Федотов Г. П. Русская религиозность. Часть 2. IX. Преподобный Нил Сорский

В Ниле Сорском (1433-1508) обрело свой голос безмолвное пустынножительство. Он завершает собой весь великий XV век, столь значительный в истории русской святости. Из всех древ­нерусских святых он один писал о духовной жизни и в произве­дениях своих оставил полное и точное руководство духовного пути. В свете его писаний скудные намеки древних житий север­ных пустынников получают свой настоящий смысл.

Как бы в расплату за это литературное наследство Нила, мы лишены его жития. Неизвестно даже, было ли оно когда-либо написано; предание говорит, что оно сгорело во время татар­ского разорения вологодских скитов в 1538 году. Преподобный Нил редко покидал свою пустыню для мира, не был вхож в кня­жеские дворцы; поэтому наши сведения о его жизни чрезвычай­но скудны ^а.

Дворянский род Майковых считает Нила Сорского в числе своих предков. Сам Нил, называющий себя «по реклу [прозви­щу] Майков», добавляет: «поселянин», что указывает, вероятнее всего, на его крестьянское происхождение. Есть известие, что он был в миру «скорописцем», списателем книг. Во всяком слу­чае, он рано постригся: «от юности моея», — пишет он. Очень важно, что преподобный Нил побывал на Афоне и «в странах ца-

^а Фундаментальным трудом о преподобном Ниле Сорском является книга: Архангельский А. С. Преподобный Нил Сорский // ПДПИ. Т. 16. Спб., 1882. См. также: Гречев Б. Г. Преп. Нил Сорский и заволжские старцы // Богословский вестник. 1908. Т. 2. № 5. С. 57-82; Т. 3. № 9. С. 49-66, № 11. С. 327-343; 1909. Т. 2. № 5. С. 45-56; Lilienfeld, von. F. Nil Sorskij und seine Schriften: Die Krise der Tradition im Russland Ivan III. Berlin, 1963; Malofney G. A. he Spirituality of Nil Sorsky. Westmalle, 1964.

236

реградских», куда он ходил со своим учеником святым Иннокен­тием (Охлябининым). В XV веке сношения Руси с православным Востоком не были редки. Игумен Кассиан Спасо-Каменного мо­настыря два раза ездил в Константинополь по вопросу «о цер­ковном исправлении». Известный старец Паисий Ярославов, живший в том же монастыре (ему предлагали Московскую мит­рополию, и он от нее отказался), и святой Нил в конце XV века считались столпами северного пустынничества и вместе с тем представителями греческой школы монашества. Некоторые его современники называли Нила учеником Паисия, который был старше его и, возможно, был его духовником. Если Паисий явля­ется адресатом двух писем Нила, ^а то именно он, а не Нил, ставит канонический вопрос, на который Нил должен был ответить.

Преподобный Нил нигде не упоминает своих духовных учите­лей. Но они наверняка были, так как «умной молитве» нельзя на­учиться без старца; но, вероятно, его руководители находились не в России, а на Афоне. После своего возвращения из Греции он прожил некоторое время в Свято-Кирилловом монастыре: «близ монастыря сотворих себе келью». Однако в конце концов, спасаясь от мирских посетителей, Нил выбрал для своего скита лесное урочище на речке Соре верстах в 15 от Кириллова мона­стыря, который оставался центром монашеских колоний от­шельников.

Историк литературы С. П. Шевырев, посетивший Нилову пу­стынь в середине прошлого века, так описывает ее природу: «Дико, пустынно и мрачно то место, где Нилом был основан скит. Почва ровная, но болотистая; кругом лес, более хвойный, чем лиственный... Трудно отыскать место более грустное и уеди­ненное, чем эта пустыня...» Здесь построено было несколько хи­жин-келий вокруг деревянной церкви. Здесь прошла вся жизнь преподобного Нила — в одиночестве, нарушаемом иногда лишь докучливыми гостями из «мира». Преподобный Нил неохотно открывал им двери: «Отвращаеми же от мене не оставляют ме­не почитати, ниже престают стужати ми, и сего ради смущения бывают нам».

В 1489 году, когда Новгородский архиепископ Геннадий вел энергичную борьбу против ереси жидовствующих, он спраши-

^а Архангельский А. С. Преподобный Нил Сорский. Послания № 7 и 8.

