Хомяков А.С. Письмо к и. С. Аксакову о значении страданий и молитвы

Благодарю вас, любезный И. С., за письмо и за самый вопрос, к которому вы в нем приступили. Вы совер­шенно правы в том, что не смущаетесь общепринятым мнением. Так называемое мнение есть весьма часто пу­стая или неясная формула, допущенная в обиход для устранения мнений, которые под нею притаиваются, не­редко разноглася между собою и связываясь с формулою топкими нитями диалектики, допускающими почти совершен­ное отрицание. Вот причина, почему я позволяю себе не соглашаться во многих случаях с так называемым мнением Церкви и почему вы, с своей стороны, могли, с некоторою справедливостью, сказать такое строгое сло­во о Церкви исторической. В тоже время я уверен, что добросовестное мнение имеет полное право высказаться, и что, если оно справедливо, оно, до некоторой степени, оправдает общепринятую формулу, уясняя ее и не встретив того осуждения, которое вы предвидите со всех сторон, от Грека и Скифа, от мирянина и духовного Я отчасти испытал это со своим «Исповеданием». Многие, предубежденные ходячими формулами, думали, что духов­ные меня осудят чуть-чуть не на костер; а на поверку вы-

*) Письмо это служить ответом на письмо, писанное по поводу одной из проповедей известного протестантского богослова Vinet, в которой, между прочим, проводилась та мысль, что страдание, насылаемое на человека, есть благодеяние Божие. Пр. изд.

329

пало, что все те, которые прочли, согласились, что оно впол­не Православно и только к тиснению неудобно или со­мнительно. *) Убеждения, или мнения и формулы обиходные далеко не совпадают друг с другом, и я считаю себя в праве быть смелым в отношении к формуле, вполне преклоняясь пред убеждением. Верую Церкви, в которой нет и не может быть ошибки или лжи.

Прежде чем приступлю к самому вопросу, я позволю себе сделать вам маленький упрек, по случаю одного от­дельного выражения. Вы, оправдывая горе и отчасти не­вольный ропот (в чем конечно вас обвинять нельзя), приводите в пример слова Христа: «вскую Мя еси оста­вил? Вы в этом неправы. В словах Спасителя мы никогда ничего не можем видеть кроме истины, без при­меси какой бы то ни было гиперболы чувства. Христос на кресте судится, так сказать с Богом, т. е. с неумолимою логикою мироздания. Он, невинный, жертва этой логики. Он один оставлен милосердием Божиим, именно для того, чтобы никто кроме Его не был остав­лен и не мог роптать, и эту-то высокую истину Он выразил в Своем скорбном обращении к Отцу. Вы за это замечание на меня пенять не будете. — Еще другое вводное слово. Вы обвиняете Вине (Vinet), с некоторою досадою, за выражение: что человек, часто испытанный страданием, имеет причины считать себя «особенно любимым и т. д. « Я не стану оправдывать выражения, мо­жет быть не вполне строгого, но смысл его вы оправ­дали, сами того не замечая. В середине письма вы го­ворите: «счастливцу легче забыть Бога, чем страдальцу, которому нет другого утешения». Избавление от искушения не есть ли милость, и не оправдан ли наш общий друг, Вине?

Перейдем к самому вопросу. Он, по-видимому, самостоятелен; но действительно, но отношению молитвы к греху, греха к судьбе человека и человечества, разуме­-

*) А. С. Хомяков говорить о своем „Опыте Катехизического изложения учения о Церкви".

330

ния и познания к воле и действию, он входит в разряд тех неисчислимых вопросов, которые возникают из сопоставления свободы человеческой и Божьего строи­тельства (или необходимости) и которые наделали столько хлопот человеческому уму, что Мильтон считает их наказанием для чертей в аду. Эти отношения можно по­куда отстранить, и тогда вопрос значительно упрощается. Общие или обиходные формулы: человек наказывается за грехи несчастием, или посредством жизненного горя освобождается, положим хоть отчасти, от ответственно­сти за свои проступки (кроме последнего положения, не обще­принятая и чисто-Латинского) — эти формулы можно при­нять и, будучи ясно поняты, они как мне кажется, со­вершенно согласны с истиною. Затруднения ваши воз­никают, если не ошибаюсь, из двусмысленного упо­требления слова грех в общем разговоре и даже в учении духовных писателей. Это слово обозначает: или собственно проступок личный человека, противный законам Божией правды, или общее отношение человече­ства к Богу, возникшее из первоначального нарушения за­кона, предписанного человеку. Мир есть творение, мысль Божия, и, сам по себе, он представляет полную и стро­гую гармонию красоты и блаженства. Дух, нарушающий закон Божественной правды, становится, по необходимо­сти, в состояние вражды с Божиею мыслию, с гармонией мироздания, и следовательно в состояние страдания, кото­рое было бы невыносимо, если бы оно не умерялось по­стоянно благостью Божиею. Высшее или полнейшее выра­жение этого страдания — смерть, проходящая через всю зем­ную жизнь человека, в разнообразии своих частных и неполных проявлений, от расшибленного лба, занозы и даже самой легкой неприятности, до нестерпимого страда­ния и горя. Человек, каждый, дольник греха, по необ­ходимости дольник страдания и, следовательно, страдает вследствие, но не в меру своей доли нравственной нечи­стоты. Не страдание человека, а его полное счастье было бы в высшей степени явлением анти логическим. Итак совершенно справедливо говорит обиходная формула, что

