем, неужто этого не решим? Получите продление." Но прошло несколько дней и он со смущением говорит мне: "В продлении визы Вам отказали, едва добился, чтобы её продлили на два дня, а то бы Вам пришлось уехать накануне праздника преподобного Сергия. Но зато мы Вас пригласим в будущем году, тогда никто не сможет сократить Вам срок пребывания здесь. Напомните только нам об этом в конце года" ...именно это я и сделал. В конце февраля 1974 года получил приглашение (о котором сказал выше) от 20 февраля и поехал в Москву весной, после Пасхи. У меня возник резонный вопрос к себе: когда "иностранный "Отдел посылал мне приглашение, знал ли он о моей телеграмме Патриарху в связи с высылкой Солженицына? Даты переписок почти совпадают, но по ряду соображений полагаю, что ещё не знали. Как бы то ни было, я решил ехать, хотя многие в Брюсселе меня отговаривали и боялись за меня. В советском консульстве мне дали визу на основании приглашения Патриархии без препятствий и без всяких расспросов, хотя о моей телеграмме писали бельгийские и французские газеты.
     Я прибыл в Москву 14 мая 1974 года. Был принят митрополитом Ювеналием и Патриархом. Объяснялся с ними по поводу телеграммы о Солженицыне, в общем, всё обошлось благополучно. Но самое длинное объяснение было у меня с митрополитом Никодимом, к которому я поехал по его же приглашению на праздник Святителя Николая (9/22 мая). Начался разговор не сразу, скорее я сам его подвёл к обсуждению о телеграмме. Но потом разговорились и стали кричать друг на друга. В общем, он старался мне доказать, что не следовало вмешиваться в дело Солженицына, на что я отвечал, что первым начал писать митрополит Серафим. "К тому же моё выступление не носило политического характера!" "Нет, - возразил митрополит Никодим, - это был определённый политический антисоветский акт". "А разве это плохо?" - спросил я его. "Я не говорю, что плохо, - ответил Владыка, - но не следовало этого делать!"
     На следующий день был праздник святителя Николая, храмовый праздник Николо-Морского собора, все мы служили совместно с прибывшей делегацией иерусалимского Патриархата. После литургии был торжественный обед. Митрополит Никодим сначала приветствовал иерусалимскую делегацию, а потом обратился ко мне, подчёркивая, как он давно со мною знаком, как мы работаем вместе на Всеправославных совещаниях и т.д. Всем общением со мной за этим обедом он явно хотел показать, что, несмотря на возможные разногласия, у нас в основе единство. На это обратили внимание присутствующие.
     Такого рода объяснения (столкновениями их назвать было бы слишком резко) мне не раз ещё приходилось иметь с митрополитом Никодимом в связи с моими выступлениями по Би-Би-Си, статьями и заметками в "Русской мысли", в "Вестнике РСХД" под редакцией Н.А.Струве и особенно в связи с моей книгой воспоминаний о моём пребывании в белой армии "Девятнадцатый год". Заранее скажу, что все мои "объяснения" с владыкой закончились благополучно и без всяких серьёзных последствий. Объясняю это в значительной степени умом и даже доброжелательностью ко мне митрополита Никодима.
     Касаясь этой темы, хочу вспомнить о, пожалуй, самом интересном разговоре, который у меня случился с митрополитом Никодимом в начале 1976 года в Париже. "Разве я когда-нибудь Вас осуждал или критиковал за Ваши высказывания или статьи? - говорил он. Никогда этого не было! В частности Ваша статья об архиепископе Питириме; за исключением того, что Вы пишите о советском правительстве - я всецело с Вами согласен. Церковь должна стремится распространять своё влияние на всех людей и не отказываться сама от религиозного воздействия на молодёжь. Относительно Вашего некролога митрополиту Иосифу Алма-Атинскому скажу Вам, что он был моим кандидатом в Патриархи, но это оказалось не возможным".
     Далее разговор перешёл на мою книгу "Девятнадцатый год". Митрополит Никодим сказал, - "Вы хорошо пишете, я вполне понимаю Ваши чувства того времени. Но почему Вы избрали темой Ваших воспоминаний именно Белую армию? Почему Вы не написали, как Вы стали монахом на Афоне? Или о Ваших отроческих годах?"