237

вал Ростовского архиепископа, нельзя ли побывать у него Паисию и Нилу, чтобы поговорить о ересях. Очевидно, это самые влиятельные имена среди заволжцев. Но по всему своему на­правлению, Нил и Паисий не могли проявить сочувствия к кост­рам и казням Геннадия. Оба старца присутствовали на соборе 1490 года, который осудил еретиков, но обошелся с ними до­вольно мягко. Дальнейшее известие о преподобном Ниле отно­сится лишь к 1503 году. На Соборе в Москве, собранном по со­вершенно иному поводу, неожиданно «нача старец Нил глаголати, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы черньцы по пу­стыням, а кормились бы рукоделием». Его поддержали белозерские пустынники. Руководители Собора были вынуждены сроч­но послать за Иосифом Волоцким, уже уехавшим с Собора, что­бы его авторитетом и энергией отстоять церковное землевладе­ние.

Скончался Сорский пустынник в 1508 году. В некоторых руко­писях сохранилось его потрясающее завещание ученикам, име­ющее свой прецедент в завещании Киевского митрополита, гре­ка Константина (|1159): «Повергните тело мое в пустыни — да изъядят е зверие и птицы; понеже согрешило есть к Богу много и недостойно погребения. Мне потщания, елико по силе моей, чтобы бысть не сподоблен чести и славы века сего некоторыя, яко же в житии сем, тако и по смерти. Молю же всех, да помо­лятся о душе моей грешной, и прощения прошу от вас и от мене прощения. Бог да простит всех».

Литературное наследие преподобного Нила состоит из не­скольких посланий к ученикам — на темы духовной жизни — и обширного «Монастырского», или «Скитского», Устава в 11 гла­вах. ^a Последнее название, данное издателями, ошибочно. Это не устав в собственном смысле, а систематический, почти ис­черпывающий, несмотря на свою сжатость, трактат по право­славной аскетике. В рукописи он озаглавлен: «От писаний свя­тых отец о мысленем делании, что ради нуждно сие и како подо­бает тщатися о сем». Ему предшествует более короткое «Преда­ние старца Нила пустынника учеником своим», которое являет­ся своего рода назидательным и личным введением в данный

^а Данный «Устав» был опубликован М. С. Боровковой-Майковой // ПДПИ. Т. 179. СПб., 1912.

238

предмет. Преподобный Нил — прекрасный писатель. В послани­ях он раскрывается более с личной стороны, делясь и своим опытом, и горением любви. В Уставе он обнаруживает огром­ную начитанность в греческой мистической литературе и ред­кий на Руси дар систематического изложения.

При более близком рассмотрении Устав оказывается просто подборкой цитат. Но сам их выбор и связующее их обрамление выполнены столь искусно, что читатель даже не чувствует фраг­ментарности текста. Единая нить мысли нигде не прерывается. Нилов способ цитирования не является ни риторическим, ни украшательским, ни демонстрирующим ученость составителя. Нил стремится показать, что все его учение основывается на «божественных писаниях», а не на его собственных произволь­ных идеях.

В XV веке еще не существовало «Добротолюбия», знаменитой антологии аскетических и мистических трудов греческих от­цов, которой в новые времена в России суждено было стать классикой. Но его отчасти заменяли для Нила сборники из древ­них аскетических писателей, составленные Никоном Черногор­цем («Пандекты» и «Тактионы»).

Приведем список древних аскетических авторов, которых преподобный Нил называет по имени и которых обильно цити­рует: Василий Великий, Макарий Египетский (IV век), Иоанн Кассиан, Нил Синайский (V век), Дорофей, Варсонофий (VI век), Иоанн Лествичник, Максим Исповедник, Исаак Сирин (VII век), Симеон Стифат, Филофей Синайский (XI век), Петр Дамаскин (XII век), Григорий Синайский (XIV век). К этому списку из 14 авторов нужно добавить еще многие древние патерики, а так­же, возможно, и другие источники, теперь неизвестные, но могу­щие обнаружиться при дальнейших исследованиях. У Кассиана преподобный Нил мог научиться чувству меры, у своего синай­ского тезки — духу свободы, у Максима и Исаака — мистической традиции древних отцов, у Симеона и Григория — технике визан­тийских исихастов и поэзии божественной любви. Напомним, что Древняя (Киевская) Русь знала только двух из этих 14 аскети­ческих учителей: святого Василия Великого и преподобного Ио­анна Лествичника. Все остальные представлены новыми перево­дами, принесенными из южнославянских стран на гребне вели­кого мистического и литературного ренессанса XIV века.

