Федотов Г. П. Русская религиозность. Часть 2. XIV. Трагедия древнерусской святости

Противоположность между заволжскими нестяжателями, учениками Нила Сорского, и иосифлянами поистине огромна, как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных последствиях ^а. Одни исходят из любви, другие из страха — стра­ха Божия, конечно; одни являют кротость и всепрощение, дру­гие строгость к грешнику. В организации иноческой жизни на одной стороне — почти безвластье, на другой — суровая дисцип­лина. Духовная жизнь «заволжцев» протекает в отрешенном со­зерцании и умной молитве; иосифляне любят обрядовое благо­честие и уставную молитву. Заволжцы защищают духовную сво­боду и заступаются за гонимых еретиков, иосифляне предают их на казнь. Нестяжатели предпочитают трудовую бедность имениям и даже милостыне, иосифляне ищут богатства ради со­циально организованной благотворительности. Заволжцы, при всей бесспорной генеалогии их — от преподобных Сергия и Ки­рилла, — питаются духовными токами православного Востока, иосифляне проявляют яркий религиозный национализм. Нако­нец, первые дорожат независимостью от светской власти, по­следние работают над укреплением самодержавия и доброволь­но отдают под его попечение и свои монастыри, и всю Русскую Церковь. Начала духовной свободы и мистической жизни про­тивостоят социальной организации и уставному благочестию.

^а В последнее время советские историки посвятили несколько исследований спору между «стяжателями» и «нестяжателями». В качестве примера см. самую недавнюю общую работу, рассматривающую данную тему: Лурье Я. С. Идеоло­гическая борьба в русской публицистике конца XV — начала XVI века. Москва, 1960. (Это и последующие примечания к данной главе принадлежат о. Иоанну Мейендорфу).

341

Сама по себе противоположность духовных направлений не означала с необходимостью борьбы между ними. Но практичес­кие выводы — отношение к монастырским вотчинам и еретикам — сделали борьбу неизбежной. Сам преподобный Нил воздержи­вался от полемических посланий, как и вообще от участия в по­литической жизни. За него писали его ученики, особенно Вассиан Патрикеев, по прозвищу Косой, делавший это с большой страстностью ^а. Иосиф, переживший Нила, показал себя неуто­мимым полемистом. Обе стороны добивались поддержки влас­ти. Иван III не был расположен казнить еретиков. И сам он, и его преемник подумывали о секуляризации монастырских вот­чин. Это объясняет покровительство, которое Василий III дол­го оказывал Вассиану, жившему в Москве в Симоновом монасты­ре и по своей княжеской родовитости вхожему во дворец. Побе­да иосифлянам досталась нелегко. Но перспектива потерять имущество вооружила против заволжцев не только волоколам­скую партию, но и огромное большинство Русской Церкви. Ве­ликий князь не мог противиться этому господствовавшему наст­роению. В конце концов он пожертвовал Вассианом, который был осужден на соборе 1531 года по обвинению в богословских промахах, представленных как ереси. Еще ранее Вассиана, в 1525 году, был осужден Максим Грек, заезжий с Афона монах, православный гуманист и писатель, с которым забрезжилась бы­ло и погасла возможность возрождения на Руси православной культуры, умиравшей в Византии. Максиму вменили в вину не­точности его переводов. За этими обвинениями стояла месть человеку, который разделял взгляды нестяжателей и обличал внешнее, обрядоверческое направление русского благочестия. После тридцатилетнего заточения по русским монастырям Мак­сим скончался в Троице-Сергиевом монастыре, где он и чтился местно как святой за невинно перенесенные им страдания ^ь.

Митрополит Даниил, осудивший Максима и Вассиана, сам был из игуменов Волоколамского монастыря и учеников препо-

^а В 1960 году опубликована монография о Вассиане: Казакова Н. А. Вассиан Патрикеев и его сочинения. Москва и Ленинград, 1960.