     "Я не Лев Толстой, - ответил я, - чтобы писать Детство, Отрочество и Юность, у меня нет такого таланта. А об Афоне я ещё напишу, если Бог даст. Пребывание в Белой армии оставило во мне неизгладимое впечатление, и то, что я видел, имеет исторический интерес". "Нет, Вы хорошо пишете, - продолжал владыка, - но, тогда Вы должны бы Вашу книгу озаглавить "Из воспоминаний". А то, может, создастся впечатление, что это Ваш главный интерес. Вы ведь занимаете очень ответственное место. Почему Вы не пишете о святых отцах?" - "И писал, и ещё буду писать. А "Девятнадцатый год" - это небольшой перерыв. Хотелось высказаться. Вот у меня есть ещё статья "Февральские дни в Петрограде в 1917 году", тогда я даже сочувствовал революции..." - "Ну и досочувствовались!" - иронически ответил митрополит Никодим.
     Разговор этот происходил вскоре после Ассамблеи Всемирного совета Церквей в Найроби, где впервые некоторые протестантские деятели выступили с протестами против преследований верующих и Церкви в Советском Союзе. У меня была мысль выразить в письме генеральному секретарю ВСЦ пастору Поттеру моё сочувствие этим выступлениям и просить его продолжить эту акцию, но прежде мне хотелось до конца прояснить отношение митрополита Никодима к такого рода протестам. Поэтому, не говоря ничего о моём намерении и держа моё письмо Поттеру в кармане, я сказал митрополиту Никодиму: "Я думаю, что выраженные протесты против притеснений верующих и Церкви в России, как это имело место в Найроби, и вообще обсуждение положения Церкви могут быть только на пользу, не правда ли?" "Да, - ответил митрополит Никодим,- это так, но не от Вашего имени и не прессе. Поверьте, владыка, что здесь найдутся более сильные и влиятельные организации, чем Вы, чтобы этим заняться. Так что Вам нечего беспокоиться ". - "Вы имеете в виду Всемирный совет Церквей?" "Да в частности". - "Но их нужно на это толкать". - "Но не от Вашего имени и не в прессе". Для меня всё стало ясно: я понял слова митрополита Никодима как "зелёный свет" и отправил письмо Поттеру.
     Особых затруднений с митрополитом Никодимом по изданию нашего "Вестника Западно - Европейского Экзархата" мы не имели, никакой предварительной цензуры или предварительного одобрения его содержания он не требовал. Впрочем, формально ему было бы даже трудно предъявлять такие требования, поскольку он не был Экзархом, им был митрополит Антоний Сурожский, а "Вестник" издавался Экзархом. Разногласия с митрополитом Никодимом по поводу содержания были, он хотел, чтобы "Вестник" был исключительно богословского содержания, а мне хотелось, чтобы сверх этого в нём уделялось место современным церковным вопросам, положению Церкви в современной России и, конечно, не в советском духе. Так, помню, мы поместили в 1963 году вывезенное из России "Открытое письмо б. священнику Дарманскому" священника Желудкова. Мы его напечатали анонимно, так как не знали, кому оно принадлежит. На следующий год я встретился с митрополитом Никодимом в Голландии, и он начал меня упрекать за помещение этого письма. "Вы знаете, кто такой Желудков, потом будете сильно жалеть, что напечатали". Я ответил, что письмо ярко изобличает атеизм в России и живо изображает борьбу безбожников с верою. "Вот Вы печатаете, а мне по шее попадает", - ответил митрополит Никодим и сделал соответствующий энергичный жест. Против такой аргументации было трудно возражать. После назначения митрополита Никодима на должность Экзарха издание "Вестника" затруднилось, он настаивал, чтобы каждый номер посылался ему предварительно на просмотр. "Это моё право как Экзарха, митрополит Антоний этого не делал, так как он не интересовался "Вестником", а я интересуюсь". В результате я прекратил его редактировать, и он приостановился. В один из своих приездов в Париж митрополит Никодим спросил меня, почему я больше не занимаюсь изданием. Я объяснил ему, что посылать предварительно "Вестник" на просмотр технически не возможно, а главное, что я готов заниматься изданием при одном условии, что в нём не будет никакой "советчины ". "Хорошо, её не будет, но и моё условие, - ответил он, - никакой "антисоветчины!" В другой раз, кажется, в связи с моей рецензией на книгу Росслера о Русской Церкви, он мне сказал: "Чего Вы печатаете такие статьи, да ещё под своим именем, ведь это официоз. Печатали бы в другом месте". Я последовал его предложению и стал печатать у Никиты Струве, под собственным именем. А когда меня начали спрашивать, почему, отвечал, что в "нашем Вестнике" нельзя, вот поэтому и печатаюсь в "Вестнике РСХД".