239

Примыкая к традиции северного русского пустынножительст­ва, преподобный Нил не был, однако, сторонником абсолютно­го отшельничества. Он считается основателем на Руси «скит­ской» жизни, средней между киновией и анахоретством. При всей созерцательности своего духовного склада, преподобный Нил предпочитал «средний путь: еже со единым или множае со двема братома жити», как советует и Лествичник. Хозяйство не связывает небольшой общины, соединенной церковной молит­вой. Близость братьев дает возможность отношений, построен­ных на чистой любви: «брат братом помогает». Впрочем, служе­ние преподобного Нила братии не имеет характера ни управле­ния, ни учительства. Преподобный Нил не хочет быть игуменом или даже старцем. Свое «Предание ученикам» он адресует «бра­тии моей присным, яже суть моего нрава: тако бо аз именую вас, а не ученики. Един бо нам есть Учитель...» В противополож­ность большинству духовных авторитетов преподобный Нил невысоко ставит человеческое руководство на путях духовной жизни, хотя и советует пользоваться «беседами разумных и ду­ховных мужей». Однако признает, что ныне иноки «до зела оску­дели» и трудно найти «наставника непрелестна». Это недоверие к монашескому послушанию сообщает учению преподобного Нила характер духовной свободы.

Разумеется, и преподобный Нил требует «еже по Бозе своея воли отсечения», называет «лихоимством» своевольные пути. Много раз в своих посланиях он жалуется на «извращения» сво­его времени, когда даже ревнители монашеского идеала, даже те, кто жил в монастырях под управлением игумена, заканчива­ют тем, что начинают жить по своей собственной прихотливой воле, а не по закону Божию. Не следует жить «тако безсловесно, яко же нецыи, и егда в монастыре с братиями мнящеся в повино­вении, самоволием безсловесно пасутся, и отшельствие такожде творят неразумно, волею плотскою ведущеся и разумом неразсудным, не ведуще ни яже творят, ни о них же утверждаются». ^а

Как и для всех русских людей, понятие «божественных писа­ний» обнимает для преподобного Нила не только Божественное откровение (Библию), но также и все запечатленное в письмен­ности церковное предание. Очевидно, что, когда он ссылается

^а Архангельский А. С. Преподобный Нил Сорский. Письмо № 1.

240

на божественные писания в качестве руководителя в монашес­кой жизни и в умной молитве, имеет в виду не Библию, а аскети­ческие труды отцов Церкви, начиная с IV века и заканчивая XIV, то есть почти что своими современниками. Однако, в отличие от преподобного Иосифа Волоцкого и других современников, преподобный Нил знает различия в авторитетности писаний: «Писания многа, но не вся суть божественна». Градации автори­тета указываются в следующем личном послании: «Наипаче испытую божественныя писания, прежде — заповеди Господни и толкование их, и апостольския предания, таже жития и учения св. отец; и тем внимаю... и еже согласна моему разуму... преписую [переписываю] себе и тем поучаюся, и в том живот и дыхание мое имею». Далекий от презрения к человеческому разуму, но и не ставя его выше Священного Писания, преподобный Нил де­лает его орудием исследования Писания. Согласие между Писа­нием и разумом для него необходимое условие поведения: «Егда бо сотворити ми что, испытую прежде божественныя писания; и аще не обрящу согласующа моему разуму в начинание дела — отлагаю то, дондеже обрящу».

Преподобный Нил вносит критическое начало и в русскую агиографию, которой он занимался. В Кирилло-Белозерском и Троице-Сергиевом монастырях сохранились две рукописи, со­держащие составленные им жития. В предисловии преподоб­ный Нил указывает: «Писах с разных списков, тщался обрести правы и обретох в списках онех многа неисправленна и, елика возможно моему худому разуму, сия исправлях». Он просит про­щения у читателя, если в его работе окажется что-нибудь, «несо­гласное разуму истины». К сожалению, агиографические труды преподобного Нила еще не исследованы, и мы не знаем, носила ли его критика только филологический или также и историчес­кий характер. Его ученик Вассиан с большой энергией («сие, Иосифе, лжеши») опровергает обвинение Волоцкого игумена Иосифа в том, что старец Нил выкинул чудеса из святых писа­ний и не веровал в русских чудотворцев. Так преломлялись пер­вые опыты критической мысли преподобного Нила в сознании консерваторов.

Свойственную ему широту и свободу преподобный Нил сохра­няет и как учитель духовной жизни. И здесь необходима мудрая школа разума. «Без мудрствования и доброе на злобу бывает, ра­-

241

ди безвремения и безмерия. Егда же мудрование благим меру и время уставит, чуден прибыток обретается... Время безмолвию и время немятежной молве; время молитвы непрестанныя и вре­мя службы нелицемерныя... Прежде времени в высокая не продерзати... Средний путь непадателен есть». Уважение к мере, ко времени и к среднему пути нисколько не делает учение препо­добного Нила духовно средним и обедненным. Напротив, никто не поднимался выше его на Руси в теории духовного пути. Но этот путь определяется им как движение к цели, а не как заранее установленный набор аскетических подвигов. Вот почему для него существенны не только время и мера, но и личная природа, личное призвание: «Кийждо вас подобающим себе чином да подвизается».