^b О выдающейся личности Максима см.: Иконников В. С. Максим Грек и его время. 2-е изд. Киев, 1915; Denisoff E. Maxim le Grec et l»Occident. Paris, Louvain, 1943. Денисов отождествил Максима Грека с Михаилом Триволисом, бывшим доминиканским монахом и учеником Савонаролы.

342

добного Иосифа. Преданностью великому князю и безоговороч­ной защитой его интересов, которая не останавливалась ни пе­ред нарушением канонов, ни перед попранием нравственных обязательств, он сумел сделать себя необходимым. С ним иосифлянское направление утверждается в Москве. Волоколамский монастырь сделался рассадником епископов для всей России, подобно древнему Киево-Печерскому и Сергиеву монастырям. Легкая победа иосифлянства определилась, конечно, не одними экономическими интересами церковного землевладения, но и общим родством, созвучием этого направления государственно­му делу Москвы, с ее суровой дисциплиной, напряжением всех общественных сил и закрепощением в тягле и службе.

Настоящему разгрому заволжцы подверглись через 20 лет по­сле первого удара. На этот раз они поплатились не за свое отноше­ние к вотчинам, а за отношение к ереси. Еще в начале столетия они давали у себя убежище гонимым еретикам, движимые, конеч­но, не сочувствием к их учениям, а нежеланием участвовать в про­литии крови. Ересь жидовствующих всколыхнула вокруг себя вол­ны рационалистического движения. Многие, подозреваемые в ереси, грешили лишь вольномыслием или критическим направле­нием ума. Но в этом же обвиняли и самого Нила. Ученики его не имели никакого желания производить духовный суд и принимали всех, приходивших в их скиты. В пятидесятых годах в Заволжье было раскрыто гнездо ереси. Среди обвиняемых монахов был один настоящий еретик, Феодосий Косой. Другие были повинны в разного рода свободомыслии. В числе осужденных был игумен Троицкого монастыря Артемий, который, бежав в Литву, показал себя стойким борцом за православие; привлекался к дознанию и Феодорит, просветитель лопарей, которому князь Курбский, ду­ховный сын его, человек, несомненно, православный, составил настоящее житие. При митрополите Макарии, в 1553-1554 годах, в Москве было осуждено на заточение вместе с двумя настоящими еретиками, Башкиным и Косым, много заволжцев. Несколько лет продолжались розыски в северных скитах. Следует предполагать, что в результате много старцев разбрелось по глухим местам, во­логодским и поморским, и старые очаги пустынножительства во­круг Кирилловой обители запустели. Это было настоящим разгро­мом целого духовного направления, и без того подавленного цер­ковным торжеством иосифлянства.

343

Примечательна и сама история посмертного почитания осно­вателей обоих направлений. Преподобный Иосиф был канони­зирован в конце XVI века три раза, к местному и общему (1591) почитанию. Авторитет его стоял непререкаемо высоко уже в се­редине этого века. Он чтился москвичами выше всех других «но­вых» чудотворцев, и в середине XVII века занял в московской не­бесной иерархии место непосредственно за преподобными Сер­гием и Кириллом.

Нил Сорский вообще не был канонизирован в Москве, хотя знаком уважения к нему была задуманная Иваном Грозным пост­ройка в его ските каменной церкви. Мы даже не знаем, когда именно произошла его местная канонизация — в конце XVIII или в XIX веке. Она совершилась неприметно, в силу возросше­го его почитания в новое время, и санкционирована Синодом в «Верном Месяцеслове» 1903 года.

Оба направления церковной жизни XVI века нашли свое отра­жение в официальных житиях святых того периода. Они далеко еще не изучены, не изданы, но исследование А. Кадлубовского ^а дает возможность проследить и в XVI веке те же два типа рус­ской святости, что и в XV. В ряде случаев, однако, мы не можем причислить святого к определенной школе: по недостаточной ли конкретности биографии или по самому характеру — умерен­ному, среднему — духовного пути подвижника. Можно отметить одно: направление, восторжествовавшее в жизни и в иерархиче­ском строе Русской Церкви, далеко не торжествует в лике ее свя­тых. Здесь можно наблюдать, скорее, обратное соотношение. К святым иосифлянского направления можно причислить с уве­ренностью лишь Даниила Переяславского и Герасима Болдинского.

