13776 работ.
A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z Без автора
Автор:Шмеман Александр, протопресвитер
Шмеман А., прот. Богослужение и время
Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.
прот. Александр Шмеман
Богослужение и время
«...на всякое время и на всякий час».
(из молитвы Часов).
1.
Богослужение Православной Церкви глубочайшим, действительно органическим образом связано с временем. На эту связь указывают сами наименования служб: вечерня, утреня, часы, полунощница... Молиться можно и нужно, конечно, всегда — «непрестанно молитесь» (1 Фес. V: 17), но общая церковная молитва, молитва самой Церкви приурочена к определенным срокам, соотносительна с временем, которым измеряется наша земная жизнь. «Суточный круг», т. е. службы, которые предписано совершать каждый день, лежат в основе всего богослужебного строя. Круги седмичный и годовой, праздники и памяти святых обязательно сочетаются с кругом суточным, так что именно он своим неизменным ритмом определяет всю литургическую жизнь Церкви. Так, например, «Двенадцать Евангелий»—служба давно уже приобретшая в нашем сознании самостоятельное значение, формально есть утреня, а «Вынос Плащаницы» — вечерня, и каково бы ни было их специфическое содержание, оно не вытесняет ни одного из основных элементов каждодневной вечерни или утрени, не прерывает вечно-повторяемой молитвы дня. А в древние времена и все таинства (которые только из-за упадка церковного сознания могли быть отнесены к «частному» богослужению), также совершались в рамках суточного круга, этой всеохватывающей «формы» церковной молитвы.
Тем более пристального внимания требует несомненный упадок, почти исчезновение суточного круга из современной богослужебной практики. За исключением монастырей и редких приходских церквей, наша Церковь почти утеряла ежедневное богослужение. Две основные службы дня, вечерня и утреня, фактически сохранились только как составные части так наз. «всенощной» — ве-
3
чернего богослужения, совершаемого под воскресные и праздничные дни. О всенощных мы когда-нибудь будем говорить особо. Здесь заметим только, что в современном ее виде, она одинаково далека и от «бдения», от которого ведет свое происхождение и от непосредственного назначения вечерни и утрени: Во всяком случае, для огромного большинства православных христиан участие в церковном богослужении сводится в обычное время года к воскресной литургии, и, в лучшем случае, к субботней всенощной. То же самое можно сказать и о храмах: богослужение суточного круга не совершается почти нигде. Оно хранится в богослужебных книгах, но не в действительной жизни Церкви.
Причину такого положения найти не трудно. Она заключена в слове, которое стало настоящим лейтмотивам) современного мира — «занятость». Удивительная и характерная черта нашей эпохи состоит в отсутствии у людей времени. Все заняты, ни у кого· «нет времени». Заняты миряне, что естественно. Но что гораздо удивительнее — у духовенства тоже нет времени для ежедневного богослужения. И не по лености, не по беспечности — оно тоже занято и чем «активнее» и ревностнее пастырь, тем у него меньше времени. От воскресения до воскресения, от праздника до праздника храм существует только для частных треб, а священник, как требоисправитель, всецело подчинен «заказу».
В предлагаемой статье я отнюдь не собираюсь голословно отрицать эту занятость и вообще все те несомненно уважительные и веские причины, которые глубочайшим образом видоизменили нашу богослужебную жизнь. Но мне представляется весьма важным обсуждение по существу вопроса: относится ли суточный круг, т. е. ежедневное богослужение к самой сущности церковной молитвы и, следовательно, к сущности самой Церкви или же оно может быть безболезненно опущено в виду изменившихся условий жизни —занятости, дальних расстояний, усталости и т. д. У нас, православных, создалась опасная привычка попросту замалчивать или отрицать самые вопиющие перемены, почти революции открыто совершающиеся в церковной жизни. Никогда не меняя, даже не обсуждая нормы, установленной много веков тому назад (и, действительно, в совершенно иных условиях жизни), считая, больше того, всякое такое обсуждение отступлением от Православия, мы зато необычайно легко относимся к повсеместному и согласному нарушению этой нормы. Д это приводит к тому, что всякая норма — будь то богослужения, поста или еще чего-нибудь, рассматривается как какая-то идеальная абстракция, принципиально неприменимая к жизни. В самой же жизни все что угодно оправдывается «изменившимися условиями жизни». Но ведь никто не будет оспаривать того, что Церковь только существует для пре-
4
ображения жизни, т. е. для действия в реальных «условиях», а не символическом или архаическом подобии их. Не означает ли это, что всякую перемену в церковной практике или норме нужно прежде всего рассматривать в отношении к действительным условиям жизни, в свете вечного назначения самой Церкви? И прежде чем оправдывать пренебрежение суточным кругом из-за современной всеобщей занятостью нужно спросить себя—нет ли в самом замысле этого суточного круга, каким хранит его Православная Церковь некоей прямой связи как раз с самой этой занятостью? В другой форме это есть вопрос о сущности и смысле ежедневного богослужения в Церкви.