Не следует думать, что преподобный Нил ведет своих учени­ков легким путем. И его путь есть путь аскезы. Его «Скитский Ус­тав» является классическим трудом по аскетике. Из одиннадца­ти глав только полглавы посвящается «умной молитве», хотя в предисловии объявляется, что обучение этой молитве составля­ет тему данной работы. Но преподобный Нил осознает опасно­сти, таящиеся в отделении мистической жизни от аскетической. Между прочим, в старославянском и древнерусском языках оба греческих слова — «аскетический» и «мистический» — не были ни усвоены, ни адекватно переведены: выражение «духовная жизнь» охватывало оба аспекта в их нераздельности.

Трактат преподобного Нила был первым полным изложением на русском языке аскетического учения древних отцов. Он не оригинален ни по своим идеям, ни по практическим рекоменда­циям. Те, кто читал «Лествицу божественного восхождения» преподобного Иоанна Лествичника, принадлежащую к ранним переводам духовной литературы на славянский язык, найдут для себя мало нового в десяти с половиной главах Нилова труда по аскетике. Однако перевод преподобного Нила свободный и творческий. Он старается быть ясным и увлекательным, никог­да не скучен, даже в схоластических определениях, заимство­ванных из греческих источников. Единственный бросающийся в глаза недостаток его сочинения — и это относится почти ко всем русским авторам древнего периода — это отсутствие како­го-либо порядка или системы. Мистический опыт, составляю­щий основу духовной жизни, для которого аскеза является толь­-

242

ко подготовкой и путем, естественно было бы рассматривать в самом конце. Вместо этого мы находим его во второй главе «О борении нашем», где эта конечная цель рассматривается как од­но из средств в аскетической борьбе против греха. Таким обра­зом, уже во второй главе преподобный Нил раскрывает священ­ный секрет, а все последующее изложение, содержащее множе­ство превосходных аскетических исследований и рекоменда­ций, воспринимается как спуск с мистической горы Фавор.

Рассмотрим несколько пунктов аскетического учения препо­добного Нила, являющихся классическими как для греческой, так и для русской духовности. Первая глава «О различии еже на нас мысленныя брани, победы и побеждения и еже тщаливо противитися страстем» дает психологический анализ греха от его зарождения в человеческой душе до полного в ней укорене­ния. У Иоанна Лествичника (или, возможно, Филофея Синай­ского) преподобный Нил заимствует классификацию пяти по­следовательных стадий греха: «прилог», «сочетание», «сложе­ние», затем «пленение» и, наконец, собственно «страсть». Для каждой стадии он дает греческое определение в переводе, выра­женное в сложных философских терминах, и сопровождает его ясным толкованием на общедоступном языке. Например, «при­лог» (prosbole) определяется сначала «по-научному» как «помысл прост или образ прилучившагося, новоявленне в сердце вносим и уму объявляющеся», а затем объясняется: «еже рещи просто кая либо мысль на ум человеку принесена будет».

В этом анализе западному читателю бросаются в глаза две осо­бенности. Во-первых, греческий философский интеллектуа­лизм в оценке корней греха. Грех начинается с «помысла», а не с желания, как это считается западной аскетической школой, начиная с блаженного Августина. Первая стадия греха — это просто появление идеи. Вторая — «сочетание» — это размышле­ние о ней или «разговор» с ней по нашему свободному произво­лению («собеседование от произволения нашего»). И только на третьей стадии появляется греховное желание, с «принятием» помысла или наклонностью к нему души, и, конечно, оно остает­ся на последних двух стадиях, отличающихся тем, что страсть является уже не временной или случайной победой греха, но привычным состоянием души. Вторая особенность, очевидно связанная с первой, — это удивительная мягкость в суждениях о

243

первых стадиях греха. Мы должны иметь в виду, что исходный «помысл» может быть любой идеей (вне Бога), приходящей нам на ум необязательно греховным образом. Для созерцательного мистика всякая идея, не содержащая в себе греха или даже по­лезная и необходимая для жизни, является греховной, если она становится между Богом и человеком. Но в самом ее появлении нет греха, поскольку это от нас не зависит.