Ни один из непосредственных учеников преподобного Иоси­фа не был канонизирован. Но Даниил (|1540) постригся в Бо­ровском монастыре при Пафнутии и был, следовательно, сото­варищем Иосифа по духовной школе ^ь и учителем Герасима Болдинского. Его богатое фактическим содержанием официальное

^а Кадлубовский А. П. Очерки по истории древнерусской литературы — жития святых // Русский филологический вестник. Т. 18. Варшава, 1902.

^b Даниилу посвящена следующая значительная монография: Жмакин В. Митрополит Даниил и его сочинения: исследование. Москва, 1881.

344

житие рисует святого с отроческих лет преданным суровой ас­кезе. Подражая Симеону Столпнику, мальчик стянул свое тело под одеждой веревкой от лодки; родители недоумевали о причи­не болезни сына, пока не обнаружили «смрад исходящь и плоть гниющу». Другая его черта, также навеянная древней аскетиче­ской литературой: никто не мог уговорить его мыться в бане. Эту строгость к баням святой проявил впоследствии и в своем монастыре в бытность игуменом. Проведя 12 лет в Боровске, Даниил возвратился в Переяславль и жил здесь в разных монас­тырях, взяв на себя особое служение — погребение умерших не­чаянной смертью. Основав свой собственный Троицкий монас­тырь, он показал себя игуменом строгим и очень внимательным к распорядку монастырского быта. Однако аскетическая суро­вость его юности значительно смягчилась. Монастырь свой он поставил, подобно Иосифу, в тесную зависимость от москов­ских великих князей, которые именуются в его житии царями. Даже основание новой обители объясняется царским повелени­ем, на что у Даниила имелись и практические соображения: «Аще не в царском имени будет тая церкви, ничто же по нас ус­пеется, кроме оскудения». Василий III назначил ему в старости преемника и сделал его крестным отцом своих сыновей.

Герасим Болдинский (†1554) постригся в тринадцать лет у преподобного Даниила и в течение двадцати лет был его благо­говейным учеником. Житие в сильных выражениях рисует его аскетические подвиги: его пощение — вкушал пищу через день или через два; его «благопротяжную молитву», на всю ночь до заутрени, его выносливость к стуже и зною, которыми он обуз­дывал «буяго и дивияго зверя, плоть свою». Потом с благослове­ния игумена он ушел в пустыню, но не в Заволжье, а в смолен­ские пределы, где жил в диком лесу, много терпя от бесов и ли­хих людей. Рассказывается о «кузовце», который преподобный повесил при дороге, чтобы проходящие клали милостыню для неведомого им пустынника, от которого ворон — кстати, люби­мая птица Пафнутия Боровского — отгонял зверей. Через два го­да Герасим основал свой монастырь на новом месте, в Болдине, в 15 верстах от Дорогобужа, и, сходив на поклон к «царю» Васи­лию III, получил от него богатую милостыню. Если в молодости Герасим, по-видимому, имел влечение к пустынному житию, то впоследствии он показывает себя неутомимым строителем мо-

345

­настырей и организатором киновий. Всего он построил четыре обители: в Болдине, Вязьме, на Жиздре и в Сверкове (на Днеп­ре), во главе которых он поставил своих учеников. Биограф свя­того, игумен Антоний, передает его предсмертное поучение братии. Оно всецело совпадает с «Законом», или завещанием, которое оставил после себя преподобный. Эти наставления и этот «Закон» касаются монастырской дисциплины и выдержа­ны в духе Иосифовой «Духовной грамоты». У Иосифа же Гера­сим заимствует институт двенадцати соборных старцев, с кото­рыми игумен делит свою власть.

Видное место в житии и в посмертных чудесах занимают нака­зания обидчиков монастыря и хулителей святого. Однако почти во всех случаях святой прощает раскаявшихся и исцеляет их. Са­мое суровое наказание постигает крестьян, которые травили со­баками проходивших монахов: Герасим предсказывает падеж скота в этой деревне, «да не ктому унижают иноческий чин».