331

человек наказывается за грехи, хотя бы, может быть, яс­нее было сказать за грех, т. с. за готовность свою. Один только Христос, не будучи дольником греха и подчи­нившись добровольно логике человеческих отношений к Божиему миру, т. е. страданию и смерти, осудил эту ло­гику, сделав ее несправедливою к человеку вообще, ко­торого Он в Себе представлял, хотя без него она была бы справедлива к каждому отдельному человеку. Он без греха, из любви, принял все условия земной жизни, не принимая даже заслуженного блаженства, чтобы не раз­лучиться с братией, обращая таким образом доброволь­но-принятый грех человеческого неповиновения и неправ­ды в добродетель и высшую правду любви. Я не привожу текстов, подтверждающих это верование по самой про­стой причине: если мы приняли дух Евангелия, то слова ваши будут согласны с текстами; если же нет, то и тексты мы приведем и поймем криво. Человек страдает как дольник греха; и так совершенно справедливо ска­зать, что человек наказывается за грехи, хотя крайне не­разумно было бы думать, что он страдает по мере своей доли, как некоторые думают, и как можно бы предпо­ложить из отдельных выражений Св. отцов. Мера каж­дого безмерна, как грех вообще, и в каждом она об­легчается милостью Божиею, по закону Его общего строи­тельства, неизвестному ни нам, ни даже высшим Его созданиям (как можно заключить из одного места послания к Ефесеям). Вы совершенно правы, говоря, что Бог не наказывает человека, а что зло само себя наказывает по неотразимому закону логики, и, в этом случае, я вам дам текст для оправдания против тех, которые стали бы вас обвинять. Апостол Иаков говорит: «как сам Бог не искушается злом, так и не искушает Он никого», *) а напротив того «всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть, исходяй от Отца светов». **) Злом тут называет он не страсти, а всякое зло жиз-

*) Иак. гл. 1, ст. 13.

**) Там же, ст. 17.

332

ненное; ибо он прежде сказал: «блажен человек, пре­терпевший искушение. *) Что человек страдает не по той мере личного греха, т. е. видимого проступка, которую мы склонны ставить в соотношение с страданием, в том нам свидетельствует Сам Христос, когда на во­прос: почему человек болен, по своим-ли грехам или по грехам родителей? Он отвечал: «ни по тем, ни по другим, но да явится на нем сила Божия». Если, в одном случае Он так сказал, то ни в каком слу­чае нам нельзя искать того отношения между грехом и страданиями, которое многими предполагается. Разумеется, что больной, о котором говорил Спаситель, все-таки страдал как дольник греха, и словами Спасителя отстра­няется только ложная идея меры; ибо иначе мы должны бы были предположить, что больной страдал сверх ме­ры, т. е. несправедливо. Сам же грех наказывает се­бя логическим выводом — страданием, всегда умеряемым милосердием Божиим. Итак, сознание, что человек стра­дает за свой грех (как дольник греха), и сознание греха в каждом страдании, как бы оно ни было ничтож­но, совершенно справедливо. То же самое относится и ко всякому неразумию, которое есть только одна из форм духовного страдания. В суждении о Вине не должно за­бывать, что он в одном месте говорите: «les péchés sont le péché» (грехи суть грех) й чрез это отстра­няет идею меры, которая вас, мне кажется, сбила; ибо, отстранив ее, выйдет, что вы согласны и с Вине, и с учением всего Христианства, кроме Латинствующих.

Вине говорит о страдании как воспитателе, данном нам от Бога. Когда вы признаете, что счастливцу легче забыть Бога, чем страдальцу, не тоже ли вы говорите? Но почему этот воспитатель дается одному, а не дается другому? Кто скажет? Почему не всем людям одна судьба? В похвале страданию вообще много риторства, это правда; но не должно его оставлять и без похвалы. Вы совершенно правы, а что еще лучше, правы с теп­-

*) Там же, ст. 12.