Вторая стадия также не обязательно греховна. Наше «собесе­дование» с помыслом может быть «и похвально, если богоугодно разрешится», то есть когда мы стремимся «преложить его на бла­гое». Удивительна терпимость по отношению к третьей стадии, несомненно греховной, так как здесь душа склоняется к явивше­муся ей помыслу с удовольствием или с похотью. Но все, что пре­подобный Нил хочет сказать относительно стадии «сложения», — это следующее: «Если кто приял от Господа помощь отгонять помыслы, а между тем обленится и не радит отстранять их, то это уже для нас не безгрешно; если же он только новоначальный и немощный, то хотя бы сколько-нибудь собеседовал помыслу, однако, когда только опомнившись исповедуется Господу... то милосердие Божие прощает ему...» По-настоящему трудные ста­дии греха начинаются, когда человек «уже не борется против страсти». Но даже и последняя стадия, которая есть полное уко­ренение греха в человеке, не означает его вечного осуждения. Пока есть покаяние, есть и надежда. Состояние постоянного и привычного греха влечет за собой или раскаяние, пропорцио­нальное его тяжести, или будущее мучение... А будущее мучение будет вызываться нашей неспособностью к раскаянию, а не тем, что мы поддались искушению. Мы должны понять, что пораже­ние в борьбе само по себе не наказывается. «Аще бо се не было бы, не быша безстрастия без совершеннаго неции могли оставлениа получити» ³³, — как говорит Петр Дамаскин. В данном слу­чае, безусловно, присутствует некая снисходительность. Если же помысел заменим желанием как основой греха, то никакая ста­дия развития не может считаться безгрешной.

Другая глава, более теоретического и систематического со­держания, — пятая глава «О восьми главных страстных помыс­лах» («О различии нашего борениа и победы на осмь начальнейших помысл страстных»). Это хорошо известный восточный на­бор: помыслы чревообъядения, блуда, сребролюбия, гнева, пе-

244

­чали, уныния (лености), тщеславия и гордости. Они соответст­вуют семи смертным грехам в западном изложении. Восточное богословие не знает разделения на смертные и простительные грехи, и перечисленные грехи не называются грехами, а помыс­лами или злыми духами. Предполагается, что каждая страсть имеет своего (управляющего ею) демона (беса). В западной схе­ме (так называемой saligia) отсутствуют два из названных грехов — тщеславие и леность, но зато присутствует другой грех — за­висть. Однако в этой систематизации грехов нет четких разгра­ничительных линий. Латинский аскет Иоанн Кассиан ввел на Западе восточную схему, с которой познакомился во время дли­тельного путешествия в Египет. С другой стороны, наиболее влиятельный аскетический писатель Востока Иоанн Лествичник рассматривает систему из семи грехов, вероятно заимство­ванную у папы Григория Великого, чьим учеником он, по-види­мому, некогда был. Происхождение обеих схем до сих пор пол­ностью не установлено, несмотря на тщательные исследования. Вероятно, что система, рассматривающая восемь грехов, была создана Евагрием (Египет, IV век); семь же смертных грехов впервые появляются в сочинениях папы Григория.

Преподобный Нил следует Евагрию, Нилу Синайскому и боль­шинству греческих отцов. Перечисление грехов сопровождает­ся практическими рекомендациями, как их преодолевать. Уны­ние является особым монашеским состоянием духовной депрес­сии, характеризуемое потерей энергии и отчаянием. Мрачное состояние, вызываемое одиночеством и отсутствием деятельно­сти, рождает уныние, а оно порождает ощущение богооставленности. Хотя уныние отсутствует в западном перечне грехов, оно часто (чаще, чем на Востоке) описывается как часть мистичес­кого опыта («мрак души», по терминологии Иоанна Креста). На Востоке уныние также не считается простым грехом. «Не то- чию бо нам грешным, но и святым своим... такого Бог приносит духовнаго жезла от любве в преуспеание добродетелем». «Ничтоже бо иноку тако венци исходатайствует, якоже уныние, аще неослабно к божественному деланию нудится», — цитирует рус­ский Нил Иоанна Лествичника.

Из других грехов, или помыслов, выберем еще несколько ха­рактерных, в толковании которых проявляется личность Нила. Они связаны, по большей части, с «социальной» стороной его

245

учения: это добровольная нищета или нестяжание. Анализируя жадность, он утверждает — в согласии с древними отцами, — что это «недуг отвну [против] естества», и поэтому «немног подвиг о сем внимающим себе со страхом Божьим». Однако, «егда же укрепится в нас, всех злейши бывает». Рассматривая гордость (мы, скорее, назвали бы этот грех тщеславием), он говорит о склонности среди монахов того времени к хвастовству и рисует картину, почерпнутую прямо из жизни. Они кичатся, «еже от ме­ста имя мети добрейша монастыря, и множайшей братии... доброгласием пения, или доброречием... Инии же хитростью руко­делия вземлются... Иже и сим кичатся, аще кто от родителей яв­ленных [знатных] мира... или сам в сану коем или в чести в ми­ру бе. И сиа безумие суть. Сие бо сокрывати подобает... Сим по­добает срамлятися паче, нежели выситися... сих слава студ есть».