От святых Иосифовой или, точнее, Пафнутьевой школы пе­рейдем теперь к ученикам преподобного Нила и заволжцам. Двое из учеников Нила были канонизированы: Кассиан Учемский и Иннокентий Комельский. Первый был родом грек, в ми­ре князь Манкупский, который, постригшись в Ферапонтовом монастыре на Белоозере, основал свой собственный Учемский монастырь в 15 верстах от Углича (|1504 или 1509). Иннокен­тий Охлябинин был любимым учеником Нила, спутником его странствий по святым местам Греции. Оставив скит преподоб­ного Нила, он ушел в Комельский лес (Вологодской губернии), где, после долгого пустынножительства, основал скит для своих учеников. Своею рукою он переписал Нилов Устав, снабдив его своим «Надсловием» и «Пристяжением». Скончался он задолго до смерти своего учителя, в 1491 году. Подробное житие его по­гибло, вместе с житием Нила, от татарского разорения в 1538 году. Но и в его краткой редакции видим истинного ученика Нилова: «Нравом смирен и образом кроток, и в божественных пи­саниях трудолюбно поучашеся и всем умом испытуяще».

Другой великий комельский подвижник Корнилий (|1537) в своем Уставе и в своей жизни сочетал черты Нилова и Иосифо- ва благочестия, с преобладающим влиянием Нила. Можно было бы говорить об эклектизме его направления, если бы житие его не давало образ большой цельности и самобытности. Ростовец

346

родом, он вместе со своим дядей 12-ти лет ушел в Кириллов мо­настырь, где и постригся. Вериги и тяжелые труды — «Кто не знает кирилловские хлебни?» — не мешали ему заниматься спи­сыванием книг. К преподобному Кириллу и его обители он отно­сился всю жизнь с благоговейным уважением.

Духовное странничество, один из первых примеров которого явил на Руси Корнилий, привело его сначала в Новгород к архи­епископу Геннадию, другу Иосифа, потом, через тверские мона­стыри, в Комельский лес. Лишь на 60 году жизни, после многих трудов и опасностей, отшельник соорудил для своих учеников первую церковь во имя Введения. Однако не скит, а киновию строил Корнилий на старости лет, со строгим общежитием и ус­тавом. Для своей киновии Корнилий не искал сел и имений: сам с монахами неустанно корчевал и распахивал девственный лес. Его трудовые подвиги переносят нас в обстановку русских мона­стырей XIV века: недаром некоторые эпизоды — повалившееся дерево, поджог хвороста — кажутся списанными с жития свято­го Кирилла. Великий князь Василий Иванович почти насильно заставил его принять угодья и деревни. Во время голода монас­тырь мог кормить нуждающихся и даже воспитывать покинутых младенцев — подобно Волоцкому, но не по-Иосифову и не по-хозяйственному подает милостыню Корнилий: по два, по три раза каждому из убогих, которые хотят обмануть его. Ученики проте­стуют, но явившийся ему во сне Антоний Великий, патрон од­ной из монастырских церквей, одобряет его непрактическую щедрость.

В житии рассказывается немало случаев о проступках и даже преступлениях монахов и мирян. Никогда Корнилий не бывает строг в наказаниях. Когда он велит выбросить на дорогу хлебы, испеченные без благословения, он повторяет лишь преподоб­ного Феодосия Печерского. Прощает он и разбойников и даже двух своих монахов, которые подстерегали его, чтобы убить: «Блаженный же поучи их... утеши и прости им грех». Строитель киновии, он тосковал о безмолвии и несколько раз оставлял свой монастырь, чтобы с учеником своим Геннадием спасаться в костромских лесах, где принялся строить новый скит. Удалялся он и в Кириллов, думая в родной обители окончить свои дни. Но комельцы сумели найти высокую руку против своего беглого игумена. Они всякий раз обращались к великому князю, и тот

347

принуждал святого возвращаться в свою обитель: напрасно Корнилий ссылался на старость и немощь или пытался спастись тайным бегством. Скончался он в Комельском монастыре, кото­рому оставил и свой известный Устав.