     21 февраля 1974 года наш Экзарх, митрополит Антоний Сурожский, подал прошение об освобождении его по состоянию здоровья от должности Экзарха. Так как это прошение было подано всего через три дня после того, как он служил в своём лондонском храме "молебен протеста" о диссидентах в связи с высылкой Солженицына, то в западном обществе его отставка была понята - как будто бы Московская патриархия уволила его за этот "протест". На самом деле это было не так. В отличие от 1964 года, когда владыка Антоний вынужден был подать в отставку, сейчас его прошение было полной неожиданностью для Патриархии. Более того, его отставка была даже нежелательной, та как создавалось впечатление, будто митрополит Антоний пал жертвой репрессий со стороны Патриархии. Митрополит Никодим очень ценил его в качестве Экзарха, как человека пользующегося большой популярностью на Западе. В связи со всем, прошение митрополита Антония было принято Синодом только 5 апреля, а назначение нового Экзарха задержалось аж до 3 сентября.
     Помню, как я получил телеграмму о назначении Экзархом митрополита Никодима. И для меня и для всех это было полной неожиданностью! В это время в Брюсселе находился на одной экуменической конференции митрополит Киевский Филарет.
     "Назначен новый Экзарх Западной Европы, - говорю я ему - угадайте, кто?" Он начал перечислять ряд имён. Всё было не верно. Когда я ему сказал о назначении митрополита Никодима, он был потрясён: "Вот уж не ожидал, видно, ему самому хотелось быть Экзархом", - сказал он.
     Необычность этого назначения усиливалась ещё и тем, что оно было совершено Синодом тогда, когда митрополит Филарет Киевский, постоянный член Синода, был за границей. Было чувство, что хотели воспользоваться его отсутствием или очень уж торопились. Кстати, это не помешало в решении Синода поставить подпись митрополита Филарета. Для нас же назначение митрополита Никодима считалось неправильным так как Экзарх должен быть одним из архиереев Экзархата, а именно Парижским (где центр Экзархата) и жить там постоянно, а не быть "наездным", как митрополит Никодим (Ленинградским или ещё каким-то). Ничего хорошего из всей этой затеи в результате не получилось. В Париже он смог бывать не чаще, чем владыка Антоний ( за что его критиковали), а в Англии и Бельгии так вообще ни разу не побывал в качестве Экзарха. Здоровье его ухудшалось, к этому времени он пережил уже несколько инфарктов, и было безумием себя перегружать новой работой. К сожалению, митрополит Никодим не хотел этого понять, было чувство, что он торопиться всё успеть. В конце концов, он вынужден был просить о назначении себе в заместители епископа Кирилла, что нелепо и антиканонично, ибо Экзарх есть должность личная.