Среди наиболее действенных орудий борьбы с грехом или по­мыслами находятся память смертная и слезы. Здесь преподоб­ный Нил стоит на общей почве с восточным, в том числе и рус­ским, христианством: «Якоже бо всех брашен нужднейши хлеб, сице и память смерти прочих добродетелий: и невозможно есть алчущему не поминати хлеба, тако же и хотящему спастися не поминати смерти, рекоша отци». В практических рекомендаци­ях для развития этой добродетели преподобный Нил повторя­ет, иногда дословно, некоторые главы из русских антологий, предназначенных для мирян. Здесь, как и в учении о слезах, ис­чезают различия в социальном положении или между богослов­скими школами Древней Руси: «Рекоше отци, плачем избавитися огня вечнаго». Наиболее заметно различие школ в учении о послушании. Со времени преподобного Кирилла Белозерского, то есть со времени основания строгого общежития, послушание становится основной монашеской добродетелью. Преподобный Нил часто цитирует древних палестинских отцов Иоанна и Варсонофия (VI век), развивших учение о безусловном послушании до его последних (порою безнравственных) пределов. Но эта сторона их учения молчаливо опускается преподобным Нилом, который нигде не упоминает о необходимости обращения к старцам в борьбе против грехов. В главе 10 он, наоборот, предо­стерегает от продолжительных или несвоевременных бесед с друзьями или старцами.

246

Уход из мира, даже от своих собратьев по духу, вероятно, явля­ется наиболее трудной частью аскетики преподобного Нила. Без сомнения, он никогда не сказал бы вместе с Ефремом Сириным: «Для того, кто стал мертвым в сердце своем для ближних, для того и диавол стал мертв». Преподобный Нил сохраняет в сердце горячую любовь к многочисленным духовным чадам и друзьям, но он предпочитает сокращать общение с ними, для то­го чтобы не прерывать своего общения с Богом. Наиболее уст­рашающими словами, вышедшими из-под его пера, является ци­тата из Симеона Нового Богослова, где он говорит о высших со­стояниях единения с Богом: «И в сих быв, не токмо не хощет из кельи изыти, но и в ров, под землею ископан, хощет сокровен быти, да тамо, рече, введен быв вне всякаго мира, вижу безсмертнаго Владыку моего и Создателя».

Несмотря на умеренность преподобного Нила в отношении телесной аскезы, его внутреннее аскетическое отношение к ми­ру, вероятно, более строгое и непреклонное, чем отношение его оппонентов в вопросах дисциплины — преподобного Иосифа Волоцкого и его учеников. Как учитель телесной аскезы, препо­добный Нил особенно печется о том, чтобы сохранялся закон меры: «О пище и питии, противу [согласно] силы своего тела, более же души, окормления кийждо да творит... Здравии и юные да утомляют тело постом, жаждою и трудом по возможному; ста- рии же и немощнии да упокояют себя мало». Он знает, что «вся естества единем правилом объяти невозможно есть: понеже разнство велие имуть телеса в крепости, яко медь и железо от воска». Единственный совет его, касающийся поста, относится к неразборчивости в пище. Ссылаясь на Григория Синаита, он советует брать «по малу от всех обретающихся брашен, аще и от сладких». Этим мы избежим «возношения» и не покажем гнушения добрым творением Божиим. Эти правила преподобного Ни­ла, представляющиеся многим «недоумительными», кажутся прямо направленными против трапезного устава преподобного Иосифа Волоцкого с его градацией блюд и правом выбора меж­ду ними.

Особая, излюбленная Нилом форма аскезы — аскеза нищеты. В духовной жизни нищета имеет не только значение радикаль­ного нестяжания, но и верности евангельскому образу уничи­женного Христа. У преподобного Нила нищета не основывает-

247

­ся прямо на Евангелии, но внутренне коренится в нем: «Очисти келью твою, и скудость вещей научит тя воздержанию... Возлю­би нищету и нестяжание и смирение». Бедность для преподоб­ного Нила не только личный, не только скитский идеал — отри­цание монастырского землевладения прямо отсюда вытекает, — но идеал общецерковный. Единственный из духовных писате­лей (хотя, быть может, не из святых) Древней Руси, преподоб­ный Нил возражает против храмовой роскоши и украшений. «И нам сосуды златы и сребряны и самыя священныя не подобает имети, такожде и прочая излищняя, но точию потребная церк­ви приносити». Ссылаясь на Иоанна Златоуста, он советует при­носящему церкви в дар украшение раздать нищим. Он сочувст­венно вспоминает даже о том, как Пахомий Великий разрушил нарочно красивые столпы в своем храме, ибо «не лепо чудитися делу рук человеческих».

Не имея собственности, не имея права докучать мирянам просьбой о милостыне — в нужде разрешается, впрочем, «взимати мало милостыни», — монахи должны кормиться «от правед­ных трудов своего рукоделия». В отличие от киновии, которая преимущественно живет земледельческим трудом, скитская жизнь требует работы «под кровом», как менее отвлекающей от духовного делания.