Устав этот, состоящий из 15 глав, самым предисловием гово­рит о двойных его источниках: Ниле и Иосифе. Начав со слов Нила, что пишет он для «единоправной» братии, а не для учени­ков, ибо «един у нас Учитель», Корнилий кончает словами Иоси­фа о строгой ответственности настоятеля за своих подвластных и об ожидающих каждого посмертных мытарствах. Самые главы Устава в значительной части повторяют установления Иосифа, касающиеся распорядков церковной молитвы, трапезы и келей­ной жизни. Последние главы о послушниках Корнилий добавил из собственного опыта и через весь Устав провел свою главную мысль о нестяжании. Учительные наставления его, внесенные в житие, проникнуты всецело духом Сорского пустынника. Тако­ва его беседа на вопрос учеников: «Что есть любовь и кая запо­ведь глаголеши хранити?» Корнилий отвечает по Евангелию о любви к Богу и ближним. За кротостью его и любовью живет уг­лубленное понимание духовной жизни, выработанное в заволж­ской школе. Он учит «сердце хранити умною молитвою от скверных помысл». Впрочем, положительных сведений о мис­тическом направлении преп. Корнилия мы не имеем. Кажется, что в своем стремлении соединить духовный идеал Нила с соци­альным — Иосифа, Корнилий возвращается к далекому образу преподобного Кирилла, восстанавливая цельность его служе­ния, но обогащенную в двойном опыте позднейшего киновитства и скитничества.

Эта широта направления преп. Корнилия обусловила влияние его обители и «Устава». Еще при жизни преподобного шесть уче­ников его основали монастыри по русскому северу, седьмой — по его смерти. Большинство их было причислено к лику святых. Из них Геннадий (†1565) вместе с Корнилием трудился над основа­нием Костромского и Любимоградского монастырей. Ему пре­подобный как бы завещал свою кротость. Геннадий любил бесе­довать с крестьянами в полях и ночевал в их избах, не уставая по­учать их, — черта, необычная в русских житиях. Кирилл Новоезерский (†1532) унаследовал от Корнилия любовь к странниче­ству. Двадцать лет он бродил по северной Руси, по лесам и горо­-

348

дам, босой и в рубище, никогда не ночуя под кровлями, но по преимуществу на церковных папертях. Потом основал свой мо­настырь на острове посреди Нового озера, в 30 верстах от Белозерска. Его образ по житию представляется несколько более строгим, в сравнении с его учителем. Многочисленные чудеса, запись которых велась и в XVII веке, свидетельствуют о широ­ком народном его почитании. Его чтил и Иван Грозный; ему при­писывают предсказание о бедствиях Смутного времени. В XIX веке он заслонил в народном почитании древнего Кирилла.

Новгородская область в XVI веке продолжает давать великих подвижников, многие из которых идут на поморский север. Для большинства мы лишены возможности установить направление их духовной жизни. Преподобный Александр Свирский, пост­ригшийся на Валааме, основал свою обитель близ реки Свири. Мы знаем, что он пребывал в отношениях духовной любви с Корнилием Комельским, к которому послал одного из своих учеников. Постриженник псковского игумена преподобного Саввы Крыпецкого, Нил Столбенский (|1555) избрал подвиг совершенного уединения. Тринадцать лет он скрывался в ржев­ских лесах, пока стечение народа не заставило его переселиться на озеро Селигер, на остров Столбенский или Столобенский, давший ему его прозвание. Двадцать семь лет спасался он в сво­ей келье, не имея никаких учеников. Он не построил даже часов­ни — пример, чрезвычайно редкий среди русских подвижников. Молился перед иконой Божией Матери и кадил ей. В его келье были водружены два костыля, на которые он опирался во время сна, не зная постели. Вот все, что могли рассказать о нем окре­стные жители, от которых святой перенес немало зла: два раза они даже выжигали бор на острове, чтобы выгнать пустынника. Лишь через много лет на острове основался монастырь. Житие преподобного Нила написано, по просьбе столбенцев, в Болдинском монастыре святого Герасима; может быть, отсюда неко­торая суровость, окружающая неясный для нас облик селигер­ского отшельника. Исключительности его подвига соответству­ет и одна исключительная черта его народного почитания. В Столбенском монастыре до последнего времени продавали бо­гомольцам небольшие деревянные статуэтки святого, пережив­шие общее синодальное запрещение резных икон.