333

лотою душевною, когда говорите, что Бог учит всем, скорбью и радостью, солнцем и бурею; но что ж из этого? Пословица все-таки права: «гром не грянет, мужик (человек) не перекрестится». По крайней мере, часто так бывает. О страдании и счастье я готов ска­зать то, что Павел о посте: «ты не ешь и благодаришь Бога, другой ест и благодарить Бога, и оба делают хорошо». Вине говорить: «если ты много страдаешь, думай, что тебя Бог много любит», а кого же Он любит не­много? или кого не любит Он, если человек только позволяет Богу любить его? Вине не правь, ибо дозволяет какую-то гордость страдания. Об этой гордости сказать можно тоже, что Варсонофий о гордости поста: «Ты постишься, а брат твой есть, и ты этим хвалишься. Пост — лекарство для души. Чем же ты хвастаешься, что с помощью лекарства достигаешь здоровья, которое брат твой имеет не лечившись? Разве больные могут хвастать­ся?» Но они могут и должны благодарить целителя, по­нимая его явную любовь. Бог не посылает страдания, логического последствия греховности нашей; нет, Он постоянно умеряет его едкость; но Он не устраняет его, дабы человек не впал в тупое довольство со­бою и миром. Страдалец благодарит Бога, счастливец также, оба равно Богу угодны: в этом я согласен и даже думаю, что благодарность счастливого человека луч­ше и святее. Вине говорить (слов не помню, но смысл таков): «Ты встал сытый из-за стола и взглянул на не­бо, и мысленно благодарил Бога — ты еще не благодарил. Уделил ли ты часть своей трапезы голодному? или подумал ли умом и сердцем, как бы его насытить? или, если все это тебе недоступно, поскорбел ли ты искрен­но об его голоде? О! тогда ты благодарил». Страдание способнее к состраданию, чем счастье (я говорю вообще, ибо иногда оно ожесточает), и поэтому благодарность, т. е. выражение ее в деятельности любви к ближнему, труднее счастливому, чем несчастному. Поэтому самому человек, признавая страдание за последствие, и, следовательно, за наказание греха, должен благодарить Бога, до-

334

пустившего это страдание и убавившего так сказать, тя­гость счастья, которой он не умел носить.

Вы видите, что мысль моя очень похожа на вашу и что вообще разница между вами и общепринятою форму­лою заключается собственно в том, что в нее вводят идею не только зависимости скорби от греха, но еще ка­кого-то арифметического отношения скорби к греху, т. е. чистую и явную нелепость. Отстраните ее, и вы согласи­тесь, что если бы человек был безгрешен, Бог бы не мог его посещать страданием или смертью. Смерть обра­тилась бы в преображение. Это служит ответом на бе­зумное мнение, недавно возведенное в догмат папою, о полной безгрешности Божией Матери.

Но тут снова встречается тот бесконечный вопрос, о котором я уже говорил, вопрос о совмещении свобо­ды и необходимости. Каким образом может человек, так сказать, требовать и вытребовать изменения логических законов мироздания? Каким образом может он от Бога, всегда умеряющего строгость логического зако­на, т. е. враждебность мира (Его мысли) к человеку, от­вергшему святость этой мысли, испросить еще большего умягчения закона в частном случае? Вопрос очевидно неразрешим вполне; но, в тоже время, душа как-то чувствует, что различие между законом мысли Божией в отношении ко всему миру и в отношении той же мысли к каждому данному случаю, выдумано бредом нашей слепо­ты и не имеет никакой существенности. Законы нрав­ственная мира также непреложны как и законы физического мира (который есть в тоже время и нравственный); а между тем мы чувствуем, что наша воля (разумеется под благодатью) изменяет нас самих и, следовательно, наши отношения к Богу. Почему-же та же воля, выражен­ная в молитве, не могла-бы изменить и отношении наших к миру внешнему? Скажете ли, что в одном слу­чае молитва, явно законная (ибо есть требование улучше­ния), не может не быть исполнена, а в другом ее ис­полнение было бы, так сказать, незаконным, ибо оно нарушило бы логику всеобщих явлений? Тут более кажу­-