Принцип — жить трудом своих рук — не освобождает от учас­тия в экономической жизни общества с его грехом своекорыс­тия. Преподобный Нил прекрасно сознает, что любое экономи­ческое предприятие сопряжено с этим грехом. Зная, как трудно рассчитать «справедливую цену», он предпочитает следовать правилу, противоположному экономическому «закону» погони за прибылью, и предлагает стремиться к невыгоде. «В купли же потреб наших и проданий рукоделий подобает не отщетевати брата, паче же сам тщету приимати; такожде и делающих у нас, аще случится, от мирских — неподобает должнаго урока отщете­вати, но паче подаяти с благословением и отпущати с миром».³⁴

Здесь возникает проблема, волновавшая во времена преподоб­ного Нила русский монашеский мир. Как можно сохранить абсо­лютную нищету и в то же время исполнять заповедь о милосер­дии в традиционной форме милостыни? Таково было главное возражение преподобного Иосифа Волоцкого экономической программе преподобного Нила. Вот почему аргументация пре-

248

­подобного Нила по данному вопросу носит полемическую заост­ренность: «А еже просящим даяти и заемлющих не отвращати, сие на лукавых повелено есть, глаголет Василий Великий. Не имеяй бо излише нужныя потребы не должен есть таковый дая­ния творити, и аще речет: не имам, несть солгал. И св. Исаак пи­шет: „Нестяжание вышше есть таковых подаваний"» ³⁵. Но суще­ствуют другие формы благотворительности, доступные бедным, которые могут заменить милостыню: «Милостыня бо иноческая еже помощи брату словом во время нужи и утешити ему скорбь разсуждением духовным, но и сие могущих. Новоначальных же, еже претерпети скорбь, обиду, укорение от братии, и есть душев­ная милостыня, и толико есть вышши телесныя, елико душа вышши тела... Ащели странен кто приидет, упокоити его, елико по силе вашей, и по их, аще требует, дати ему хлеба и отпустити его...»³⁶. Это учение Нила стало экономической программой пар­тии нестяжателей, которая обобщила его, подобно и самому Ни­лу требуя для всего русского монашества то, что поначалу было лишь уставом скитов или колоний пустынножителей.

Преподобный Нил никогда не забывает, что цель аскезы — лишь приуготовление к «деланию сердечному», «мысленному блюдению» («умному хранению»). «Телесное делание лист точию, внутреннее же, сиречь умное, плод есть». Первое без по­следнего, по слову преподобного Исаака Сирина, «ложесна неплодныя и сухие сосцы». Но и внутренняя аскеза лишь путь к «умной молитве», теорию которой (едва ли практику) преподоб­ный Нил первый принес на Русь из мистической Греции. Уче­ние, излагаемое им преимущественно словами греческих исихастов, тождественно с излагаемым в новейших мистических трактатах. «Откровенные рассказы странника» (сочинение XIX века), насколько это возможно, помогают читателю, не имею­щему опыта, понять многое, остающееся темным в Уставе пре­подобного Нила. Основой этого греческого метода является со­единение молитвы с телесным ритмом дыхания и сердца. Задер­жание дыхания и сосредоточение внутреннего воображения («ума») в сердечной (анатомически) области сопровождаются непрерывным ритмическим повторением молитвы Иисусовой. Преподобный Нил не боится мистического пути и, зная все трудности его для многих, увлекает к нему описанием блажен­ных состояний созерцания.

249

Вот в нескольких словах метод исихастов в изложении препо­добного Нила. Вначале необходимо «поставить ум глух и нем» и «имети сердце безмолствующе от всякого помысла». Достигнув этого полного внутреннего молчания, ум начинает непрерывно смотреть в глубину сердечную и говорить: «Господи Иисусе Хри­сте, Сыне Божий, помилуй мя». Эту молитву можно читать и в сокращенной форме, особенно для новоначальных. «И тако глаголати прилежно, аще стоя, аще сидя или лежа, елико можно, да не часто дышеши...» Задержка дыхания очень полезна для сосре­доточения ума. Замечательно, что в этом напряжении внутрен­ней молитвы нет места видениям, хотя бы и горнего мира: «Мечтаний же зрака и образа видений отнюдь не приемли ника- коже, да не прельщен будеши». Если одолевают помыслы, хотя бы и благие, можно, оторвавшись от «умной» (то есть духовной) молитвы, произносить молитву устами. Но это допустимо лишь тогда, когда «изнемогает ум зовый, и тело и сердце изболит». Тогда хорошо и пение, то есть чтение псалмов и церковных служб, как некая «ослаба» и «успокоение». Но нельзя самоволь­но оставлять молитву (то есть «умную» молитву), чтобы стано­виться за пение. «Бога бо внутрь оставль, извне призываеши». Это нисхождение в область «худейших вещей» (псалмопения) Григорий Синаит называет прелюбодеянием ума, предательст­вом любви к Богу.