Никандр Псковский (†1582) тоже спасался в пустынной хи-

349

­жине и не основал обители. Он начал лесную свою жизнь даже ранее пострижения, совсем в юном возрасте. Но уединение его прерывалось годами монашеского искуса в Саввином Крыпецком монастыре, в котором он постригся и который дважды ос­тавлял из-за несогласия с недовольными строгой дисциплиной и завистливыми монахами.

Яснее других для нас облик преподобного Антония Сийского (†1558). Новгородский крестьянин, он ушел из мира, овдовев, уже в зрелых летах. Он не искал пострижения в какой-либо зна­менитой обители, но постригся в одном из северных каргопольских монастырей. Походив по дикому Северу, среди болот и озер у самого Студеного моря, он наконец основал свой монас­тырь по речке Сии, в Холмогорском уезде. Неутомимый труже­ник, он много пролил пота на скудной, неродящей северной зем­ле, любил ловить рыбу в уединении, отдавал себя на съедение болотным комарам: подвиг преподобного Феодосия, который восстановлен на севере Александром Свирским. Любитель пус­тыни, он оставил свой монастырь на попечение поставленного им игумена, хотя перед кончиной должен был вернуться, по тре­бованию братии. Этот пустынник, забравшийся в такую глушь, тем не менее, нашел нужным войти в сношения с Москвой, по­сылал к Василию III просить разрешения строиться на государе­вой земле; внушал своим монахам молиться о даровании наслед­ника великому князю; перед смертью завещал молиться о царе Иване Васильевиче и всех начальниках русской земли. Не отка­зывался он и от владения селами. В поучениях, переданных в житии, и в его сохранившемся завещании он, наряду с соблюде­нием устава общежития (есть заимствования у Корнилия Комельского), настаивает больше всего на братской любви и кро­тости. Эту же кротость и смирение он проявлял и в своей жиз­ни: «Ниже жезла пастырского в руки взимаше». Быть может, не случайно его завещание много заимствует из одной грамоты преподобного Кирилла.

Как ни смутны для нас образы северных подвижников XVI ве­ка, но некоторые общие наблюдения уже напрашиваются. Мы видим соединение черт благочестия Нила и Иосифа, при кото­ром, однако, стираются резкие, выдающиеся черты: суровость Иосифа и умная молитва Нила. Умеренная уставная строгость и братская любовь возвращают последних древних святых к ис­-

350

ходной точке: к Белозерской обители Кирилла. Именно Ки­рилл, а не преподобный Сергий (разница в градации смирения и строгости) отпечатлевается всего отчетливее в северных рус­ских киновитах. Но после мистического углубления заветов пре­подобного Сергия, возвращение к преподобному Кириллу не­вольно вызывает мысль о некоторой исчерпанности духовных сил. XVI век в Русской Церкви уступает пятнадцатому, бесспор­но, в том, что составляет сердце церковной жизни — в явлении святости.