     Рассматривая деятельность митрополита Никодима в период, когда он был председателем Отдела внешних сношений, а затем Экзархом, можно отметить ряд серьёзных вопросов, из-за которых у нас возникали трудности и разногласия. Во-первых, это его "советофильские" высказывания. Все его восхваления "Великой Октябрьской" нас глубоко огорчали и как таковые наносили ущерб доброму имени Русской Православной Церкви. Более того, они являлись препятствием к воссоединению отколовшихся от неё частей. То же можно сказать и о так называемой миротворческой деятельности Московской Патриархии, которая до мелочей следовала за всеми изгибами советской внешней политики (вроде борьбы с пресловутой конвергенцией). Когда я возражал, митрополит Никодим мне отвечал: "Оставьте нас действовать у себя, как мы считаем правильным, мы лучше вас знаем, что нужно для Церкви в данный момент". На что я помню отреагировал: "А вы оставьте и нас действовать, как мы понимаем. Мы тоже лучше вас знаем здешнее положение". И я должен сказать, что митрополит Никодим никогда не навязывал нам (на Западе) просоветской линии. Раз только он мне сказал: "Вот Вы всё критикуете пражскую Христианскую Конференцию ( ХМыК, как он иронически её называл), Вы бы вошли в неё и действовали в неё как считаете правильным. А то Вы критикуете из вне". "Владыко, - ответил я, - боюсь, что если бы я так сделал, это не пошло бы на благо Русской Церкви". Митрополит Никодим промолчал. А вообще я не считал себя вправе, живя на Западе, судить и осуждать наших иерархов, находящихся в Советском Союзе, за их политические высказывания, если они не затрагивали веры. Судить их можно было по тому, как они правят своими епархиями, как защищают Церковь. По общим отзывам митрополит Никодим за годы своего правления привёл свою Ленинградскую и Новгородскую епархию в хорошее состояние. В последние годы своей жизни митрополит Никодим перестал отрицать наличие преследования веры, в особенности в довоенном периоде (до 1940 г.).
     Говоря о современности, пользовался осторожным выражением - Церковь имеет свободу в пределах конституции или ту, которую ей предоставляет конституция страны. Но и это увы, неточно, конституция сама по себе безбожна и постоянно нарушается во вред Церкви. Несравненно более печальны и опасны были попытки как-то с христианской точки зрения идеологически оправдать атеизм и революцию. В этом смысле у митрополита Никодима были в прошлом перегибы. Так в ЖМП была напечатана статья за его подписью, что нужно различать между дурным "буржуазным" атеизмом и добрым революционным и что только первый нужно отвергать. Говорят, что эта статья была написана по заказу митрополита Никодима протоиреем Петром Гнедичем. Он был известный богослов и так скорбел и каялся, что вскоре умер. Сюда же относилось и пресловутое "октябрьское богословие", о котором я уже говорил, то есть, рассматривать октябрьский путч как величайшее событие в истории христианства, какое-то новое откровение Божие, подобное Воплощению (такого рода статья была напечатана митрополитом Никодимом в ЖМП). Я как-то спрашиваю его: "Владыко, Вы написали, что Воплощение Сына Божия было, конечно, громадным событием, но только с момента "октябрьской революции" оно стало осуществляться в жизни, имело последствия и стало действительностью". Митрополит Никодим чуть не вскочил. "Не может быть! Я не такой дурак, чтобы написать это!" Потом помолчал и добавил: "Да я конечно дурак, но всё же не до такой степени!" Как это нужно было понимать? Забыл ли он то, что писал? Или под его именем напечатали вещи, ему не принадлежащие?
     Одно, несомненно, - митрополит Никодим был решительным противником столь модного на Западе в "прогрессивных" католических и протестантских кругах синтеза между христианством и марксизмом, всякого "христианского атеизма", богословия "смерти Бога" и т.д. Диалог между марксизмом и христианством он отвергал, считал его нечестным взаимным обманом. Об этом он открыто говорил на Пятой ассамблее Всемирного совета Церквей в Упсале в 1968 году и во многих других местах на Западе. Нужно сказать, что держаться так твёрдо такой позиции ему было не трудно. Помогало то обстоятельство, что и советская власть настроена тоже против всякого диалога между марксистами и христианами. Вернее, там, где марксисты ещё не у власти, они стоят за диалог с христианами. А там, где они уже захватили власть, они и слышать не хотят ни о каких сравнениях и параллелях. Менее была определена позиция митрополита Никодима по отношению к модному на Западе в экуменических кругах "богословию революции". Во всяком случае, с его ведома и одобрения на разных экуменических встречах (например, в Утрехте в 1972 году и в Упсале в 1968 году) в одной комнате заседали представители нашей Церкви из комиссии "Вера и церковный строй" защищая, традиционные православные богословские и духовные тезисы, а в соседней комнате другие представители нашей же Церкви развивали, совместно с Западными "леваками", революционно-богословские и "освободительные" теории. Два различных духовных мира, а не голос единой Церкви, - вот какое впечатление получалось. Но насколько за это лично ответственен митрополит Никодим, я сказать не могу.