Преподобный Нил чудесно изображает (словами Исаака Си­рина) божественную радость «умной» молитвы: «Вжизается внезапу в тебе радость и умолкает язык... Кипит из сердца присно сладость некаа... и нападает во все тело пища некаа и радование...» Это состояние не что иное есть, как «небесное царство». Еще дерзновеннее изображает его Симеон Новый Богослов: «Кий язык изречет? Кийже ум скажет? Кое слово изглаголет? Страшно бо, воистину страшно, и паче слова. Зрю свет, его же мир не имат, посреди келии на одре седя; внутрь себе зрю Твор­ца миру, и беседую, и люблю, и ям, питаяся добре единым боговидением и соединив ему, небеса превосхожду. И сие вем извест­но и истинно. Где же тогда тело, не вем»... И далее, говоря о Бо­ге, Симеон Новый Богослов продолжает: «Любит же мя Он, и в себе самом приемлет и на объятиях сокрывает; на небеси будущи и в сердце моем есть, зде и тамо зрит ми ся». И преподобный Симеон обращается к Богу: «Сие, Владыко, ангелом равна пока-

250

зает мя, и лучша тех створит, ибо невидим тем еси существом, естеством же неприступен, мне же зрим еси всяко. И естеству Твоему смешает ми ся существо». Это то, о чем св. апостол Па­вел говорит: «око не виде и ухо не слыша». «Ив сих быв, не ток­мо не хощет из кельи изыти, но и в ров, под землею ископан, хощет сокровен быти, да тамо, рече, введен быв вне всякаго мира, вижу безсмертнаго Владыку моего и Создателя». ^a

Преподобный Нил никогда не говорит о собственном опыте пребывания на высотах мистической молитвы. Он всегда толь­ко цитирует греческих отцов, называя их поименно. Скептичес­кий историк, который стал бы отрицать, что преподобный Нил обладал мистическим опытом, едва ли мог бы быть опровергнут. Однако такое предположение в высшей степени невероятно. Средневековая русская литература имела практическую ориен­тацию. Преподобный Нил был учителем духовной жизни. А этой трудной науке никто не может учить чужими словами. Кро­ме того, он далек от того, чтобы считать мистический опыт уде­лом лишь немногих избранных святых. Он энергично возража­ет против такого разделения путей спасения. Умная молитва до­ступна всем: «Но горе нам... яко глаголем, яко древним святым сие подобно бе; нам же не требе, ни возможна суть сиа. Но несть тако, несть. Аще кто потщится в дело Божие, наипаче благодать вразумляет и помогает отныне и до века».

Горестную невозможность постоянно пребывать на высотах молитвенного блаженства преподобный Нил объясняет не толь­ко слабостью человеческой природы, но также и икономией любви: «Да имут время и о братии упражнятися и промышляти словом служения». Эта братская любовь, хотя и на низшей ду­ховной высоте, составляет другую, к миру обращенную, сферу его души, которая лишает его образ всякой суровости и сообща­ет ему большое человеческое обаяние. Для этой любви он нахо­дит потрясающие свои — не греческие — слова. «Не терплю, любимче мой, — пишет он святому Кассиану, — сохранити таинство в молчании; но бываю безумен и юрод за братнюю пользу». Поразительны обращения его посланий: старцу Герману, «при­сному своему любимому»; «братиям моим присным»; неизвест­ному по имени — «О любимый мой о Христе брате и вожделен-

^а Fedotov G. Treasury of Russian Spirituality. Р. 104-105.

ный Богу паче всех...» Любовь преподбного Нила исключает осуждение, хотя бы вытекающее из ревности о добродетели. Расходясь в этом совершенно с преподобным Иосифом Волоц- ким, он пишет ученику своему Вассиану, который нуждался в по­добном назидании: «Сохрани же ся и тщися не укорити ни осу- дити никого ни в чем, аще и не благо что зрится». Понятно, что преподобный Нил, при всем его гнушании ересью, о котором свидетельствует сохранившееся его «исповедание веры», не мог сочувствовать казням еретиков. Впрочем, кроткая его любовь не исключает мужественного стояния за истину: «Несть убо доб­ре еже всем человеком хотети угодно быти. Еже хощеши убо из­бери: или о истине пещися и умерети ее ради, да жив будеши во веки, или яже суть на сласть человеком творити и любим быти ими, Богом же ненавидимым быти». Такая готовность к свиде­тельству истины обрекала Нила и учеников его на скорбный и мученический путь.

252