Тем, кому эта оценка покажется субъективной и неубедитель­ной, предлагаем другой критерий — статистический, как ни странным кажется его применение к духовной жизни. Нельзя обнять в числах реально действующую в мире святость, но мож­но учесть церковную канонизацию святости. А между этими ве­личинами как-никак существует соответствие. В послемакарьевскую эпоху (до XVIII века) канонизационная политика русских иерархов не изменилась. Канонизировали часто и охотно — не только древних святых, но и новейших. И вот, следя за списка­ми канонизированных святых XVI и XVII веков, мы воочию на­блюдаем «утечку» святости. Возьмем хотя бы списки Голубинского ^а: они далеки от полноты, но по ним можно судить об отно­сительном значении цифр. Берем в этих списках только имена преподобных (монахов) и в соответствующие периоды времени помещаем годы кончины. Тогда на первую половину XVI века па­дает 22 святых, на вторую — 8; на первую половину XVII века — 11; на вторую — 2. В XVII веке убыль идет резко и равномерно. По четвертям XVII века соответствующие цифры дают: 7, 4, 2, 0. Если от цифр обратиться к личностям, то, за исключением Троицкого архимандрита Дионисия, знаменитого и в политиче­ской, и в культурной истории России, имена последних подвиж­ников древней Руси уже немы для нас. Это все местночтимые угодники, от большинства которых не осталось даже житий. Все они жили и подвизались на Севере, в глуши, уже ничем не свя­занные с той Москвой, которая до середины XVI века постоян­но видела в своих стенах и дворцах захожих подвижников. Васи­лий III и даже Иван Грозный имели возможность беседовать со святыми. Для благочестивого Алексея Михайловича оставалось

^а Голубинский Е. Е. История канонизации святых в Русской Церкви. М., 1894.

351

только паломничать к их гробницам. В последнем допетровском столетии уже нет преподобных. Но, в сущности, святая история Руси (philotheos historia) завершается к концу XVI века.

Роковой гранью стала середина XVI века. Еще вторая чет­верть этого столетия обнаруживает большие духовные силы (де­вять святых в первой четверти, тринадцать — во второй). Но к середине века уходит из жизни поколение учеников преподоб­ных Нила и Иосифа. К пятидесятым годам относится разгром заволжских скитов. Вместе с ними угасает мистическое направ­ление в русском иночестве. Иосифлянство торжествует полную победу в Русской Церкви. Но оно явно оказывается неблагопри­ятным для развития духовной жизни. Среди учеников преподоб­ного Иосифа мы видим много иерархов, но ни одного святого. 1547 год — год венчания на царство Ивана Грозного — в духов­ной жизни России разделяет две эпохи: Святую Русь от право­славного царства. Иосифлянство оказало большие националь­ные услуги русской государственности, как об этом свидетельст­вует деятельность митрополита Макария. Но уже Стоглавый со­бор Макария вскрывает теневые стороны победившего направ­ления.

В религиозной жизни Руси надолго устанавливается тип устав­ного благочестия, «обрядового исповедничества», который по­ражал всех иностранцев и казался тяжким даже православным грекам, при всем их восхищении. Наряду с этим жизнь, как се­мейная, так и общественная, все более тяжелеет. Если для Гроз­ного самое ревностное обрядовое благочестие совместимо с утонченной жестокостью (опричнина была задумана как мона­шеский орден), то и вообще на Руси жестокость, разврат и чув­ственность легко уживаются с обрядовой строгостью. Те отри­цательные стороны быта, в которых видели влияние татарщи­ны, развиваются особенно с XVI века. XV рядом с ним — век сво­боды, духовной легкости, окрыленности, которые так красноре­чиво говорят в новгородской и ранней московской иконе по сравнению с позднейшей.

Ныне уже ясно, что основной путь московского благочестия вел к старообрядчеству. Стоглав недаром был дорог расколу, и Иосиф Волоцкий стал его главным святым. Вместе с расколом большая, хотя и узкая, религиозная сила ушла из Русской Церк­ви, вторично обескровив Ее. Но не нужно забывать, что первое

352

великое духовное кровопускание совершилось на 150 лет рань­ше. Тогда была порвана великая нить, ведущая от преподобного Сергия; с Аввакумом покинула Русскую Церковь школа препо­добного Иосифа. Полное отсутствие святости в последнюю чет­верть XVII века, совпавшую с юностью Петра I, говорит об омертвении русской жизни, душа которой отлетела. На заре сво­его бытия Русь предпочла путь святости пути культуры. В по­следний свой век она горделиво утверждала себя как святую, как единственную христианскую землю. Но живая святость ее поки­нула. Петр разрушил лишь обветшалую оболочку Святой Руси. Оттого его надругательство над этой старой Русью встретило ничтожное сопротивление.

353