335

щейся, чем истинной правды. Я горд и прошу исправ­ления от гордости; я тону и прошу спасения от воды. Гордость моя есть, также как и опасность моя, логический вывод из целого ряда предшествовавших, внутренних проступков, увлекающих меня к новым проступкам или порокам; а за всем тем воля, под Божиим благословением, останавливает мое падение. С меньшею явностью относится этот закон и к физической опас­ности, но он остается тот же. Однажды две дамы го­ворили целый вечер о чудесах; покойная жена моя, быв­шая при этом, вернулась в дурном расположении духа и на вопрос мой «чем она недовольна?» рассказала мне весь разговор. «Я всё-таки не вижу, чем ты недовольна?» — «Видно, они никогда не замечали, сколько чудес Бог совершает в нас самих, что столько хлопочут о чу­десах внешних». — Просите Царства Божия, и все при­ложится вам. Всякая молитва заключается в «Отче наш»; но, мне кажется, вы ошибаетесь невольно, когда идею во­ли Божией вы ограничиваете логическим развитием мировых законов. Они — выражение Его воли, но не оковы, наложенные да Его волю. К чему же просить нарушения законов, которым я подчинялся вследствие греховности, т. е. законов страдания внешнего, которое часто спаси­тельно? К тому, что естественно просить избавления от него и улучшения внутреннего в жизни бесскорбной. Это естественно. Хороша покорность в страдании; еще лучше благодарение за страдание; но искренно пропетый благодар­ственный гимн (выражающийся всею жизнью) за избавление от скорби точно также великолепен, как Иовово терпение; а душа просит всякого счастья. Видимое улучшение жизни физической, происходящее от простого напряжения умственных способностей (в Англии), будущее усовершен­ствование жизни земной, которое вы предвидите, по моему весьма справедливо, ставят в ваших глазах все эти яв­ления вне зависимости от закона нравственного. Это ед­ва ли справедливо. Множество пороков, в их явной отвратительности и уродливости, делаются невозможными в образованной земле, также как засуха или чума. Сле-

336

дует ли из этого, что нравственный закон также подчинен необходимому развитию? Англия выше России в жиз­ни физической и общественной — правда; но она и выше ее и в приложении своих нравственных законов (хотя са­мые законы могут быть и ниже). Человек гадит свою внутреннюю жизнь, также как и зажигает дом свой, ча­сто из неведения. Во всех случаях мы просим разумения и мудрости и во всех, кроме Божией милости, идем и путем внешним, размышлением, чтением, бе­седою и т. д. Я скажу более: самое улучшение в физи­ческой жизни народов едва ли не находится в прямой зависимости от чувства взаимной любви, старающейся приложить всякое новое знание к пользе других людей-братий; не даром всякое просвещение дастся только христианским пародам. «Всякое даяние благо (в мире физическом) и всяк дар совершен (в мире нравственном) свыше есть, исходяй от Отца светов». Труд для пользы других, бескорыстный (хотя отчасти), есть молитва, и молитва не только высшая, чем лепетание Славянских слов в уголке, перед Суздальскою доской, но высшая многих, гораздо более разумных молитв, в которых выражается какой-то загробный эгоизм более, чем лю­бовь. Молитве, так сказать, нет пределов. Отрывать се от жизни, формулировать, заключать ее в отыскании «серединной точки» и проч., все это нелепо. Она цвет жизни; как всякий цвет, она обращается в плод; но она не лезет с своим великолепным венком из лепестков и семенных пучков, без стебля, листьев и кор­ней, прямо из сухого песка, лишенного всякой раститель­ности. Она может возникнуть, как некоторые тропические растения, почти в один миг, с необыкновенною красою и блеском, или развиваться медленно, как Cactus Zeherit (или столетний цвет); в обоих случаях у нее были жизненные корни. Кому в голову придет отде­лить молитву Иисуса от Его проповеди, от Его исцелений, от Его крестного подвига? А впрочем всякое счастье нужно человеку и всякое дается Богом: вспомните чудо в Кане Галилейской.

337

Искренно благодарю вас за ваше письмо. Оно много вытребовало размышлений; оно само проникнуто тем жаром и любовью к истине, которые одни только и могут оплодотворять жизнь. Видите, в чем мы не совсем со­гласны, и что нигде прямого разногласия нет. Вы немнож­ко слишком много приписываете общему закону; но это очень естественно, потому что вообще слишком много дают простора партикуляризму. «Голова разболелась — это оттого, что на Кузьму и Демьяна я к обедне не хо­дила». (Жаль только, что ни один помещик, когда у него болят зубы или спина, не подумает, что это — вознаграж­дение за оплеуху, данную камердинеру или за синяки на спине крестьянина. Если бы я видел партикуляризму при­нявший тоже направление, грешный человек — не стал-бы и восставать против него, хотя в душе и отвергал бы.

Прощайте. Кажется, ереси в вас нет, а только неко­торый маленький стоицизм и боязнь вмешивать Бога в суету жизни земной. Впрочем, я уверен, что вы со мною согласитесь.

338