     Что многих из нас смущало (как в России, так и на Западе), так это увлечение митрополита Никодима католичеством! Увлечение это было во многом иррациональное, почти патологическое. Началось оно не сразу и с каждым годом всё более развивалось. Думаю, что вначале на него повлиял А.Л.Казем-Бек. Помню как ещё в 1960 году в Москве, в разгар хрущёвского гонения на Церковь, он развивал мне мысль, что нам не нужно искать сближения с ВСЦ (это не серьёзная организация), а вот католики - это другое дело, они нам могут помочь и сними нужно объединяться. Говорят также, что длинная, в 600 страниц, магистерская диссертация митрополита Никодима в значительной степени была написана Казем -Беком. Полагаю, что к католицизму митрополита Никодима прежде всего привлекало имевшееся у него представление о нем как о могущественной, строго дисциплинированной единой Церкви. Напрасно мы много раз ему говорили, что такая картина не соответствует современной действительности, что сейчас в католической Церкви дисциплина подорвана хуже, чем в Православии. Говорили ему, что священники служат мессу, как кому вздумается, а богословы отрицают основные догмы веры. Митрополит Никодим ни за что не хотел отрешиться от сложившегося у него убеждения на католицизм! На него действовала внешность. Помню, под Парижем было какое-то богословское протестантское собрание и приём в честь митрополита Никодима. Всё это происходило в "модерной" небольшой часовне и в таком же современном помещении. Выйдя от туда, мы прошли мимо огромного католического собора. "Это я понимаю!" - сказал митрополит Никодим и прибавил с сожалением: "Жаль, что католики так упорствуют со своей папской непогрешимостью, а то мы вполне бы могли с ними объединиться". Его знание католицизма было тоже скорее дипломатически-экуменическим, чем богословским или духовным. Так, он знал имена большинства кардиналов, знал имена некоторых видных богословов, но работ их при этом не читал. "У меня нет совсем времени что-либо читать", - как-то со смущением признался он мне.
     Раз мы с ним посещали Кардинала Сюненса. Тот спросил его, в чём, по его мнению, главная разница между Православием и Католичеством, что препятствует их воссоединению. "Психологическая, - ответил митрополит Никодим, - то, что они жили отдельно друг от друга и один другого не знали". Кардинал был разочарован.
     "Я надеялся, что завяжется богословский разговор, но митрополит Никодим уклонился" - говорил он мне впоследствии. Далее Кардинал спросил митрополита, кого тот больше любит из католических богословов. "Даниелу", - ответил митрополит Никодим. Это была "гафа" ( гафой называется неудачное, неловкое высказывание или поступок). "Он не знал, что Даниелу мой публичный враг номер первый", - говорил мне смеясь Кардинал Сюненс. Впрочем , многие думают, что митрополит Никодим сказал это сознательно, желая подчеркнуть своё разногласие с более "либеральным" направлением Сюненса и своё предпочтение традиционализму Даниелу. Лично я, очень в этом сомневаюсь, просто он недостаточно разбирался в духовных течениях римо-католицизма. Увлечение католицизмом у него резко усилилось после посещения Рима. Митрополит Никодим был очарован папским и ватиканским приёмом. "Вот это действительно братский приём. Не то, что греки! Те тоже хорошо принимают, но всегда с какой-то задней мыслью, с лукавством. А эти от всей души", - рассказывал он мне впоследствии. Мне тогда вспомнились несколько переиначенные слова Хомякова: "Их сманили, их сгубили Рима гордые сыны".