2.
Заметим прежде всего, что для огромного большинства православных людей церковное богослужение связано в первую очередь с праздником, с перерывом в его рабочей неделе. Богослужение для нас и есть признак праздника. Суточный же круг в нашем сознании давным-давно отнесен к специфически-монашескому образу жизни и всякая мысль о том, что может быть в замысле Церкви он существует и для не монахов, нам иногда кажется чудовищным преувеличением наших церковных обязанностей. Самоочевидно—присутствие на Литургии по воскресеньям и, если возможно, по праздникам. Не учили ли нас в школе тексту -о шести днях, в которые надлежит делать свои дела и о седьмом, принадлежащем Господу? Причины идти в церковь, помимо праздников, могут быть только частного порядка: похороны, свадьбы, молебны, панихиды. Не углубляя сейчас этой темы, отметим только, что это «праздничное» восприятие церковного богослужения, ставшее теперь обычным, отвечает и определенному пониманию Церкви. Современный православный очень мало думает о Церкви, как об обществе. «Церковь» это и есть для него «хождение в церковь по праздникам», г. е. общественный культ, определяемый священной заповедью седьмого дня. Таким образом жизнь христианина на деле разорвана на две жизни: — «профанную», не имеющую никакого отношения к Церкви и «сакральную», суженную до посещения храма по праздникам. Повторяем, мы говорим только о христианине, как члене Церкви. Такой христианин и в своей «профанной жизни» может стараться быть христианином,: молиться, делать добро и т. д. Но церковная реальность, Церковь —общество несомненно выпадают из его сознания, его христианство — принципиально индивидуальное.
Но этому, с виду «обывательскому» подходу к, богослужению, (благодаря которому Церковь и стала «воскресным учреждени-
5
ем») как это ни странно, соответствует и тот, про который можно было бы думать, что в нем проявляется христианский максимализм. С недавних пор в Церкви появляется все больше людей, для которых вся церковная жизнь сводится к одной Евхаристии. Не случайно там, где уже (или еще) совершается ежедневное богослужение, таковым неизменно бывает Литургия. Все несомненное литургическое возрождение последних лет прошло под знаком «частого причащения», но зато почти полным молчанием обошло богослужение суточного круга. Больше того — с практикой «частого причащения» очень часто связано некое равнодушие к структуре и ритму богослужебного круга Церкви. Если все, сводится к возможно более частому участию в Литургии, то довольно безразлично, когда служится эта Литургия — в воскресный, праздничный или будний день. Появляется даже предпочтение к будничным Литургиям, на которых можно «лучше сосредоточиться» и «меньше рассеивается внимание». Такой подход, как и первый, также связан с определенным восприятием Церкви. Она не от мира сего и ей в сущности нечего в мире делать, кроме спасения отдельных душ, уловления их в сети будущего Царства. Здесь также выпадает Церковь общество и она остается как сакраментальная реальность, позволяющая отдельным христианам общаться со Христом. В шуме и грохоте мира, лежащего во зле, идет другая, потаенная жизнь, озаренная светом Христова присутствия, встречи с Ним в Таинстве. Все остальное вне сферы; Церкви, вне достижимости христиан. Как можно чаще причащаться и ни о чем другом не заботиться — такова установка сознания, а т. к. фактически жизнь требует забот, работы, разрешения проблемы хлеба насущного, то такой христианин, отдавая большую часть времени этим заботам, также все это почитает «профанным» и не ставит в связь со своей церковной жизнью. Таким образом, если в первом подходе «профанное» и «сакральное» распределяются по ветхозаветной схеме шести дней и дня седьмого — праздничного, то во втором христианство становится неким постоянным «тайным» праздником, могущим праздноваться каждый день, но по существу столь же отделенным от всего «профанного».