В Риме митрополит Никодим стал широко, более или менее без разбора причащать католиков за православной литургией. Об этом свидетельствуют рассказы множества очевидцев, хотя сам митрополит Никодим не раз пытался это отрицать, но эта ложь только усугубляла соблазн. Уже постановление Священного Синода от 16 декабря 1969 года о допущении католиков к причастию там, где нет католических церквей, вызвало резкую критику против Русской Православной Церкви среди греков и на Афоне. Но мне удавалось на Всеправославных совещаниях (таких, как Всеправославная комиссия по диалогу с англиканами) защищать доброе имя и Православие Русской Церкви следующей аргументацией: "Это постановление Синода вызвано совсем особым положением верующих и, в частности, католиков в Советском Союзе. Где, как известно, на протяжении тысяч километров нет ни одной католической церкви или священника. В таких случаях им разрешается давать причастие. Такое же постановление вынес константинопольский Синод и Патриарх Иоаким II в 1878 году относительно армян. Богословски мне трудно оправдать такую икономию, но не могу судить русских иерархов, живущих в современной России, в трудных услових. Они лучше нас знают, что делают". Такая аргументация всех удовлетворяла, даже на Афоне, но всё разрушало причастие католиков в Риме митрополитом Никодимом. "А там какая "пастырская икономия" заставляла его причащать католиков, где так много католических храмов?" - спрашивали меня. Единственный ответ, который я мог дать, был: "Ваши архиереи поступают ещё хуже, когда причащают всех без разбора". "Наши архиереи, такие как архиепископ Иаков Американский или Афинагор Лондонский , есть предатели Православия, это мы знаем давно (ответил мне на Афоне игумен монастыря Григориат архимандрит Георгий ). Но что Московская Патриархия, Русская Православная Церковь, которую мы так уважаем за её стойкость в Православии, так поступает в лице митрополита Никодима, эта нас поражает и глубоко огорчает".
     Я рассказал эту реакцию митрополиту Никодиму. Он даже рассердился: "Мало ли что говорят на Афоне. Афон не автокефальная Церковь" (может быть и не автокефальная, но имеет большой авторитет во всём мире, подумал я). Но всё же я не могу назвать митрополита Никодима новым "Исидором" (как его назвал один православный архиерей), предавшим Православие на Флорентийском соборе и пытавшимся, в качестве митрополита Киевского, вовлечь в унию Русскую Православную Церковь. Митрополиту Никодиму, может быть, мечталось, чтобы Православие соединить с Римом и русский Патриарх (может быть, в лице его самого - А.В.) занял бы второе место во Вселенской Церкви, но папская непогрешимость и власть над Церковью оставалась для него неприемлемой. Поэтому, несмотря на все увлечения и перегибы, он не был и никогда не мог стать "униатом". Он был слишком для этого умён и не склонен к подобного рода авантюрам.
     В своих воспоминаниях о митрополите Никодиме, хочу отметить, что им было совершено два значительных и исторических деяний - это американская автокефалия и возрождение русского монашества на Афоне. Митрополит Никодим потрудился больше всех в деле дарования Московской Патриархией автокефалии тамошней "митрополии", наследнице дореволюционной Североамериканской епархии Русской Церкви, плоду трудов русских миссионеров XVIII-XIX веков с преподобным Германом Аляскиным и святителем Иннокентием Московским во главе, включая и Патриарха Тихона, и в деле преобразования её в Православную Церковь в Америке. Именно ему принадлежит мысль об автокефалии. Ему пришлось много бороться за неё, прежде всего с греками. Они оказались неспособными противопоставить что-либо положительное, творческое и подлинно церковное смелому замыслу владыки Никодима. Ему пришлось бороться также с людьми, неспособными возвыситься над узко-национальными или местными интересами на высоту вселенской канонической правды. Милостью Божией он нашёл в Соединённых Штатах активных сотрудников и компетентных советников в лице достойных священнослужителей, протоиреев (впоследствии протопресвитеров) профессоров Владимирской Духовной Академии, о.Александра Шмемана и о.Иоанна Мейендорфа. Пусть неспособные понять исторический путь Православия иронизируют: "Мы продали Аляску за пятнадцать миллионов долларов, а Русскую Церковь отдали даром!" Для нас ценны и убедительны слова о.Александра Шмемана, который говорил неустанно: "Митрополиту Никодиму мы все в Америке обязаны быть благодарными до гроба!"