Каковы бы ни были различия между двумя этими «установками», в современной православной психологии обе они приводят к одному результату: мы определим его как опустошение времени. Не будем обманывать себя. Речь идет не о богословских доктринах, обсуждаемых в ученых кабинетах. То, о чем мы говорим, давно уже стало самым очевидным фактом церковной жизни. Не совершается ли наше богослужение в каком-то символическом, номинальном времени, в котором утро и вечер могут безболезненно меняться местами, не переживается ли оно как именно символ,
как священная мистерия давно уже оторванная от самой жизни, больше того — противополагаемая жизни как духовная «отдушина»? Человек в наше время идет в Церковь, чтобы хоть на короткое время погрузиться в священное инобытие, во то чего нет и не может быть в его реальной жизни. Он давно уже перестал вслушиваться в слова молитв и «символизм» священнодействий вполне удовлетворяет его. Богослужение «символизирует» иную жизнь, но этой иной жизни все равно нет места в «настоящих условиях». И не столь важно как он оправдывает этот разрыв между богослужением и жизнью, между «профанным» и «священным» —обывательским взглядом на Церковь, как на «воскресный» культ» или эсхатологическими настроениями. И здесь и там мир остается безнадежно осужденным на железный закон — «работать, чтобы есть, есть, чтобы работать», на борьбу за существование, бессмыслицу и гибель.
Опустошение времени... Здесь возвращаемся мы к пресловутой «занятости». По существу всегда и везде были «заняты» и этими занятиями наполнялось и измерялось время жизни. И как раз одной из целей технического прогресса состояла в том, чтобы сократить занятость и «освободить время» для более достойного человека времяпрепровождения. Но вышло наоборот: никогда, даже в самые темные века, не приобретала «занятость» такого давящего. безнадежного, всеобъемлющего характера, как именно в наши дни расцвета техники и всевозможных «удобств». Эта занятость оставляет человеку только мгновения того-, что так хорошо выражено в американском словечке «relax»: полу животного отдыха, когда человек ищет забвения или дурмана развлечений и не способен ни на что другое. Ни в чем в такой мере не сказывается полу демонический характер нашей механической цивилизации, как в настоящем убийстве времени, что совершается на наших глазах. Нет времени — есть работа, когда все смешивается в скуке бессмыслицы и однообразия и есть «relax» — физическая отдушина, необходимая организму, чтобы он мог дальше эту работу выполнять.
Но вот что самое страшное. Не в том ли последняя, глубочайшая причина этого «убийства времени», что христиане, что Церковь перестали освящать время? Что наполнив его сначала одним всеобъемлющим, все осмысливающим Присутствием, они затем ушли от него в свою вневременную и сакральную Мистерию, в которой мир стал темой и символом, но перестал быть объектом. Действительно, христианство наложило на мир свою неизгладимую печать. Только в мире, в котором прозвучало благовестие о новой жизни — полной и осмысленной — люди могли почувствовать бессмыслицу своего «реального» существования и тоску по
7
его преображению. До-христианский человек не знал о ней: он был частью космического «лада» и его мудрость состояла в полном подчинении себя безличным «законам природы». Но в нашем мире бессмысленный труд, занятость «ради одного хлеба», порабощение «условиями жизни», тоскливая утечка времени -стали ощущаться как проклятие, потому что в этот мир вошел образ совершенного человека и совершенной жизни. «В Нем была жизнь и жизнь была свет человека». — В· Нем весь мир наполнился высшим смыслом, и все в мире потребовало осмысления и одухотворения. Не «судьба», не «рок» и не «стихии», — а слава Божественного смысла открылась в творении. И пусть испорченное, обезображенное грехом, «узурпированное» князем мира сего, — но оно Божие и уже не может быть в нем места бессмыслице и «слепой судьбе»... Вошел в мир замысел о совершенной жизни и сколько бы не извращали его в истории антихристианские утопии, они не могут смыть с него его христианской печати.
Здесь невозможно даже кратко описать той страшной неудачи, которую потерпело христианство на своем историческом пути. Эта неудача и была, прежде всего, неудачей «практической»: вместо реального, получилось только номинальное освящение мира, государства, общества. И не в том, конечно, неудача, что не был достигнут «идеал» христианского мира, ибо сам этот идеал реалистичен и укоренен в знании о силе зла в мире. А в том, что христиане удовлетворялись в конечном итоге «символизмом», начали сами воспринимать свою веру (некогда «победу, победившую мир!») как всего лишь символ горнего Иерусалима, которому нет настоящего воплощения в «настоящих условиях». И ничто так хорошо не выражает и не показывает совершившейся замены «воплощения» — «символом», как постепенно воцарившийся подход христиан к литургической жизни. Здесь всегда бился пульс церковной жизни, здесь всегда можно было измерить христианское «самочувствие». И вот не изменилось богослужение, но изменилось отношение к нему, «переживание» его в церковном сознании. Оно стало символом инобытия, отдушиной в нестерпимо трудных условиях жизни, отдыхом — чем угодно, но не источником «победы, побеждающей мир». И не трагично ли то, что чем больше сладости находят души в этом литургическом «инобытии», тем очевиднее усиливается вокруг Церкви безблагодатный характер земного времени и «убивающей» его человеческой занятости?
(Продолжение следует).
Страница сгенерирована за 0.08 секунд !© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.