     Не менее важным в духовном отношении является возрождение почти совсем угасшего русского монашества на Святой Горе Афонской. Русский Пантелеймонов монастырь на Афоне упорно боролся в период между двумя войнами за право русских приезжать на Святую Гору и поступать там монахами в русские обители, монастырь обращался с этой целью в Лигу Наций. После войны этим заинтересовался митрополит Николай (Ярушевич), но только в шестидесятые годы, когда "иностранный" Отдел Патриархии возглавил митрополит Никодим, вопрос о допущении русских на Афон, был, сдвинут с мёртвой точки и поставлен на реальную почву путём долгих, настойчивых, терпеливых переговоров митрополита Никодима с Вселенским Патриархом Афинагором. Он поддержал шаги митрополита Никодима, за что ему сердечная благодарность от русских людей и греческого правительства. В результате энергичным действиям митрополита Никодима, более чем двадцать монахов (молодых и среднего возраста) получили разрешение приехать из России на Афон и поступить в Русский Пантелеймоновский монастырь. И жизнь в нём, как богослужебная, так и вообще общежительно-монастырская, совсем уже замиравшая, возродилась.
     Правда, как говорит пословица, "первый блин комом", и не все прибывшие, особенно вначале, были удачными, но в подавляющем большинстве они оказались добрыми иноками. А главное: отрадно было наблюдать, что духовный, да и бытовой тип русского монаха, несмотря на свыше полувека революционной перетряски, совсем не изменился. Но и образовательный уровень не повысился! Боюсь только, как бы католические увлечения митрополита Никодима не повредили русскому монашеству на Афоне и не создали препятствий к дальнейшему приезду иноков из России. Сам митрополит Никодим, к сожалению, за последнее время, потерял уже свою былую популярность среди греческих афонских монахов.
     Однако в самой Русской Православной Церкви католические тенденции митрополита Никодима не встретили большого сочувствия, и большинство архиереев было в этом отношении против него. И в простом народе, эти увлечения католицизмом, митрополита Никодима вызывали тревогу. "Вот мы живём в опасении, - говорили мне верующие в одной из церквей Москвы весной 1978 года, - говорят, будут вводить католичество и менять богослужение". С другой стороны, тоже огромная заслуга митрополита Никодима, что он оставил после себя много последователей. Ему удалось создать немалую группу своих учеников и почитателей, которых он постриг в монашество, рукоположил во иереи и даже довёл до архиерейства. Как их называют теперь - молодых "никодимят". Многие из них искренние почитатели, есть среди них и просто карьеристы, но при его погребении рыдали все. С этим наследством необходимо считаться, так как они представляют собой значительную силу.

* * *

     В последний раз я виделся и разговаривал с митрополитом Никодимом в Москве в мае-июне 1978 года на праздниках шестидесятилетия восстановления Патриаршества. Вид у него был болезненный и утомлённый. Он, тем не менее, мужественно председательствовал на собраниях и служил в церквах с не меньшей торжественностью, чем сам Патриарх (с поднесением креста). Сами по себе празднества были малосодержательными и утомительно скучными, кроме богослужений и панихид по усопшим Патриархам Тихону, Сергию и Алексию. Слава Богу, на этот раз Патриарха Тихона не забывали и не опускали! Если исключить доклад Патриарха (в общем удовлетворительный), содержавший кое-какие интересные новые данные, все остальные ораторы говорили не о Русской Церкви и о её жизни за последние 60 лет, а только исключительно... о нейтронной бомбе и необходимости бороться против её изготовления!
     При этом ораторы необычайно долго повторяли самих себя и другие выступления, и всё вокруг одной и той же темы. Никто, кроме одного представителя Православной Церкви в Америке епископа Димитрия, не вспомнил о сонме мучеников и исповедников, пострадавших за это время в Русской Церкви. Так что, как остроумно заметил в частном разговоре архиепископ Владимир (Котляров): "Я бы предписал, чтобы каждый оратор говорил не больше пяти минут... и только о нейтронной бомбе!"
     Несмотря на свою перегруженность работами празднества и на усталость, митрополит Никодим принял меня отдельно, и мы с ним беседовали более часа. Я не удержался и сказал, что был огорчён тем, что никто даже не вспомнил о русских мучениках. "Не пришло ещё время", - ответил он. Далее, я ему сказал, как скучны были все эти бесконечные выступления против нейтронной бомбы; с особенным пафосом "распинался" на эту тему митрополит Василий Варшавский и митрополит Досифей Пражский (последний при этом даже комически махал руками). Митрополит Никодим засмеялся и сказал: "Да, действительно, он забавно махал руками", - и сам стал изображать, как тот махал руками. "Интересно бы знать, искренне ли митрополит Досифей это делал?" - сказал я. Митрополит Никодим ничего не ответил, и разговор перешёл на мою работу о Преподобном Симеоне Новом Богослове. Владыка Никодим с большим вниманием и интересом прочитал вслух оглавление моей работы, не сделал со своей стороны никаких возражений и сказал, что одобряет, если эта работа будет напечатана в "Богословских Трудах". Добавлю ещё. Что сам митрополит Никодим, ни с какими докладами на торжествах не выступал и о нейтронной бомбе не говорил.
     О том, что митрополит Никодим может внезапно умереть в любой момент, было известно уже давно. Об этом меня предупреждали близкие ему люди в Ленинграде в 1974 году, указывая при этом, что он себя не бережёт, служит ежедневно литургию, хотя и по сокращённому типикону, чрезмерно работает. Архиепископ Кирилл (Гундяев) за несколько месяцев до его смерти говорил мне в Брюсселе: "Если бы митрополит Никодим слушался врачей и берёг себя, он мог бы прожить хоть до ста лет. Но он этого не делает и может каждый день умереть". Тем не менее, его внезапная смерть, настигшая его в Риме, поразила нас всех. Не только потому, что мы привыкли, что он после всех своих инфарктов поправляется, но ещё больше от скорбной обстановки, в которой она произошла. Это случилось в Ватикане, в присутствии Папы, вдали от своей епархии и вообще от православных. Конечно, всякая смерть есть тайна Божия, и является дерзновением судить, почему она случается в тот или иной момент и что она означает, но лично я (и думаю большинство православных) восприняли её как знамение Божие. Может быть, даже как вмешательство Божие, как неодобрение той спешки и увлечения, с которыми проводилось митрополитом дело сближения с Римом. Все его поездки на поклон к Папе, причащения католиков и даже сослужения с ними, и всё это в атмосфере одновременно скрытости и демонстративности. Правы мы были или не правы, - один Бог это может знать. Но таково было наше непосредственное подавляющее православное переживание. Меня всё это наполняло скорбью, тем более что я так долго знал покойного, общался с ним, любил его и ценил его труды на благо Церкви.
     Мы совершили по нём в день погребения торжественную панихиду в нашем брюссельском соборе Святителя Николая, за которой молилось множества народа (католические "нотабли", однако не пришли и не прислали своих представителей, хотя мы поместили объявление в газетах). Молились все искренне и с умилением о упокоении души новопреставленного. Во время панихиды, когда я стоял посреди церкви, а протодиакон произносил ектенью, я почувствовал, что кто-то меня тронул сзади за левое плечо. Я быстро обернулся, но никого не было... у меня было ясное ощущение, что это митрополит Никодим! Прикосновение было дружественное.
     На похороны его в Ленинград я, однако, не поехал. Отчасти оттого, что без меня трудно было бы устроить такую торжественную панихиду у нас в Брюсселе, а я считал это важным. И потом я не хотел участвовать в "надгробных" пересудах о покойном и становиться на ту или иную сторону по отношению к нему или к его будущему приемнику. Не хотел так же быть зачисленным ни в число "никодимят", ни "анти-никодимят". И скажу прямо, что-то противилось во мне тому, чтобы принять участие в его похоронах, - недоговорённость ли в наших личных отношениях, его "октябрьские" высказывания, католические ли увлечения? Отожествлять себя всецело с его линией я не мог. По его кончине я послал телеграммы соболезнования Патриарху Пимену и митрополиту Ювеналию, в которых писал: "Сердечное соболезнование скорбной кончиной патриаршего Экзарха Западной Европы митрополита Никодима. Господь Бог да воздаст ему за его великие труды на благо Церкви и да будет ему милостивым Судией. Вечная память! Молимся о упокоении его души".

Брюссель, 7 ноября 1978 года

Источник: Библиотека православного христианина "Благовещение"

Страница сгенерирована за 0.06 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com